Глава 13. Устарели ли компании? Подсказка: нет

 

Одни люди считают частное предприятие хищным тигром, которого нужно пристрелить. Другие видят в нем дойную корову. Мало кто рассматривает его как крепкую лошадь, тянущую здоровенную повозку.

Предположительно Уинстон Черчилль

 

* * *

 

По-прежнему ли нам нужны компании сегодня, в эпоху новых технологий? Многие наблюдатели считают, что уже существуют реальные альтернативы. Они используют многие цифровые инновации, о которых мы рассказываем в книге, особенно радикально децентрализованные, основанные на толпе технологии криптовалют, распределенных баз-реестров и смарт-контрактов, описанных в предыдущей главе. Компании же, несомненно, принадлежат к ядру современного капитализма, тем не менее, как мы раз за разом показываем в этой части книги, толпа, вооруженная технологией, очень часто побеждает ядро. Итак, что же случится с компаниями?

Чтобы приступить к этому важному вопросу, давайте рассмотрим две недавние попытки заменить компанию толпой: The DAO (децентрализованная автономная организация) и платежная система Биткоин/блокчейн. Эти две истории, если рассматривать их в свете соответствующей экономической теории, многое расскажут нам о будущем компаний в целом.

 

Путь The DAO

 

В девять утра 28 мая 2016 года крупнейшая краудфандинговая кампания завершилась самым истинным проявлением возможностей толпы, которое когда-либо видел капиталистический мир[755]. Речь идет о создании первой по-настоящему децентрализованной автономной организации The DAO[756], которая, согласно ее программному документу, существует «одновременно нигде и всюду и управляется исключительно неколебимой стальной волей неизменяемого кода»[757]. Это было нечто, похожее на инвестиционный венчурный фонд, но следовало принципу полной децентрализации.

The DAO существовала только в виде распределенного программного обеспечения с открытым кодом, которое позволяло заключать смарт-контракты. Организация была построена в рамках проекта Ethereum (описанного в предыдущей главе) и использовала его криптовалюту, называющуюся «эфиром». Подобно инвестиционному венчурному фонду, она была создана для одобрения проектов и инвестирования в них. Однако The DAO отличалась от обычного инвестиционного венчурного фонда двумя особенностями. Во-первых, не все проекты должны были обещать возвращение средств; организация могла инвестировать в действия, не предназначенные для извлечения прибыли. Во-вторых, проекты, которые нужно поддерживать, выбирала не группа партнеров или оценщиков, а толпа — большая совокупность людей, выделивших деньги на создание The DAO; участники этой толпы имели право голоса пропорционально своим первоначальным вкладам.

Вне рамок программного обеспечения The DAO не существовало никакого человеческого или организационного компонента: ни CEO, ни совета директоров, ни работников, ни даже направляющего комитета, который был вынужден собрать Линус Торвальдс для координации работы над Linux. The DAO представляла собой исключительно программное обеспечение, функциональные особенности которого могли измениться только в том случае, если бы большинство участников приняло решение установить на компьютерах новую версию. До тех пор, пока этого не произойдет, The DAO будет работать, как запрограммирована изначально, без перерывов и без человеческого вмешательства. Ни у кого нет полномочий переделать The DAO, не с кем вести переговоры, никому нельзя подать ходатайство о ее изменении, не с кем судиться в случае обнаружения несправедливости.

Многим казалось, что программное обеспечение такого рода как раз и было необходимо, чтобы преодолеть искажения и недостатки ядра. Комментаторы назвали это «сменой парадигмы» и «предложением новых возможностей для демократизации бизнеса»[758]. Forbеs сообщил, что «предприниматели скоро будут просто “программировать” организации, оптимально “заточенные” под их потребности, взгляды и стратегии по изменению мира»[759]. В поддержку этой чисто виртуальной организации были влиты реальные деньги[760]: 162 миллиона долларов[761], собранные за 28 дней в мае 2016 года.

 

ПУТЬ БЫЛ НЕДОЛОГ

 

Однако незадолго до закрытия окна финансирования The DAO группа компьютерных специалистов, проанализировавших код, опубликовала статью[762] с указанием на серьезные недостатки в процессе голосования, заложенном в программном обеспечении[763]. Авторы писали, что они вынесли на публику эти вопросы не для того, чтобы уничтожить The DAO точно так же, как она возникла, а для того, чтобы упрочить ее: «Мы обсуждаем возможные атаки и даем конкретные простые предложения, способные ослабить их, а в некоторых случаях полностью исключить»[764].

Вероятно, анонимный хакер[765], который украл примерно треть денег The DAO вскоре после ее открытия, не был таким социально сознательным, как авторы статьи. После изучения кода этот человек (или группа людей) понял, что было бы несложно заставить The DAO действовать, по сути, как банкомат, набитый наличкой, который выдает деньги, несмотря на то что счет пуст. Хакер сделал это публично — в конце концов, The DAO была полностью прозрачной — и легально, ведь условия лицензирования программного обеспечения четко указывали, что пользователи должны стоически принимать все, что случится внутри децентрализованной автономной организации.

Стали возникать вопросы, зачем хакер так поступил, ведь прикарманенные «эфиры» нельзя сразу конвертировать в доллары или другую фиатную валюту. Одно из объяснений, предложенное Дэниелом Кравишем[766] из Satoshi Nakamoto Institute, состояло в том, что хакер мог получить примерно три миллиона долларов, использовав «эфиры» на одной из онлайновых криптовалютных бирж, справедливо решив, что, как только о взломе станет известно, стоимость «эфира» обрушится.

Однако более важные вопросы касались не мотивации хакера, а уязвимости криптовалют и смарт-контрактов, обнаруженной при их использовании. По оценке Satoshi Nakamoto Institute, Ethereum был обречен[767]. Сочетание плохого программного кода и условий использования, которые фактически делали его юридически обязательным, означало катастрофу.

Впрочем, те, кто мечтал о децентрализации всего, еще не были готовы сдаться. В июле 2016 года Виталик Бутерин, один из основателей системы Ethereum и автор влиятельной работы «Белая книга Ethereum»[768], написанной в 2013 году (когда ему было 19 лет), объявил о хардфорке[769] в криптовалюте и блокчейне[770]. Если бы большинство участников The DAO приняли такое ветвление, воплощенное в новой версии программного обеспечения Ethereum, все предыдущие транзакции, произошедшие в рамках децентрализованной автономной организации, были бы фактически забыты, а все затронутые ими «эфиры» вернулись бы к первоначальным владельцам.

Хардфорк был принят большинством участников The DAO, однако меньшинство пришло в бешенство. И. Дж. Спод (возможно, это псевдоним) объяснял причину в сетевом журнале Aeon: «С точки зрения [меньшинства участников], хардфорк подрывал принцип Ethereum, который, в конце концов, состоял в том, чтобы обойтись без вмешательства надоедливых людей — продажных бюрократов и политиков, директоров, CEO и юристов. Предполагалось, что код является законом. Если вы не видите слабости в программном обеспечении, это ваша проблема, поскольку оно находится в общественном доступе»[771].

Список «надоедливых людей» Спода, видимо, включал руководителей центральных банков, которых часто обвиняют в манипулировании стоимостью фиатных валют. Многим казалось, что хардфорк сотворил нечто худшее. Он не менял произвольно стоимость «эфиров» — фактически он поменял их владельцев. Некоторые участники первоначальной The DAO отказались подчиниться хардфорку, продолжили использовать исходную версию распределенного программного обеспечения и назвали свою систему Ethereum Classic[772]. На момент написания этого текста в начале 2017 года Ethereum и Ethereum Classic продолжают существовать параллельно.

 

Конец биткоина?

 

Несмотря на массовый энтузиазм по всему миру, биткоин и блокчейн также испытывают проблемы. В январе 2016 года Майк Хирн, который внес значительный вклад в создание программного кода для блокчейна и верил в его перспективы так серьезно, что бросил работу в Google, чтобы целиком посвятить себя увлечению, продал все свои биткоины и вышел из проекта. Пост в блоге с объяснением такого решения назывался «Развязка эксперимента с биткоином»[773]. С точки зрения Хирна, эксперимент закончился неудачей. Это произошло не из-за неустранимых проблем с майнингом и не вследствие новых обнаруженных уязвимостей самой криптовалюты, а по организационным причинам. Хирн писал:

 

Он провалился, потому что провалилось его сообщество. То, что должно было стать новой децентрализованной формой денег без «системно значимых институтов» и «слишком масштабным, чтобы потерпеть неудачу», обернулось чем-то еще более плохим — системой, которая контролируется всего лишь горсткой людей. И самое плохое, сеть стоит на пороге технического коллапса. Отказали механизмы, которые должны были предотвращать такой исход, поэтому больше нет оснований считать, что Биткоин может на деле оказаться лучше существующих финансовых систем[774].

 

Проблемы возникли из-за расхождения во мнениях по поводу продолжающегося роста системы. Возникли два лагеря, во главе которых стояли серьезные программисты. Вместо того чтобы разобраться с этими различиями, они со временем закрепили свои позиции. Каждая из сторон считала, что осталась верной основополагающим принципам Биткоина и блокчейна (причем некоторые представители обеих сторон были связаны с криптовалютными стартапами, поддержанными венчурным капиталом, или имели другие коммерческие интересы). Сатоши Накамото отмалчивался, отстранившись от всех дискуссий несколькими годами ранее. Пока продолжалась патовая ситуация, страдала работа сети Биткоин и повышался риск того, что некоторые транзакции блокчейна будут отложены или проигнорированы[775].

Спор об архитектуре и будущем системы совпал с другой тревожной тенденцией — концентрацией значительной доли мировых майнинговых мощностей в Китае. К середине 2016 года на китайские биржи приходилось 42 процента всех биткоиновых транзакций[776] и 70 процентов всего мирового оборудования для майнинга биткоинов[777]. Для многих участников сообщества такая сильная концентрация была нежелательна, поскольку это могло привести к несоразмерному влиянию отдельных людей или групп на эволюцию системы, хотя основная идея была в том, чтобы избежать такого влияния и сохранить децентрализацию. А между тем любая организация или группа, контролирующая свыше 50 процентов общего майнинга, может в одностороннем порядке решать, какие транзакции действительны, лишив прав всех остальных.

Особенно тревожным казался тот факт, что концентрация происходила в Китае. Правительство этой страны имеет давние традиции по надзору над своими финансовыми учреждениями и прямому вмешательству в их работу, а деятельность такого рода принципиально расходилась с мечтой о полной свободе от вмешательства государственных органов. Многие ощущали, что контроль над Биткоином и блокчейном по ту сторону Великого китайского файрвола[778] превратил бы мечту в кошмар.

 

Там, где технологии разрушения…

 

Неприятности, испытываемые организацией The DAO и майнинговой сетью Биткоина, указали на фундаментальный вопрос в отношении роста криптовалют, смарт-контрактов, мощных платформ и других современных цифровых разработок. Этот простой вопрос мы поставили в начале главы: устарели ли компании? Придется ли нам по-прежнему полагаться на компании индустриальной эпохи, если мы будем лучше писать смарт-контракты, строить сети, блестяще сочетающие личную и коллективную выгоду, и все сильнее демократизировать мощные инструменты для производства и инноваций?

На протяжении всей книги мы говорили, что благодаря подъему в цифровой сфере разумы и машины, продукты и платформы комбинируются различными эффективными способами. Но вот вопрос: завершится ли это доминированием толпы над ядром или даже ее полной победой?

Многие люди надеются и верят, что так и будет. Конечно, антигосударственная философия существует столько же, сколько и государство, однако неурядицы и воспринимаемая несправедливость мирового кризиса, а также медленное и неравномерное выздоровление экономики после него создали новую почву для такой философии. Многие люди видели массу подтверждений, что компаниям, особенно большим, никогда нельзя верить, и считали их инструментами отъема и эксплуатации, а не процветания[779].

Если проблема заключается в крупных компаниях, то решение очевидно — децентрализация всех вещей. Технологический прогресс определенно должен сделать это возможным. 3D-принтеры (которые мы обсуждали в главе 4) позволяют людям изготавливать что угодно и устраняют необходимость в крупных фабриках, заполненных специализированным оборудованием. Этот новый взгляд на производство поддерживает наш коллега по Массачусетскому технологическому институту Нил Гершенфельд и другие исследователи[780]. Для многих видов сельскохозяйственных культур большие фермы можно заменить микроконтейнерами с тщательным наблюдением и контролем (глава 11). Криптовалюты и смарт-контракты способны стать основой для финансовых операций и других действий с данными (глава 12). Всемирная паутина уже весьма демократизировала доступ к информационным и образовательным ресурсам (глава 10). Футуролог Рэй Курцвейл сказал в 2012 году, что «ребенок в Африке, имеющий смартфон, обладает доступом к большему объему информации, чем президент США пятнадцать лет назад»[781], и такое распространение знания обязательно продолжится. Никуда не денется и закон Мура, согласно которому стоимость всех видов цифровых товаров снижается, а их рабочие характеристики улучшаются с такой скоростью, о какой в докомпьютерную эпоху никто и не мечтал.

Таким образом, технологии, похоже, делают вполне возможной децентрализацию всех вещей. А что насчет экономики? Что скажет экономическая теория о способности технического прогресса изменить компании и другие концепции, посредством которых мы организуем свою деятельность? На самом деле она может сказать довольно много.

 

…встречаются с экономикой компаний

 

В ноябре 1937 года экономист Рональд Коуз, которому было всего 26 лет, опубликовал свою эпохальную работу «Природа фирмы»[782], [783]. В ней он задал весьма простой вопрос: если рынки настолько велики, почему так много действий производится внутри компаний? Другими словами, почему мы предпочитаем вести такую значительную часть экономической деятельности в рамках этих стабильных, иерархических, часто крупных и бюрократизированных структур, именуемых компаниями, а не работаем в качестве независимых фрилансеров, собирающихся тогда, когда это нужно, и на такое время, которое необходимо для выполнения конкретного проекта, чтобы сразу по завершении его разойтись по своим делам? На практике «видимая рука» менеджеров очень сильно задействована в повседневном бизнесе; в конце концов, компании окружают нас повсюду[784]. Есть считать главным критерием успешности какой-либо идеи долю на рынке, то можно сказать, что сами рынки отнюдь не успешны.

Легко понять, почему чистый атомистический рынок не работает в среде, где недостаточно разработано экономическое право, суды слабы, а договорам нельзя доверять. Однако в США и других развитых экономиках 1930-х годов ситуация была не такой. Так почему же компаний стало так много? Анализ этого вопроса, проведенный Коузом, снова подтвердил, насколько прав оказался Кейнс в отношении живучего влияния покойных экономистов: на «Природу фирмы» часто ссылаются гики и специалисты по технологиям. Нам кажется, что это чуть ли не единственная статья об экономике, которую они упоминают.

Мы удивительно часто слышали имя Коуза от предпринимателей, новаторов и футурологов, действующих в цифровом секторе. А чему здесь удивляться? Он указал им, насколько важна может быть их работа и как она способна трансформировать всю экономику[785].