Л. Н. Андреев «Жизнь человека» (1908)

А. М. Горький «Песня о Соколе» (1899)

Герои:

· Автор-рассказчик

· Надыр-Рагим-оглы – старый крымский чабан.

· Уж

· Сокол

«— Что, умираешь?

— Да, умираю! — ответил Сокол, вздохнув глубоко. — Я славно пожил!.. Я знаю счастье!.. Я храбро бился!.. Я видел небо... Ты не увидишь его так близко!.. Ох ты, бедняга!

— Ну что же — небо? — пустое место... Как мне там ползать? Мне здесь прекрасно... тепло и сыро!»

 

«— О, если б в небо хоть раз подняться!.. Врага прижал бы я... к ранам груди и... захлебнулся б моей он кровью!.. О, счастье битвы!..»

 

 «Летай иль ползай, конец известен: все в землю лягут, всё прахом будет...»

 

«Рожденный ползать — летать не может!»

 

«— Так вот в чем прелесть полетов в небо! Она — в паденье!.. Смешные птицы! Земли не зная, на ней тоскуя, они стремятся высоко в небо и ищут жизни в пустыне знойной. Там только пусто. Там много света, но нет там пищи и нет опоры живому телу. Зачем же гордость? Зачем укоры? Затем, чтоб ею прикрыть безумство своих желаний и скрыть за ними свою негодность для дела жизни? Смешные птицы!.. Но не обманут теперь уж больше меня их речи! Я сам всё знаю! Я — видел небо... Взлетал в него я, его измерил, познал паденье, но не разбился, а только крепче в себя я верю. Пусть те, что землю любить не могут, живут обманом. Я знаю правду. И их призывам я не поверю. Земли творенье — землей живу я»

 

«Безумству храбрых поем мы славу!

Безумство храбрых — вот мудрость жизни!

О смелый Сокол! В бою с врагами истек ты кровью... Но будет время — и капли крови твоей горячей, как искры, вспыхнут во мраке жизни и много смелых сердец зажгут безумной жаждой свободы, света!»

 

 

А. М. Горький «Мальва» (1897)

Герои:

· Василий Легостев – крестьянин, оставивший свою семью и устроившийся на рыбный промысел.

· Мальва – любовница Василия, красивая, своенравная женщина.

· Яков – сын Василия

· Сергей – рыбак, невзлюбивший Якова и предложивший Мальве «стравить» отца с сыном.

Пять лет назад Василий Легостев оставил родную деревню и устроился на рыбный промысел. Он живет на берегу море на косе, по воскресениям его навещает любовница, красавица Мальва. Однажды она приплывает к нему вместе с его сыном Яковом, который рассказывает отцу, что денег в семье не хватает, а в деревне нет никаких перспектив, потому он тоже решил найти здесь работу.

Мальва становится яблоком раздора между отцом и сыном. Яков влюбляется в красивую женщину, но та лишь дразнит его, флиртует, но держит на расстоянии.

В порыве ревности Василий поднимает руку на Мальву, после чего она несколько недель не приходит к нему, всё время проводя с его сыном.

Рыбак Сергей, тоже имеющий виды на Мальву и невзлюбивший Якова («Василий - ничего, мужик хороший. А Яшка - дрянь. Я, видишь ты, всех мужиков не люблю... сволочи! Они прикинутся сиротами - им и хлеба дают и - все! У них вон есть земство, и оно все для них делает... Хозяйство у них, земля, скот... Я у земского доктора кучером служил, насмотрелся на них... потом бродяжил много. Придешь, бывало, в деревню, попросишь хлеба - цоп тебя! Кто ты, да что ты, да подай паспорт... Бивали сколько раз... То за конокрада примут, то просто так... В холодную сажали... Они ноют да притворяются, но жить могут: у них есть зацепка - земля. А я что против них?»), ради забавы подговаривает женщину «стравить» отца с сыном («Страви его с отцом! Ей-богу! Потешно будет... Схватятся они, как медведи... Ты подогрей старика-то, да и этого тоже... А потом мы их друг на друга и спустим... а?»). План Сергея сработал: Василий и Яков подрались, Василий проклинает сына («Проклят ты от меня… вовеки!»). После драки Василий вдруг осознал, что его место в деревне, рядом с женой («...За то, что он, ради гулящей бабы, бросил жену, с которой прожил в честном труде больше полутора десятка лет, - господь наказал его восстанием сына. Так, господи!»), и решил вернуться домой. Яков надеется, что теперь, когда отец ушёл, Мальва будет с ним, но та слишком дорожит своей свободой («- А вот она позовет! - сказал Яков, вызывающе глядя на Мальву.

- Я? На что ты мне нужен? - удивилась она»).

 

И. А. Бунин «Листопад» (1906)

Лес, точно терем расписной,

Лиловый, золотой, багряный,
Веселой, пестрою стеной
Стоит над светлою поляной.

Березы желтою резьбой
Блестят в лазури голубой,
Как вышки, елочки темнеют,
А между кленами синеют
То там, то здесь в листве сквозной
Просветы в небо, что оконца.
Лес пахнет дубом и сосной,
За лето высох он от солнца,
И Осень тихою вдовой
Вступает в пестрый терем свой.

Сегодня на пустой поляне,
Среди широкого двора,
Воздушной паутины ткани
Блестят, как сеть из серебра.
Сегодня целый день играет
В дворе последний мотылек
И, точно белый лепесток,
На паутине замирает,
Пригретый солнечным теплом;
Сегодня так светло кругом,
Такое мертвое молчанье
В лесу и в синей вышине,
Что можно в этой тишине
Расслышать листика шуршанье.
Лес, точно терем расписной,
Лиловый, золотой, багряный,
Стоит над солнечной поляной,
Завороженный тишиной;
Заквохчет дрозд, перелетая
Среди подседа, где густая
Листва янтарный отблеск льет;
Играя, в небе промелькнет
Скворцов рассыпанная стая —
И снова все кругом замрет.

Последние мгновенья счастья!
Уж знает Осень, что такой
Глубокий и немой покой —
Предвестник долгого ненастья.
Глубоко, странно лес молчал
И на заре, когда с заката
Пурпурный блеск огня и злата
Пожаром терем освещал.
Потом угрюмо в нем стемнело.
Луна восходит, а в лесу
Ложатся тени на росу…
Вот стало холодно и бело
Среди полян, среди сквозной
Осенней чащи помертвелой,
И жутко Осени одной
В пустынной тишине ночной.

Теперь уж тишина другая:
Прислушайся — она растет,
А с нею, бледностью пугая,
И месяц медленно встает.
Все тени сделал он короче,
Прозрачный дым навел на лес
И вот уж смотрит прямо в очи
С туманной высоты небес.
О, мертвый сон осенней ночи!
О, жуткий час ночных чудес!
В сребристом и сыром тумане
Светло и пусто на поляне;
Лес, белым светом залитой,
Своей застывшей красотой
Как будто смерть себе пророчит;
Сова и та молчит: сидит
Да тупо из ветвей глядит,
Порою дико захохочет,
Сорвется с шумом с высоты,
Взмахнувши мягкими крылами,
И снова сядет на кусты
И смотрит круглыми глазами,
Водя ушастой головой
По сторонам, как в изумленье;
А лес стоит в оцепененье,
Наполнен бледной, легкой мглой
И листьев сыростью гнилой…

Не жди: наутро не проглянет
На небе солнце. Дождь и мгла
Холодным дымом лес туманят,—
Недаром эта ночь прошла!
Но Осень затаит глубоко
Все, что она пережила
В немую ночь, и одиноко
Запрется в тереме своем:
Пусть бор бушует под дождем,
Пусть мрачны и ненастны ночи
И на поляне волчьи очи
Зеленым светятся огнем!
Лес, точно терем без призора,
Весь потемнел и полинял,
Сентябрь, кружась по чащам бора,
С него местами крышу снял
И вход сырой листвой усыпал;
А там зазимок ночью выпал
И таять стал, все умертвив…

Трубят рога в полях далеких,
Звенит их медный перелив,
Как грустный вопль, среди широких
Ненастных и туманных нив.
Сквозь шум деревьев, за долиной,
Теряясь в глубине лесов,
Угрюмо воет рог туриный,
Скликая на добычу псов,
И звучный гам их голосов
Разносит бури шум пустынный.
Льет дождь, холодный, точно лед,
Кружатся листья по полянам,
И гуси длинным караваном
Над лесом держат перелет.
Но дни идут. И вот уж дымы
Встают столбами на заре,
Леса багряны, недвижимы,
Земля в морозном серебре,
И в горностаевом шугае,
Умывши бледное лицо,
Последний день в лесу встречая,
Выходит Осень на крыльцо.
Двор пуст и холоден. В ворота,
Среди двух высохших осин,
Видна ей синева долин
И ширь пустынного болота,
Дорога на далекий юг:
Туда от зимних бурь и вьюг,
От зимней стужи и метели
Давно уж птицы улетели;
Туда и Осень поутру
Свой одинокий путь направит
И навсегда в пустом бору
Раскрытый терем свой оставит.

Прости же, лес! Прости, прощай,
День будет ласковый, хороший,
И скоро мягкою порошей
Засеребрится мертвый край.
Как будут странны в этот белый,
Пустынный и холодный день
И бор, и терем опустелый,
И крыши тихих деревень,
И небеса, и без границы
В них уходящие поля!
Как будут рады соболя,
И горностаи, и куницы,
Резвясь и греясь на бегу
В сугробах мягких на лугу!
А там, как буйный пляс шамана,
Ворвутся в голую тайгу
Ветры из тундры, с океана,
Гудя в крутящемся снегу
И завывая в поле зверем.
Они разрушат старый терем,
Оставят колья и потом
На этом остове пустом
Повесят инеи сквозные,
И будут в небе голубом
Сиять чертоги ледяные
И хрусталем и серебром.
А в ночь, меж белых их разводов,
Взойдут огни небесных сводов,
Заблещет звездный щит Стожар —
В тот час, когда среди молчанья
Морозный светится пожар,
Расцвет полярного сиянья.

 

А. А. Блок

Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века —
Все будет так. Исхода нет.

 

Умрешь — начнешь опять сначала
И повторится все, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.

 

1912 г.

 

***

 

О, весна без конца и без краю —
Без конца и без краю мечта!
Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!
И приветствую звоном щита!

 

Принимаю тебя, неудача,
И удача, тебе мой привет!
В заколдованной области плача,
В тайне смеха — позорного нет!

 

Принимаю бессонные споры,
Утро в завесах темных окна,
Чтоб мои воспаленные взоры
Раздражала, пьянила весна!

 

Принимаю пустынные веси!
И колодцы земных городов!
Осветленный простор поднебесий
И томления рабьих трудов!

 

И встречаю тебя у порога —
С буйным ветром в змеиных кудрях,
С неразгаданным именем бога
На холодных и сжатых губах…

 

Перед этой враждующей встречей
Никогда я не брошу щита…
Никогда не откроешь ты плечи…
Но над нами — хмельная мечта!

 

И смотрю, и вражду измеряю,
Ненавидя, кляня и любя:
За мученья, за гибель — я знаю —
Все равно: принимаю тебя!

 

***

 

Песня Офелии

Он вчера нашептал мне много,

Нашептал мне страшное, страшное.

Он ушел печальной дорогой,

А я забыла вчерашнее —

 

забыла вчерашнее.

Вчера это было — давно ли?

Отчего он такой молчаливый?

Я не нашла моих лилий в поле,

 

Я не искала плакучей ивы —

плакучей ивы.

Ах, давно ли! Со мною, со мною

Говорили — и меня целовали...

 

И не помню, не помню — скрою,

О чем берега шептали —

берега шептали.

Я видела в каждой былинке

 

Дорогое лицо его страшное...

Он ушел по той же тропинке,

Куда уходило вчерашнее —

уходило вчерашнее...

 

Я одна приютилась в поле,

И не стало больше печали.

Вчера это было — давно ли?

Со мной говорили, и меня целовали

                          меня целовали.

 

23 ноября 1902

 

***

Песня Офелии

 

Разлучаясь с девой милой,
Друг, ты клялся мне любить!
Уезжая в край постылый,
Клятву данную хранить!..

Там, за Данией счастливой,
Берега твои во мгле…
Вал сердитый, говорливый
Моет слезы на скале…

Милый воин не вернется,
Весь одетый в серебро…
В гробе тяжко всколыхнется
Бант и черное перо…

 

8 февраля 1899

К. Д. Бальмонт

Я лунный луч, я друг влюблённых.
‎Сменив вечернюю зарю,
‎Я ночью ласково горю,
Для всех, безумьем озарённых,
Полуживых, неутолённых;
Для всех тоскующих, влюблённых,
‎Я светом сказочным горю,
И о восторгах полусонных
‎Невнятной речью говорю.

Мой свет скользит, мой свет змеится,
‎Но я тебе не изменю,
‎Когда отдашься ты огню,
Тому огню, что не дымится,
Что в тесной комнате томится,
И всё сильней гореть стремится —
‎Наперекор немому дню.
Тебе, в чьём сердце страсть томится,
‎Я никогда не изменю.

***

Верьте мне, обманутые люди,
Я, как вы, ходил по всем путям.
Наша жизнь есть чудо в вечном Чуде,
Наша жизнь — и здесь, и вечно там.

Я знаком с безмерностью страданий,
Я узнал, где правда, где обман.
Яркий ужас наших испытаний
Нам не для насмешки плоской дан.

Верьте мне, неверящие братья,
Вы меня поймете через день.
Нашей вольной жизни нет проклятья,
Мы избрали сами светотень.

Мы избрали Зло как путь познанья,
И законом сделали борьбу.
Уходя в тяжелое изгнанье,
Мы живем, чтоб кончить жизнь в гробу.

Но когда с застывшими чертами,
Мертвые, торжественно мы спим,
Он, Незримый, дышит рядом с нами,
И, молясь, беседуем мы с Ним.

И душе таинственно понятно
В этот миг беседы роковой,
Что в пути, пройденном безвозвратно,
Рок ее был выбран ей самой.

Но, стремясь, греша, страдая, плача,
Дух наш вольный был всегда храним.
Жизнь была решенная задача,
Смерть пришла — как радость встречи с Ним.

 

А. А. Ахматова

Перед весной бывают дни такие:
Под плотным снегом отдыхает луг,
Шумят деревья весело-сухие,
И теплый ветер нежен и упруг.

И лёгкости своей дивится тело,
И дома своего не узнаешь,
И песню ту, что прежде надоела,
Как новую, с волнением поешь.

***

Я сошла с ума, о мальчик странный,
В среду, в три часа!
Уколола палец безымянный
Мне звенящая оса.

Я ее нечаянно прижала,
И, казалось, умерла она,
Но конец отравленного жала,
Был острей веретена.

О тебе ли я заплачу, странном,
Улыбнется ль мне твое лицо?
Посмотри! На пальце безымянном
Так красиво гладкое кольцо.

***

Сердце к сердцу не приковано,
Если хочешь — уходи.
Много счастья уготовано
Тем, кто волен на пути.

Я не плачу, я не жалуюсь,
Мне счастливой не бывать.
Не целуй меня, усталую,-
Смерть придется целовать.

Дни томлений острых прожиты
Вместе с белою зимой.
Отчего же, отчего же ты
Лучше, чем избранник мой?

Н. С. Гумилев

Жираф

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд,
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далеко, далеко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

Ему грациозная стройность и нега дана,
И шкуру его украшает волшебный узор,
С которым равняться осмелится только луна,
Дробясь и качаясь на влаге широких озер.

Вдали он подобен цветным парусам корабля,
И бег его плавен, как радостный птичий полет.
Я знаю, что много чудесного видит земля,
Когда на закате он прячется в мраморный грот.

Я знаю веселые сказки таинственных стран
Про черную деву, про страсть молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.

И как я тебе расскажу про тропический сад,
Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав…
— Ты плачешь? Послушай… далеко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

 

***

Отравленный

«Ты совсем, ты совсем снеговая,
Как ты странно и страшно бледна!
Почему ты дрожишь, подавая
Мне стакан золотого вина?»

Отвернулась печальной и гибкой...
Что я знаю, то знаю давно,
Но я выпью, и выпью с улыбкой
Все налитое ею вино.

А потом, когда свечи потушат
И кошмары придут на постель,
Те кошмары, что медленно душат,
Я смертельный почувствую хмель...

И приду к ней, скажу: «Дорогая,
Видел я удивительный сон.
Ах, мне снилась равнина без края
И совсем золотой небосклон.

Знай, я больше не буду жестоким,
Будь счастливой, с кем хочешь, хоть с ним,
Я уеду далеким, далеким,
Я не буду печальным и злым.

Мне из рая, прохладного рая,
Видны белые отсветы дня...
И мне сладко — не плачь, дорогая,—
Знать, что ты отравила меня».

***

В час вечерний, в час заката
Каравеллою крылатой
Проплывает Петроград...
И горит на рдяном диске
Ангел твой на обелиске,
Словно солнца младший брат.

Я не трушу, я спокоен,
Я — поэт, моряк и воин,
Не поддамся палачу.
Пусть клеймит клеймом позорным -
Знаю, сгустком крови черным
За свободу я плачу.

Но за стих и за отвагу,
За сонеты и за шпагу -
Знаю — город гордый мой
В час вечерний, в час заката
Каравеллою крылатой
Отвезет меня домой.

 

В. В. Маяковский

Я сразу смазал карту будня,
плеснувши краску из стакана;
я показал на блюде студня
косые скулы океана.
На чешуе жестяной рыбы
прочёл я зовы новых губ.
А вы
ноктюрн сыграть
могли бы
на флейте водосточных труб?

(1913 г.)

 

***

Послушайте!

Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают -
значит - это кому-нибудь нужно?
Значит - кто-то хочет, чтобы они были?
Значит - кто-то называет эти плевочки
жемчужиной?
И, надрываясь
в метелях полуденной пыли,
врывается к богу,
боится, что опоздал,
плачет,
целует ему жилистую руку,
просит -
чтоб обязательно была звезда! -
клянется -
не перенесет эту беззвездную муку!
А после
ходит тревожный,
но спокойный наружно.
Говорит кому-то:
"Ведь теперь тебе ничего?
Не страшно?
Да?!"
Послушайте!
Ведь, если звезды
зажигают -
значит - это кому-нибудь нужно?
Значит - это необходимо,
чтобы каждый вечер
над крышами
загоралась хоть одна звезда?!

(1914 г.)

***

Лиличка!

Дым табачный воздух выел.
Комната —
глава в крученыховском аде.
Вспомни —
за этим окном
впервые
руки твои, исступленный, гладил.
Сегодня сидишь вот,
сердце в железе.
День еще —
выгонишь,
можешь быть, изругав.
В мутной передней долго не влезет
сломанная дрожью рука в рукав.
Выбегу,
тело в улицу брошу я.
Дикий,
обезумлюсь,
отчаяньем иссечась.
Не надо этого,
дорогая,
хорошая,
дай простимся сейчас.
Все равно
любовь моя —
тяжкая гиря ведь —
висит на тебе,
куда ни бежала б.
Дай в последнем крике выреветь
горечь обиженных жалоб.
Если быка трудом уморят —
он уйдет,
разляжется в холодных водах.
Кроме любви твоей,
мне
нету моря,
а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых.
Захочет покоя уставший слон —
царственный ляжет в опожаренном песке.
Кроме любви твоей,
мне
нету солнца,
а я и не знаю, где ты и с кем.
Если б так поэта измучила,
он
любимую на деньги б и славу выменял,
а мне
ни один не радостен звон,
кроме звона твоего любимого имени.
И в пролет не брошусь,
и не выпью яда,
и курок не смогу над виском нажать.
Надо мною,
кроме твоего взгляда,
не властно лезвие ни одного ножа.
Завтра забудешь,
что тебя короновал,
что душу цветущую любовью выжег,
и суетных дней взметенный карнавал
растреплет страницы моих книжек...
Слов моих сухие листья ли
заставят остановиться,
жадно дыша?

Дай хоть
последней нежностью выстелить
твой уходящий шаг.

(1916 г.)

Велимир Хлебников

Заклятие смехом

О, рассмейтесь, смехачи!

О, засмейтесь, смехачи!

Что смеются смехами, что смеянствуют смеяльно,

О, засмейтесь усмеяльно!

О, рассмешищ надсмеяльных — смех усмейных смехачей!

О, иссмейся рассмеяльно, смех надсмейных смеячей!

Смейево, смейево!

Усмей, осмей, смешики, смешики!

Смеюнчики, смеюнчики.

О, рассмейтесь, смехачи!

О, засмейтесь, смехачи!

(1908-1909)

 

***

Птичка в клетке

О чем поешь ты, птичка в клетке?

О том ли, как попалась в сетку?

Как гнездышко ты вила?

Как тебя с подружкой клетка разлучила?

Или о счастии твоем

В милом гнездышке своем?

Или как мушек ты ловила

И их деткам носила?

О свободе ли, лесах,

О высоких ли холмах,

О лугах ли зеленых,

О полях ли просторных?

Скучно бедняжке на жердочке сидеть

И из оконца на солце глядеть.

В солнечные дни ты купаешься,

Песней чудной заливаешься,

Старое вспоминаешь,

Свое горе забываешь,

Семечки клюешь,

Жадно водичку пьешь.

 

6 апреля 1897

 

 

Л. Н. Андреев «Жизнь человека» (1908)

Светлой памяти моего друга, моей жены,

посвящаю эту вещь, последнюю, над которою

мы работали вместе

Леонид Андреев

Герои:

· Некто в сером, Он – фигура в сером балахоне, присутствующая на сцене на протяжении всей пьесы.

· Человек

· Отец Человека

· Мать Человека

· Жена Человека

· Сын Человека

· Доктор

· Старуха

· Родственники

· Соседи

· Гости на балу

· Пьяницы

· Кабатчик

На протяжении всего действия на сцене находятся Некто в сером со свечой в руке и второй безымянный персонаж, молчаливо стоящий в дальнем углу. В прологе Некто в сером обращается к публике с объяснением того, что ей будет представлено. Это – жизнь Человека, «от низу к верху, от верху к низу. Ограниченный зрением, он никогда не будет видеть следующей ступени, на которую уже поднимается нетвердая нога его; ограниченный знанием, он никогда не будет знать, что несет ему грядущий день, грядущий час – минута. И в слепом неведении своем, томимый предчувствиями, волнуемый надеждами и страхом, он покорно совершит круг железного предначертания…».

Картина первая. Рождение Человека и муки матери. Прислушиваясь к крикам роженицы, на сцене ведут разговор хихикающие старухи. Как одинок человек, как странно кричит он, а как смешны дети, как беспомощны, как трудно они рождаются — животные рожают легче... И легче умирают... И легче живут...

«– Доктор говорит, что она умрет.

– Нет, доктор говорит, что ребенок будет мертвый, а она сама останется жива.

– Зачем они рожают? Это так больно.

– А зачем они умирают? Это еще больнее.»

Речь старух прерывает Некто в сером, возвещающий о рождении Человека. На сцене появляется Отец Человека, признаваясь, как мучился в часы рождения ребенка, как ненавидел его за причиненные жене муки и как он, тем не менее, благодарен Богу за долгожданного сына. Приходят родственники: Пожилая дама; Пожилой господин; Молоденькая девушка, их дочь; Худая дама и Двое юношей. Они поздравляют Отца Человека с рождением сына. Доктор зовет Отца Человека к жене. Родственники обсуждают прозаические жизненные проблемы: как выводить жирные пятна с платья и можно ли здесь курить…

Картина вторая. Любовь и бедность. Человек вырос и стал архитектором. У него есть любимая жена, он любит свою профессию. Но они чрезвычайно бедны. Приходят Соседи, которые судачат об их бедности.

«— Как они бедны! Смотрите, у них нет ни одного лишнего стула...

— Ни занавесок на окнах…

— Ни картин на стенах...

— Как они бедны! Смотрите, они едят только черствый хлеб...

— И пьют только воду; холодную воду из студеного ключа!»

Человек и его Жена смущенно признаются друг другу в зависти к богатым людям:

«Нарядные женщины в изящных ботинках, делающих ногу красивой, в прекрасных шляпах, из-под которых глаза сверкают так таинственно, в шелковых юбках, издающий загадочный шелест, — проходили мимо меня, и я думала: а у меня нет хорошей шляпки, нет шелковой юбки»

«Когда я похожу по улице и посмотрю на все, что нам не принадлежит, у меня отрастают клыки, как у кабана»

Человек клянется Жене, что они выберутся из этой нищеты и произносит страстный монолог, бросая вызов жизни:

«Эй, ты, как тебя там зовут: рок, дьявол, или жизнь, я бросаю тебе перчатку, зову тебя на бой!»

Некто в сером предсказывает скорое богатство Человека:

«Она не знает, что уже исполнено желание ее. Она не знает, что уже сегодня утром в богатом доме два человека, согнувшись, жадно рассматривали чертеж Человека и восторгались им. Весь день сегодня они тщетно разыскивали Человека, — богатство искало его, как он ищет богатство. И завтра утром, когда соседи уйдут на работу, к их дому подъедет автомобиль, и два господина, низко кланяясь, войдут в бедную комнату и принесут богатство и славу.»

Картина третья. Бал у Человека. Сбылась мечта: Человек богат и известен, у него нет отбоя от заказов, он и его Жена живут в роскоши. В их дворце бал, попасть на который – большая честь для гостей («Мне даже жаль тех, кто не попал сюда: всю ночь они не будут спать от зависти, а завтра станут клеветать про скуку на балах Человека»). Входит заметно постаревший Человек и его Жена, тоже постаревшая, но всё ещё прекрасная. Следом входят Друзья Человека с белыми розами в петлицах и Враги – с жёлтыми. Гости проходят в столовую, где приготовлен роскошный пир.

Картина четвёртая. Несчастие Человека. Человека снова впал в бедность, пропала мода на его творения. Дом его обветшал («В этой комнате и в других двух есть еще хорошие вещи — вот диван, вот шкап, — а в остальных двенадцати нет ничего, и стоят они пустые и темные. И днем и ночью бегают в них крысы, дерутся и пищат»), никто его не покупает («Давно уже висит на воротах железная доска, где написано, что дом продается, но никто не покупает его. Уже проржавела доска, и буквы на ней стерлись от дождей, а никто не приходит и не покупает, — никому не нужен старый дом»). С Сыном Человека произошло несчастье: «пошел молодой господин гулять, и шляпу набок надел, и волосы выправил, как молодец, а злой человек взял из-за угла и бросил в него камнем, и разбил ему голову, как орех. Принесли его, положили, и лежит он теперь, умирает — а может быть, и жив останется, кто знает». Человек и его Жена встают на колени, обращаясь к Тому, кто неподвижно замер в углу: Она – со смиренной материнской молитвой, Он – с требованием справедливости.

Молитва матери: «Боже, я прошу тебя, оставь жизнь моему сыну. Только одно я понимаю, только одно могу я сказать, только одно: Боже, оставь жизнь моему сыну. Нет у меня других слов, все темно вокруг меня, все падает, я ничего не понимаю, и такой ужас у меня в душе, господи, что только одно могу я сказать: Боже, оставь жизнь моему сыну! Оставь жизнь моему сыну! Оставь! Прости, что так плохо молюсь я, но я не могу. Господи, ты понимаешь, не могу. Ты посмотри на меня. Ты только посмотри на меня — видишь? Видишь, как трясется голова, как трясутся руки — да что руки мои, господи! Пожалей его, ведь он такой молоденький, у него родинка на правой ручке. Дай ему пожить, хоть немножко, хоть немножко. Ведь он такой молоденький, такой глупый — он еще любит сладкое, и я купила ему винограду. Пожалей! Пожалей!»

Молитва отца: «Вот я молюсь, видишь ты? Согнул старые колена, в прахе разостлался перед тобой, землю целую — видишь? Быть может, когда-нибудь я оскорбил тебя, так ты прости меня, прости. Правда, я был дерзок, заносчив, требовал, а не просил, часто осуждал. Ты прости меня. А если хочешь, если такая твоя воля, накажи, — но только сына моего оставь. Оставь, я прошу тебя. Не о милосердии я тебя прошу, не о жалости, нет — только о справедливости. Ты — старик, и я ведь тоже старик. Ты скорее меня поймешь. Его хотели убить злые люди, те, что делами своими оскорбляют тебя и оскверняют твою землю. Злые, безжалостные негодяи, бросающие камни из-за угла. Из-за угла, негодяи! Не дай же совершиться до конца злому делу: останови кровь, верни жизнь — верни жизнь моему благородному сыну. Ты отнял у меня все, но разве когда-нибудь я просил тебя, как попрошайка: верни богатство! верни друзей! верни талант! Нет, никогда. Даже о таланте не просил я, а ты ведь знаешь, что такое талант — ведь это больше жизни! Может быть, так нужно, думал я, и все терпел, и все терпел, гордо терпел. А теперь прошу, на коленях, в прахе, целуя землю, — верни жизнь моему сыну. Целую землю твою!»

Но тщетны их молитвы: Сын умирает. И тогда Человек возглашает проклятия Тому, кто стоит в углу:

«Я проклинаю все, данное тобою. Проклинаю день, в который я родился, проклинаю день, в который я умру. Проклинаю всю жизнь мою, ее радости и горе. Проклинаю себя! Проклинаю мои глаза, мой слух, мой язык. Проклинаю мое сердце, мою голову — и все бросаю назад, в твое жестокое лицо, безумная Судьба. Будь проклята, будь проклята вовеки! И проклятием я побеждаю тебя. Что можешь еще сделать ты со мною? Вали меня наземь, вали — я буду смеяться и кричать: будь проклята! Клещами смерти зажми мне рот — последней мыслью я крикну в твои ослиные уши: будь проклята, будь проклята! Бери мой труп, грызи его, как собака, возись с ним в темноте — меня в нем нет. Я исчез, но исчез повторяя; будь проклята, будь проклята! Через голову женщины, которую ты обидел, через тело мальчика, которого ты убил, — шлю тебе проклятие Человека»

Картина пятая. Смерть Человека. В кабаке Пьяницы и Старухи удивляются, что сидящий за столом Человек пьёт мало, а сидит много. Пьяный бред перемежается репликами, рожденными, похоже, в уже угасающем сознании Человека, воспоминаниями из далекого прошлого. Появляются музыканты, когда-то играющие во дворце на балу у Человека. Старухи, пародируя пляску, кружатся вокруг столика. Неожиданно всё смолкает, все застывают в тех позах, в каких их застало безмолвие. Человек встаёт, вскидывает седую голову и неожиданно громко кричит:

— Где мой оруженосец? — Где мой меч? — Где мой щит? Я — обезоружен! — Скорее ко мне! — Скорее! — Будь прокля... (Падает на стул и умирает, запрокинув голову.)

Некто в сером возвещает о смерти Человека.