Норберту Альфонсу кумельскому в Берлин

Париж, 18/9 [novembre — ноября] 1831

Дорогая жизнь моя!

Ты сообщаешь мне, что болел — почему же меня не было с Тобой! Я не допустил бы этого, и странно мне, как Тебя не удержал от этого танец косого. — Потому что вообще на этом свете не стоит задумываться; если бы Ты был здесь, то проникся бы этим принципом — каждый француз скачет, орет, даже если он гол. — Я добрался сюда довольно благополучно (но дорого) — и доволен тем, что здесь нашел; — здесь первые в мире музыканты и первая в мире опера. — Я знаком с Россини — Керубини, Паэром и т. д. и т. д., и, может быть, останусь здесь дольше, чем думал. — И не потому, что мне тут было особенно хорошо, а потому, что постепенно мне может стать хорошо. — Ты, однако, счастливее — Ты направляешься к своим; а я своих, может быть, никогда не увижу. — Ты не поверишь, как здесь много поляков. Из тех, [два слова неразборчиво] (возм. — что теперь) живут не собой и себя не ищут, но Ты и в Берлине их много встретишь. Фрейманчик, с которым мы каким-то чудом встретились на итальянской опере, живет здесь, вернувшись из Англии, от которой он в восторге. — Его отец с семьей в Берлине, он просил сообщить Тебе об этом, Тебе, наверно, приятно будет с ним увидеться, особенно если Ты страдаешь от распространенной у нас повсюду карманной чахотки. — Кроме того, там должен быть и Ромуальд (Ромуальд Губе.), об этом Ты можешь справиться у Альфонса Брандта, сына того доктора из моего родного города. — Альфонс изучает медицину — о нем легко навести справки. — Если разыщешь — поцелуй его, ведь это один из моих самых близких друзей. — Ромуальд всю жизнь провел в их доме. — Он Тебе сможет рассказать о многих знакомых, которые там находятся. — Бенедикт уверял меня, он знает наверняка, что Кароль (коновал) дома, это Тебя, наверно, успокоит относительно Твоих родных. О том, что делает Северин, знаю столько же, сколько об Антонии [Водзиньском] и о Влодзю. — О Байерах, однако, надеюсь что-нибудь разузнать, потому что я сегодня с Радзивиллом (которого застал здесь) и с Валентином (Валентин Скаржиньский — старший брат капитана Винцента Скаржиньского.), старшим братом того, который женился на Стецкой, — буду на обеде у Комаров, с которыми, как я знаю, Байер переписывался. Вчера я обедал у пани Потоцкой (Княгиня Дельфина Потоцкая, урожденная Комар (1805—1877), — друг Шопена, сыграла большую роль в его жизни. Славилась красотой, умом и великолепным голосом. Была замужем за Мечиславом Потоцким, с которым разошлась и с 1831 г. жила в Париже. Была ученицей Шопена; ей посвящен его Концерт f-moll, op. 21. Письма Шопена к Д. Потоцкой, частично опубликованные в Польше в 1945 г., являются фальсификацией (см. предисловие).), красивой жены Мечислава. Потихоньку вхожу в свет, но в кармане у меня всего лишь дукат! — И всё же мне лучше, чем Тебе! Однако я ничего Тебе не написал о впечатлении, которое произвел на меня после Штутгарта и Страсбурга этот большой город. — Здесь величайшая роскошь, величайшее свинство, величайшая добродетель, величайшая порочность, на каждом шагу объявления о вен[ерических] болезнях — крика, гама, грохота и грязи больше, чем можешь себе вообразить. В этом муравейнике теряешься, и это удобно в том смысле, что никто не интересуется тем, как кто живет. Можно ходить зимой по улице оборванцем и в то же время бывать в лучшем обществе; сегодня ты съешь сытнейший обед за 32 су в зеркальном ресторане, блистающем золотом и освещенном газом; а завтра можешь пойти завтракать туда, где тебе подадут словно птичке, а заплатишь втрое дороже; так поначалу и со мною случалось, пока я не уплатил надлежащего штрафа за простофильство. — Сколько благосклонных девушек! — бегают за мужчинами, хотя в то же время вовсе нет недостатка в дюжих Аздрубалах (Аздрубал — это имя носили четыре карфагенских военачальника, а так как Карфаген славился распущенностью нравов, то Шопен, по-видимому, употребляет это имя для определения людей с неустойчивой моралью.); жаль, что воспоминание о Терезе (Намек на какое-то романическое венское приключение.), несмотря на старания Бенедикта, который, однако, [вычеркнуто слово], считает мою беду чем-то слишком мелким, не позволяет мне отведать запретного плода. А я уже познакомился с несколькими певичками, — а певички здесь хотели бы дуэтов еще больше, чем те тирольские. — Порою на своем 5-м этаже (а живу я на Boulevard Poissonniere № 27, Ты не поверишь, как хорошо я устроился, у меня комнатка, прекрасно обставленная мебелью красного дерева, с балконом, выходящим на бульвары, с которого открывается вид от Монмартра до Пантеона, на весь прекрасный мир; многие завидуют моему виду, но никто не завидует лестнице). Так вот, иногда, когда я просматриваю вечером письма — или вписываю что-нибудь в альбом и загляну в свои нудные записи, — все эти воспоминания мне начинают казаться сном, я не верю в то, что было в действительности, — особенно невозможной мне кажется вылазка на Шварцбах — эти американцы! — Ах! это ни с чем не сравнимо. — Когда же мы вспомним это с глазу на глаз! — Я тут думаю просидеть 3 года. Очень близко сошелся с Калькбреннером, I-м пианистом Европы, которого Ты бы, наверно, полюбил. (Он единственный, кому я недостоин развязать ремень башмака. Всякие Герцы и т. п. — скажу Тебе, только фанфароны и лучше играть никогда не будут.) Сидя здесь 3 года, может быть, дождусь Безендзя (Имена, которыми Шопен называет себя и Кумельского, взяты из сказки Игнация Красицкого «Голуби», героями которой были два друга-голубя, Безендех и Невазендех, причем первый отличался жаждой приключений и беспокойным нравом, а второй был привязан к одному месту.) — может быть, снова поцелую его и сыграю Stumme (Вернее, «Die Stumme von Portici» — немецкое название оперы Обера «Немая из Портичи». Во Вроцлаве Шопен импровизировал на темы из этой оперы.). Будь бодр духом — желаю Тебе во всём исполнения желаний. — Надеюсь, что так и будет; бери пример с Невазендзя, который многих друзей потерял на поле брани, у которого старые родители и который, вместо того чтобы им помочь, еще сидит у них на шее, который безнадежно влюблен, который сейчас осиротел без друзей и должен вздыхать о тех, кто находится в Берлине!

Навсегда твой Фриц.

Филинг с Карвовским, бывшим прозектором при нашем Университете, отправились на месяц в Лондон. Станьсё брал взаймы, пока у меня было; шатается в Palais Royal (В пристройках к парижскому дворцу Пале-Ройяль, бывшей резиденции герцогов Орлеанских, размещались кафе и игорные дома.) — вот и весь смысл его приезда сюда. Он надеется в качестве заслуженного путешествующего австрийца (В 1831 г. многие галицийские помещики, не желавшие участвовать в восстании, уезжали за границу. Там перед австрийским посольством они ставили себе это «путешествие» в заслугу.) на правительственное жалование — таких тут пропасть! [дальше зачеркнутые слова]. Прости меня за спешку, в случае если эта бумажка написана слишком бестолково. Ведь Ты знаешь, что я предпочитаю играть, а не писать. — Пос... болен — вот и твой «Крест святой превыше всего» [зачеркнуто].

Скажи Альфонсу, что у меня вчера был поручик Кондратович, скажи ему, чтобы он тоже мне писал.

О смерти Деболя Ты мне сообщил очень a propos [кстати], потому что я смог вполне — вполне успокоить нескольких его здесь живущих друзей, удивлявшихся, почему нет от него известий. — Пиши же мне, не ленись! — [последняя строка отрезана].

(На русском публикуется впервые.)