Гарри Поттер - узник Азкабана

Кофе в моей чашке, крепкий, с чуть заметными светло-коричневыми кружевами пенки по краям, медленно остывает, а я, на этот раз решив наплевать на увещевания моей хозяйки по поводу того, что курение в комнате может помешать соседям, не спеша выпускаю дым в открытое настежь окно моей маленькой комнаты под самой крышей. Я не знаю, почему я снял на лето именно это конуру, я вовсе не бедствую, поэтому вполне мог бы позволить себе и что-нибудь получше. Но я торопился, мне некогда было долго искать, надо было, как только мы с Драганом и Хеленой сошли с автобуса, немедленно куда-то вселяться, чтобы уже на следующий день начать работать в Luna e mare. И это было единственное место, где из окна было видно море. Дом стоит на горе, поэтому каждое утро (ночью, когда я возвращаюсь с работы, уже ничего не увидишь — только в окно струится медленно остывающий бархат южной ночи) я наслаждаюсь видом, как фотографией в рамке, сделанной словно специально для туристического путеводителя. Вода голубоватого и синеватого оттенка, Дубровницкая крепость, как на ладони, мачты лодок и катеров, сейчас, с опущенными парусами, похожие на смотрящие в небо белые карандаши. И все это великолепие обрамляют сосны и кипарисы. Люди, живущие с другой стороны от города на роскошных, утопающих в зелени белых виллах, думается мне, могут чувствовать себя небожителями…

Я неторопливо допиваю кофе и спускаюсь вниз, где, в нескольких шагах от крыльца, припаркована (ну, это громко сказано!) моя подержанная Веспа — небольшой желтый старомодный мопед, приобретенный уже здесь. Потому что на такой крохе так удобно нырять в узкие городские улочки, не вызывая возмущения любителей старины и не пугая мирные стада туристов, пасущиеся в центре города.

Сегодня я выезжаю рано, так что могу не торопиться, и медленно еду по небольшой извилистой улочке, в конце которой находится наш ресторан. А сейчас как раз миную небольшой магазинчик, где миловидная худенькая Ружица, такая же студентка, как и мы, приехавшая подработать на лето, уже выкатила на воздух стойку с разноцветными футболками с местной символикой, надписями типа «Привет из солнечной Хорватии» или схематическим изображением Минчеты — самой известной из крепостных башен. Правда, что меня удивляет, среди этой туристической ерунды есть и настоящие дизайнерские вещи. Вот, например, эта черная футболка без рукавов, с будто надорванным воротом и имитацией неаккуратных стежков… И ее зачем-то разглядывает тот самый англичанин, что повадился в полдень пить минералку в нашем ресторане. Вот жмот, думаю я иногда, хоть бы заказал что-нибудь. Но он редко берет что-то существеннее воды, в крайнем случае, снисходит до салата. Неизменный номер Таймс уже зажат у него под мышкой. Мне интересно, зачем ему эта футболка? При его комплекции она ему дальше головы не налезет, я уже не говорю о длине. Она велика даже мне, правда, совсем немного — чуть в плечах и немного длинновата, я уже к ней примерялся, уж очень она необычна для всей местной пестроты, придуманной на радость туристам. Я даже спрашивал другой размер, но она, как это часто и бывает с такими вещами, оказалась единственной.

Я хочу проехать мимо, но Ружица окликает меня — мы все здесь перезнакомились на этом крохотном пятачке, каждый квадратный метр которого летом должен прокормить осень, зиму и часть весны. Я притормаживаю, англичанин, разумеется, оборачивается, улыбается радостно и рассеянно, как обычно:

- А, это Вы, Юэн! Если не торопитесь, не поможете мне?

Разумеется, я не могу отказать в пустячной просьбе, так что слезаю с мопеда и иду к стойке с футболками. Наверняка ему надо, чтобы я померил что-нибудь для сына, внука или еще кого-нибудь, который ну совершенно такой же комплекции, как и я. А он почему-то указывает мне на ту самую черную футболку.

- Я ее мерил, она мне велика, — пытаюсь отговориться я.

- Очень хорошо, — радуется он непонятно чему, — я как раз присмотрел ее для одного своего знакомого, он немного выше Вас, а плечи чуть шире. Так что, если Вы не возражаете, я посмотрю, как она Вам.

И он, под одобрительным взглядом Ружицы, снимает футболку с вешалки и протягивает ее мне.

- Юэн, ты хоть майку-то сними, — смеется она, — кто же так меряет?

Я стаскиваю майку и тут же меняю ее на присмотренную англичанином вещь — ничего нового, она мне по-прежнему велика. И когда я вижу себя в зеркале — чуть висит на плечах, чуть ниже, чем нужно, спускается на бедрах, меня вдруг пронзает невыносимо мучительная мысль — я тоже знаю, кому она могла бы подойти. И я немедленно снимаю ее, аккуратно отдаю Ружице — англичанин смотрит на меня с некоторым недоумением.

- Извините, я опаздываю на работу, — бормочу я, заводя мопед.

- Что Вы, Юэн, Вы мне очень помогли! — говорит он мне в спину.

«Шел бы ты к чертям собачьим со своей благодарностью!», — думаю я и почему-то сворачиваю не в сторону ресторана, а к крепости. У меня есть еще двадцать минут в запасе.

Мимо меня, шаркая шлепками и сандалиями по камню, движется группа пожилых американских туристов, решивших до наступления жары подняться на городские стены. И в еще не успевшем нагреться утреннем воздухе гулко, отдаваясь от каменных стен, раздается голос экскурсовода:

- Дубровницкая крепость является одним из практически полностью сохранившихся оборонительных сооружений Европы. Высота стен, полностью окружающих старый город, достигает 25 метров, а общая их протяженность составляет два километра. Начало постройки относится к десятому веку.

Да, сейчас он начнет рассказывать про башни — Святого Иоанна, Минчету, Бокар, а потом поднимется с ними наверх — к Морскому музею и аквариуму, они будут безостановочно щелкать фотоаппаратами, увековечивая вид, открывающийся на порт, для семейных альбомов. А я, глядя на сложенные из светлого камня стены, в очередной раз буду вспоминать другую крепость — совсем не такую, в одной далекой северной стране, которую я некогда покинул. И мне кажется, что мой побег продолжается и сегодня…

Поэтому, чтобы не предаваться грустным мыслям, которые так неожиданно потревожила совершенно невинная просьба старого англичанина, я незамедлительно сворачиваю на улочку, ведущую к Luna e mare.

* * *

Да, крепость, в которой нам с Роном по решению Визенгамота предстояло доживать свои дни, располагалась вовсе не в столь любимом богами месте. Мы в сопровождении авроров аппарируем на мыс Рат — самую северную оконечность страны, а там, на небольшой каменной пристани, садимся в лодку. И это путешествие кажется мне нелепой пародией на то, как мы на первом курсе приближались в сверкающему огнями Хогвартсу по глади озера, держа в руках факелы и заворожено глядя на вырастающую перед нами громаду замка. Маленькие дети, приобщенные к Чуду… Да, наверное, это будет очень банально, если я скажу сейчас, что та волшебная поездка в итоге и обернулась для нас вот этой, по замыслу наших судей, самой последней в нашей еще только начавшейся жизни. Но так все и было, тогда я был уверен, что это не пара авроров, а сам Харон правит сейчас в сторону высоких каменных стен крепости, высящейся на одиноком острове посреди моря.

Трудно сейчас сказать, чьими руками был сложен этот неприступный замок. Может быть, великаны выворачивали некогда огромные глыбы, что, кажется, выталкивает здесь на поверхность сама земная твердь. Или шершавые необтесанные камни плотно слились друг с другом, повинуясь заклятию неведомого волшебника. А, может быть, Азкабан воздвигся сам по себе, как порождение ада, прорвавшееся на землю из самых земных недр. Я в жизни не видел более безрадостного места, а если добавить еще и фигуры дементоров, словно большие призрачные птицы кружащихся над замком… В общем, мы с Роном, хотя и старались держаться, но оба заметно скисли.

- Пошевеливайтесь, нечего рассиживаться!

Окрик охранника возвестил нам о прибытии. Для нас все еще непривычна и эта грубость, с которой теперь можно обращаться с нами, и обращения — то просто по фамилии, то вообще полное отсутствие оных. Как будто приговор Визенгамота вычеркнул нас из списка людей и отправил по эволюционной лестнице куда-то ниже собак, но все же несколько выше насекомых. И, когда за нами практически беззвучно закрываются тюремные ворота, я понимаю, что так теперь будет всегда. Мы с Роном стараемся не смотреть друг на друга, я не хочу видеть на его лице отражение моего отчаяния, а он, так же, как и я, стыдится показывать свое. И я вспоминаю Сириуса. Когда-то, много лет назад, мой крестный, как и мы сейчас, безвинно осужденный, так же входил под своды Азкабана. Может быть, и в этом между мною и им есть определенное родство? И ему было столько же лет, сколько нам сейчас.

При входе нас, разумеется, обыскивают, но, как и говорила Гермиона, сигареты и даже зажигалку не отбирают — может быть, надеются, что при помощи этой маггловской дряни мы быстрее сведем себя в могилу. Тюремных роб тоже никто не предлагает — мы так и остаемся в толстовках и джинсах, в которых предстали на суде, в очередной раз продемонстрировав высокому собранию отсутствие уважения к традициям магического мира. В Азкабане, как мне кажется, всем вообще наплевать, что ты делаешь, как ты выглядишь, что говоришь, ешь или нет, откликаешься, когда тебя зовут или молчишь. Потому что нас привезли сюда умирать. А холодящее душу присутствие дементоров я ощущаю уже в самом низу и даже невольно поеживаюсь, на что принимающий нас надзиратель, ухмыльнувшись, назидательно говорит:

- Тебе, Поттер, квартировать на самом верху. Там тоже, знаешь ли, камины не предусмотрены.

Наверное, ему приятно, все время прозябая в этой адской глуши, хоть чуть-чуть поглумиться над нами с Роном. «Надо же, Поттер и Уизли, герои, тоже мне», — скажет он, может быть, нынче за ужином жене. Мы, овеянные славой, раньше смотрели на него разве что только с газетных страниц. А теперь он может лицезреть нас воочию, да, жалких и растерянных, наверное, все же несколько испуганных. Если честно, мы подустали от роли супергероев, напряжение последних дней вымотало нас до предела, так что уже нет сил донести свои невозмутимые лица хотя бы до двери наших камер. Мы с Роном, вероятно, даже не сможем видеться…

Нас ведут наверх, и, когда мы проходим мимо оконных провалов, я слышу, как там, за ними, завывает яростный пронизывающий ветер. А ведь сейчас конец апреля… Что же будет здесь зимой… Если мы доживем до зимы… Я в тот момент не очень на это рассчитываю, и это меня несколько бодрит. Как и наличие сигарет в моих карманах. Одна надежда, что Гермиона сможет передать еще.

Вот и все, наш подъем окончен, мы попадаем на круглую площадку одной из башен, откуда расходятся лестницы, ведущие в разных направлениях, к длинным коридорам, где расположены камеры. Я знаю, как устроен Азкабан — нам рассказывали об этом еще в школе Авроров. Пока нас с Роном еще не разделяют, подталкивая к одной из лестниц. И как только мы начинаем подъем, где уже через несколько ступеней сбоку от нас оказываются первые каменные клетки, все пространство оглашается глумливыми воплями:

- С нами Гарри Поттер!

Конечно, здесь же одни Упивающиеся! Как же я мог забыть, с кем нам предстоит проводить бок о бок последующие годы! Странно, все они взрослые люди, а ведут себя, словно дети.

- Можно автограф, мистер Поттер? Что, не хотите? Тогда, может быть, мистер Уизли? Что, тоже нет?

Лица, плотно прижатые к решеткам, изможденные, с глубоко запавшими глазами, спутанные длинные волосы, отросшие бороды. Я тоже превращусь через пару месяцев в такое же чудовище, гнусно что-то вопящее в сторону тех, кого будут вести мимо меня по коридору? Только не это. Лучше я разобью себе голову о каменную стену. Рон поворачивается ко мне, он молчит, но в его глазах ужас. Нет, нельзя отвечать, надо держаться, мы же знали, в конце-концов, рядом с кем нам предстоит здесь оказаться.

Пока нас ведут к камерам, я замечаю, что обитатели некоторых «жилищ» вовсе не подходят к решеткам, чтобы взглянуть на нас, хотя, мне кажется, я различаю, что внутри кто-то есть.

Наконец, вопли остаются позади, и вот уже Рона вталкивают в одну из клетушек, я даже не успеваю пожать ему руку на прощанье, меня ведут дальше, еще ступени, да, самый верх, как и положено герою.

- Ну, Поттер, что скажешь? — спрашивает меня грузный человек, сопровождающий меня. Подъем утомил его, я слышу, как он хрипло дышит у меня за спиной. — Самая верхотура, прекрасный вид. Для Вас только лучшие места!

- Да, спасибо, — отвечаю я и вхожу в распахнутую им передо мной дверь, нет, это просто решетка, не закрывающая обзора, — панорама просто великолепна!

- И сосед у тебя что надо! Его сюда упрятали за особо буйное поведение. Так что скучать не будешь, гарантирую!

Решетка с отвратительным скрежетом закрывается за мной, и я немного удивлен тому, что это одиночка. Видимо, соседом надзиратель назвал того, кто сидит в камере рядом с моей — расстояние между ними не более метра. Я делаю несколько шагов вперед — сбоку имеется узкая кровать, напротив нее убогий стол, а далее, в небольшой нише, то, что заменяет местным обитателям ванную комнату. Путь от входной решетки до ниши укладывается в шесть шагов. И четыре поперек. Апартаменты, ничего не скажешь. Но этим меня трудно напугать, видали мы и хуже! Как тут не возблагодарить небо за то, что послало мне моих нелюбящих тетю с дядей, которые не постеснялись засунуть меня, тогда совсем кроху, в чулан под лестницей? Я до первого курса в Хогвартсе вообще не подозревал, что я имею право жить как-то по-другому. И я — кто бы мог подумать — еще не раз помяну их добрым словом в течение последующих месяцев, потому что если бы не их агрессивная нелюбовь, неприятие меня, даже жестокость, я бы просто не выжил. Вот странно, за что только ни приходится благодарить людей в этой жизни! Порой вот даже за такое…

Я присаживаюсь на край койки и достаю из кармана свое сокровище — четыре пачки маггловских сигарет и зажигалку, с наслаждением затягиваюсь. В моей голове нет мыслей. Я страшно устал. Я видел за эти пару дней столько предательства, сколько не довелось за всю жизнь. Что я, собственно, плохого знал в свои двадцать один? Ну, допустим, мои родственники не в счет. Не прикажешь же людям любить и быть добрыми против их воли, так уж все у нас вышло. Ну а потом — звездный путь героя! Да, там случалось всякое, но всерьез я же никогда не сомневался в том, что меня принимают, любят, со мной хотят дружить, меня опекают. «Гарри, что, опять болит шрам?» — и полные заботы и тревоги глаза Гермионы, всматривающиеся в мое лицо. «Тебе что, опять Волдеморт приснился? Ты так кричал во сне», — Рон тормошит меня, сонного, и я вижу по его взгляду, как он беспокоится за меня. Да, от меня многого ждут, но меня и опекают, закрывают глаза на шалости, значительные и не очень, фигура самого всемогущего Дамблдора служит надежной преградой между мной и остальным миром, в котором, как я теперь знаю, действуют несколько иные законы.

Приключения, прямо подвиги Геракла, что ни год, то новое свершение! И потом — победа над Волдемортом, школа авроров, женитьба, такое многообещающее начало карьеры… ты постепенно привыкаешь быть центром мира, хотя прекрасно умеешь и скромно отойти в сторону — ты не любишь почестей и громких слов, но все же знаешь, что они твои по праву. Получается, это первая остановка в моей жизни…

- Эй, — я слышу голос из соседней камеры, когда докуриваю первую сигарету и незамедлительно приступаю ко второй, — ты только что с воли. Сигареткой не угостишь?

Конечно, кем бы ни был человек, окликнувший меня сейчас — Упивающимся, убийцей, хоть самим Волдемортом — я дам ему то, о чем он просит. Я не знаю, сколько времени он здесь провел, а для того, кто пристрастился к этой маггловской дряни, отсутствие сигарет — настоящая катастрофа. Я просовываю руку сквозь прутья решетки и протягиваю ему целую пачку, мои пальцы касаются чужих — огрубевших, цепких и неожиданно теплых. И тут же запоздало пугаюсь — ведь надзиратель сказал, что мой сосед буйный, вдруг он сейчас схватит меня за руку и не отпустит? Глупость, конечно, он просто берет сигареты.

- Не жадный, значит? — спрашивает он, оценив мою щедрость.

- Не особо, — миролюбиво отвечаю я. — У Вас зажигалка есть? А то я могу дать.

- Этого добра хватает.

Судя по его чуть хриплому довольно низкому голосу, мой сосед уже не молод. Я еще слишком ошарашен всем, что произошло с нами сегодня, так что даже не могу оценить того, что рядом со мной раздается чей-то живой голос. После того, что мы видели и слышали, пока нас вели сюда, здесь трудно рассчитывать на приятное времяпрепровождение.

- А ты дал бы мне свои сигареты, если бы знал, кто я? — спустя минуту спрашивает он.

- Неужели сам возродившийся Темный Лорд? — я невесело усмехаюсь. — Все равно дал бы.

- У тебя много, что ли? — в его голосе недоверие.

- Нет, еще три. Так что, пока есть, буду делиться. А Вы кто?

- Я, дружок, Энтони Нотт. Знаешь такого?

- Слыхал.

Разумеется, один из бывших Упивающихся, я должен был видеть его на процессе, только вряд ли смогу сейчас вспомнить его лицо. Если бы еще пару недель назад мне сказали, кого я буду угощать сигаретами, я бы просто не поверил. А сейчас мне все равно. Просто человек. Просто хочет курить. Сидит здесь уже три года. И все — ни родных (я-то знаю, что они все сбежали за границу, так что даже не приходят к нему), ни поговорить. Совсем недавно, осиянный немеркнущей славой, я мог бы воображать, что я намного лучше него, но вот теперь, после ареста и этого комичного суда над нами, я не удивлюсь, если и в их деле тогда, три года назад, тоже была масса неучтенных обстоятельств.

- Ну а я Гарри Поттер. Навряд ли Вы знаете, — отвечаю я в тон ему.

И он смеется, совершенно нормально, как смеются все люди. Хоть не буйный, радуюсь я про себя.

- Не то, чтоб совсем не слыхал. Так, краем уха, — он продолжает смеяться. — Сигарет нам твоих, парень, при твоей доброте, надолго не хватит. Так что экономь и не разбрасывайся.

- А что, многие стрелять забегают?

Он вновь смеется.

- Ты забавный, Поттер.

- Ну, просто надзиратель сказал, что Вы буйный, вот я и пытаюсь Вас не раздражать.

Я слышу, как мой сосед за стеной делает несколько шагов по камере, приглушенно кашляет, а потом, наконец, говорит:

- Это Сэм, не обращай на него внимания. Просто злобная жирная тварь. Но раздражать его опасно. Будет цепляться к тебе поначалу, лучше промолчи. Он шуток не понимает. Я поначалу изводил его, а потом приелось. Здесь все надоедает, сам увидишь.

Странно, он не пытается издеваться надо мной, как-то поддеть… Или это благодарность за подаренную ему пачку сигарет? Мы некоторое время просто молча курим, я чувствую его присутствие совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки. Здесь царит полумрак, свет из узких прорезанных в стене окошек-бойниц практически не доходит до нас.

- Вы здесь уже три года? — спрашиваю я.

Я и сам прекрасно знаю ответ, но почему-то мне хочется поговорить с ним, может быть, просто оттого, что мне страшно, а когда рядом кто-то есть, пусть даже и бывший сторонник Темного Лорда, все же становится лучше. К тому же сейчас мы с ним явно не враги. И он сумел выжить здесь — в холоде, полумраке, так же как и я сейчас, брошенный сюда умирать. Никому не нужный человеческий мусор магического мира…

- Три года? — переспрашивает он. — Выходит, что так. Я несколько сбился со счета. Тебе сейчас сколько лет?

- В августе, если доживу, исполнится двадцать один. А тогда… ну…, — я не знаю, вежливо ли упоминать при нем о суде над ним и падении Волдеморта.

- Когда нас судили в Визенгамоте, ты хочешь сказать? Что ты мнешься? Думаешь, я действительно буйный и сейчас проломлю головой дыру в стене, чтобы придушить тебя?

- Знаете, это был бы неплохой вариант, — говорю я, впервые за сегодняшний день позволив столь открыто прорваться моему отчаянию.

- Еще чего! — он опять смеется. — У меня только что появился сосед, причем не просто какой-то там сосед, а парень с воли, с сигаретами и новостями. Нет, Поттер, ты от меня так просто не отделаешься!

Я чувствую, как на меня накатывает усталость, сажусь прямо на пол и прислоняюсь виском к холодному камню. Ненавижу холод, но сейчас мне отчего-то хорошо сидеть вот так, сжавшись у стены и ощущая, как пойманный в коридорах Азкабана северный ветер сковывает стужей мое тело. Нотт, видимо, слышит мою возню на полу, так что неожиданно предлагает:

- Ты бы, парень, отдохнул, что ли. Если ты вдруг не заметил, там есть кровать. Не пуховая перина, но жить можно. Ты сейчас, разумеется, считаешь, что наступил конец света, не для всех, но персонально для тебя. И думаешь, как бы замерзнуть здесь на полу до смерти или размозжить себе голову о стенку. Не ты первый, я тебя уверяю. Однако насколько я знаю, никто еще этого не сделал. Напротив, все продолжают упорно здесь гнить в надежде на лучшее.

- А на что тут надеяться? — спрашиваю я, отчего-то действительно поднимаясь с пола и заваливаясь на кровать, как мне и было предложено.

- А жизнь, она длинная, — отвечает он мне, — всякое бывает.

И я заворачиваюсь в тонкое одеяло, я и вправду хочу спать, мне теперь некуда торопиться, мой забег дошел до точки, где нет никакого вперед. Так что взять тайм-аут будет неплохим решением. И я засыпаю, только слышу, как мой сосед бурчит из соседней камеры:

- И не кури столько. Во-первых, так уже к вечеру ничего не останется. А, во-вторых, кашлять будешь, а я и так плохо сплю.

* * *

Так начинаются странные дни моей жизни в Азкабане. Можно было бы просто сказать, что они настолько похожи один на другой, что сливаются в сплошную серую полосу, такую же, как тусклый свет из окон-бойниц, еле достигающий наших камер. И в то же время рядом со мной этот человек, которого я как-то незаметно начинаю звать сэр Энтони, потому что это звучит уважительно и доверительно, хотя я и не могу сказать, что доверяю ему. Думаю, как и он мне. Но вот через пару дней нашего разделенного прочной каменной стеной, но все же, как ни странно, общего существования он начинает называть меня «сынок», что в устах бывшего сторонника Волдеморта кажется мне поначалу диким, неприемлемым, и я даже хочу сказать ему, чтобы он прекратил так обращаться ко мне, но… Но потом понимаю, что меня согревает это слово. И я ровесник его сына Тео, мы учились на одном курсе, только он, разумеется, закончил Слизерин. Обо всем, что я знаю о его семье, я рассказываю сэру Энтони сразу же, как только просыпаюсь в тот мой самый первый день в Азкабане. Я знаю немного, только что около года назад Тео попал на страницы магической прессы то ли Франции, то ли Испании, оскандалившись в каком-то клубе, вроде даже вместе с Панси или еще какой-то девчонкой с их курса. Но для старшего Нотта важно только то, что его сын жив, так что он безмерно благодарен мне и за эту нелепую новость. А жена его, кажется, тоже где-то на континенте, так что к нему, действительно, никто не приходит. Ни единый человек — у него нет родственников кроме жены и сына, а он сам велел им уехать.

- И к Вам никто не приходит? — спрашиваю я с некоторым недоверием.

- А к тебе будут ходить толпы, Поттер? Получить разрешение на посещение заключенных в Азкабане не очень просто. Если только ты не родственник. А так… Вот к Флинтам, Паркинсонам и Руквуду — к тем да, таскается какая-то дальняя родня. Жены и дети, ну, которых не успели посадить, те все уехали, и слава Мерлину и Моргане! Когда кто-то приходит, нам иногда перепадают сигареты, но особо не разживешься. А договориться с Сэмом нереально — совсем осволочел на этой работе. Чего, казалось бы, ему стоило — передай посылочку, озолотят ведь родственники! Ни в какую!

А потом он спрашивает меня:

- А у тебя, парень, какие перспективы? В смысле, по поводу снабжения?

- Никаких, — честно признаюсь я. — Жена меня, как узнала, сразу бросила.

- И что у нас там узнала жена?

Так и получается, что он с первого же дня знает нашу с Роном историю. Правда, часть про корабль я пока что опускаю. Все эти две недели, пока шло так называемое следствие, я даже не осознавал, насколько мне необходимо просто поговорить с кем-то. Не урывками, как с Гермионой, а вот так, спокойно и не спеша, чтобы меня переспрашивали, уточняли, отпускали комментарии, да, пусть и в основном нелестные для меня и Рона. Но чтобы выслушали.

- Дурак ты, Поттер, — констатирует сэр Энтони. — Думал, с тобой до старости будут носиться?

Я замолкаю. Конечно, я и забыл, с кем я тут откровенничаю. Ему же, должно быть, только в радость, что я и Рон закончили свою карьеру столь плачевным образом. И я отхожу вглубь камеры подальше от решетки и даю себе слово, что больше не стану с ним разговаривать. Сигареты дам, конечно, а вот просто так… Но совершенно неожиданно до меня доносится:

- Не обижайся. Прости, я не это хотел сказать. Просто ты им вообще больше был не нужен. Сам посуди — Темного Лорда ты убил, ну, не один, хорошо, с друзьями, — поправляется он, слыша, как я хочу возразить, — дальше что с вами делать? На полку поставить и пыль сдувать?

- Я как-то об этом не думал. Казалось, когда все закончится, можно будет просто жить.

- Мирная жизнь? — иронично спрашивает сэр Энтони, неуловимо копируя интонации Фаджа. — Знаешь, Поттер, хороший герой — мертвый герой. Когда наступает мирная жизнь, такие, как ты, обычно присутствуют в ней в виде памятников. Представляешь себе, каково начальнику сказать: «В моем отделе работает Поттер»? Если у тебя сам Гарри Поттер, зачем ты сам-то нужен? А дать вам еще чуток подрасти, возникает вопрос, а не назначить ли нам Великого Героя на пост Министра Магии, а его верных друзей взять ему в заместители? Вас бы любой поддержал. А остальным куда деваться? Тем, кто сидел по углам, пока вы воевали против нас. А им тоже очень нужно местечко под солнцем. Лучше бы было тебе уехать, честное слово. Тогда у тебя был бы шанс просто жить.

- Снейп вот уехал. То есть он теперь не Снейп совсем.

- Ого! — сэр Энтони удивлен. — Неужели принял отцовское наследство?

- А Вы знали?

- Про то, что Грег Довилль — его отец? Разумеется. Только я тебе потом расскажу, если не возражаешь. Ты же мне тоже не все рассказал, а? — проницательно спрашивает он.

И я сразу же вспоминаю, что на самом деле разговариваю сейчас не с милым дядькой-балагуром, а с одним из самых опасных сторонников Волдеморта.

- Как Вы догадались?

- Ну, я за три года Азкабана еще не все мозги растерял. Я ведь тоже успел побыть аврором, Поттер.

Хорошо, что он не видит сейчас моего лица, потому что я не могу представить себе его выражения в данный момент. Как такое вообще возможно? Сторонник Темного Лорда — бывший аврор?

- Было дело по молодости, — разъясняет сэр Энтони. — А сейчас извини, у меня, старика, режим. Это ты весь день проспал, а мне пора на боковую.

- А сколько Вам лет?

- Сорок восемь.

И мой сосед желает мне спокойной ночи, и по звукам из его камеры я понимаю, что он действительно собирается спать. А я остаюсь один — думаю, ворочаюсь, пытаюсь заснуть. А вот сигареты экономлю.

Где-то под утро я все же засыпаю, и мне впервые за все это время снится наш дом на Гриммо, и там все так, будто бы и не было этих двух последних недель: мы пьем утренний кофе с Джинни, она уже одета, наклоняется совсем близко, чтобы поцеловать меня, так что я чувствую легкий цветочный аромат ее духов. А когда я закрываю за ней дверь, то вижу на каминной полке бумаги, подписанные бумаги о нашем с ней разводе. И просыпаюсь. И понимаю, что уже ничего нельзя вернуть, что вот оно, было, но… Но теперь недоступно, недосягаемо. Я один, сдавлен со всех сторон серыми камнями, живой, но словно уже в могиле. Теперь так будет всегда. А потом по коридору будто бы проносится легкое дуновение, и я вижу страшную нечеловеческую фигуру, на секунду замирающую у моей камеры, а потом вновь продолжающую свой неспешный полет. Но холод проникает в самые глубины моего сердца. Они выпьют мою душу, не сразу, а вот так, день за днем, постепенно, я буду угасать, видеть во сне мою жизнь, солнечные блики, пробегающие по полу нашей спальни и просыпаться в этом сером каменном кошмаре.

Я не встаю с кровати, когда утром Сэм приносит мне нечто, напоминающее завтрак, отрешенно слушаю его ворчание, что деликатесов мне здесь предложено не будет, не отвечаю, когда меня окликает мой сосед. Просто заворачиваюсь в одеяло и ложусь лицом к стене.

— Поттер, черт тебя побери, пойди сюда!

Оклик сэра Энтони, раздающийся уже в четвертый раз, игнорировать невозможно, так что я нехотя слезаю с кровати и подхожу к решетке.

- Какого ты не отвечаешь?

- А должен?

- Что, лежишь лицом к стене, видишь во сне прелести твоей рыжекудрой Уизли и жалеешь себя? — голос моего соседа сейчас звучит зло и раздраженно.

- Вам-то какое дело?

- Дай мне руку, Поттер.

Я не знаю, о чем я думаю, когда выполняю его просьбу, потому что мое запястье немедленно оказывается в крепком захвате, он выкручивает его так, что я не могу даже вздохнуть от боли, почти ломает мне пальцы. Псих, он сумасшедший, успеваю подумать я, упираюсь мгновенно покрывшимся от страха потом лбом в железные прутья решетки и даже не прошу отпустить меня. А боль с каждой секундой нарастает, Нотт делает это умело, не торопясь. Видимо, сказывается многолетний опыт… Я все же пытаюсь вырваться, но он только смеется.

- Что-то плохо учат нынче в школе авроров, парень. Ничего не можешь, да?

Я молчу. Что я буду делать в тюрьме со сломанной рукой? Надеюсь, сдохну побыстрее, только и всего. Пусть ломает. Но в том-то и дело, что он и не собирается калечить меня, а боль все сильнее терзает мою руку, сковывает плечо, вонзается в затылок. Я не выдерживаю и, пытаясь не кричать, все же, видимо, издаю какой-то звук.

- Что, Поттер, больно? А теперь послушай меня, идиот. И запомни хорошенько.

Он чуть ослабляет хватку, так что я даже способен что-то воспринимать.

- Если ты будешь валяться на кровати, как мешок с дерьмом, пускать слюни по бывшей женушке, не соизволишь жрать те сопли, которые здесь называют едой, ты сдохнешь через пару месяцев. Мне неохота на это смотреть. Так что, если ты решил загнуться, скажи сейчас. Я тебя так изувечу, что сдохнешь от боли или потери крови через пару часов. А Сэма не будет до обеда, так что ты как раз уложишься. Согласен?

- Не надо, — еле-еле говорю я, так как умирать в муках мне почему-то расхотелось. И он еще чуть-чуть ослабляет свой захват на моем запястье.

- Тогда ты сейчас пообещаешь мне следующее: ты не дрыхнешь и не валяешься в углу, ты не пускаешь нюни, не лежишь, отвернувшись лицом к стенке, когда с тобой разговаривают, жрешь то, что дают, встаешь и ложишься, как делал бы это, если бы ходил на работу. Усек?

- Зачем?

- Затем, дурак, что если ты превратишься в кисель, то твой хладный труп унесут отсюда к осени и передадут рыдающим родственникам.

- У меня их нет.

- Значит, здесь тебя и схоронят. И даже одинокий дементор не всплакнет на твоей могилке. А еще ты, Поттер, не будешь лежать пузом кверху, обозревая красоты азкабанского потолка, ты будешь ходить по своей конуре, как заведенный, считая шаги, приседать, отжиматься, поднимать свой колченогий стол, пока не отвалятся руки, в общем, ты, проучившись три года в школе авроров, должен приблизительно представлять себе, что такое физические упражнения. Обещаешь — я отпущу тебя. Нет — буду калечить дальше, — и он вновь выкручивает мне руку.

И я обещаю. Когда он отпускает меня, я обиженно говорю:

- Я Вам сигареты больше в руки давать не буду. Буду класть на пол. Сэм был прав, что Вы буйный, зря я не поверил.

Он смеется.

- Сейчас пройдет. Я тебе ничего не сделал. Я знаю, что больно. Но я совершенно не хочу, чтобы ты тут загнулся у меня под боком.

- Почему? — я недоумеваю, чем я за неполные сутки, проведенные бок о бок, стал так дорог бывшему Упивающемуся. А уж ухватки у него…

- А с тобой веселее, — задорно отвечает он.

А потом уже совершенно серьезно объясняет мне, что Азкабан убьет меня, если только я позволю ему это сделать. Поэтому я должен попробовать оказать сопротивление. А это возможно только через самодисциплину, которая, как это не прискорбно, достигается режимом дня, дурацкой зарядкой, едой и поддержанием себя в более-менее бодром состоянии. Оказывается, это он и пытался втолковать почти в самом начале их заключения сидевшему рядом с ним в то время Маркусу Флинту. Похоже, примерно теми же методами. Поэтому Маркус объявил его буйным психом, а Сэм отселил сюда, на самый верхний этаж, закаливать дух и тело в полном одиночестве. А теперь вот у него есть я.

Если бы сэр Энтони Нотт не спас меня тогда, выкручивая руку, доверчиво протянутую мной в тот день через решетку камеры и не вырвал бы силой то, на первый взгляд, детское обещание, я бы однозначно сдох в Азкабане. Могу поклясться в этом где угодно.

- Сэр Энтони, а на Вас не действуют дементоры?

- Понимаешь, — я слышу, как он усаживается на пол у самой решетки, закуривает, а я следую его примеру, — на тех, кто постарше, они действуют слабее. Их больше тянет на свеженькое, на эти ваши мечтания о бывших подружках, бабочках там на лугу, лодочках на пруду. А у меня какие бабочки? Сколько народу я перебил, служа Темному Лорду? Надо им это?

- А много?

- Народу-то? Хватало, — спокойно отвечает мне сэр Энтони.

И, как ни в чем не бывало, объясняет мне довольно несложную технику ментальной защиты без всякой магии. Мне интересно, почему никто не удосужился рассказать нам ничего подобного ни в Хогвартсе, где я валился с ног, стоило дементору появиться в поле зрения, ни в школе авроров. А потом я понимаю, почему… Потому что нас не учили тому, чем владели сторонники Волдеморта. Будто любое знание, соприкоснувшись с ним, становилось заразным.

А вот своей дисциплиной он меня поначалу убивает. В первые дни я холодею всякий раз, когда дементоры совершают утренний облет своих владений. Ноги становятся ватными, я весь покрываюсь холодным потом, в ушах звон, грозящий, как и некогда в детстве, перейти в предсмертный крик моей матери. У меня едва хватает сил сползти с кровати, но окрик из соседней камеры не позволяет мне забыть о данном обещании, я пытаюсь изобразить некое подобие зарядки, хотя поначалу не выходит даже присесть или наклониться. А отвратительный тюремный завтрак так и просится обратно, пару раз так и происходит. По ночам мне кажется, что камень, окружающий меня со всех сторон, стонет, нашептывая мне сказки о легкой и скорой смерти, а черная тишина душит, словно тяжелое одеяло, не позволяя шевельнуться. Но мне приходится брать себя в руки — Нотт стыдит меня, его слова заставляют меня впечатывать в стену кулаки от унижения, так что я, стиснув зубы, пытаюсь сконцентрироваться, представляя себе квадрат, в который я отодвигаю все малодушные мысли и страхи, расслабляюсь, как учит меня его ровный голос, раздающийся со стороны решетки камеры, опять мысленно рисую образы, способные оградить мою душу от холодного липкого страха. И никакого лежания носом к стене. Шесть шагов вперед, столько же назад, а потом по новой. И считаю. Сначала до тысячи, но с каждым днем их становится больше и больше.

- Сэр Энтони, лучше б я просто умер, — говорю я вечером четвертого или пятого дня этой пытки.

- Ты бы, сынок, у Темного Лорда и дня не протянул. Я имею в виду, на службе, — я различаю улыбку в его голосе. — Мы все такие — и Люциус, и Руквуд, и Мальсибер, и Эйвери. Даже сам сиятельный лорд Довилль, хотя в школе ты его таким и не видел.

- А разве Вы до сих пор считаете его своим?

- Знаешь, — тут сэр Энтони задумывается, — про него никогда нельзя было сказать, за кого он на самом деле. Боюсь, он и сам этого точно не знал. Для меня он — один из нас.

Но примерно через неделю я понимаю, что настойчивость и в чем-то даже жестокость сэра Энтони начинают приносить плоды. Просто одним прекрасным утром утреннее присутствие дементора около моей камеры я ощущаю как прикосновение холодного ветра — и ничего более. Уходят ужас, желание немедленно убежать, стать незаметным, вжаться в щель. И прежнее столь хорошо знакомое мне полуобморочное состояние больше никогда не возращается. Я начинаю нормально спать по ночам, вымотавшись за день. Казалось бы, чем можно так утомить себя, сидя в одиночной камере и не имея никаких разумных занятий? Но благодаря моему соседу мой день расписан так, как мне и не снилось в дни обучения в школе авроров. И я как-то незаметно все больше доверяю этому странном