Телепатия, гипноз и странности судьбы.

Симпатизируя революционерам, он устраивал в клинике своего института их тайные сходки, за что вскоре попал под негласный надзор полиции. Революцию 1917 г. Бехтерев принял восторженно. В 1918 г. ученый обратился в Совнарком с ходатайством об организации института по изучению мозга и психической деятельности. Институт мозга был создан, и Бехтерев вплоть до своей смерти был его директором. Судьба распорядилась со свойственной ей иронией: первым оказался в музее мозг его создателя. Впоследствии это детище ученого было названо Государственным институтом по изучению мозга им.В.М. Бехтерева.

Извилистый зигзаг судьбы в 1921 г. свел Бехтерева с дрессировщиком животных В. Л. Дуровым (дальним потомком известной кавалер-девицы Н. А. Дуровой, что родом из Елабуги), с которым, он совместно проводил опыт мысленного внушения дрессированным собакам заранее задуманных действий. По поводу телепатии Бехтерев отметил после опытов: «не отрицая в принципе <ее существования>, мы должны признать, что... передача мыслей на расстоянии при настоящем состоянии наших знаний является совершенно недоказанной».

Загадочная смерть.

В 1927 г. Бехтереву было присвоено звание заслуженного деятеля науки РСФСР, а 24 декабря этого же года ученый умер. Умер настолько неожиданно и быстро (отравился консервами поздно вечером, а ночью его уже не стало), что возникла легенда: ученого убрали по приказу Сталина. Надо отметить, что истоки этой легенды весьма правдоподобны.

В декабре 1927 г. Бехтерев, собираясь из Ленинграда в столицу на съезд невропатологов и психиатров, получил из лечебного управления   Кремля телеграмму с просьбой, приехав в Москву, связаться с управлением. На заседание съезда 22 декабря Бехтерев опоздал. На вопрос о причине задержки он ответил, что «смотрел одного сухорукого параноика». Вскоре коллеги Бехтерева выяснили, что ученого вызывали в Кремль в связи с развивающейся сухорукостью Сталина: диагноз «паранойя» был установлен попутно. Бехтерев был влиятелен и авторитетен и вряд ли стал бы осторожничать с диагнозом Сталина, который к тому времени еще не превратился в диктатора. За диагноз «паранойя», определяющий хроническое душевное расстройство, характеризующееся навязчивыми бредовыми идеями, 70-летний старик, привыкший как медик и как психолог говорить правду, был «наказан» — отравлен. Это мог сделать «фармацевт» Генрих Ягода, имевший в своем распоряжении токсикологов, спецлабораторию и кабинет с ядами. Версии, что ученого отравили, придерживаются многие медицинские специалисты. Некролог в журнале «Вестник знания» сообщил тогда, что причина смерти - желудочно-кишечное заболевание. Это заключение сторонниками версии, что Бехтерева отравили, оценивается как «неопределенное и непрофессиональное» заключение. Странным оказалось и то, что представители Наркомздрава решили не делать вскрытия и паталогоанатомического исследования, а решили лишь изъять мозг. Тело же якобы по воле ученого кремировали, а ведь все родственники Бехтерева (кроме его жены) были против этого. Смерть Бехтерева породила версию-легенду со многими неизвестными, но версия эта пока что не поддается ни опровержению, ни подтверждению. Соответствующие тому времени почести Бехтереву были возданы: торжественные похороны, внимание к его трудам и увековечение имени в топонимике страны: село Сарали, где родился ученый, было переименовано в Бехтерево.

К 1000-летию Елабуги, в городе был открыт музей уездной медицины им. В. М. Бехтерева.

Дело Владимира Михайловича Бехтерева продолжили его потомки. Дочь его сына Петра - Наталья Петровна Бехтерева - стала врачом-невропатологом и за разработку новых методов лечения она была избрана членом Академии наук СССР.

http://biografiivsem.ru/behterev-vladimir-mihaylovich

https://ok.ru/uni.vzglya/topic/66052425667869

 

 

             Владимир Бехтерев

                      

                               В.М. Бехтерев (tunnel.ru)

Гением можно только родиться. Другой вопрос, что, родившись гением, можно им не стать ©.

А вот Владимир Михайлович Бехтерев и родился, и стал.

Именно этот человек создал новое научное направление – психоневрологию. Это с его легкой руки в России появился первый в мире научный центр по комплексному изучению человека. Это он является основоположником рефлексологии. Хотя, когда речь заходит о рефлексах, первым на ум приходит имя академика Павлова. Но об этом позже…

Это он первым вторгся в сознание человека — внедрил гипноз в медицинскую практику. После его сеансов люди избавлялись от пагубных зависимостей и возвращались к нормальной жизни. И это ему принадлежит идея создания «Пантеона мозга» — уникального в своем роде музея знаменитых мозгов…

Выдающийся психиатр, психолог, невропатолог, физиолог, философ, автор более тысячи научных работ. Основоположник знаменитой династии врачей, предметом изучения которых являлся человеческий мозг. Кто-то из его иностранных коллег постоянно повторял: «В мире знают прекрасно устройство мозга только двое: Бог и Бехтерев». И это даже не комплимент был, а констатация всем известного факта.

А меж тем, детские годы этого великого ученого прошли в Глазове!

В общем, так. Будущий гений психиатрии появился на свет в трескучий мороз 1857 года в селе Сорали Вятской Губернии (сейчас село Бехтерево, территория республики Татарстан). И почти сразу после рождения младшего (а Владимир был младшим из братьев Бехтеревых) семья перебралась в Глазовский уезд, в село Унинское (ныне Верх-Уни). Еще через пару лет Бехтеревы переехали в уездный город Глазов… И прожили здесь до переезда в Вятку (Киров), где Володя поступил в гимназию. Отец Владимира был служащим. И умер, не дожив до 40 лет. И то, что маленький Володя сумел поступить в гимназию, а затем и в институт, во многом заслуга его матери и старшего брата, который подготовил его к вступительным экзаменам.

Владимир Михайлович Бехтерев был настолько одержим открытиями, новыми знаниями в области психиатрии, что читал всё, что хоть как-то касалось этой темы. При этом нельзя сказать, что круг его интересов ограничивался наукой. Еще в юности он «замутил» одну вещь, которая касается нас, жителей Удмуртии.

Этот многогранный человек еще в 16-летнем возрасте подготовил рукопись на тему: «Вотяки. Их история и современное состояние. Бытовые и этнографические очерки».

Через много лет, уже будучи известным ученым, он опубликовал материал в популярном столичном журнале «Вестник Европы». О глубоком уважении к удмуртам говорит еще и такой факт. Будучи профессором Военно-медицинской академии, узнав о процессе над группой крестьян-удмуртов из села Старый Мултан, обвиненных в убийстве с ритуальной целью, Владимир Михайлович заявил: «Я вообще-то коренной русский по всем линиям. Но пока идет мултанское дело, я, безусловно, удмурт. В такой ведь ситуации каждый порядочный человек — удмурт, не правда ли?».

Современники Бехтерева отмечают его добрый нрав, сострадание, эмпатию. Ученый с мировым именем и добряк, который искренне переживал за пациентов? Скорее исключение, чем правило.

Ах, да. О Павлове. На заре своей научной деятельности Иван Павлов и Владимир Бехтерев в одно время защищали научные работы в Академии. И комиссия присудила первое место Бехтереву. Павлов оскорбился не на шутку, потому как считал, что его работа лучше. Да и времени на ее написание он потратил куда больше, чем торопыга Бехтерев.

Говорят, Бехтерев был талантливее. А то и вовсе гений. Ему легче давалась наука. Он очень рано стал профессором, а потом и академиком. Тогда как его визави Павлов продолжал ходить в профессорах, хоть и был старше на 8 лет. Бехтерев был ученым-романтиком. Он даже стихи писал, не то, что научные труды по психиатрии и очерки об удмуртах. А Павлов — интриган, завистник. Совершенно разные типы личности. Но и тот, и другой многое сделали на благо науки и медицины. А ведь могли бы быть друзьями…

Как бы там ни было, но названия рефлексов прижились те, что придумал Павлов: условные и безусловные.

Владимир Бехтерев внезапно умер в возрасте 70 лет, полный сил и планов на будущее. По официальной версии, отравился некачественными консервами в буфете театра. По другой, его устранили как хранителя информации, которую никак нельзя было обнародовать. Незадолго до своей гибели он обследовал Сталина. И, возможно, пришел к неутешительному выводу в отношении его душевного здоровья. Правда, доказательств этой версии нет.

Дело всей его жизни продолжила внучка — Наталья Петровна Бехтерева. Её имя носит Институт Мозга Человека Российской Академии Наук. Как девочке, которая рано осталась без родителей, прошла детдом и блокаду, удалось выжить, получить высшее образование, стать светилом в области нейрофизиологии и войти в историю медицины? Это уже отдельная история!

              

                           

По материалам Википедии, книги А.С. Никифирова «Бехтерев», сайтов — tunnel.ru, ufa-gid.com, aif.ru.

https://gorodglazov.com/2020/05/14/vladimir-behterev/

Бехтерев Никифоров Анатолий Сергеевич

Глава 1 ДЕТСТВО

Глава 1

ДЕТСТВО

Зима в тот год удалась снежной, морозы стояли суровые: птицы на лету замерзали. А в избе натоплено, душно… Раннее утро. Свет чуть брезжит через занавешенные, подслеповатые окна… Новорожденный покричал и успокоился. Мать его, Мария Михайловна, пребывает в полудреме, набирается сил… Перед мысленным взором проплывают картины пережитого. Вспоминаются родители. Отец — титулярный советник Михаил Тимофеевич Назарьев, мать — Надежда Львовна… Хоть и строгими они были, любили по-своему. Стремясь дать образование, устроили в пансион, где учили и музыке и французскому… вспоминается свадьба, рождение дочери Марии, что лежит теперь под крестом на погосте; потом рождались сыновья… Вот уже третий… С мужем Мария Михайловна живет в ладу. Все вроде бы хорошо, да вот начальство его не жалует: в службе неусерден, добр к людям, может быть, слишком… Взяток не берет… А жалованье-то какое?

Послышались легкие шаги… Глаза у Марии Михайловны прикрыты, но она четко представляет, как муж, Михаил Павлович, осторожно вышагивает без обуви в связанных ею недавно шерстяных носках. Вот он наклонился к ней, и они соприкоснулись губами. Она подняла руку, погладила его буйную шевелюру и впервые за сегодняшнее утро улыбнулась. «Ну как там?» — «Все в порядке. Сын — богатырь!» И в это время из соседней комнаты донесся плач новорожденного.

Владимир Михайлович Бехтерев родился 20 января 1857 года в семье станового пристава в селе Сорали Елабужского уезда Вятской губернии (ныне это территория Татарской АССР). Просторная деревянная изба, принадлежавшая крестьянину Панфилу Байгулову, в которой он появился на свет, в следующем году сгорела, и семья Бехтеревых перебралась в двухэтажный кирпичный дом, где когда-то жил Красильников — владелец Вондюжского медеплавильного завода. В первом этаже этого дома располагался полицейский участок, Бехтеревы занимали второй этаж.

Село Сорали раскинулось на заболоченной пустоши вдоль реки Кринки в восьми верстах от города Елабуги. Населяли его русские «казенные» крестьяне, а также вотяки и татары. Название села, по-видимому, происходит от татарского слова «сераль» — дворец. Однако ничего похожего на дворец в селе не было. Была скромная каменная церковь, построенная в 1804 году. Кроме этой церкви с колокольней, расположенной в центре села, и заводских построек на его окраине, над крестьянскими избами возвышалась лишь паровая мельница купца Шишкина.

После рождения сына Владимира в селе Сорали семья Бехтеревых задержалась недолго, так как Михаила Павловича перевели но службе в село Унинское Глазовского уезда. Здесь разместились в двухэтажном казенном доме с рощицей хвойных деревьев во дворе, надворными постройками и огородом. Завели Бехтеревы хозяйство: купили корову, пару лошадей, развели уток — благо, что воды кругом сколько угодно. Хозяйство кормит, но работы по дому невпроворот. А дети малые требуют внимания. И взяли в дом няню Акулину. Няня неграмотная, но жизнь знает, умеет многое и, главное, детей любит. Да и по дому от нее польза немалая. Хозяин-то все на службе, а когда бывает свободен, норовит податься в лес. Возьмет ружье, пороху, дроби да котомку с харчами и уйдет. Вокруг села деревни все больше вотяцкие. Там у него много знакомых, и заночевать всегда есть где.

Сами себя вотяки называли «уд» или «уд-мурт». «Уд» — означает «вода», «мурт» — «человек». Следовательно, «уд-мурты» можно перевести как «люди на воде» или «народ на воде». И действительно, вотяки, или удмурты, поселялись обычно вблизи ручья или речки на опушке леса. Семьи у вотяков большие, так как сыновья с семьями живут там же, где и их родители. Так что в одном дворе, как правило, обитает человек двадцать и более. Деревню составляют несколько дворов, в каждом из которых изба, надворные постройки. Избы обычно «курные». Печи в них не имеют дымохода — топятся «по-черному». У вотяков зажиточных — избы побольше и состоят из двух частей: зимней — «черной» и летней — «белой».

Многие вотяки на лето уходят из деревни в лес, где из палок, циновок и холста устраивают временные жилища, напоминающие цыганские шатры. Костры для приготовления пищи и напитков и хотя бы временного отдыха от назойливой мошкары разводится в таких случаях около жилища.

Отец, забредая в лесные дебри, предпочитает ночевать у таких костров, а не в деревенских избах. Здесь и воздуха больше, и блохи не заедят, просторно, вольготно… А вокруг люди, которые лес понимают и потому могут порассказать много удивительного и про травы, и про деревья, и про звериные повадки. Но особенно Михаил Павлович любит птиц. Все в лесу интересно, но общение с птицами доставляет ему особое удовольствие, и что там ни говорят охотники, что ни пишут ученые-орнитологи, но непонятным остается — почему птица способна взлетать и парить в небе. Ведь это не пушинка какая-нибудь. Часами мог Михаил Бехтерев смотреть на это чудо и не переставал им восторгаться. Восхищали его и пестрое оперение птиц, и дальние сезонные перелеты, и трогательная забота о потомстве…

В просторном доме своем на незаселенном первом этаже выделил он для птиц большую комнату. Поместил в ней кадку с березкой, чтобы птицы могли чувствовать себя как в привычной лесной стихии. Березка вскоре зачахла, но птицы прыгали по ее оголенным ветвям и гомоном своим радовали хозяина. Некоторых птиц он вместе со старшим сыном Николаем поймал в силки в своем же дворе или на краю ближайшего леса, но были и такие, которых покупал на базаре в уездном городе Глазове, а певчих канареек привозил даже из Вятки, куда приходилось иногда выбираться по воде или на лошадях по делам службы.

Мария Михайловна смотрела на увлечения мужа как на забаву, недостойную того, чтобы отвлекаться на нее от дел, подобающих солидному мужчине, представляющему на селе государственную власть. А детям его увлечение по душе. Помогают отцу птиц содержать: и воды подольют, и корма подсыплют, и порядок наведут. Любят ребята отца послушать. Много знает он и о людях, и о зверях, и о птицах. На вопросы отвечает подробно и так, что все становится ясным и понятным. Все ли? Если сказать но правде, то бывает, что и он, подобно матери или няньке Акулине, отвечает: «Так богу угодно». А о боге распространяться не любит. О боге все знает мать. Но человек она строгий, да к тому же еще и постоянно занятый. Потому, кроме отца, первый собеседник — Акулина. Она знает много сказок и в долгие зимние вечера может часами рассказывать разные диковинные истории, которые, хотя и бывают временами страшноваты, заканчиваются всегда благополучно: бедный становится богатым, одинокая работящая девушка выходит замуж за красавца царевича, трусишка заяц обманывает злого волка, добро же неизменно торжествует над злом.

Когда Володе было лет пять, отец стал часто покашливать, уставал быстро, временами чувствовал жар. Сельский фельдшер, лечивший главным образом настоями трав, которые сам же и собирал в окрестных лесах и лугах, настоял на поездке Михаила Павловича в уезд. Там доктор с грустными, усталыми глазами долго слушал через трубку его дыхание, стучал по собственному пальцу, перемещая его по груди и спине пациента, а потом, усевшись в кресло, долго протирал пенсне, висевшее на черном шнурке, не торопясь закрепил его на носу и, глядя куда-то в угол, произнес: «Ну что, батенька, дела-то наши того… так сказать, не совсем… — а потом, еще помолчав, продолжил: — Чахотка это». Затем он стал писать рецепт на пилюли, в состав которых включил дюжину бесполезных или почти бесполезных лекарств. Пилюли эти готовить мог только аптекарь, а в селе Унинском аптекаря не было. И тогда-то по настоянию решительной Марии Михайловны отец подал по начальству рапорт. В рапорте он писал о своей болезни и о том, что жить ему следовало бы там, где есть и аптекарь, и врач. Просьба отца была удовлетворена осенью того же года, и семейство Бехтеревых переехало на жительство в уездный город Глазов.

Можно предположить, что просьба Михаила Павловича Бехтерева о служебном переводе из села Унинского в город Глазов была удовлетворена без обычных проволочек, так как оказалась на столе начальника почти одновременно с утвержденными 26 апреля 1863 года «царем-освободителем» Александром II «Правилами полицейского надзора над лицами, обнаруживающими вредные политические устремления». «Правила» включали Вятский край в число 28 отдаленных российских губерний, которые официально утверждались «местами политической ссылки». Среди 72 городов, входящих в состав этих губерний и указанных в «Правилах» как «подходящие» для проживания там ссыльных, оказался и Глазов. В этих городах полиции надо было обеспечить должный надзор над сосланными, поэтому в них расширялся штат полицейских чиновников. Только в городах Вятской губернии, где предполагалось дополнительно разместить 185 политических ссыльных, количество штатных должностей по министерству внутренних дел увеличивалось на 39 единиц; часть из них предназначалась городу Глазову. К приему прибывающих не по своей воле «гостей» надо было быстро подготовиться, а для этого требовалось без промедления заместить открывшиеся штатные вакансии.

Разработка «Правил» о политических ссыльных была обусловлена ростом в начале 60-х годов XIX века революционно-демократического движения в России. Подписанные императором Александром II 19 февраля (в день его восшествия на престол) 1861 года «Манифест» и «Положения», в которых сообщалось об освобождении крепостных крестьян, не оправдали крестьянских надежд на «полную» волю. «Освобождение» должно было осуществиться в течение двух лет, при этом земля, обрабатываемая крестьянами, оставалась у помещиков. Это вело к тому, что «освобожденные крестьяне» на неопределенный срок оказывались в тисках экономической кабалы, зависимость их от землевладельцев оставалась практически незыблемой. Даже министр внутренних дел Валуев писал в своем дневнике после выхода «Манифеста»: «Он не произвел сильного впечатления в народе и по содержанию своему даже не мог произвести этого впечатления…» В редакционной статье «Колокола» значение «Манифеста» было определено короче и куда ясней: «Народ царем обманут». И народ это понимал. Как писал позже В. И. Ленин: «Крестьяне в большинстве губерний коренной России остались и после отмены крепостного права в прежней безысходной кабале у помещиков. Крестьяне остались и после освобождения «низшим» сословием, податным быдлом, черной костью, над которой измывалось поставленное помещиками начальство, выколачивало подати, пороло розгами, рукоприкладствовало и охальничало… Но падение — крепостного права встряхнуло весь народ, разбудило его от векового сна, научило его самого искать выхода, самого вести борьбу за полную свободу».

Только за 1861 год на Руси было 1859 крестьянских волнений. Наиболее крупные бунты имели место в селах Кандеевка (Пензенская губерния) и Бездна (Казанская губерния), они окончились кровавым «усмирением», во время которого сотни крестьян были убиты и ранены. Несправедливость и жестокость, проявленные правительством по отношению к народным массам, вызвали возмущение русской интеллигенции. Демократически настроенное студенчество проявляло себя опасным для самодержавия «возмутителем спокойствия». Антиправительственные выступления студентов временами приобретали четкую политическую окраску. Так было, например, во время панихиды-демонстрации, устроенной студентами Казанского университета в связи с похоронами крестьян, расстрелянных при подавлении бунта в селе Бездна.

В ответ на студенческие выступления правительство отреагировало репрессивными мерами. В середине 1861 года им вводятся «временные правила», ограничивающие доступ в университеты молодежи из разночинцев. Студенты протестовали. В результате в сентябре в Петербургском, Московском и Казанском университетах прекратились занятия. 25 сентября 1861 года в Петербурге состоялась первая в России уличная демонстрация, организованная студентами. В результате — избиение демонстрантов, аресты студенческих вожаков, массовые исключения из университета.

Герцен, Огарев, Чернышевский, Шелгунов явились вдохновителями группы революционеров-разночинцев, создавших в 1862 году тайное общество «Земля и воля», в центральный комитет которого вошли братья Николай и Александр Серно-Соловьевичи, А. А. Слепцов, H. H. Обручев, поэт-сатирик В. С. Курочкин. Программой общества были требования обобществления земли, самоуправления крестьянских общин и создания выборного правительства.

Летом 1862 года были закрыты отражавшие взгляды демократически настроенной общественности журналы «Современник» и «Русское слово», арестованы Н. Г. Чернышевский, Д. И. Писарев, Н. А. Серно-Соловьевич и некоторые другие революционные демократы. Все это вызвало возмущение общественности. Обстановка продолжала накаляться. Новая волна возмущения захлестнула студенческие круги. К тому же в ночь на 23 января 1863 года началось давно назревавшее восстание в Польше. На его подавление были брошены войска. Пленные осуждались на казнь, на каторгу, в ссылку…

Уже в 1863 году ссыльные студенты и участники польского восстания появились и в городе Глазове, куда только что перебралась семья Бехтерева. Позже попавший сюда же в политическую ссылку из кипящего событиями Санкт-Петербурга Н. Г. Короленко назовет этот город «ненастоящим»: «ненастоящая торговля, ненастоящий покупатель, ненастоящее ремесло и ненастоящий заказчик. Самый город выходит ненастоящий, и жизнь его как будто призрачная, чего-то ожидающая…»

Н. Г. Короленко характеризовал Глазов как «типичный городок северо-востока. Два-три каменных здания, остальное все деревянное. В центре полукруглая площадь, лавки, навесы, старинная церковка, очевидно пришедшая в негодность, а рядом недостроенное здание нового храма, окруженное деревянными лесами…

Подальше от центра домишки окраины подходят к ельничку, сосняку, который, вырастая вверх по реке, становится спокойным дремучим бором». Короче, как сказал писателю о Глазове смотритель вятской тюрьмы, «городишко плохонький, что толковать».

Приезжающих в него ссыльных в одном из немногих каменных домов, занимаемых полицейским участком, встречал чиновник с впалыми щеками, который то и дело покашливал, прикладывая ко рту большой клетчатый платок. Записав в книгу необходимые сведения, он охотно советовал, где можно подешевле устроиться на квартиру, как найти приработок к тем 15 рублям в месяц, которые казна отпускала на содержание ссыльного, успокаивал и подбадривал отчаявшихся.

Как-то один из ссыльных, участник польского восстания (фамилия его осталась неизвестной, а звали его все просто по имени — паном Казимиром), был приглашен Михаилом Павловичем домой к воскресному обеду. Гость вел себя за столом непринужденно, хозяйку он покорил изяществом манер, хозяина и детей — занимательными рассказами о Париже, где ему пришлось провести несколько лет, о родной Польше, о недавно отгремевших боях между восставшими и войсками, направленными царем на их усмирение. В последующем он стал время от времени захаживать в дом Бехтеревых на огонек. Мария Михайловна встречала его всегда радушно, старалась накормить и обогреть. Когда все собирались за самоваром, разговоры велись и о новинках техники, и о книгах, и о самобытной природе вятского края. Пану Казимиру захотелось сделать что-то приятное гостеприимным хозяевам, и он предложил позаниматься с их шестилетним сынишкой Володей. Мальчик оказался любознательным и смышленым учеником, к тому же наделенным великолепной памятью. Заниматься с ним было необременительно, и пан Казимир вскоре начал готовить своего подопечного к поступлению в гимназию. От предложенной ему платы категорически отказался, но мелкие услуги, которые оказывал ему хозяин дома, принимал охотно. Так, он теперь мог не являться систематически на регистрацию в полицейский участок. Присутствие пана Казимира в Глазове удостоверялось заочно.

Летом из Вятки в Глазов приезжал старший сын Бехтеревых Николай, к тому времени уже обучавшийся в гимназии. Он много и охотно рассказывал о своих товарищах, об учителях, о создававшемся при Вятской публичной библиотеке естественноисторическом музее. Особенно тепло Николай отзывался о директоре гимназии Иване Михайловиче Глебове. Иван Михайлович по-отечески относился к гимназистам, был справедлив, демократичен, боролся с формализмом в преподавании. Много позже, в 1911 году, на праздновании столетия Вятской гимназии, будет отмечено, что период с 1856 по 1866 год, когда гимназией руководил Глебов, представлял собой «самое благородное, возвышенное ее время».

Братья вместе с паном Казимиром совершали прогулки в ближайший лес. Их интересовало все. Особенно впечатляли рассказы учителя о жизни муравьев. Сложность организации муравейника, а главное — распределение среди муравьев обязанностей и неустанный труд каждого для блага всех были поразительны. Братья, в свою очередь, немало интересного могли поведать пану Казимиру о птицах, которых так любил и знал их отец. Птицы были постоянными обитателями дома, и дети знали их повадки и легко выделяли в птичьем гомоне леса знакомые голоса.

Во время одного из таких лесных походов маленький Володя поймал крупную пеструю бабочку. Это стало поводом к охватившему всех увлечению коллекционированием этих удивительных созданий. Бабочками заинтересовался и отец, всегда проявлявший живейшее внимание к ребячьим занятиям. Пан Казимир добыл где-то «Определитель насекомых», по которому можно было опознать каждую бабочку и узнать ее русское и латинское названия. Отец вскоре привез из Вятки том Брема. В нем просто и понятно описывалась жизнь насекомых и излагались сведения об их необычайных превращениях.

Вообще жизнь маленькому Володе казалась полной загадок и неожиданных открытий. Чем больше он узнавал, тем больше возникало новых вопросов.

Жизнь Бехтеревых, казалось бы, устроилась: материально окрепли, уважаемы в уезде, сыновья подрастают, семья дружная. Что еще для счастья надо? Но напоминала о себе старая истина: для счастья необходимо здоровье. А здоровье отца, несмотря на докторские снадобья и усиленное питание, неуклонно ухудшалось. Он исхудал, на впалых щеках его пылал нездоровый румянец, по ночам мучил надрывный кашель, а как-то на рассвете во время очередного приступа кашля хлынула горлом кровь.

Чахоточных вокруг было немало. И все прекрасно понимали, чем грозит эта жестокая болезнь. Уездная медицина явно была бессильна помочь больному, но Мария Михайловна со свойственной ей энергией принялась хлопотать о переводе больного мужа в главный город губернии. Опять она уговорила его обратиться с рапортом по начальству. Однако начальство на этот раз с ответом не спешило. Тогда Мария Михайловна, оставив хозяйство на попечение няньки Акулины, поехала в Вятку на собственной конной паре. Во время визита Марии Михайловны в Вятку губернское начальство внимание к залежавшемуся было рапорту Михаила Павловича проявило, видимо, достаточное, так как вскоре последовало распоряжение о переводе его из уездного города в губернский.

Возможно, что хлопоты жены в переводе Михаила Бехтерева и не сыграли такой уж важной роли: ведь полицейские чиновники требовались и в губернских учреждениях. А Михаил Павлович, хотя и не проявлял в службе большого усердия, зарекомендовал себя человеком, умевшим ладить с поднадзорными. Он не строчил на них жалоб и доносов, но ведь и на него не жаловались.

Весна 1864  (1865) года прошла у Бехтеревых в хлопотах, связанных с переездом. В Глазове предстояло ликвидировать хозяйство, да к тому же позаботиться и о жилье на новом месте. Там отцу семейства по малому его чину казенной квартиры не полагалось, и потому решила Мария Михайловна купить в Вятке дом.

Накопления кое-какие к тому времени были, пошла в ход и выручка за продажу лошадей, скота, птицы, некоторых вещей, перевозить которые в губернский город не имело смысла. Марии Михайловне удалось таким образом сколотить сумму вполне достаточную и с помощью вятских родичей сторговать полукаменный дом в два этажа с порядочным двором и надворными постройками, среди которых был и деревянный флигелек, который прежние хозяева использовали в качестве летней кухни. Дом в Вятке был куплен 1865 году по Вятским нанным)

Переезжали Бехтеревы летом на трех нанятых подводах. Пыльная, ухабистая дорога виляла вдоль реки Чепец. Местность вокруг лесистая, временами попадаются вырубки с полосками поспевающей ржи да растянутые вдоль дороги деревни с расставленными как попало в отдалении друг от друга рублеными избами. В одной из таких деревень останавливались на ночлег.

В Вятку въезжали в воскресенье. На краю города маленький обоз встретил Николай в зеленой гимназической форме. Он уже кончил четыре класса и чувствовал себя почти взрослым. Его радовали переезд семьи и предстоящая возможность жить вместе с родителями и братьями. Поцеловав мать и отца, пошел он дальше вместе с братьями за последней подводой и с удовольствием рассказывал им о том, что попадалось на пути.

Володе все было интересно. Все ему казалось необычным, грандиозным, великолепным. Он был рад переезду и потому, что с ним в семье связывали возможность успешного лечения отца, и потому, что он теперь будет жить вместе с любимым братом, и потому еще, что и сам он надеялся вскоре поступить в гимназию.

Отношение к новому месту жительства зависит, как правило, от того, насколько желанно переселение, откуда переезжает человек, по своей ли воле, чего он ждет от жизни на новом месте. Весной 1848 года в Вятку въезжал политический ссыльный M. E. Салтыков, недавний выпускник Александровского лицея, чиновник военного министерства. Он оказался одной из первых жертв созданного по воле Николая I негласного комитета по надзору за печатью, возглавляемого реакционером Д. П. Бутурлиным. Пострадать Салтыкову пришлось за публикацию в петербургском журнале «Отечественные записки» статей «Противоречие» и «Запутанное дело». Будущего великого сатирика из Петербурга в Вятку сопровождал хмурый жандарм, и Вятка воспринималась Михаилом Евграфовичем как место крушения надежд. Все это и определило характер первых впечатлений об этом городе, которые он позже отразил в «Губернских очерках»: «…ни… одного трехэтажного дома не встретите вы в длинном ряде улиц, да и улицы-то все немощеные… Въезжая в этот город, вы как бы чувствуете, что карьера ваша здесь кончилась, что вы ничего уже не можете требовать от жизни, что вам остается только жить в прошлом и переваривать ваши воспоминания». Хотя с тех пор прошло 16 лет, в Вятке мало что изменилось, однако Володя Бехтерев воспринимал этот город вовсе не как жизненный тупик, «откуда даже дороги дальше никуда нет, как будто здесь конец света…», а как город надежды, надежды на интересную, насыщенную событиями, новую жизнь.

Жизнь в Вятке у семьи Бехтеревых складывалась нелегко. Местные доктора надежд Марии Михайловны тоже не оправдали, здоровье Михаила Павловича продолжало ухудшаться. Правда, в первые месяцы пребывания на новом месте он еще крепился. Придя со службы, брался за топор или лопату, занимался благоустройством своего жилища. Ему охотно помогали сыновья, выполняя посильную для них работу: укрепляли и красили забор, приводили двор в порядок, копались на грядках… Материальное положение семьи ухудшилось: жалованье у главы семейства осталось практически прежним, а расходы семьи росли — все надо было покупать, так как своего хозяйства здесь не было, да к тому же и лечение отца обходилось недешево.

Весна 1865 года выдалась тяжелой. С апреля зарядили бесконечные дожди, было холодно и сыро. Земля уже не впитывала влагу. Талые и дождевые воды заполнили дворы, дороги, а дождь все лил и лил. Казалось, конца ему не видно и серое низкое небо теперь уже вечно будет извергать дождевые потоки. У отца опять повторились кровохарканья, он обессилел вконец и слег. Доктор велел растирать грудь скипидаром, кормить жирной пищей, летом советовал поехать на кумыс. Все его наставления выполнялись, но они оказались бесполезными или запоздалыми, так как с кумыса, на который отец отправился в июле, его привезли в гробу.

Тяжело пережила семья эту смерть. Убивалась Мария Михайловна, горевали дети. Но после похорон вдова стала думать о том, как жить. Пенсия за мужа мизерная: последний чин его весьма невелик — коллежский секретарь[1], да и служил недолго — ведь молодым умер, не прожил и 40 лет. Деньги, что скопились было в семье, ушли на покупку дома. Может быть, дом продать? Но ведь где-то жить надо, да и деньги разойдутся… А потом? И решила Мария Михайловна сдавать дом внаем, оставив себе лишь флигель. Вскоре нашлись и наниматели-квартиранты. При этом Мария Михайловна, как хозяйка, обязывалась проводить в доме текущий ремонт и поддерживать порядок во дворе. К тому времени в гимназии учились уже два сына. Несмотря на материальные затруднения, Мария Михайловна считала необходимым сделать все, чтобы дети могли учиться. Упорно готовился к поступлению в гимназию и младший сын — Володя. По мере возможностей помогали ему в этом мать и старший брат Николай. Второй брат, Александр, к наукам оказался неспособным, учился кое-как и в итоге одолел лишь четыре класса.

Поступающий в гимназию в то время должен был сдать три экзамена. Чтобы сдать экзамен по русскому языку, требовалось «умение бегло и со смыслом читать и пересказывать прочитанное», а также различать части речи, уметь склонять существительные и местоимения, спрягать глаголы, писать под диктовку и, наконец, знать и декламировать некоторые стихотворения из «Родного слова» К. Д. Ушинского. На экзамене по арифметике надо было показать «основательное знакомство с первыми четырьмя действиями над простыми числами (умножение — на три цифры и деление — на две цифры)», а также осуществлять «умственное решение практических задач» до 100 включительно по первой части «Сборника арифметических задач» Е. А. Евтушевского. На экзамене по закону божьему полагалось знание «общеупотребительных молитв и основных событий священной истории Ветхого и Новою завета» и умение читать по-церковнославянски. К весне 1867 года Володя твердо усвоил необходимые сведения и, кроме того, немало «начитал наперед».

В июле 1867 года Мария Михайловна подала официальное прошение на имя директора Вятской гимназии с просьбой допустить к вступительным экзаменам ее сына Владимира. Прошение тогда составлялось по определенной форме и содержало обязательство одевать ученика в соответствии с узаконенными правилами, снабжать его всем необходимым для учения, уведомлять о месте его жительства, которое должно быть «устранено от дурных сообществ и примеров», и вообще содержать сына по правилам, внушаемым ему в учебном заведении. К прошению прилагались свидетельство о рождении и крещении сына, выданное консисторией, свидетельство от врачебной управы или от известного в городе врача за его печатью о том,