Шаман (Главы-ретроспекции, 1992 г., Барнаул)

 

Меня зовут Максим Ковров. Я – тайшин. Что это значит? Я не знаю точно. Но я попробую рассказать об этом тому, кто сейчас читает мой дневник. Но писал я его не для этого. Более того, скорее всего, читатель моих сумбурных записей сочтет это все полным бредом или вымыслом. Мне нет до этого никакого дела. Возможно, эти записи вообще никогда не станут достоянием постороннего человека. Я писал их для себя. Для того чтобы не свихнуться. Но, обо всем по порядку. Итак – я тайшин! Хотя говорить так я могу только сейчас. Тогда, в 92-м, я и думать не смел о тех событиях, в которые был впоследствии вовлечен. Можно бесконечно долго вспоминать о том периоде, когда я еще пребывал в «счастливом» неведении относительно моей будущей судьбы, но в данный момент у меня нет ни времени, ни желания касаться этой полузабытой и наполненной слишком драматическими переживаниями области воспоминаний. Это было воистину жуткое время для меня. Я совершенно не понимал, что со мной происходит, мрачный и таинственный мир неведомого постепенно овладевал моим рассудком, моим телом и моей душой. И в то же время привычный для меня мир вдруг в один прекрасный момент предал меня, превратившись в хитрого и коварного преследователя. Я оказался между двух огней, каждый из которых хотел меня испепелить и в одинаковой степени угрожал моему разуму. Это были самые страшные дни, когда непонимание родных и предательство многих людей, которые раньше считались моими друзьями, граничило с темными аспектами иного мира, который вдруг заявил на меня свои права. Я назвал тот период Безысходностью. Это название как нельзя лучше отображает то состояние, которое я переживал в своей мятущейся душе. Эта рукопись, составленная из моих черновиков, позволила мне не сойти с ума, снять колоссальное напряжение, которое царило у меня внутри. Здесь я приведу лишь основные моменты того периода, которые являются наиболее фундаментальными и наиболее значительными для меня. И хотя мое Посвящение началось намного раньше, первый осмысленный шаг к его осознанию и практическому постижению приходится на 92-й год – время беспокойных снов и загадочных знаков, Время Наваждений...

 

ЗАПИСИ В ДНЕВНИКЕ

(Максим Ковров – 21 год).

«20.06.92 г., время – 02.36 (ночь)

Проснулся в холодном поту – опять все тот же сон! Оба демона – ЙОРМ и Зеркальщик снова охотились за мной. Я больше не могу это терпеть! Жуткая боль во всем теле. Я опять выбрался из своего сна, приложив поистине нечеловеческие усилия, извиваясь на кровати от этой адской боли. Хорошо хоть сегодня не кричал. Все спят, значит, на этот раз обошлось.

Как обычно, проснулся только АРЧИ, тревожно меня разглядывая. Боже, как мне плохо! Тряхнуло так, словно прижался к оголенному высоковольтному проводу. Лежу, прихожу в себя, пытаюсь расслабиться. Что же это делается, а?

Сильно помогают записи – я отвлекаюсь. Вот и сейчас, накрылся одеялом и пишу при свете фонарика. Рука дрожит, как у алкаша. Может, это от боли, а может, от страха. За окном – ночь. В квартире, соответственно, тоже. Жутко! Боюсь увидеть бликующий силуэт Зеркальщика в темноте зала. Тогда точно сойду с ума. А ЙОРМА вообще нельзя увидеть во тьме. Он сам – тьма. Может, он и сейчас там, в зале, висит под потолком и смотрит на меня. Хотя его наверняка учуял бы АРЧИ и поднял лай, прогоняя прочь. Говорят, собаки очень чувствительны к призракам. А АРЧИ всегда настороже. Мой верный Пес. Дремлет, но я знаю, он все слышит, малейший звук. Дружище АРЧИ. Его присутствие внушает какой-то необъяснимый покой. Он, словно телохранитель, бодрствует со мной ночами, а затем отсыпается днем, бедняга. Мне же сегодня днем придется туго. На этот раз «выворот» был что надо! Наверняка температура подскочит под сорок, нахлынет эта одуряющая слабость и буду несколько дней валяться в кровати. Черт подери! Тьфу-тьфу... Упоминание чертей сейчас неуместно. Ничего. Отлежусь. Во всяком случае, после «выворотов» эти твари дают мне передохнуть. Откуда они взялись? Что это – шизофрения? Еще немного, и я точно сойду с ума. Рассказать обо всем родителям? Поймут ли? Пока у меня только один Друг – АРЧИ, которому я могу доверить свои секреты. Нужно, кстати, пойти погулять с ним, пока совсем не скрутило. Нам обоим безумно нравятся эти прогулки по ночному городу. Я постепенно прихожу в себя, а АРЧИ бесится, как щенок, без поводка и намордника. Он у меня совсем стал ночной собакой. Сам черный как смоль, словно и правда, кусочек ночи. Я и его втянул вслед за собой в этот кошмар, сбил псу все биоритмы. Вон, поднял свою остроухую голову и смотрит на меня. Уловил мое настроение? Как он почувствовал? Может, он телепат? Я не удивлюсь. С такими ушами можно услышать все, даже мысли. Редкий красавец! И к тому же на самом деле – мой единственный Друг. Он один знает о моих проблемах. И он, только он защищает меня от них.

Все, заканчиваю писать. Никогда еще не писал так много, даже палец заболел. Но, тем не менее, полегчало. Кроме того, мне важно максимально зафиксировать первые впечатления от «выворотов», пока они свежи в памяти. Днем все воспоминания об этих диких сновидениях стремительно тускнеют и забываются. Уже к вечеру я ничего не помню. Остается только боль, температура, мои записи и безликий, тягучий страх. Безысходность. Ладно, все. Пора освежить мозги...».

«20.06.92 г., время – 11.30 (день)

Так я и думал. Полный отруб. Лежу, словно игрушка без батареек. Абсолютная обесточенность, слабость и тошнота. В глазах – черно-красная пелена. Дальше будет еще хуже, я знаю...».

«21.06.92 г., время – 9.17 (утро)

Температура – 39,7. Самочувствие на нуле. Пошел в туалет и упал в обморок. Рухнул в угол и очухался только через пару минут. В глазах – тьма и мерцающая зелень. Еле дополз до кровати. Всего трясет, уши заложило, в животе спазмы и пульсирующая боль. Да-а, так меня еще никогда не прихватывало...».

«... время – 15.43 (день)

Вроде отпустило немного. Приходил врач, растерянно осмотрел, с диагнозом – заминка. Назначил какие-то таблетки, я их выбросил в форточку (от демонов таблетки вряд ли помогут). Вообще, мерзкий тип. АРЧИ хотел его укусить. Чувствительный пес! После панического бегства врача-очкарика подошел и положил голову мне на грудь. Сразу стало легче. Собаки – потенциальные экстрасенсы. АРЧИ – точно!».

 

***

– Первая пара: Пешков – Кутасов, вторая: Ковров – Медянник...

Максим кивнул и сел вместе с остальными учениками на пол, наблюдая за джиу-кумите, поединком первой двойки. Все началось как обычно: поклон сэнсэю, поклон залу, поклон сопернику и... Хаджиме! Бой начался. Бойцы замерли на мгновение, оценивая потенциал противника, а затем медленно пошли на сближение. Додзе – школьный спортзал, замер. Слышны были только шлепанье босых ног спаррингующихся по деревянному полу и их громкие крики, вырывающиеся из груди во время нанесения очередного удара.

– Не танцуем, жестче работаем. Это вам не балет... – сэнсэй, молодой парень по имени Володя, кружил вокруг соперников, словно тигр, отмечая каждое их движение. Он сам был очень жестким бойцом и старался передать этот стиль ведения боя своим ученикам. Карате он начал заниматься лет семь назад, во Владивостоке, у настоящего японского мастера. Но, помимо восточных единоборств, в арсенале Володи была многолетняя практика уличного боя, которая и наложила основной отпечаток на методику его преподавания.

– Яме! Закончили. Следующие.

Максим поднялся на ноги и, разминая мышцы, вышел на освободившееся пространство импровизированного татами – участка пола, огороженного со всех сторон сидящими на полу учениками.

– Повторяю, основная цель воина – вывести противника из строя наиболее эффективным методом и с наименьшей затратой сил, – сэнсэй объяснял эту аксиому присутствующим каждые пятнадцать минут тренировки. – Запомните, мы не на спортивной арене и не перед девочками во дворе. Карате – это искусство, созданное, в первую очередь, для выживания. Танцы и красование здесь неуместны. Приготовились...

Это относилось уже исключительно к новой паре, вышедшей на татами. Максим почувствовал возбуждение, разрастающееся внутри упругой волной. Хаджиме! Бой начался...

 

Волны с тихим шелестом мягко ударялись в ржавый борт дебаркадера, плавно покачивая тяжелое сооружение. С реки дул нежный прохладный ветер, приятно обдувающий тело. Жара стояла просто нереальная. Воздух, казалось, загустел от обжигающих солнечных лучей, пронизывающих все вокруг. И если бы не этот спасительный бриз, Максим не смог бы вынести и десяти минут на этом старом, раскалившемся до невероятной температуры, железном монстре. Близость реки оказывала благотворный эффект: дисперсия воздушных потоков вызывала странное ощущение – медленное сгорание в раздражающей духоте и последующее наслаждение от прикосновения прохладного ветра.

Максим поправил солнцезащитные очки, съехавшие на нос, и перевел взгляд с бликующих волн на бегающего у самой кромки воды АРЧИ, мускулистого, черного, как ворон, пса, невероятно сильного и поразительного ловкого даже для представителя породы восточно-европейских овчарок.

АРЧИ ловил зубами гребешки волн, накатывающихся на берег. Он погружал свои огромные мощные лапы в песок, замирая перед стремительным прыжком и, дожидаясь очередного наплыва воды, яростно бросался вперед, хватая зубами водяной холмик, исчезающий в то же мгновение. Текучая субстанция не замечала тщетных атак собаки и ее жутких укусов, что в свою очередь приводило черного охотника в еще более яростное возбуждение. Клацанье зубов и звонкий лай заполнили собой весь берег. Максим улыбнулся: «Ничего, здесь это можно себе позволить». Берег представлял собой старый заброшенный пляж, соседствующий с причалом, тоже старым и уже давно не функционирующим. Людей здесь не было уже, наверное, несколько лет. Все побережье заросло высоченной густой травой. И только один человек приходил сюда снова и снова, каждое лето, каждый дачный сезон, сопровождаемый угрожающе мощной овчаркой, окрашенной в цвета безлунной ночи.

Высоко в небе пронзительно закричала чайка. Максим посмотрел вверх, щурясь от яркого света солнца, ловя взглядом одинокий белый силуэт, зависший в безоблачном бирюзовом небе. Печальные звуки разносились на многие метры вокруг, усиливались речной поверхностью и угасали, не найдя понимания, в шуме ветерка, шелесте трав, гудке далекого пароходика и гавканье молодого зверя.

– Арчи, дружище, иди-ка сюда. У меня для тебя есть сюрприз.

Овчарка несется к переходному мостику, зачем-то зайдя в зеленоватую воду и теперь, словно крейсер, разгребая ее широкой грудью и оставляя за собой шлейф брызг.

Пес наверняка уже давно учуял своим невероятным обонянием запах любимого печенья, но терпеливо ждал приглашения, зная, что лакомство приготовлено специально для него.

– Арчи, сладкоежка...

Хозяин запустил руки в густую шерсть собаки, чувствуя, как играют под кожей упругие канаты мускулов.

В небе опять заплакала чайка. В этом крике было столько тоски и одиночества, что даже пес, склонив голову набок, растерянно посмотрел вверх.

– Она плачет, Арчи. Плачет. Ей грустно одной там, в безграничном небе. Позови ее к нам, пусть прилетает. Ты угостишь ее своим печеньем.

«Гав. Гав». Пес старательно лает, то ли действительно приглашая птицу к угощению, то ли, наоборот, пытаясь отпугнуть ее от последней печенюшки, задержавшейся в руке хозяина.

– Ну, ты, толстый, и жадина. Пожалел для бедной несчастной птицы крошку печенья. Ей надо-то – клювом щипнуть. Это ты их глотаешь, не замечая. Стыдно, дружище, стыдно...

Пес торопливо жует последний сухой кружочек, растерянно поглядывая на хозяина виноватыми карими глазами.

– Эге-гей...

Большеухая голова собаки резко дернулась в сторону, поворачиваясь на крик. Максим, прищурившись, посмотрел на заросшую метровой травой лестницу, ведущую к вершине берега. Там, наверху, в сплетении кустов и трав стояла девушка в белом сарафане и махала им рукой.

«Ольга». Максим улыбнулся и, хлопнув Арчи по загривку, прошептал в остроконечное ухо:

– Кто к нам пришел... Ну-ка, беги, встречай!

Пес, радостно повизгивая, метнулся к лестнице. А Ольга уже спускалась вниз по решетчатым ступеням, заросшим мохнатыми ветками репейника.

 

Они лежали в темноте на старом скрипучем диване, разморенные ночной духотой и страстью. Сквозь неплотно задернутые занавески светила ярким холодным светом круглая Луна, улыбаясь с высоты двум молодым людям, разглядывающим ее. Окно было приоткрыто, и снаружи, из сада, тонкой струйкой просачивался в комнату свежий ветерок, словно случайно заблудившийся душной ночью в призрачно белеющих стволах высоких берез, растущих вокруг дачного домика. Пахло травой и жасмином. Максим не видел глаз Ольги, но чувствовал, что она смотрит на него:

– О чем ты думаешь?

Она запустила длинные тонкие пальцы ему в волосы и тихо прошептала:

– Странно все...

– Что?

– Ну, все. Наша встреча, например. Не виделись десять лет – и вот, случайно встретились на пляже.

Максим качнул головой:

– Ты думаешь, такие встречи бывают случайными?

– Ты... ждал?

Максим замялся на мгновение, вдруг вспомнив, что с Ольгой нужно быть обязательно искренним, даже через десять лет. Через десять лет – особенно!

– Если честно, нет. Думал о тебе часто, а на встречу даже не надеялся. Первые несколько месяцев после пионерлагеря даже искал тебя.

– Отец отправил меня в Москву.

– Я так и понял. Потом... старался забыть о тебе. Вернее, нет, не забыть, а спрятать нашу встречу в укромных тайниках памяти. Там, где она всегда будет яркой и нетронутой. Все-таки первое серьезное чувство...

– Да-а?

– Угу. Но ты знаешь, я даже чуточку рад, что все так сложилось. Развитие сюжета вполне могло все испортить... кто знает? Не зря же говорят, что первая любовь очень романтична, но почти всегда безответна и несчастна.

Ольга фыркнула, уткнувшись лицом в подушку.

– Ты что?

Она просмеялась, а затем тихо прошептала:

– Извини. Я вдруг вспомнила... Костер. Помнишь? Как ты сбежал ночью в лес искать цветок папоротника?

Максим улыбнулся:

– Конечно, помню. Меня тогда чуть из школы не исключили. А, между прочим, я ведь его для тебя искать пошел.

Ольга опять засмеялась:

– А помнишь, как вожатые с физруками пошли тебя искать и взяли с собой Джека? Он тебя по запаху и нашел. А ты лежал в траве и не двигался. Вот все перепугались! Это что-то. А оказалось, ты по инструкции действовал: от Коня Огненного прятался. Ты Джека за Коня принял и упал, дожидаясь, пока он «огнем пофыркает, устанет и уйдет».

Они захохотали оба, вспоминая эту историю, утыкаясь лицами в подушки и судорожно вздрагивая. На кухне спал Арчи, и Максим с Ольгой не хотели тревожить понапрасну его чуткий сон.

– А... а потом ко мне физруки подбежали. Я уже думал, все! Черти приперлись. Виталий Борисович меня как схватит своими ручищами, я ка-ак заору на весь лес...

Воспоминаний было много. Хороших. Добрых. Снова ожили события десятилетней давности. Лесной Город, Топь, Мост и, конечно, дружная Семерка.

Чуть погодя, после долгой череды памятных эпизодов, Ольга наклонилась вдруг к Максиму и, поцеловав его, спросила:

– Ну, ведь не испортило же?

– Что не испортило?

– Ну... развитие сюжета.

Максим притянул ее к себе и, нежно поцеловав в губы, погладил рукой по красивой шее:

– Потому и не испортило, что развитие сюжета возникло сейчас, спустя долгие десять лет. За это время мы выросли, изменили взгляды на многие вещи, стали по-другому оценивать происходящее. Эти десять лет оказались чем-то вроде подготовительной школы, испытательного срока, временем подумать и многому научиться.

Ольга повернулась к нему всем телом и крепко прижалась, снова медленно целуя его в губы. Максим почувствовал, как дрожит ее тело, с наслаждением вдыхая волнующий запах, исходящий от ее волос и кожи, – приятная смесь духов и еще какого-то аромата, неповторимого и невероятно возбуждающего.

– Макс...

Он вопросительно кивнул, поглаживая пальцами ее хрупкую изящную спину.

– Макс, ты хочешь, чтобы мы были вместе?

– Мы вместе.

– Нет, не сейчас. Вообще. Хочешь?

Максим с удивлением посмотрел в ее широко раскрытые глаза, в которых мерцал, отражаясь, рассеянный свет луны.

– Ты же... замуж выходишь.

– Это не важно сейчас. Понимаешь? Я хочу услышать твое мнение, твое желание. Ты хотел бы?

Максим промолчал, погладив ее по спутанным волосам, и, вздохнув, посмотрел в окно на яркий желтый диск, зависший в небе.

– Ты не хочешь? – Ольга села, обхватив руками колени, и смотрела теперь на него сверху вниз.

– Все не так просто, Оля. Дело не в тебе или во мне. Вернее, и в тебе, и во мне. Ты стала потрясающе красивой, стильной и элегантной девушкой. У тебя свои, уже сложившиеся взгляды на жизнь, у тебя есть парень, в конце концов, перед которым у тебя наверняка есть определенные моральные обязательства. Подожди, не перебивай. Я не хочу вот так резко вносить какие-то перемены в твою и, признаться, свою жизнь. Женитьба или длительные отношения с девушками внушают мне какой-то необъяснимый, мистический ужас. Поэтому мои отношения с ними практически всегда чрезвычайно кратковременны. Я еще, наверное, просто не готов к чему-то большему, уж ты не обижайся на меня, Оля. Я ни за что не хотел тебя обидеть. Наоборот, пойми, я считаю, что ты слишком... хороша для меня. Я боюсь разочарования, твоего и моего. Я боюсь за тебя, ведь ты практически ничего не знаешь обо мне. Я тоже сильно изменился. И поэтому будет лучше, если мы пока не будем форсировать события. Мне кажется, ты меня поняла. И я не хотел бы, чтобы ты обиделась.

Ольга снова легла и прижалась к его груди щекой. Максиму показалось, что она была влажной.

– Нет, Макс, я не обиделась. Все действительно сложнее на самом деле. Я рада, что ты тоже это понимаешь...

Они долго лежали молча, пока Ольга не заснула. Максим понял это, уловив ее дыхание, оно стало ровнее и глубже. На кухне заворочался Арчи, переваливаясь на другой бок.

Максим снова посмотрел на Луну за окном, уже успевшую немного сместиться на ночном небосводе, и тревожно подумал:

«Полная Луна – жди Наваждений. Только Зеркальщика с Йормом мне сейчас не хватало. А может, это было бы к лучшему. Наглядная демонстрация своей неадекватности, так сказать. Нет уж! Не хочется пугать эту дивную девушку. Это Арчи привык к моим ночным кошмарам, крикам и прыжкам. Но сегодня их не будет. Сон решительно отменяется! Завтра днем посплю, на озере».

Он еще долго лежал так, с открытыми глазами, вспоминая пионерский лагерь, висячий мост через речку и гигантский ярко-алый, брызжущий искрами, костер... Все это было, будто во сне, далеко и давно, за пеленой тумана, господствующего в памяти. Приходилось мучительно напрягаться, чтобы вспомнить отдельные эпизоды, лица, имена. Словно картинки из чужой жизни. Но ведь это было. Было! И Максим с упорством продолжал оживлять то, что было десять лет назад, в безумно счастливой стране его детства. Заснул он уже под утро, прижимая к себе одну из участниц этих чудесных воспоминаний – десятилетнюю девочку, шагнувшую из счастливой сказки, сквозь туманную завесу в безрадостное настоящее, в облике дивной красавицы...

За окном было уже почти светло.

 

«29.06.92 г., время – 19.22 (вечер)

Бредятина продолжается! Сегодня беседовал с отцом Ольги – А. Е. Комовым. Как он меня нашел – непонятно. Вероятно, следил за своей дочкой. Разговор состоялся неприятнейший. Я узнал много нового про Олю. Папа не стеснялся на подробности. Оказывается, он вытащил ее из Москвы, потому что она там чуть не «села на иглу», повышая планку удовольствий, получаемых от травы и кислоты. Оля!!! Может он гонит, но, скорее всего – правда. Во всяком случае, я поверил. Ну что же, у меня свои вывороты, у нее – свои. А. Е. полагает, что у наших отношений нет будущего, я не стал его разубеждать в этом. Он считает, что сможет контролировать Олю только в том случае, если она выйдет замуж за какого-то Вадика, который является, по совместительству, партнером А. Е. Выразил надежду на мое благоразумие. В качестве компенсации за несостоявшиеся отношения предложил мне новую «девятку». (Неужели все действительно так серьезно?) Дерьмо. Везде полное дерьмо! Даже не могу думать обо всем этом – сегодня опять был «выворот». Мне плохо...».

 

«30.06.92 г., время – 8.05 (утро)

Второй «выворот» подряд! Сегодня мне приснилась Ольга. Мы стояли с ней перед костром, а вокруг был темный лес. Она кивала на огонь, и все что-то говорила, а я никак не мог разобрать ее слов. Мне все казалось, что вокруг много людей, но их не было видно. Они стояли кругом, спрятавшись в темноте, и смотрели на нас оттуда. А Ольга все говорила и говорила. Это было похоже на продолжение той сказки, которой она так увлекла нас десять лет назад, в пионерском лагере. Но, прислушавшись, я понял, что она говорит на незнакомом языке. И когда я это осознал, она вскрикнула и показала на костер рукой. Пламя тут же превратилось в человеческую фигуру, которая прыгнула на нас и накрыла огненным пологом. Зеркальщик… Я проснулся от жара. Но больно не было! Странно, «вывороты» вошли в новую стадию? Посмотрим…

 

***

Они сидели в летнем кафе под раскидистым двухцветным зонтиком. Ольга держала в одной руке запотевший бокал с колой, другой придерживала тонкую соломинку, утонувшую в аккуратных кусочках льда, плавающих на поверхности напитка.

– Значит, ты говорил с отцом?

Максим досадливо поморщился и покачал головой:

– Да, я говорил с ним.

На мгновение возникла неловкая пауза.

– И что?

– Что? Все. Я говорил с ним.

Ольга поставила свой бокал на столик. Светлый локон соскользнул ей на лицо, и теперь она смотрела на Коврова одним глазом, настойчиво и требовательно.

– Я спрашиваю не об этом, Макс. Про факт вашего разговора мне известно. Я интересуюсь его содержанием. – Ее голос звучал натянуто и нарочито тихо. Максим подумал, что своевременно надел солнцезащитные очки. Встречаться с Ольгой взглядом ему сейчас не хотелось, потому что он еще не выбрал линию поведения, не решил, в какой форме будет лучше высказать ей свои сомнения:

– Ты знаешь, у тебя очень заботливый отец, и он во многом оказался прав.

Мимо их столика прошла шумная компания подвыпивших студентов. Они галдели, пили бутылочное пиво, и все как один искоса посматривали на Ольгу.

– В чем же дело? – взгляд Ольги был сосредоточен лишь на Максиме.

– В том... что у нас с тобой... нет будущего. Вернее, у наших с тобой отношений. Мы должны основательно взвесить свои чувства в отношении друг друга и сделать соответствующие выводы.

– Какие выводы? Ты имеешь в виду вывод, который уже сделал за нас мой папа? Ну, говори, не стесняйся. Я ведь знаю, как он умеет убеждать. Вот и тебя... убедил. Или купил?

Максим смутился и, пожав плечами, отрицательно покачал головой:

– Нет, он меня не купил, хотя да - предлагал откупного... Тут дело совсем в другом. Я просто многое понял, а он лишь поддержал мои сомнения. Мы... должны расстаться!

– Почему? – Ольга почти прокричала это слово. Несколько человек за соседними столиками повернули головы в их сторону. – Почему? Почему? Почему? Ты можешь мне все это вразумительно объяснить? Можешь? Папа устроил мне настоящую травлю, Вадик ведет себя как кретин: умоляет, убеждает, угрожает. И вот теперь ты. Что случилось? Почему все вдруг засуетились? Я ведь не прошу у тебя многого. Разве я говорила о чем-то большем, чем наши встречи? Тогда, в чем дело? В отце? В Вадике? Во мне?

– Во мне, – жестко оборвал ее Максим и, сняв очки, пристально посмотрел ей в глаза.

– В тебе? Объясни, пожалуйста, будь добр.

Максим глубоко вздохнул, словно собираясь выполнить неприятную процедуру.

– Ольга! Во-первых, у тебя есть потенциальный муж. Это важно! Второе, ты и я, мы оба находимся сейчас под впечатлением той детской привязанности, которая возникла между нами десять лет назад. Ты приехала из Москвы, сюда, в этот богом забытый город и встретила меня. Но детство – это детство. Сейчас все по-другому. Тебе уготовано более достойное будущее. Посмотри на меня, кто я такой? Да никто! Мое будущее размыто и неясно. Вот твой отец это хорошо понимает. И рушить из-за меня уже сформировавшиеся отношения с этим, с Вадимом, просто глупо.

Ольга усмехнулась и отвернулась, наблюдая рассеянно за автомобильным потоком, текущим по проспекту.

– Да, Макс, детство – это детство. Но вот этот Вадик никогда бы не пошел ночью в лес, чтобы найти для меня несуществующий цветок, тем более под угрозой отчисления из школы. Как мне все это надоело, господи, кто бы только это знал...

Они опять долго сидели молча. Ольга смотрела на проспект, а Максим на нее, не зная, как сказать ей главное, в какие слова облечь это странное признание.

– Оль, я... Ты меня просто не поняла. Я не все тебе сказал. Ты... ведь действительно ничего обо мне не знаешь. Ничего... – сказал он с отчаянием и замолчал, рассматривая небо на горизонте.

Издалека на город надвигалась огромная мрачная туча, тяжелая, словно набухшая от темной воды перина. Максим чувствовал, что Ольга снова повернулась и теперь смотрит на него, ожидая продолжения.

– Что я должна знать о тебе, что может помешать нашим с тобой отношениям? Ты женат? Голубой? Наркоман? Псих? Что? Скажи мне, чего ты так боишься в себе?

Максим невесело усмехнулся. «Если бы ты знала, как точно попала в цель. Именно псих! Именно боюсь в себе...». В памяти тут же шевельнулись и ожили жуткие воспоминания прошедшей ночи. Сны, крик, судороги, жар... Хотелось рассказать ей все, чтобы не держать в себе эту тяжесть. Но как это будет выглядеть? «А, плевать».

– Хорошо. Я расскажу тебе. Ты почти угадала, даже не почти, – угадала. У меня очень серьезные проблемы с психикой. Да-да, не смотри на меня так. Ты хотела узнать, чего я боюсь в себе? Я и сам не знаю. Но это уничтожает меня день за днем, вернее ночь за ночью, и у меня уже просто нет больше сил, чтобы противостоять этому давлению.

Ольга смотрела на него удивленно, пытаясь, очевидно, понять: шутит он или говорит всерьез. Но назад пути уже не было, и Максим продолжал, чувствуя, что уже не может остановиться:

– Вот вижу твой недоверчивый взгляд и понимаю, что ты мне не веришь. Но это уже не имеет значения. Можешь думать, что я это все выдумал как дополнительный предлог для нашего разрыва. Это неважно. Сейчас уже неважно для меня, потому что мне никто не верит. Никто. Представляю, какой бы был у тебя взгляд, если бы ты хоть один раз увидела, как я мечусь ночью по квартире, сдерживая крик, вырвавшись из объятий очередного кошмара. Как я стону в ужасе от очередного Наваждения или рычу, словно зверь, стараясь подавить боль мышечных спазмов после очередного «выворота». Что, впечатляет? Это не фантазии, это реальность. Со мной что-то происходит, что-то очень страшное. И я не хочу, чтобы эти кошмары стали частью твоей жизни.

Он замолчал, наблюдая за реакцией Ольги (растерянность, недоверие, страх), потом закрыл глаза и откинулся на жесткую спинку стула, скрестив на груди дрожащие руки.

– Макс, – позвала она робко, спустя несколько минут.

Но он продолжал сидеть, погруженный в темноту своего мира, закрытого ставнями век, ожидая, что она встанет и уйдет, не задавая глупых и лишних вопросов.

– Ты все это нарочно придумал, да? Для меня?

«Не верит! Не верит! Не верит!».

– Нет, – хрипло прошептал он. – Все правда.

На окраине города, уже совсем недалеко, громыхнул гром, похожий на кашель гигантского старика. Солнце скрылось за набежавшие грозовые облака, подул прохладный, пахнущий близким дождем, ветер.

– Если ты не хочешь меня видеть, что ж... это твое дело. Но я хочу, чтобы знал – ты единственный человек, которого я... которому я была безумно рада за все последние десять лет. А твои проблемы, по-моему, слишком надуманны, если они вообще существуют. В чем я, откровенно говоря, очень сомневаюсь. В любом случае, я тебе тоже не верю теперь. Прощай...

Максим слышал, как она встала, отодвинув стул, взяла со стола свою сумочку и вышла из кафе. Звук ее шагов был слышен еще несколько секунд, затем он затерялся в шуме толпы. Ковров сидел, не открывая глаз, чувствуя внутри сложную смесь горечи и облегчения. Через мгновение на щеку ему упала тяжелая прохладная капля, затем еще одна и еще...

Дождь хлестал город упругими струями воды, но лишь один человек не пытался избежать этого стихийного буйства. Он сидел неподвижно под промокшим двухцветным зонтом, будто заснув. А дождь все лил и лил...

 

Максим медленно шел по вечернему проспекту, равнодушно разглядывая редких встречных прохожих. Внутри царило полное смятение, и острая печаль колола сердце ядовитой иглой: «Не верит! Не верит! Не верит...».

Хотелось завыть, подобно волку, в отчаянии выплескивая все накопившееся в душе, не обращая внимания ни на кого, рассказывая только призрачной Луне, участливо взирающей с ночного неба, как трудно жить среди тех, кто не верит...

Сумерки. Значит, скоро придет пугающая ночь, окутывая своим звездным покрывалом небо, землю, разум. НАВАЖДЕНИЯ...

Максим задрожал от одной мысли, что эта ночь может принести новые Наваждения, новый «выворот», после которого он может уже не оправиться – сердце после очередного ночного кошмара стало болеть все сильнее и неизвестно, где заканчивается граница, до которой организм еще может противостоять этим жутким нападкам неизвестного.

Вот и дом. Максим остановился в нерешительности, не зная, что делать дальше. Наваждения... И диск Луны в небе, подмигивающий бледными силуэтами кратеров, словно огромное лицо небесного великана, что-то определенно знающего про эти Наваждения. Знающего, но помалкивающего, лукаво разглядывая подавленного и обреченного человека, бредущего по опустевшей улице. Максим зашел в подъезд и смутно почувствовал какой-то дискомфорт. Какое-то раздражающее чувство, покалывающей холодной волной пробежавшее по шее, спине, ногам. Подъезд был погружен во мрак: опять перегорела лампочка, и никто из его обитателей не спешил выйти и вкрутить ее, надеясь, что это сделает кто-нибудь из соседей. Привычная ситуация, но почему тогда так бешено колотится сердце? Максим постоял несколько минут, давая глазам привыкнуть к темноте, и попутно вслушиваясь в тишину, которая почему-то дышала на Коврова холодным предчувствием. В подъезде кто-то был. Максим понял это даже не по посторонним звукам. Тот, кто тоже стоял неподвижно, где-то на верхних этажах, выдал себя своими мыслями, которые ощутимо стекали по ступеням вниз тонким ручейком злобы и ненависти. Странное ощущение. Непривычное. Будто пришедшее откуда-то издалека, из затерянного в глубинах внутреннего пространства, прошлого. Максим нахмурился и, напрягая и расслабляя одновременно все мышцы, подготавливая тело к схватке, медленно двинулся вперед, неслышно ступая на гладкую поверхность лестничных ступеней. Когда он поднялся на второй этаж, ему показалось, что кто-то шевельнулся на площадке, в одной из ниш квартир.

– Кто здесь? – Ковров уже был уверен, что там кто-то есть, и оказался прав. Из ниши выскочил человек. Максим вздрогнул. Человек явно ждал здесь кого-то, может, его, Коврова, а может, кого-нибудь другого – с наступлением ночи улицы и подъезды Барнаула становились зонами повышенного риска.

– Ну, и что дальше? – Максим почему-то сразу мысленно назвал человека «злобным», вероятно, это было интуитивным озарением – от «злобного» во все стороны расходились просто физически ощутимые волны злобы и агрессии. Словно в подтверждение этому определению, человек молча бросился вперед и вниз, атакуя растерявшегося от такого напора Коврова. Максим сделал блокирующее движение руками и, остановив движение противника, провел «сэн-о-сэн» – синхронный контрудар. «Злобный» отлетел на метр назад и врубился в стену, но это лишь разозлило его еще больше. Он снова прыгнул на Коврова, на этот раз, не пытаясь воздействовать массой тела, а нанося удары руками, от которых Коврову трудно было уклоняться в замкнутом пространстве небольшой площадки между этажами. Максим отпрыгнул назад, затем сбежал по ступенькам вниз на более широкое пространство первого этажа. Этим прыжком он разорвал дистанцию и получил секундную фору, для того чтобы прийти в себя от неожиданности и подготовиться к более серьезному поединку. Было что-то нелепое в этой ситуации, что-то обидное – драться всего в нескольких шагах от своей квартиры, где сейчас даже не догадываются об этой схватке члены его семьи. «Ну, ничего, ничего. Соберись, боец! Хаджиме! Ос!». Максим встал в стойку, и вовремя – «злобный» был уже рядом. Он прыгнул на Коврова, но тут же получил сильный удар ногой в грудь.

– Ты что, дебил, смерти ищешь?

«Злобный» немного оправился после удара, восстанавливая дыхание, и снова бросился на Коврова, молча, с явным намерением покалечить или даже убить. Волны ненависти заполнили площадку. Это была не просто ненависть обиженного на всех маньяка или бешенство обдолбанного наркомана, это была сконцентрированная ярость, направленная именно на него, на Коврова Максима. «Злобный» неиствовал. Скорее всего, он стоял здесь, в темноте подъезда, и ждал не случайную жертву, а вполне конкретного человека. Максим опять блокировал несколько ударов в лицо и нанес, с подшагиванием, контратакующий удар ребром ладони в голову противника. Затем подпрыгнул вверх и, провернувшись в воздухе, ударил ногой ему в грудь, откинув назад. Теперь нужно было сделать «перелом» поединка и завладеть инициативой. Максим бросился вперед и, войдя в ближний бой, стал наносить противнику короткие жесткие удары кулаками, локтями и коленями. Сломив сопротивление «злобного», он уже просто избивал его, выплескивая наконец-то напряжение, которое царило внутри все последнее время.

В подъезд кто-то вошел, но, услышав в темноте возню и звуки драки, торопливо выбежал обратно на улицу.

«Злобный» медленно осел по стене, запрокидывая вверх окровавленное лицо. Максим наклонился к нему и угрожающе спросил прерывистым голосом:

– Ты меня ведь ждал, да, гнида? Кто ты такой? Кто тебя послал? А, ублюдок?

Он положил руку противнику на плечо и, нащупав большим пальцем выемку под ключицей, с силой надавил. «Злобный» зашипел от боли и потерял сознание. Максим постоял над телом несколько секунд, соображая, что же теперь делать, затем медленно пошел к выходу. На улице должны быть люди, их нужно попросить вызвать милицию. Этого агрессивного подонка нельзя было оставлять в подъезде. Нужно узнать, кто он и что здесь делал. Максим вышел на улицу, вдыхая полной грудью свежий вечерний воздух и встряхивая дрожащие руки. И тут же услышал за своей спиной громкие шаги. Обливаясь кровью и оскалив зубы, из темного подъезда выскочил «злобный». В руках у него была заточка. Видимо, не успев или не захотев воспользоваться ею в помещении, он явно намеревался пустить ее в ход сейчас, на улице. Мутные глаза, то ли от сотрясения, то ли от наркотического опьянения, с ненавистью уставились на обидчика. Ковров сплюнул и, сжав зубы, стал медленно приближаться к вооруженному противнику. «Неко-аши-дачи» – «кошачья стойка» – была плавной при передвижениях, но, тем не менее, достаточно маневренной и устойчивой. Тонкое лезвие заточки плясало в трясущихся руках «злобного» нетерпеливый танец смерти. «В нескольких шагах от собственной квартиры...».

«Злобный» хрипло закричал и бросился вперед, держа оружие перед собой. Его порядочно качало, и было непонятно: от наркотиков или все-таки от ударов, сотрясших ему вестибуляр.

Максим ушел в сторону с линии атаки, перешел в «стойку полумесяца» и ударил по вытянутой руке с ножом, опять «переламывая» ход поединка и входя в ближний бой. Удар в солнечное сплетение, в нос, в ухо, в челюсть, в нос, опять в ухо... Следующим ударом ребром ладони Максим сломал противнику ключицу, а последним ударом ноги отбросил «злобного» к стене, ударившись о которую, тот упал с глухим звуком на землю. На этот раз бой был окончательно закончен, так как злоумышленник лежал без движения, с хрипом втягивая в себя воздух. Максим подошел к нему, чувствуя, как бушует в венах адреналин, смешавшийся с кровью, и, подняв на руки из<