Мои дорогие родители на свадьбе у внука Андрея. 1987 г.

 

 

 

Часть 2.Моя малая родина(воспоминания детства)

 

 

Самые дорогие воспоминания моего детства, с годами все ярче всплывающие в моей памяти - это годы, проведенные в селе Степном, небольшой деревеньки, что в 40 километрах от Солонешного, центра одного из удаленных предгорных районов Алтая. Для рожденных в степи такое название ассоциируется с селом, от околицы которого – начало степных просторов, безбрежный горизонт, множество дорог и тропинок, уходящих в разные стороны, рано встающее на горизонте солнышко и поздний его багряный закат… Но моё Степное это деревня – улица, которая тянется в узкой долине среди малолесных гор вдоль речушки под названием Карама, быстро несущейся в Ануй, один из притоков Чарыша. Горизонт слева направо метров двести от силы, а вперёд-назад не более чем километр. Потому солнечная дорога в нашем Степном, в отли­чие от настоящих степных деревень, коротка.

Совсем недавно узнал я историю странного для горной местности названия моего села. Крепкие мужики-хозяева из предгорных районов приалтайской степи, каким-то шестым чувством угадав в конце 20-х годов прошлого столетия что их ожидает, по­тянулись в не так далекие от них горы. На этом пути они не были первопроходцами. Еще в XVIII веке по горным распадкам в поисках благословенного Беловодья, да и просто вольной жизни прошли, и частью осели по пути староверы – кержаки, образовав несколько деревень со своим строгим жизненным укладом (Топольное, Елунино, Сибирячиха, Тележиха, Тог-Алтай, Черный Ануй и другие, не менее экзотичные названия). В кержацких сёлах не шибко привечали чужаков, и путь новых переселенцев лежал в незанятые горные распадки, пригодные для осёдлой жизни. В одном из таких мест новые поселенцы и основали деревеньку под ностальгическим названием «Степное».

В конце 30-х годов прошлого века в Степном обустроилась центральная усадь­ба совхоза Горно-Алтайский, с отделениями в таких же «степных» сёлах Туманово, Дёмино, Чегон. А потом война. Суровое, беспощадное к судьбе каждого человека время прошлось по стране железным катком, не оставив в стороне никого. Вопреки логике войны, начиная с глубокой осени 1941 года, население Степного начало расти. Новыми его жителями стали спецпереселенцы – немцы и молдаване. Не по сво­ей воле они оказались на чужой для них земле, среди людей, образ жизни, обычаи, верования которых были им чужды, а часто (чего уж тут) и враждебны. Размышляя о том времени, удивляешься: ведь сжились, сработались и даже сдружились! Прошло с тех пор много лет, и охочие до старых обид нет-нет да и прорвутся в первые ряды обличителей «режима». А ведь поклониться нужно русскому человеку, который, те­ряя на этой войне своих отцов и детей (а добрая половина степнинских мужиков осталась навечно на её ристалищах), кляня горькую свою долюшку, не отвернулись от привезённых со станции Бийск стылой осенью 1941 года еле-еле говоривших по-русски немцев-переселенцев. Помогли им закопаться в землю и прожить самую трудную первую зиму. Позднее большую часть мужчин-немцев и не обременённых семьёй женщин отправили в трудовую армию, а оставшиеся тянули лямку военного лихолетья наравне со всеми на новом местожительстве.

Закончилась война, и тем, кому суждено было вернуться – вернулись. И начали работать, работать много и тяжело. Совхоз интенсивно прирастал животиной и паш­ней, а рабочая дисциплина тех времён не давала возможности расслабиться. Да и домашнее хозяйство забот требует: живность во дворе, огород по 30 соток, который засаживали в основном картошкой, заготовка сена и дров – да сколько её, деревен­ской домашней работы через те же руки проходило. В конце сороковых – начале пятидесятых годов в Горно-Алтайский совхоз стала приходить техника. Появились новые тракторы, прицепные комбайны, другой сельхозинвентарь. Особенно памят­на первая полуторка, за которой мы, пацаны, бегали стаей, норовя полной грудью вдохнуть дымок из выхлопной трубы, запах которого казался особенно «вкусным».

Каждодневная тяжёлая работа, казалось, не оставляла ни сил, ни времени на что-либо иное. Но удивительное дело – радость жизни, как некая составляющая эфи­ра, была разлита вокруг. Постоянное ожидание гибели и нечеловеческое напряже­ние сил, пережитое вернувшимися с войны солдатами, не оставлявшая ни на минуту тревога за них и тяжёлая каждодневная работа тех, кто оставался дома, внедрённое в глубины сознания ожидание чего-то более страшного, чем пережитое за эти годы – всё это вдруг отпустило, постепенно замещаясь радостью простого бытия. Да и вынужденные переселенцы, составляющие чуть ли не половину села, хоть и не вздохнули еще полной грудью, но жили уже надеждой. В мыслях наедине, в раз­говорах друг с другом всё реже вспоминали мои земляки прожитое и пережитое, все чаще заглядывали в будущее и оно, это будущее, казалось им если не безоблачным, то вполне укладывалось в их представление о благополучии.

Село начало расстраиваться, даже спецпереселенцы выезжали из временных бараков и землянок. Продолжало расти население: возвратились фронтовики, в конце сороковых годов на­чали приходить трудармейцы из поволжских немцев. Они тоже отдали России свой долг, там, где им позволено было это сделать.

А память всё чаще возвращает меня в пору детства, когда радостью жизни наполнено всё твоё существо. Первый витамин – горный лук и чеснок на скалах, весенние ковры из жарков и марьины коренья, за которыми приходило лето. Буйство черёмухи и ябло­невого цвета в палисадниках. Забока вдоль речки, в которой лакомились и набирали для домашних нужд по материнскому наказу черёмуху, красную и чёрную смороди­ну. Высокая скала, с которой мы, напрягая детское воображение, силились увидеть за выхватываемыми закатным солнцем горными вершинами са­мый желанный город – Москву. Летний день, речка с необъяснимым названием Кара­ма, быстро окунувшись в которую мы подолгу, вытянувшись во весь рост, грелись на больших плоских камнях – валунах. Характерная только для невеликих горных рек, рыбалка, когда, осторожно отодвигая пальцами ног донный камень, видишь оцепе­невшего гальяна и пытаешься зацепить его привязанной к палке обыкновенной вил­кой. Охота за петухами с особо ярким оперением, что на рыбацком крючке служила лучшей «мушкой» – наживкой для быстрого хариуса…

Таким вспоминается мне то время, о котором вот уже лет тридцать редко услышишь доброе слово и справедливую, честную оценку. Определённые в чин властителей наших дум представляют недавнее прошлое так, будто не было в послевоенные годы ни осознанного как суровая необходимость тяжёлого труда, ни гордости за страну, с честью вышедшей из тяжелейшей войны, ни радостей простого бытия. Обидно.

Последние несколько лет я ежегодно бываю на малой родине.. Степное как и тысячи российских сёл, пришло в упадок. Давно уже нет Горно-Алтайского совхоза, центральная усадьба которого более полувека располагалась в селе. Глаз ре­жет заброшенный детский сад, недостроенная средняя школа, полуразрушенные дома в центре села. Трудно и землякам сохранять оптимизм: нет работы, нет и полноценной жизни в селе. Только старенькая школа под той самой горой, с которой мы когда-то силились увидеть Москву, притягивала меня к себе своими синими, под цвет неба, на­личниками и уютным школьным двором. Здесь гомонит следующее поколение юных степчан, пути-дороги которых во взрослой жизни, наверняка, лежат за пределами род­ной деревни. Я спросил у первого попавшегося во дворе пацана лет десяти, ходят ли они на скалу смотреть Москву? Он засмущался, шмыгнул облупленным носом и отошел тихонько в сторонку. Доступность информационного пространства ныне с лихвой заме­няет нынешним юным степчанам фантазии нашего послевоенного детства.

В 2010 году районные власти решили закрыть Степнинскую школу как аварийную и к тому же «малокомплектную»(40 школьников еле набиралось в селе) Воспользовавшись статусом члена краевой Общественной палаты и личным знакомством с главным чиновником по народному образованию края мне удалось добиться отмены этого решения и начала капитального ремонта школы. Но сокращение в Степном количества детей школьного возраста продолжается. Уезжает из села молодежь: нет перспектив обустройства нормальной жизни. А в школе поселились библиотека и администрация села. Может нарожают еще степнинские женщины ребятишек, зашумит село детским многоголосием?

    Некоторые воспоминания о том времени.

 

САД

 

 Климат в наших местах не сказать, чтобы суровый, однако, короткое солнце, хо­лодные вечера и ночи в летнюю пору не позволяли выращивать даже теплолюбивые овощи, не говоря уже о фруктах. И к этому как-то привыкали, пополняя витаминный запас красной и чёрной смородиной, черёмухой, дикой малиной и клубникой с гор­ных склонов, всем, что в изобилии поставляла матушка-природа. Попытки «моби­лизовать» её на что-то большее заканчивались безрезультатно.

И вот в конце 40-х годов в нашем Степном два энтузиаста – ссыльный молдаванин по прозвищу «дед Кара» и мой отец, потомственный крестьянин из Курской области, агроном по образованию и по призванию – решили разбить фруктовый сад. Доволь­но прохладное отношение сельчан к этой затее их не расстроило и не остановило. Долго ходили они по окружающим село сопкам и логам и, наконец, по известной им одним примете выбрали место для будущего сада – на южном склоне зараковского лога. Одноименный ручей в логу бойко журчал аж до Нового года, что убеждало ис­кателей в особых свойствах здешнего микроклимата. Отец, в одну из нередких поез­док в Бийск по своим агрономическим делам, купил саженцы: яблони-полукультурки, районированные груши и сливы, окультуренные черную смородину, малину, крыжов­ник. Наши садоводы посадили их по всем правилам, предписанным наукой, весной 1950 года, когда прогрелась земля и начали распускаться ярко-красным ковром жарки. Дед Кара даже посадил виноградную лозу. Откуда она взялась? Привез ли с собой в 1941 году, сохранив её по одному ему известному способу, либо каким-то образом передали ему земляки – не знаю. Огородили сад пряслом от ско­тины и стали ждать. Чудаки, говорили сельские старожилы, откуда им, приезжим знать, что это для наших мест пустая затея. Но специально никто не пакостил, чужой труд привыкли уважать. Через лето, первые плоды начали давать смородина, кры­жовник, малина. Весной 1953 года оделись в белые и розовые платьица яблоньки, груши и сливы. Потянулась к саду молодежь, больно заманчивым местом для вечер­них игрищ он оказался.

Ещё через год появились яблочки-полукультурки, а потом терпкие на вкус груши и сливы. Летом 1953 года уехал на свою родину, в Молдавию, дед Кара – внештатный садовник Горно-Алтайского совхоза. А ранней весной 1954 года перевели в степной ал­тайский совхоз моего отца. Осиротел, но не остался без присмотра сад, приставили к нему сторожа, берегли сад от разора. Мои земляки пользовались его плодами для домашних варений и компотов лет десять. Но со временем закончился садовый энту­зиазм, убрали сторожа. Пришел сад от неухоженности в запустение. Полезла дичка от культурного корня: вроде и есть сад, но плоды на деревьях обмельчали, ягодник зарос.

В 1975 году мы в последний раз семьёй приехали в Степное. Когда шли на могилу бабушки через зараковский ручей, я обронил: «Сад-то твой, отец, ещё живой». Он промолчал, а к вечеру куда-то исчез. Появился часа через полтора, грустный и сер­дитый одновременно. Уже в машине, на обратной дороге, выезжая из села, сказал: «Нет сада, сынок, есть забока». А зачем ты его садил? – машинально спросил я. И получил короткий ответ: «Из интереса». На том разговор и закончился.

Всякий раз, бывая на своей малой родине, я смотрю в сторону зараковского лога и ищу глазами сад, посаженный моим отцом и старым молдаванином дедом Карой. И вспоминаю ответ отца на вопрос: зачем они это делали? А потом сяду на пригорке за мостиком и вижу в центре села, в самом красивом его месте полуразрушенные деревянные дома, брёвна которых еще на дрова сгодились бы; построенное сравни­тельно недавно, в 80-е годы, здание детского сада, в бывших комнатах и коридорах которого прячется от летней жары всяческая деревенская живность; поднятое до первого этажа и брошенное в начале девяностых годов здание школы – и, ей-богу, такая обида наворачивается. Обида на своих земляков, многие из которых пребывают в беспросветном алкогольном дурмане и равнодушны к собственной судьбе. Злость на тех, кому народ по безразличию или доверчи­вости вручил свою судьбу в лихие девяностые, и которым нет дела до моих земля­ков и миллионов российского люда. Почему, наконец, «из интереса» каждый из нас не сделает хотя бы одно доброе дело для всех, а не только для себя?

У меня есть давний долг. Весенней порой нужно добраться до зараковского сада, со­рвать веточки распустившейся яблони и мысленно положить на могилы деда Кары и моего отца – Андрея Емельяновича Бородина.

 

ТАНКИСТ

 

 На поляну у школы, где мы каждый погожий вечер с начала лета играли в лю­бимую игру – «бить-бежать», выходил из своего дома Танкист, с лилово-синими ожоговыми пятнами на лице, обгоревшим носом и губами. Устраивался полулежа на краю игровой поляны, покрытой травой-муравой, и молча наблюдал за игрой. Как только начинало потягивать от реки вечерним холодком, из дома выходила его жена, помогала ему подняться, и со словами «хватит, наигрался уже», уводила его домой… Однажды, «выбитый» из игры, я остановился рядом с ним, и неожиданно для себя поймал его взгляд. До сего дня помню его глаза. В них светилась тихая печаль – воспоминание о давно ушедшем детстве, и спокойное осознание того, что на этом свете он не долгий жилец.

В середине лета 1952 года, в солнечный, густо наполненный разнотравьем день, хоронили Танкиста… Возле клуба на столбе из чёрной тарелки на всё село гремела весёлая музыка, в перерывах которой бодрый голос диктора вещал о посаженых гектарах лесополос, о строительстве Новосибирской ГЭС, о выплавленных стали и чугуне, о выпущенных тракторах и комбайнах, о новых домах, построенных в больших городах. Забыл наш радист выключить радио, за что, говорят, по­лучил нагоняй от совхозного парторга. А в моей голове молотком стучала наивная мысль: почему же так несправедливо устроена жизнь, ведь умер Танкист, а вокруг ничего не изменилось? Тогда я еще не сознавал, что в бесконечности жизни каждый из нас –песчинка и у каждого своя дистанция...

 

 

СМЕРТЬ СТАЛИНА

Март 1953 года начался с ранней оттепели. На дорогах появились небольшие проталины, начал чернеть и проседать снег. На оттаявших навозных кучках гомо­нили расторопные воробьи. Был обычный школьный день, в классных комнатах шли уроки, когда суматоха в школьном коридоре нарушила привычное для нас ожидание перемены. В класс зашёл директор школы с незнакомо-суровым выражением лица. «Ребята, умер Иосиф Виссарионович Сталин. Занятия отменяются, после обеда приходите в школу на линейку» – сказал он и пошел по другим классам. Наступила непривычная тишина. Помню, как вдруг заплакала наша учительница, а мы молча оделись и вышли из школы. У двухэтажного здания совхозной конторы собирался народ. Хмурые, у некоторых заплаканные, лица. Мы с мальчишками на задах у куз­ницы по-взрослому рассуждали о том, что теперь обязательно будет война.

После обеда пришли в школу. Выстроилась линейка. Говорили, плакали. Помню ожидание надвигающейся катастрофы.

Таким и остался в моей памяти день 5 марта 1953 года. Остался днём, когда, на­верное, каждый ощущал большую личную утрату и с тревогой думал о завтрашнем дне. Страна потеряла мощное, мобилизующее начало, благодаря которому победой закончилась война и с каждым днём жизнь становилась хоть немножко, но лучше.

Летом 1953 года были отпущены в свои родные места молдаване. Спецпересе­ленцы из поволжских немцев, составляющие добрую половину прилежных работни­ков совхоза, получили возможность самим выбрать своё местожительство только в 1956 году.

В этот же год у здания конторы другого уже села, куда переехали мои родители, я видел, как тракторист, не по своей, конечно, воле, зацепил металлическим тросом бюст Сталина и стащил его трактором с постамента к хозяйственным дворам. А вечером, в изрядном подпитии, в пиджаке с медалями «За отвагу» и «За победу над Германией», сидя под обезглавленным им постаментом, матерился,повторяя «…и в бой нас вел товарищ Сталин».

Позже, в средине 80х мне случайно попала на глаза поэма Александра Твардовского «За далью даль». Вот слова, посвященные И.В.Сталину, написанные в начале 60х:

Мы звали, станем ли лукавить, его отцом в стране-семье

Тут не убавить, не прибавить так это было на земле

Но кто из нас годится в судьи решать, кто прав, кто виноват

О людях речь идет, а люди Богов не сами ли творят?

Через полвека после смерти И.В.Сталина он вошел в тройку выдающихся личностей российской истории по результатам всенародного опроса.

 

ЭЛЕКТРОСТАНЦИЯ

 

 В начале 50-х годов, по инициативе жителей села Степное взялось ре­шать самостоятельно свою энергетическую проблему. Видать, надоело при кероси­новых лампах жить. Выбрали место за селом вниз по течению Карамы, пригласили из Бийска специалиста, сделали несложный проект и бросили клич по селу: давайте в свободное от работы время построим плотину. Небольшую турбину, мощности ко­торой хватало на освещение села и хозяйственные нужды, приобрели тем же летом. И закипела работа. Всем селом, от мала до велика, с лопатами, носилками, тазами и плетёными корзинами по вечерам и воскресным дням за месяц соорудили из камней и гли­ны плотину для гидростанции. Работа эта была для всех не тяжким подневольным трудом, а праздником общинного духа, вдруг возродившегося и охватившего всех. Песни, шутки, подначки, боевые листки с именами отличившихся, снующая детвора, втайне надеявшаяся на то, что её старания тоже будут отмечены взрослыми – все это создавало взволнованную, радостную атмосферу. Одновременно по селу ста­вили столбы и тянули провода, вводя их во все без исключения дома. А в погожие сентябрьские дни загорелась в Степном лампочка Ильича. Не меньше полутора де­сятков лет прослужила селу эта мини ГЭС. В 60-х годах в село пришла «большая энергетика», и маленькую турбину сняли.

В 80-х годах по делам службы был в Австрии. В воскресный день принимавший меня австрийский промышленник решил показать альпийские красоты и повез в небольшую  деревеньку к своим родственникам. Что и говорить, живописна альпий­ская природа. Но меня больше поразило их решение энергетической проблемы. На­плавные мини-электростанции обеспечивали энергией и лесопилку, и окружающие молочные фермы, пансионаты для туристов и бытовые нужды жителей. И я сразу вспомнил нашу степнинскую мини-ГЭС. Может быть, зря ее убрали? Может, нужно ее восстановить да и избавиться от «чубайсовских» киловатт втридорога, рубильник управления которыми находится в чужих, часто недобрых руках?

Несколько лет тому по инициативе моего сына Дмитрия были выполнены проектные работы по строительству малых ГЭС на горных реках Алтая: Ануй, Чарыш, Песчаная. Даже камень на месте строительства первой малой ГЭС на Ануе недалеко от Степного был заложен и освящен. Но реализация этих проектов была остановлена теми, кто определял пути развития энергетики на Алтае.

1950г. Строим малую ГЭС. Под стрелкой  -Володя Бородин

 

                                                         

ФАБРИКА

 

Первым городом моего детства стал Бийск, в котором я побывал в летнюю пору 1951 года после окончания 1-го класса начальной школы в далёком от него горном селе. Случилось это благодаря маме, которая по своим служебным делам раз в квартал ездила в г. Бийск.

Из нашего путешествия отчетливо запомнилось, что ехали мы весь световой день в кузове полуторки (была такая машина в ту пору – полуторатонный грузовичок). За­помнил и названия сёл на этом пути – Топольное, Искра, Солонешное, Медведевка, Первомайское, Лютаево, Березовка, Солоновка, Сычевка, Тырышкино, Точильное, а также названия ручьев, речушек и рек – Карама, Солонешенка, Тёплый, Светлая, Щебета, Солоновка, Ануй и Песчаная. Через последнюю был единственный на всем пути мост, обязательная остановка у которого была ритуалом.

 На всю оставшуюся жизнь отпечаталась в памяти степная даль, до самого горизонта распахнувшая свои просторы, впервые увиденная мной перед спуском с Солоновской горы. Это так поразило вооб­ражение мальчишки, родившегося и прожившего свою пока еще маленькую жизнь в стеснённом со всех сторон горными хребтами селе, что и потом, во взрослой жизни, бывая где-то рядом, я непременно поднимаюсь на конечную точку Солоновской горы и подолгу сижу там, любуясь этой живописной картиной распанувшихся передо мной степных просторов, впервые открывшейся мне в начале далеких уже 50-х годов…

Все наши сельчане, приезжающие в Бийск по своим или казённым делам, оста­навливались в совхозной экспедиции, которая представляла собой двухэтажный де­ревянный дом с большим двором недалеко от берега Бии. В комнатах второго этажа размещались приезжие, двор использовался как перевалочная база для совхозных грузов.

Бийск в 50-е годы был в основном деревянным, с пыльными немощёными улицами и тротуарами из досок. Только на трёх улицах в историческом центре города стояли каменные постройки конца восемнадцатого, девятнадцатого и начала двадцатого веков. На одной из этих улиц, на берегу Бии, сохранился православный собор, соседствующий с педагогическим институтом, стадионом и расположенным чуть поодаль драматическим театром. На параллельной улице выделялось красивое здание, в котором размещались в то время банк, универмаг и гостиница. Две упомянутые улицы разделял городской парк с танцевальной площадкой, игровыми аттракционами и заросшими аллеями.

Мне, семилетнему мальчишке, впервые попавшему в город, всё было интересно и привлекало своей новизной. Особенно необычным было множество людей, кото­рые, в отличие от наших деревенских, почему-то не здоровались и, как я начал до­гадываться, не знают друг друга (чуть позже я понял, что городские днём на работе, а по улицам в это время гуляет такая же, как я, «деревня»). Необычными были для меня и другие «картинки» городской жизни. Но были и знакомые. Наверное, не все бийчане молодого поколения знают, что в те годы многие жители города занима­лись подсобным хозяйством: держали крупный рогатый и иной скот. И каждый день, так же как и в нашей деревне, утром и вечером его хозяева провожали на выпаса и встречали с них этих городских обитателей. Тогда над городом стояло боль­шое облако пыли, сквозь которое с трудом пробивалось восходящее утром и закат­ное вечером солнце. Вместе со стадом с окрестных пастбищ проникал настоянный на травах, смешанный с запахом молока аромат, оттенки которого трудно передать словами. Такой, наполовину сельский уклад еще десяток лет сохранялся в Бийске, придавая ему особый колорит...

 Ранним утром я проснулся от странного стрёкота, прони­кающего через открытое окно из расположенного через улицу двухэтажного здания старинной каменной постройки. Такие необычные для меня звуки пробудили мое любопытство, прервав по-детски крепкий утренний сон. Выйдя на улицу, я подошел к одному из открытых, но зарешеченных окон и заглянул в него. Стрёкот исходил от машин, похожих на домашние швейные. В большом зале за каждой такой машинкой сидели женщины, делая ловкие манипуляции с чем то похожим на детские сандалики. На входных воротах висела вывеска «Бийская обувная фабрика». Так я впервые, хотя бы и через окно, познакомился с промышленным производством, которое по­том, в моей взрослой жизни, стало профессией.

С 1997 года я занимался организацией работы Союза промышленников Алтая. Активным членом Союза был директор Бийской обувной фабрики Михаил Ефимович Анисимов, как потом выяснилось, мой соло­нешенский земляк. В один из моих приездов в Бийск Михаил Ефимович пригласил меня побывать у него на фабрике. Время как бы перекинуло меня в 50-е годы: на прежнем месте было фабричное здание и ворота со знакомой вывеской, только стрёкота, ко­торый разбудил меня июльским утром 1951 года, я не услышал.

Затихла фабрика, детская обувка, на которой она специализировалась, исчезла из ее ассортимента.  И виной тому было не поражение в конкурентной борьбе с китайцами или турками. Просто скороспелые «рыночники» и те, кто у них был на подхвате, посчитали, что поддержка производства в России детских товаров, существовавшая в дорыночные времена и существующая во всех рыночных странах сегодня, это – не рыночный подход. Надо же –говорили они - повышать конкурентоспособность, снижать затраты, вкладываться в рыночные цены. Кто спорит, надо. Но видать подзабыли вла­стители наших семейных бюджетов, что в доперестроечные времена одним из самых востребованных иностранными гостями товаров были детские игрушки, детская обувь, детская одежда, что объяснялось их качеством и приемлемой ценой.

Недавно зашел в «Детский мир» за подарком для появившейся на свет правнучки. Ни одного детского товара отечественного производства я не увидел.

 

 

Вот моя деревня - село Степное Солонешенский р-н

 

 

 

 

        

 

                

 

 

 

 

 

 

        

   

Степнинская средняя школа

Родник во дворе нашего дома в Степном

Окрестности с. Степного. Водопад Седой на реке Шинок

 

 

Со школьными учителями

Часть 3. Альма-матер

                  

1960 год. Заканчиваю среднюю школу. Куда пойти? После того как не удалось по­ступить в военное училище, это мне было безразлично. Отец, прочитав в «Алтайской правде» объявление о наборе в институт, переименованный не­давно из машиностроительного в политехнический, сказал, что самая лучшая специаль­ность – это инженер на пищевом предприятии (видимо, на его предпочтениях сказалось голодное детство в семье курского крестьянина). Общее согласие было достигнуто. Я неплохо учился в школе и не думал, что будут проблемы с поступлением. Однако вместо пищевого (на сверхпопулярную тогда специальность машины и аппараты пи­щевых производств мне не хватило одного балла), я был зачислен на машинострои­тельный факультет. На первом курсе нас в группе было 28 парней и только четверо из них – выпускники школ. Остальные ребята до поступления в институт отслужили в армии или пришли в вуз после двухгодичной работы на промышленных предприятиях. Эта категория абитуриентов имела льготы, которые позволяли им поступать вне конкурса с положительными оценками на вступительных экзаменах. Отсюда и возрастной разброс: самому старшему в группе было 28 лет, младшему – а им был я – 16 лет. Такова была специфика набора в вузы конца 50-х – начала 60-х годов. Кстати, ни о каких внебюджет­ных наборах (платном обучении) тогда и думать никто не мог.

На наши студенческие годы пришлись хрущевские реформы высшего образова­ния, которые по замыслу должны были уже за время учебы максимально приблизить будущих инженеров к заводской жизни. Первые два курса мы по две недели поочередно учились и работали на одном из промышленных предприятий. Студенты нашего факультета были закреплены за заводом «Трансмаш», где две недели каж­дого месяца работали станочниками. Начиная с первых дней учебы, мы узнавали заводскую жизнь, проходя при этом азы основных рабочих профессий, что, безу­словно, помогло нам быстрее адаптироваться к заводской жизни после окончания вуза. Нельзя не сказать и о материальной стороне. Небольшая стипендия позволяла только что не досыта питаться. Ребята после срочной службы пришли в институт в армейской форме и проходили в ней весь первый курс. Заводской заработок в размере двух-трёх стипендий позволил им постепенно приобрести «цивильную» одежду и даже иметь «карманные» деньги. Да и нам, вчерашним школьникам, они были не лишними.

Прерывистый учебный цикл, безусловно, создавал сложности в изучении обще­научных дисциплин, которые преобладали на первых двух курсах. Чтобы не возвра­щаться к тому, как и чему нас учили, скажу еще об одном кардинальном отличии от сегодняшнего учебного процесса. Оно выражалось в четкой организации производ­ственной, технологической и преддипломной практик. В частности, преддипломная практика проходила в течение 5 месяцев на одном из промышленных предприятий, расположенных по всей нашей большой стране, и предусматривала работу и сбор материалов для диплома на рабочем месте, соответствующем будущей про­фессии. Я, например, проходил преддипломную практику в конструкторском бюро Красноярского ком­байнового завода, в должности техника конструктора (сегодня за весь период учёбы большинство студентов инженерных специальностей не часто переступают  порог заводской проходной).

Мысленно возвращаясь в те времена, я, как, наверное, и все вчерашние студенты, вспо­минаю эти годы, как увлекательный, насыщенный, запоминающийся событиями жиз­ненный сюжет продолжительностью в пять с половиной быстро промелькнувших лет. Но чаще и ярче всего вспоминаются преподаватели и студенты - одногруппники.

Некоторые из них рано ушли из жизни. Толя Зуев, наш бессменный ком­сорг, юморист и жизнелюб... Володя Красиловец, принципиальность и бескомпро­миссность которого, нормально воспринимаемая в студенческой среде, послужила для него самого источником многих жизненных коллизий…Вася Саюк, который прошел через трудное детство в семье матери – школьной уборщицы и научился жить на одну стипендию, будучи в то же время «банкиром» перед стипендией для всей группы. Упорно, каждодневно занимаясь накачиванием мышц, он мечтал прожить 100 лет, но судьба отвела ему почти наполовину меньше…Леша Филиппов, наш самый талантливый и упорный в учебе «академик», обладая  редко уживающимися в одном человеке качествами, удивлял нас своими, как нам казалось, несовместимыми пристрастиями: математикой; собиранием с первых студенческих лет и до последнего дня своей жизни научной библиотеки; страстью к классической музыке и родным ярославским частушкам с ядрёным  русским «орна­ментом». Не стал Леша академиком, но профессором, которого уважали в нашем классическом университете, он был…

Нет известий от Сани Станишевского, нашего «бати», моряка с Тихоокеанского флота и старосты группы. Спокойный, рассудительный белорус, умел, когда надо, по­ставить «точку» нашей вольнице. Ушли из жизни ещё два моряка с Тихого, друзья-соперники – Лёша Смирнов и Паша Арбузов. Нет известий и от многих других одногруппников. Хочется надеяться, что они живы и, так же, как и я, хотя бы изредка, возвращают свою память в те далёкие годы. Живем в одном городе, дружим семьями с Толей Голощаповым, глубоко порядочным человеком с уникальной памятью.

А как забыть наших преподавателей? Первого куратора группы Гешелину Полину Никитичну, преподавателей: высшей математики – Либиха Льва Николаевича, теоретической механики – Бабёнышева Леонида Фёдоровича, технологии машиностроения – Гриванса Юлиана Матвеевича, заведующего кафедрой сельхозмашин Кима Романа Александровича и ее преподавателей: Семёнова Владимира Филимоновича, Смир­нова Льва Александровича, Яковлева Василия Тимофеевича.

Так получилось, что последние годы своей рабочей биографии я профессорствовал в своей альма-матер. Мог ли я подумать, что остаток  профессиональной карьеры проведу в тех стенах, где она, по сути, начиналась? Конечно, нет. Но жизнь, судьба разворачи­вает нас порою в неожиданные стороны. Да я и не жалею об этом. Ходил по знакомым за 50 лет коридорам, читал лекции в аудиториях, в которых когда-то и мы пытались грызть гранит наук. Наблюдая за поколением, которое вступает в жизнь и надеется сделать её лучше, не  считаю, что они хуже или лучше нас. Просто они другие. Они такие, какими их делает сегодняшнее время и мы, живущие в нем.

 

.

Наш 10б. р.п.Троицкое

 

Мы закончили 4ый курс. 1964г.

 

 

Мы на демонстрации

 

 

Встреча через 15 лет после окончания АПИ