Характерные черты «цветных революций»

Поражением авторитарных тенденций не исчерпывается значение «цветных революций» для судеб демократического транзита. Первое и, возможно, самое масштабное из их проявлений – это ощущение обществом (точнее, его значительной частью) тупиковости инерционного развития. Практически все режимы, павшие в результате «цветных революций», пали не потому, что они были полуавторитарными (таковых много и на постсоветском пространстве, и вне его, и далеко не всем из них грозят аналогичные революционные события). Общество потребовало и добилось ухода этих режимов от власти, поскольку утратило доверие к ним.

Югославский и грузинский режимы не могли преодолеть последствий катастрофических событий минувшего десятилетия и позволить своим странам лечь на «европейский курс». На Украине ключевым фактором стал выбор между «европейским» и «неевропейским» (и лишь постольку, поскольку «пророссийским») путем, который оказался для общества более важным, чем неплохие показатели экономического роста и повышение социальных платежей правительством В. Януковича. Все эти режимы имели неважную репутацию из-за высокой коррумпированности. К неуспешности политического курса практически во всех случаях добавлялся и личностный «износ» лидеров: Ф. Маркос, С. Милошевич, Э. Шеварднадзе, Л. Кучма к моменту своего заката были достаточно одиозными фигурами, прошедшими через многочисленные как чисто политические, так и криминальные скандалы. Например, определенную роль сыграло и криминальное прошлое кандидата в преемники Л. Кучмы В. Януковича.

Из этого ряда явно выпадает Киргизия: в стране не наблюдалось мощного общественного запроса на «европеизацию» или «модернизацию» (разумеется, такие знамена поднимались лидерами оппозиции, но нет оснований говорить об их широкой общественной поддержке). А. Акаев сохранял достаточно высокий авторитет в обществе и не имел «одиозных» черт – еще одно существенное отклонение киргизской ситуации от всех остальных. Однако именно Киргизия позволяет содержательно дополнить характеристику этого параметра революционной ситуации: во всех рассматриваемых странах основная масса населения ощущала себя обездоленной.

Бедность или обездоленность – категория относительная. Ее не следует измерять только в показателях душевого дохода. Более важно то, что население большинства этих стран сопоставляло жизненные условия свои и близких соседей или «Запада» (Балканы, Центральная Европа, «азиатские тигры», Казахстан и Россия) и делало выводы. Не случайно, в число «революционных» не попадают страны с нефтяными доходами, которые даже при отсутствии экономических прорывов демонстрируют неплохие показатели роста и имеют существенный «ресурсный маневр» для компенсации протестных настроений.

Таким образом, главной предпосылкой «цветных революций» служит хорошо известная в политологии кривая «относительной обездоленности», описанная американским политологом Т. Гурром[6]. Не видя для себя и себе подобных перспектив в рамках старого режима, люди поддерживают оппозиционные движения, связывая с ними надежды на обновление власти.

Следующая характерная черта «цветных революций» - параметры общественного размежевания. По понятным причинам, в лагере сторонников «цветных» оказываются социально динамичные слои общества – интеллигенция, малый и средний бизнес, менеджеры новой экономики, студенчество и молодежь. Описывать лагерь сторонников «старого режима» сложнее, но очевидно, что «цветные революции» по ходу ломают главную надежду прежних правителей – на конформистское поведение социально пассивной периферии. Так, за В. Ющенко проголосовало большинство населения на селе и в малых городах Центральной Украины (не говоря уже о Западной). Уже после свершившегося падения режимов новые лидеры (М. Саакашвили и К. Бакиев) получили преобладающую поддержку на президентских выборах.

Иначе говоря, для «цветных революций» важна мобилизация активного меньшинства на коллективные действия, дополненная, по крайней мере, частичным размыванием конформистской культуры поведения – иначе на критических выборах (результаты которых становятся «камнем преткновения») оппозиция не могла бы добиться результата, близкого к «фифти-фифти». Как и во многих других случаях, выделяется Киргизия. На парламентских выборах, предшествовавших падению власти А. Акаева, оппозиция добилась крайне скромных результатов. Хотя она и использовала тему фальсификации выборов в качестве повода для сопротивления, общественные выступления охватили не «продвинутые» слои общества, а социальные низы на родине ее лидера и люмпенизированные элементы в столице (очевидно, небеспочвенна и версия о причастности к этим событиям наркомафии) – отсюда и «насильственный сценарий» развития событий.

Из предыдущей особенности вытекают и поведенческие различия противоборствующих сил. Полуавторитарные режимы во всех случаях демонстрировали неспособность понять ситуацию, выстроить адекватную демократической политической борьбе стратегию действий, недооценивали силу и общественную привлекательность оппозиции. Напротив, «цветные революционеры» владели современными навыками общественной коммуникации, были маневреннее, «злее» в пропагандистской работе, изобретательнее в применении политических технологий, начиная с применения яркого цвета знамен для коллективных действий до создания «хитовых» гимнов (юмористическая песенка про «отъезд» С. Милошевича или «Нас не заломати» на киевском майдане) и управления уличной толпой с экранов телевизоров, настроенных на оппозиционный канал в Маниле. Именно это «преимущество в темпе» коллективных действий позволяло компенсировать перевес власти в административном и иных ресурсах.

Нельзя не отметить и такую особенность «цветных революций», как подчеркнуто легитимистский стиль. Окончательное решение о признании фактов фальсификаций выборов и правовых последствиях (переголосовании или отказе от второго тура в Югославии) принимали верховные судебные инстанции и/или центральные избирательные комиссии. Таким образом, непременным условием успешных «цветных революций» становился нейтралитет судебной власти (что по определению невозможно в чисто авторитарных режимах), а также невмешательство (или скрытые симпатии оппозиции) со стороны армии и других силовых структур. Оговоримся, что подобный нейтралитет объясняется не столько высоким уровнем развития демократии, сколько прагматичным расчетом «судейских» и «силовиков», которые в критический момент осознают контрпродуктивность и даже опасность для страны любых действий, направленных на подавление оппозиции.

Наконец, следует указать на роль столицы в революционном процессе. Именно возможность осуществлять массовое давление на центральные органы власти в немалой степени становилась залогом успеха оппозиции. При этом давление опиралось на симпатии значительной части или большинства столичных жителей. Не исключено, что, будучи организованными в региональных центрах, революционные процессы не имели бы продолжения, так как не парализовали бы действия центральных властей и были бы интерпретированы как сепаратизм или бунт региональных кланов. Кстати, это одна из причин, по которым не имели успеха ответные выступления сторонников В. Януковича в юго-восточных регионах Украины. Приходится и по данному параметру выделять Киргизию: реально массовые выступления против власти имели место не в столице, а на изначально оппозиционном юге страны, тогда как в Бишкеке президентский дворец штурмовала толпа маргинальных элементов.

Особый вопрос: роль Запада

В российском общественном дискурсе о «цветных революциях» максимально распаляются эмоции по поводу поведения Запада во всех упомянутых событиях. Попытаемся очертить некоторые рамки и параметры «руки Запада», которую до сего момента мы сознательно оставляли за скобками. Сразу укажем на главный параметр, который ограничивает эту роль: масштаб электоральной поддержки оппозиции, соразмерной результату, показанному «кандидатом от власти» (или «партией власти») не мог бы быть достигнут действиями внешних сил. Как указывалось, у «антивластного голосования» имеются объективные и весьма весомые внутренние предпосылки и причины. И все же роль Запада здесь представляется существенной.

Первый и главный (во всяком случае, по силе воздействия на ситуацию) фактор – привлекательность западной модели общественного устройства. Еще пятнадцать лет назад «третью волну демократизации» многие западные авторы выводили из того, что «различные политические силы на капиталистическом Юге и посткоммунистическом Востоке не видят альтернативы вступлению в Северо-Западный проход – пути, который приведет их в Первый Мир»[7]. В начале XXI в. то же стремление опирается на успешный путь «демократизации через интернационализацию», которым прошли страны Центральной Европы. На фоне стагнации отдельных национальных режимов западная модель становится еще более привлекательной, а факт реально возрастающей зависимости успешных стран от Запада не отпугивает элиты европейских постсоветских государств. Они прагматично выбирают между зависимостью от Запада и от России, которая, как отмечалось, утрачивает роль цивилизационного центра.

Второй фактор – «моральная поддержка» Западом антиавторитарных тенденций. В ситуациях «цветных революций» западная трибуна явно «болеет» за оппозицию, причем после первых успехов на Западе наблюдаются отчетливые признаки эйфории (проявившиеся, например, в речи президента США Дж. Буша при получении награды Международного республиканского института)[8]. Эта моральная поддержка («Запад нам поможет») безусловно придает силы и лидерам, и «пехоте» оппозиционных движений. Власть же вынуждена в таких условиях действовать с оглядкой на возможную реакцию Запада, воздерживаться от наиболее одиозных шагов, прежде всего, применения силы или угрозы силой против оппозиции.

Третий фактор – прямая поддержка оппозиции, что выражается в поведении и официальных ведомств, и неправительственных организаций, и западной прессы. Конечно, факт получения оппозицией иностранной помощи (даже в форме тренингов активистов и грантов организациям гражданского общества) - вопрос неоднозначный и деликатный. Однако вряд ли следует преувеличивать абсолютный масштаб этой помощи: по сути, она лишь «выравнивает» (и то частично) условия для политической конкуренции, позволяет оппозиционным структурам получить некоторую степень автономии для своих действий.

Наконец, Запад играет решающую роль в легитимации новых режимов. Так, в филиппинском случае США поспешили признать победу лояльного им Ф. Маркоса […], а в иную историческую эпоху Запад однозначно поддерживает оппозиционные силы. Наиболее отчетливо это проявилось в украинских событиях, где назначение «третьего тура» стало результатом международного (читай – западного) посредничества.

Таким образом, роль Запада в «цветных революциях» весьма значительна, однако эта значительность состоит не в том, в чем ее видят любители конспирологии, а в привлекальности «западного пути» для населения стран, недовольных застойным характером собственных политических режимов.

Что после революций?

Для начала, возможно, вопреки логике изложения, укажем на ограниченный масштаб влияния «цветных революций» на постсоветское пространство. Из пяти рассмотренных нами случаев, одна революция (филиппинская) произошла слишком давно, вторая (югославская) – слишком далеко, а еще одна (киргизская) по совокупности обстоятельств не может быть признана таковой. Однако две оставшиеся «полноценные» революции – украинская и грузинская – продолжают волновать умы и в своих странах, и далеко за их пределами.

Последствия «цветных революций» можно оценивать в двух планах: будущего «революционных стран» и перспектив их повторения в других переходных государствах.

Во внутриполитическом плане «цветная революция» есть не более, чем толчок «застрявшей машине» транзита. Когда майданы пустеют, в новой власти начинается борьба с теми же проблемами, которые создавали препятствия для власти прежней: олигархическая конкуренция за близость к «трону», сращенность отношений власти и собственности, дефицит ресурсов на социально-экономическое развитие и т.п. На них накладывается и неизбежное соперничество между партнерами по коалиции, совершившей революцию (прежняя власть за долгие годы успевала выстроить более стройную иерархию внутри правящей верхушки). Все это в полной мере проявилось в недавнем правительственном кризисе на Украине. Иначе говоря, не происходит ни экономических чудес, ни консолидации демократии; напротив, не исключено, что с годами новый режим будет становиться все более похожим на прежний.

Однако новый режим обладает и немалым «кредитом»: во-первых, он построен на «европейском векторе», который задает элитам (в меньшей степени – обществу) определенные правила политического поведения. Во-вторых, он получает существенную поддержку со стороны Запада. В-третьих, вся политическая система избавляется от наиболее одиозных элементов (коррумпированных кадров, тупиковых решений) и получает новую динамику. Наконец, в-четвертых, память о победе гражданского общества и успешных коалиционных действиях откладывается в политической истории, что способствует «накоплению традиции» демократического развития.

Разумеется, и эти процессы весьма противоречивы: сближение с Европой может привести к вступлению Украины и (менее вероятно) – Грузии в ЕС, но до членства в этой организации обеим странам очень далеко, и не исключено, что политический класс испытает по этому поводу горькое разочарование. Далее, многие шаги новых режимов весьма сомнительны с позиций модернизационных стратегий, например, неуклюжие попытки деприватизации и усиления государственного регулирования, предпринятые кабинетом Ю. Тимошенко на Украине или авантюристическая попытка возвращения Грузии в Южную Осетию. Впрочем, пока речь идет лишь о первых шагах, оценивать эффективность новых режимов преждевременно, можно лишь повторить, что «цветная революция» дает модернизации и демократизации шанс, но не гарантию успеха.

Что же касается перспектив распространения аналогичного опыта на другие постсоветские страны, начнем с утверждения, что «цветную революцию» невозможно предсказать. И в Грузии, и на Украине, да и в других странах развитие революционных событий носило стремительный характер, который накануне выборов рассматривался в лучшем случае как один – и не самый вероятный – из сценариев.

Из стран, отнесенных нами к «промежуточной» категории, Молдавия, судя по всему, не служит вероятной «площадкой» для революции. Прошедшие в 2005 г. парламентские выборы ознаменовались активной «игрой в «цветную революцию» со стороны всех трех основных участников (коммунистов, националистов и центристов), но это была именно игра. Качество выборных процедур оказалось вполне удовлетворительным по постсоветским стандартам, а результаты выборов признаны всеми основными политическими субъектами.

Азербайджан и Казахстан отличает достаточно высокая популярность действующей власти и слабая оппозиция, к тому же обе страны имеют солидные нефтяные доходы, что, как отмечалось, дает режиму свободу маневра в смягчении проблемы «относительной обездоленности». К тому же, как показывает опыт антиправительтвенных демонстраций в Баку, власть может пойти на силовое подавление «игры в цветную революцию». Более внушительный набор предпосылок для «цветной революции» можно обнаружить в Армении: бедная страна с относительно развитым плюрализмом, к тому же имеющая опыт массовых акций протеста против результатов выборов. Впрочем, наличие предпосылок отнюдь не делает «цветную революцию» неизбежной.

Отдельного рассмотрения заслуживает ситуация в Белоруссии. Авторитарность режима послужила основанием для отнесения ее к категории «неудавшихся транзитов», что, казалось бы, снимало с повестки дня вопрос о «цветной революции». Однако целенаправленное давление со стороны Запада, «соседство» с Евросоюзом, с одной стороны, и Украиной – с другой, ослабление ориентации на Россию могут привести к сдвигам в настроениях белорусской элиты, оценить вероятность которых, впрочем, пока затруднительно.