Шаман (Главы-ретроспекции, 1998 г.)

 

За окном падает крупный январский снег. Максим отложил в сторону шариковую ручку и прикрыл руками уставшие глаза, разглядывая калейдоскоп узоров, возникающих в беспокойной черноте внутреннего пространства. Карину он почувствовал сразу. Она неслышно, как ей казалось, ступала босыми ногами по ковровому покрытию, стараясь появиться на кухне неожиданно. Максим улыбнулся, не убирая от лица рук. Было забавно ощущать уверенность жены в том, что ее тихие шаги и стена, разделяющая зал и кухню, могут служить достаточными факторами для того, чтобы ее появление было неожиданностью.

«Глаза и уши часто обманывают нас. Их очень легко ввести в заблуждение. Но невозможно обмануть сердце. В нем находится Центр Ощущений. Учись доверять ему и тогда ты сможешь уверенно ориентироваться в этом запутанном мире, сотканном из иллюзий...».

Карина заглянула в кухню и по улыбке мужа поняла, что он ее заметил.

– Чем занимаешься?

Максим посмотрел на нее и кивнул на стопку бумаги, испещренной мелким неразборчивым почерком:

– Книгу пишу.

Карина фыркнула и села на стул, разглядывая Коврова с ироничной улыбкой:

– Книгу?

Максим пожал плечами и, вздохнув, кивнул:

– Книгу.

– И можно узнать, про что книга?

– Можно. Сказки.

– Сказки?

– Да. Современные сказки. Про нас с тобой.

Жена недоверчиво посмотрела на него.

– Ты серьезно?

Максим улыбнулся.

– Разве я могу быть серьезным?

Карина кивнула.

– Это точно. Серьезности от тебя не дождешься. Так что ты пишешь?

– «Шаман-Охотник». Продолжение «Концепций Мироформизма».

– Чего, чего, чего? – Карина удивленно изогнула брови.

– Мироформизма.

– Это что такое? Фантастика?

– Прикладная мифология. Эзотерика неошаманизма. Это теория, основанная на сверхсовременных технологиях и знаниях, которым несколько тысяч лет. Это учение о Взаимосвязи, о зеркальном свойстве окружающего нас мира. В его основу положен постулат о том, что, формируя и преобразовывая себя, мы формируем и преобразовываем мир вокруг нас.

Жена недоверчиво и изумленно посмотрела на него, словно пытаясь понять: говорит он всерьез или, как всегда, шутит. Теперь Максим не улыбался. Он смотрел на Карину молча, будто подталкивая ее своими темными мерцающими глазами к совершенно иной реакции, менее циничной и более доверительной. Но в очередной раз ее внимание сорвалось, ускользнуло, закрылось в глухой защите, как всегда реагируя на подобные попытки агрессивно:

– И кто же тебе эти знания открыл, талантливый ты мой?

Максим расфокусировал глаза и заговорил ровно и спокойно, не обращая внимания на иронию в голосе жены:

– Один очень мудрый человек.

– А-а, это тот алтайский шаман, про которого ты мне рассказывал, да?

– М-м, да. Тот самый шаман.

– И что?

– Что – что?

– Ну и что он тебе открыл?

– Я тебе рассказывал об этом много раз.

– Ничего подобного, неправда.

– Правда. Много раз. Но каждый раз ты не обращала на мои слова ровным счетом никакого внимания.

– Ну, расскажи еще раз.

– Что рассказать-то?

– Ну, про эти знания.

Максим смотрел на нее и чувствовал, что эта красивая женщина не понимает его. Да и как можно понять то, чего и понять-то вовсе нельзя. Можно только пережить. И этот разговор ни к чему не приведет, разве что к очередной ссоре. Он ощущал эту глухую стену непонимания, отгораживающую их друг от друга. Так было всегда, стоило ему начать рассказывать хоть что-то о себе, о ней, о многом... Ирония, сарказм, претензии, ссора. Полина предупреждала его, что будет именно так. Но он не поверил, все рассчитывал на свои силы, на свои возможности. Не получилось. Уже тогда, в их первую ночь, когда он незаметно капнул в кофе Карины пару темных капель Корчуна, а она почувствовала это и обвинила Коворова в попытке отравить ее. Пришлось тогда выпить этот кофе самому. Ведь уже тогда все было ясно. Карина отказывалась от него, не поверила ему. Это был не просто досадный эпизод, это был Знак, который предупреждал тайшина: «Осторожно. Принимай решения, тщательно взвесив свои возможности». Максим вспомнил, как сидел тогда на кухне поздно ночью и под испытывающим взглядом Карины мелкими глотками, не торопясь, пил обжигающий черный кофе, одна чашка которого могла тогда изменить навсегда всю их жизнь.

 

«Дай ей Корчун. Совсем немного. Используй экстракт, он более мягко воздействует на тело, нежели дым. Желательно делать это ночью или в сумерках. У твоей девочки сильный потенциал, она должна клюнуть на это. Если она выпьет его, то сразу вспомнит все, что предшествовало вашей встрече. Но будь внимателен, не отходи от нее ни на шаг. Используя свою Силу, ты должен вести ее медленно–медленно от одного воспоминания к другому, пока не уведешь в особую область, где ваши АРС останутся до утра. После пробуждения она будет совсем другим человеком.

– А если она не выпьет его?

– Тогда много раз подумай и взвесь возможность и перспективы ваших дальнейших отношений.

– Полина, но ведь нельзя же так, от одного только отказа делать столь далеко идущие выводы.

– Макс, все в мире построено на резонансе вибраций. Если она выпьет Корчун, предложенный тобой, это значит, что она готова войти в область ИТУ-ТАЙ. Если нет, значит, ей еще нужно время.

– Но ведь это не означает, что мы должны расстаться? Я так долго искал ее.

– Нет, конечно. Войти в область ИТУ-ТАЙ, вовсе не означает стать тайшином. ИТУ-ТАЙ – это «Язык Ощущений», и начать изучать его, значит начать прислушиваться к миру внутри нас и вовне. Другое дело, что приступить к его изучению не так просто, как может это показаться на первый взгляд. Вот здесь и возникает вопрос дисциплины, помогающей сделать первый шаг, создающей условия и стимулы движения. Это и есть Тай-Шин. Ты ведь тоже не сразу стал тайшином. Человека надо завлекать в область ИТУ-ТАЙ, таковы последствия нашего Одержания невидимыми духами. Но мы возились с тобой долгие годы, несмотря на разочарования и неудачи, мы вели тебя и добились успеха – ты стал одним из нас. И если ты вознамеришься взять на себя подобную ответственность и попытаешься завести ее в границы нашего мироощущения, то тебе придется многое пережить. Это очень сложный процесс, напоминающий изгнание дьявола из наших мозгов. Если ты чувствуешь в себе силы и мастерство экзорциста, что ж, тебе решать, но запомни – люди и дуэнерги не могут быть вместе, я имею в виду близкие отношения. Это аксиома. У нас разное миропонимание, разный уровень энергии. И если подобный союз возможен, то только при одном обязательном условии – человек должен стать дуэнергом...».

Корчун холодной волной растекался по телу. Его доза была слишком мала, чтобы воздействовать на АРС тайшина, но определенное влияние он все-таки оказывал: в глазах появились цветные вспышки, на периферии зрения замигал далекий зеленоватый свет – АРС начало медленное движение с привычного месторасположения.

Карина смотрела на него своими потрясающе красивыми глазами, в которых читалось недоумение, подозрение, ожидание. Максим пил и улыбался, но если бы она знала, скольких сил стоила ему эта улыбка.

«После пробуждения, она станет совсем другим человеком».

«У твоей девочки сильный потенциал...».

«...человек должен стать дуэнергом...».

– Ну что, вкусно? – разочарованно спросила Карина, все еще пытаясь определить по возможным последствиям содержание этой злополучной чашки.

– Не то слово! Такого кофе я не пил ни разу, – ровным голосом ответил Максим и, улыбаясь, кивнул на пустую чашечку. – На меня яд не действует.

– Почему так? – Карина смягчилась, но все равно в ней ощущались остатки былого напряжения.

– Я же тебе рассказывал.

Карина нахмурила лоб, словно вспоминая, а затем рассмеялась:

– А да, точно. Ты же этот... как его... «кор... ти... никер»?

– Томминокер.

– Да-да-да. Томминокер, точно.

Существо с другой стороны. Химера. Призрак.

Максим тоже рассмеялся. Это была их очередная шутка.

Инцидент был исчерпан, но не забыт...

 

– Нет, нет. Не надо уходить от разговора. Имей совесть. Не отмалчивайся. Могу я знать, что ты делаешь, вместо того чтобы посвятить это время ребенку, например?

Максим вздохнул, чувствуя какое-то обреченное отчаяние, и попытался в очередной раз что-то изменить... впрочем, без особых надежд на успех.

– Карина, то, что я делаю, это очень важно для меня.

– А для меня?

– И для тебя тоже.

– Не ощущаю этой важности, ни капельки. Пора уже отойти от сказок, пора, наконец, уже взять на себя ответственность за семью, за ребенка, за свою работу. Если бы ты за эту свою писанину деньги получал, я бы еще поняла. Но этот твой «мироформизм», кому он нужен? Кто эти сказки читать будет?

Максим сжал зубы и холодно спросил:

– Ты читала?

Карина нервно дернула плечами:

– Да что ты можешь нового написать? Если то, про что ты мне рассказываешь иногда, то тогда точно твоя аудитория – психбольница. Про то, как ты жил у алтайского шамана и общался с духами? Максим, очнись! Ты же взрослый человек! У тебя ребенок!

«...Она будет совсем другим... другим...».

– Чему ты ее научишь? Этим вот сказкам? Чтобы у нее тоже мозги съехали? Когда ты повзрослеешь, наконец? Какие-то шаманы... ситы... О чем мы с тобой говорим? Ты живешь в собственном выдуманном мире и пытаешься эти свои фантазии навязать мне. А я не хочу. Понимаешь, не хочу! Жизнь проходит, а мы что... вот, пожалуйста – сидим на кухне, пописываем сказки про шаманов и охотников...

«Люди и дуэнерги не могут быть вместе... не могут... вместе...».

– Я хочу, наконец, услышать от тебя.

– Что ты хочешь услышать? – пробормотал Максим и задумчиво посмотрел на снегопад за окном.

– Я хочу услышать твои планы относительно нашей дальнейшей совместной жизни. Если я тебе не важна, то о ребенке ты должен хоть как-то позаботиться?

Максим взял в руки бумаги с набросками «Охотника» и, аккуратно сложив их в стопку, опять положил на стол.

– Я и беспокоюсь.

– И все?

– Все.

Карина вскочила и, еле сдерживая себя, чтобы не швырнуть эти бумаги мужу в лицо, раздраженно бросила:

– Семья для тебя – пустой звук. Ты только о себе думать можешь. И писанина вся эта твоя...

Максим взмахнул рукой и остановил ее в воздухе, сделав странный жест. Карина мгновенно замолчала, раздраженно глядя на него.

– Карина, а тебе не кажется странной такая резкая смена настроения? Минуту назад ты шла ко мне, чтобы поцеловать, а сейчас готова расцарапать мне лицо. Тебя это не удивляет?

– Да потому что надоело все. Надоел ты со своим бредом. Надоела жизнь такая безрадостная. Все надоело!

Максим тихо и твердо произнес, убирая руку в сторону:

– Тут дело в другом, дорогая. Хочешь, я скажу в чем?

Карина вызывающе кивнула головой.

– Сейчас твое внимание переместилось в незнакомую область. Это невидимый паразит из мира духов безумствует, оттого что теряет тебя, потому что ты вторгаешься в запретную область. Мироформизм...

Девушка резким движением схватила стакан с водой, стоявший на столе, и плеснула его содержимое в Коврова. Вода тут же залила страницы рукописного текста, от чего синие чернила расплылись по бумаге бесформенными пятнами.

– Гад ты, – произнесла она и выбежала из кухни, заплакав.

Максим медленно вытер мокрое лицо рукавом халата и, закрыв глаза, откинулся на спинку дивана.

Противоборствующие лагери… Страхи… Разноплановые виды…

 

«Мы ищем гармонию. Мы связываем личное с общественным. В нас нет противоречия, которое разбивает людей изнутри. ИТУ-ТАЙ подразумевает создание действительно трепетных семейных отношений. Это происходит потому, что тайшины ценят свое время, они уважительно относятся к силам, которые ведут их по этой земле. Потому что они не просто смотрят на мир, они ощущают его, и это ощущение не позволяет им скатиться к тем последствиям, которые испытывают люди, объединившиеся в семьи, пусть даже благополучные с виду. Мы не замыкаемся в рамках, которые люди называют «устоями», «семейственностью», «домовитостью». Это категории, навязанные Ситанами. Замкнуться в своем мирке, отгородиться от всех, зациклиться на интересах своей семьи, создавая вокруг себя и своих близких прочную стену отчуждения. Мы же, наоборот, расширяем свои границы, мы раскрепощаем свой разум от шаблонов, навязанных хищниками. В этом залог настоящих чувств. Когда находишься на лезвии меча, нет времени для пустых придирок и претензий, остается место только для самой чистой и преданной Любви. Мы реализуем такую любовь к своей семье, к обществу, к планете, основанную не на «устоях», выдуманных неизвестно кем, а на понимании внутреннего содержания этого чувства. Мы создали систему, предназначенную обеспечить тайшину полнокровную насыщенную жизнь, какую еще только можно прожить в наше время. Здесь и боевое искусство, и тайные знания, и интересная работа, и невероятные возможности, и новые ощущения, и новое отношение к миру, людям, животным... своим детям, наконец. Ведь мы так мало даем им нашей любви. Здесь и магия, которая незримо присутствует вокруг тысячи лет, ожидая, когда же, наконец, люди почувствуют ее и используют для своего развития. Но человечество слишком глубоко увязло в собственном болоте. Мы называем состояние ума, свойственное людям, «бычий ум» и стремимся всячески избавиться от него, поменяв на «открытое сердце». Этот бодливый ум очень похож на хорошо защищаемую крепость. Правда остается непонятным, от кого ее защищают, и самое главное – кто? Ломаешь одну стену, а за ней – другая, высокая, отвесная, обороняемая осажденными, с яростью обреченных...».

 

Максим вошел в темный зал, не включая свет, и сразу увидел ее. Карина стояла у окна, ее изящный силуэт отчетливо выделялся на белом фоне снегопада. Максим подошел к ней и примирительно обнял сзади:

– Карин...

Она уже не плакала. Просто стояла и смотрела на улицу за окном.

– Карин, не сердись, не надо... – Максим поцеловал ее в шею, словно пробуя губами на вкус нежную бархатистую кожу и с удовольствием вдыхая терпкий аромат ее волос. Все-таки она была невероятно красива, даже когда сердилась. Ее невозможно было не желать, не любить, не восхищаться.

Карина отстранилась, выскользнув из его объятий, и со вздохом пошла к выходу из зала. В дверях она обернулась и сказала в пространство сухим казенным тоном:

– Если тебе на меня плевать, подумай о Нике. Пока еще не поздно, – добавила она многозначительно и вышла, оставив в комнате тонкий, еле уловимый аромат французских духов.

«Ее отказ от Корчуна – тревожный признак, но не более. Редко кто из тайшинов так вот легко приходил в Тай-Шин. Наше Учение – это запретная область для людей. Победить «бычий ум» можно только ценой многолетней борьбы. Если ты берешься за это, то иди до конца. Примени свое лучшее искусство, все свое мастерство, создавая ситуацию, благоприятную для того, чтобы предложить человеку Выбор. Если ты помнишь, мы не инициировали тебя силой. Своими манипуляциями мы лишь вывели тебя на уровень, благоприятный для того, чтобы открыть тебе истинное положение дел, а уже затем предложить альтернативу. Хищники – Ситаны, Шииги, Мангысы или еще какие-нибудь более сильные твари – такой альтернативы не предлагают. Они силой, коварством и обманом удерживают человека в рамках той реальности, которую им выгодно проецировать. «Бычий ум», созданный хищниками, изначально запрограммирован на бескомпромиссное суждение о той малой части окружающего нас мира, которая, по мнению человека, и является миром как таковым. Выбор в данном случае невозможен. Для людей иных вариантов просто не существует. Поэтому, если ты хочешь открыть своей избраннице мир ИТУ-ТАЙ, наберись терпения, выбери оптимальную стратегию и действуй безупречно. Она отказалась от самого простого варианта. Значит, нужно подготовить другой, с учетом ошибок первого. Будь рядом с ней, разрушай мир, который ее окружает, медленно и неуклонно. Будь жестким там, где она ожидает мягкости, меняй мнение о себе так часто, сколько необходимо для того, чтобы она перестала, наконец, понимать, где настоящий ты. Человеческий мир и «бычий ум» должны отчасти уступить контроль над ее сознанием. И вот тогда настанет время для решающего удара – для предоставления Выбора...».

Максим скинул махровый халат, повесил его на вешалку в ванной и, вернувшись в зал, открыл шифоньер, достав оттуда джинсы, теплую рубашку и шерстяной исландский свитер. Быстро оделся и, погасив в зале свет, вышел в коридор. Кир, огромная немецкая овчарка, уже сидел перед дверью, рассеянно вращая большой лобастой головой. Этот пес очень напоминал Коврову его Курана, который теперь появлялся только в сновидениях, и то, в последнее время, крайне редко.

– Пойдем, дружище, погуляем.

Пес радостно вильнул хвостом и, взяв с тумбочки брезентовый поводок с массивным карабином на конце, подошел и уткнулся мокрым холодным носом хозяину в руку. Максим намотал поводок на ладонь, но к ошейнику пристегивать не стал. Подумал мгновение и, решив не надевать на собаку намордник, тихо открыл входную дверь. В это время в парке около дома было безлюдно и пустынно, так что они могли совершенно спокойно гулять, не стесненные чужим вниманием. Пес побегает, наслаждаясь свободным движением, никому не доставляя при этом беспокойства.

 

На улице было сказочно красиво. Максим пожалел, что рядом нет Карины и Ники. От окружающего великолепия захватывало дух. На трех сумрачных вязах, окаймляющих выезд на проспект, сверкали разноцветные огни гирлянд, вплетенные в гущу узловатых ветвей. Праздничную иллюминацию еще не демонтировали после Нового года, и теперь она очень красиво смотрелась в буйстве снегопада. Вдалеке бежала неоновыми вспышками мозаика оформленной «дюралайтом» витрины супермаркета. А сверху сплошной стеной сыпал снег, засыпая крупными хлопьями ночной Барнаул.

Гармонию зимней ночи нарушил стремительный Кир – метнувшись сразу через кустарник на площадку паркового газона и, пропахав в сугробе длинную колею, выхватил из-под снега кривую рогатину изломанной ветки. Максим любовался псом, машинально вспоминая черного АРЧИ и их прогулки. Вспоминалось также, как они обычно ездили в ленточный бор кататься с Кариной, Никой и Киром на санках. Карина стояла рядом с автомобилем и, улыбаясь, наблюдала, как Макс бежит, по колено утопая в сугробах, разгоняя санки до предкриковой скорости. Ника хохочет. Она счастлива. Рядом огромными прыжками несется похожий на тигра Кир, оглушительно гавкая и пытаясь перевернуть санки.

Это было видение из другого мира, недоступного уже и безумно счастливого. Тот мир, в котором сейчас жили они, рушился на глазах. Максим зажмурился, чувствуя, как кристаллики снежинок больно режут глаза ледяными микроскопическими гранями.

...Ника хватает пса за широкий ошейник и пытается притянуть к окну автомобиля, чтобы заставить выслеживать белок, снующих иногда в кронах высоченных сосен и елей.

– Кир, если ты найдешь белочку, – Ника кряхтит и, краснея от натуги, тянет упирающуюся собаку к краю сиденья, – я дам тебе конфету.

Пес и сам не прочь поохотиться на этих рыжих прохвосток, но подобная навязчивость его раздражает.

– А если ты поймаешь ее, я дам тебе... – Ника хитро улыбается, делая большие загадочные глаза, – я тебе дам, – она лихорадочно соображает, чем можно соблазнить Кира на подобную авантюру. Пес насторожился, наклонив голову и с нетерпением ожидая продолжения.

«Это у них игра такая, – понял Максим и улыбнулся, – сейчас она предложит бедному Киру овсяное печенье».

– Я тебе да-а-ам... овсяное печенье!!

Пес радостно повизгивает и начинает метаться по заднему сиденью. Он уже готов переловить всех белок в окрестном лесу и сложить их к ногам своей маленькой повелительницы.

Карина поворачивается и грозит им пальцем. Кир затихает, а на лице Ники блуждает довольная улыбка...

Мир мог бы стать таким, если бы...

Басовито гавкнул Кир. Максим вздрогнул и открыл глаза. Пес замер в настороженной позе, широко расставив мощные лапы и выгнув мускулистую грудь. Там, куда он смотрел, кто-то был. В пятидесяти метрах от них, в гуще кустов, гаражей и мусорных баков, на окраине парка. Максим тоже почувствовал чье-то присутствие, осознавая, что ощущение опасности появилось у него уже несколько минут назад, но он, отвлеченный внезапными воспоминаниями, его игнорировал. Расфокусировав глаза и остановив течение мыслей, он принялся неторопливо, метр за метром, сканировать тьму, скрывающую чужака. Мелькание снежинок очень отвлекало внимание, и Максим понял, что уже не сможет обнаружить и идентифицировать опасность. Уже не тот уровень энергии, не та реакция. Последние несколько лет значительно ослабили его, сделали рассеянным и несобранным. Сжав от злости на самого себя зубы, он положил руку на вздыбившуюся спину собаки и успокаивающе погладил ее. Спросил чуть слышно:

– Кто там, Кир?

Пес ответил утробным рычанием. Он чувствовал опасность и теперь лишь ждал команды хозяина, напряженный как стрела, готовый к мгновенной атаке.

Максим распустил брезентовую ленту поводка, одновременно прикидывая расстояние до подъезда и до предполагаемого противника, решая, что же делать дальше – вернуться домой или все-таки броситься вперед, навстречу неизвестности и прояснить для себя источник опасений.

Через минуту все прошло. Что-то неуловимо изменилось, и Кир, облегченно фыркнув, снова закрутил хвостом, цепляя острыми зубами ветку и прыгая вокруг хозяина. Он лишь изредка поглядывал в том направлении, готовый к любым неожиданностям. Максим понял, что тот, кто стоял там, в темноте, разглядывая их, ушел. Оставалось теперь только гадать, кто это мог быть, и что ему было нужно. Человек внутри шептал, что это надуманные атавистические страхи, аберрации нервной системы. Тайшин отложил это происшествие в памяти, чтобы потом вернуться к нему, проанализировать, сделать выводы.

Максим внезапно схватился рукой за корягу и с силой потянул на себя вместе с упирающимся псом. Он принимал игру.

***

  1998 г. Март. Москва, аэровокзал, 20.45.

Жетончик, наконец, щелкнув, исчез в накопителе, и Максим сразу услышал далекий голос Карины.

– Алло, Карин? Ты меня слышишь?

– Максим? Привет. Ты еще в Москве?

– Да, у нас здесь ЧП. Все занесло снегом. Рейсы переносят и переносят. Прилечу в лучшем случае завтра или послезавтра утром. Как у вас дела? Как отец?

Карина вздохнула, и у Максима от нехорошего предчувствия тревожно заныло сердце.

– Максим... ну плохи дела... Умер отец...

Он качнулся и прислонился лбом к холодному пластику телефонной кабинки.

«Вот и все. Отца больше нет. И никогда больше не будет. Никогда».

– Максим, ты в порядке?

– Да, да. Когда похороны?

– Послезавтра утром. Ты успеваешь?

– Я не знаю. Я постараюсь, прилечу. Карин... ты помоги там...

– Ну конечно, о чем ты говоришь.

– Как мама? Бабушка?

– Держатся. Тим помогает, молодец, все организовал...

– Молодец, да... Ну ладно, пока.

– Пока.

Трубка легла на хромированный рычаг, а рука все еще сжимала ее, словно удерживая последний, зыбкий контакт с тем миром, где все было как прежде, но уже без отца.

«Значит, все-таки умер».

Максим был готов к этому, отец лежал уже неделю в бессознательном состоянии, и даже мама, перед тем как Максим улетал, сказала: «Он продержится еще день или два».

Он зашел тогда к нему в комнату и замер у входа, наблюдая, как бледный отец лежит в забытье под капельницей и тихо постанывает от болей, которые терзают его слабое иссушенное тело. Максим тогда прикоснулся к нему своей аурой, и отец почувствовал это, открыл один глаз, мутный, исполненный страданием и тоской. Затем он кивнул чуть заметно, будто прощаясь...

– Молодой человек, вам нехорошо? – молоденькая симпатичная девушка-диспетчер междугородней связи взволнованно смотрит на него из своей будки.

– Все нормально, спасибо, – пробормотал Максим и медленно пошел прочь от страшной кабинки, принесшей ему эту жуткую весть. Он спустился вниз, на первый этаж аэровокзала, где уже располагались на ночлег в неудобных креслах пассажиры с несостоявшихся рейсов. Прошел мимо коммерческих ларьков, витрин мини-баров, остановился, раздумывая: напиться или не стоит... Затем, шатаясь, добрел до первого свободного кресла и рухнул в него, закрывая глаза.

«Прав Айрук, тысячу раз прав, говоря, что я гасну. День за днем становлюсь все слабее. Что со мной? Что мне сделать, чтобы вырваться из этой пресловутой раздвоенности? Три-четыре года назад я бы обязательно вылечил отца, пусть даже напрасно, он, как утверждает тот же Айрук, просто устал жить, а от этого лекарств не существует. Все равно! Раньше я бы смог, смог! Во что превратился я сейчас? Даже не почувствовал его смерти, а ведь должен был. Отец ведь все-таки, родной человек. А я ничего не почувствовал, ничего. Ничтожество. Айрук смотрит на меня чуть ли не с презрением. Полина – с жалостью. Араскан – с досадой. Кадамай вообще стал меня избегать. Они действительно скоро станут для меня слишком опасными попутчиками, а я для них – обременительной ношей, балластом, который они вынуждены терпеть. Их уровень энергии я уже выдерживаю с трудом. После общения с Айруком у меня идет носом кровь. После общения с Полиной поднимается температура и падает зрение. Я чувствую, что сейчас еще можно все вернуть, бросить Карину, Нику, вернуться в Усадьбу... Еще не все потеряно. Но вот только бросить их я не могу! Это моя вина, что я не смог сдвинуть с мертвой точки ее рефлексию. А дочка, она-то в чем виновата? Я ведь ее отец. Отец!! Такой же, каким был для меня, мой. И вот теперь он умер, и я никогда больше уже никого не назову так – отец. Но я-то еще жив, я не могу бросить их в этом жутком мире, кишащем хищниками. Я отец! Отец!!».

Через несколько минут пришел сон. Накатила усталая дрема и тело, издерганное нервными потрясениями последних дней, охотно отдалось ей, погружаясь в приятную мерцающую глубину.

Пробуждение было подобно сильному толчку. Максим вздрогнул и открыл глаза. Все тот же аэровокзал, толчея вокруг. Но что-то было не так. Какое-то смутное ощущение опасности, которое он словно вынес из своего беспокойного сна. Максим осмотрелся по сторонам и поймал на себе внимательный взгляд, принадлежащий какому-то мрачному хмырю, сидевшему в нескольких метрах от Коврова. Этот взгляд был направлен на дорожную сумку, стоящую рядом, и Максим вдруг почувствовал вспышку ярости внутри. Он понимал, что потеря личных вещей может служить символом уходящего старого мира, с которым ему все равно нужно будет проститься. Причем, это мир упорно не хотел отпускать метущегося человека, цепляясь за него всеми своими руками, тем не менее, постепенно все равно тая, исчезая, растворяясь во тьме прошлого неведения. Но осознание этого грядущего расставания по-прежнему тянуло Максима к старым, привычным реакциям, накрывая раздраженными цунами ярости, порожденными несоответствием прежним ожиданиям.

«Вот встать сейчас и подсесть к этому ублюдку. Придушить его, а затем, дергая его за нервы на локтевом сгибе, заставить орать от жуткой боли». Это был вор, у Коврова не оставалось в этом ни тени сомнения, обыкновенный вокзальный вор, который перехватил полный ненависти взгляд своей потенциальной жертвы и стремительно отвел глаза. Теперь он рассматривал рекламную афишу аэрофлота.

«Глаза и уши легко ввести в заблуждение. Доверься Силе, которая ведет тебя. Она будет постоянно раскрывать тебе суть вещей, даже если твои глаза будут закрыты...».

Максим до боли сжал пальцы на ладонях.

«Тайшины используют боевое искусство только для защиты. Для защиты! Для нападения – никогда. В этом заключается фундаментальная стратегия всей концепции в целом. Пренебречь этим знанием – значит нарушить отлаженную веками систему, целостность, оторваться от корней Учения, лишить себя Силы».

– Эй ты, ушлый.

Вор сделал вид, что ничего не услышал.

– Эй ты, мужик, да-да, ты...

Ковров показал на него пальцем и кивнул, подзывая к себе. Вор удивленно округлил глаза, изображая недоумение.

– Сюда иди скорее, а то я сам подойду.

Мужчина встал и медленно подошел:

– Вы мне?

– Тебе, тебе. – Ковров смотрел на него, стараясь выглядеть спокойным, хотя злоба клокотала в нем и искала выход. – Исчезни, и никогда, слышишь, никогда больше не показывайся мне на глаза, если, конечно, жить хочешь.

Мужчина от изумления вытянул лицо и возмущенно задышал:

– Я не понял...

– Не понял? Говорю – пошел быстро отсюда, мудак, если хочешь жить. Доступно? – проникновенно произнес Максим, еле сдерживаясь, глядя в эти бегающие бледные глазки.

«Мир вокруг нас – Зеркало. Не позволяй своей ярости завладеть тобой, иначе она приведет к тебе орду воинственных отражений».

– Зачем же наезжать так, без причины?

– Я на тебя еще не наехал, когда наеду, поздно будет. Я тебя перееду просто, и все.

«Перед тем как мир окончательно отпустит тебя, он исторгнет из себя отражение твоих самых сокровенных страхов и самой черной злобы. Он зафонтанирует, подобно подземному грязевому озеру, и от тебя потребуется все твое мужество и воля, чтобы не поддаться провокационным гримасам уродливых призраков и не ввязаться в бесполезный и опасный бой. Бой против самого себя».

– Давай, еще милицией меня напугай.

– Милицией? Да нет, что ты. Я тебя заведу сейчас за угол и вломлю так, что башка в сторону отлетит, и все разборки. Понял?

Мужчина, очевидно, что-то почувствовал. Покрывшись красными пятнами, он еще раз покачал головой в притворном возмущении и, повернувшись, быстро пошел в другой зал. Связываться с этим парнем мелкому вокзальному вору по кличке Нос почему-то просто не захотелось. Возможно, это спасло ему жизнь.

 

Максим спустился по длинной лестнице в полуподвальное помещение туалета и, заплатив два рубля строгой пожилой женщине, дежурившей на пропускной «вертушке», направился к свободной кабинке. Людей в туалете не было. Когда Ковров покидал кабинку, знакомое уже ощущение опасности вновь пробежало холодком по спине и рукам. Будто и вправду зафонтанировал внутри холодной грязью вулкан-колодец потаенных страхов. Максим осмотрелся и, растерянно хмыкнув, подумал, что за ним спустился тот самый вор, который наверняка посчитал себя оскорбленным. Но в зал никто не вошел, и это было странно. Кто-то здесь определенно был, и этот кто-то представлял для Коврова потенциальную угрозу. Он еще раз внимательно осмотрел ряды кабинок и вздрогнул от неожиданности. Из одной кабинки на него смотрели глаза. «Вот он где». Человек понял, что его обнаружили, и распахнул двери кабинки. Максим опешил, у незнакомца были расстегнуты брюки, и из ширинки торчал неестественно белый возбужденный член. Извращенец. Ковров презрительно сплюнул и, повернувшись, пошел на выход. Где-то он уже видел этого человека, вернее, не человека, нет, этого придурка он видел первый раз. Его глаза! Блеклые неподвижные глаза, вот их уже где-то он встречал, определенно. Но где? В них нет жизни, сплошное безумие. А какие глаза еще могут быть у психа, который занимается онанизмом в общественном туалете? Максим брезгливо поморщился и вдруг, услышав смех, обернулся. Извращенец стоял по-прежнему внутри кабинки и скалил зубы, показывая на Коврова пальцем. Самое нелепое в этой ситуации было то, что этот онанист был среднего возраста мужчиной, причем очень прилично одетым. В его кривой усмешке не было безумия, в ней крылись издевательство и насмешка, будто он успел осквернить Коврова уже только тем, что показал ему свою истинную сущность.

– Ты что скалишься, выродок? Подрочил? – Максим, скривившись, смотрел, как этот странный мужчина, не переставая глумливо хихикать, прячет свой член в брюки. Затем он застегнул ширинку и сразу превратился в благообразного солидного дядюшку, который подошел к умывальнику и стал мыть руки, нагло улыбаясь Максиму в отражение зеркала. Ковров сжал кулаки, не двигаясь с места. Ярость искала выход, и эти глаза...

Извращенец почти уже прошел мимо с нейтральным выражением лица, будто ничего и не произошло, когда, поравнявшись с Ковровым, вдруг выбросил вперед руку с растопыренными пальцами и шутливо крикнул: «У-у!». Это была роковая ошибка. Максим уже решил не связываться с ним, но этот последний жест прорвал все плотины благоразумия. Молниеносный удар в солнечное сплетение вышиб дух у незадачливого шутника, и он, судорожно выдохнув, упал на колени. Максим еще раз сплюнул, но на этот раз прямо ему в лицо.

– Ах ты, гнида, ты свои шуточки фривольные оставь для медсестер, понял? Трясун долбанный. Падла. Мразь.

Мужчина был определенно психически нездоров. Он вдруг вскочил и, не проронив ни слова, лишь оскалив зубы, с хриплым стоном кинулся на Коврова, пытаясь свалить его и поцарапать лицо, а, скорее всего, повредить глаза...

Максим от неожиданности потерял инициативу, и психопат навалился на него своим, на удивление сильным телом, почти повалив на кафельный пол туалета. Это была дикая ярость шизоида. Максим извернулся и, применив прием джиу-джитсу, освободился от захвата, но этого оказалось мало. Психопат был словно заведенная кукла, он с безумной скоростью завертел руками, хватая ускользающего обидчика. Максим сделал обманное движение и вновь, воспользовавшись инерцией противника, ушел с линии атаки. Что-то странное было в этой схватке, что-то нелепое и смутно знакомое. Псих развернулся и с всхлипом бросился вперед, выставив перед собой длинные руки. Максим отбил их и нанес противнику в корпус два коротких останавливающих удара ладонями, затем, добавив пробивающий удар ногой в грудь, он замер, наблюдая, как мужик хрипит, отлипая от стенки, и с неукротимой яростью снова кидается на него. Удар. Еще удар. Максим блокирует руки с растопыренными, словно у мертвеца, пальцами и наносит жесткий удар локтем в лицо противнику. Все. Нужно заканчивать этот балаган. В любой момент сюда могут зайти люди, поднимется шум, милиция, а ему так нужно улететь домой сегодня. Сегодня!

От удара локтем голова извращенца откинулась назад, глаза запали на мгновение, и Максим нанес ему еще три добивающих удара – в лицо, в шею, в солнечное сплетение. Мужик захрипел и откинулся на раковину, медленно сползая на пол. Максим повернулся и быстро пошел к выходу.

«Нужно скорее мотать отсюда. Ехать сразу в аэропорт. Там будет безопасней... теперь, да и вероятность улететь поскорее там более высока. Нужно срочно улетать отсюда, из этой сумасшедшей Москвы. Домой. Домой...».

Он уже почти выбежал из зала, когда опять услышал этот противный хриплый смех за спиной. Обернулся и обмер. Псих уже опять стоял, хотя и шатаясь, и, сглатывая собственную кровь, хохотал, показывая окровавленной рукой на Коврова. И тут Максим вспомнил, где он видел эти проклятые глаза. Несколько лет назад, в подъезде его дома, такие же глаза были у человека, который хотел его убить, – у «злобного». Теперь эти глаза были у извращенца. Водянисто-серые, безликие, равнодушные, словно нарисованные на натянутой поверх черепа маске. Максим сдержал крик ужаса и тоже протянул вперед руку, складывая пальцы в мистический знак отражения.

– Ты... Зурда... ты… – прорычал он, словно загнанный в ловушку взъяренный тигр, окончательно теряя все границы осторожности и благоразумия. Психопат, казалось, уже слабо воспринимал происходящее. Его лицо со сломанным носом действительно напоминало маску жуткого демона. Он сделал шаг, еще один, припадая на отбитую ногу.

– Я тебя-а-а... на-а-а… – булькающий голос с трудом вырывался из окровавленного рта. Максим стремительно кинулся к противнику и, мысленно разбив его тело на секторы, разразился целой серией ударов, каждый из которых был направлен в определенный нервный узел, отвечающий за ту или иную моторную функцию организма. Это было уже не карате и не джиу-джитсу. Это были разрушительные приемы Тай-Шин, нахлынувшие из темноты подсознания, подобно сверкающим молниям, пронизывающим темные грозовые облака.

 

Изломанное тело Максим затащил в ту же кабинку, где оно и занималось своим непотребством. Сложив его в угол и проверив пульс, Ковров убедился, что псих жив, но находится в глубоком обмороке. Этого было достаточно, чтобы успет