Джонатан рассказывает историю

 

– Мой сын! – простонал убитый горем Армстронг, закончив свой рассказ.

– Он не ваш родной сын, – напомнила ему Марго. – К сожалению, в нем сказалась дурная природа его настоящего отца.

– Но я должен хотя бы отчасти исправить причиненное им зло. Пока не знаю как, но я должен что‑то придумать. А перед этим мне предстоит еще одно дело, которого я боюсь, но откладывать не могу. Надо рассказать Воганам, что произошло с их дочерью и какую роль в этом сыграл мой сын.

– Сейчас не время сообщать об этом миссис Воган, – мягко сказала Рита. – Когда вернется мистер Воган, мы все расскажем им обоим.

– А почему он сейчас не здесь?

– Он вместе с другими мужчинами ищет девочку. Она пропала.

– Пропала?! Тогда я должен участвовать в поисках.

Видя его в таком состоянии – со смятенным лицом и трясущимися руками, – женщины попытались его отговорить, но он был непреклонен.

– В данный момент это единственное, чем я могу им помочь, и я просто обязан это сделать.

Рита вернулась к Хелене и застала ее кормящей ребенка грудью.

– Есть новости? – спросила она.

– Пока ничего. Мистер Армстронг также отправился на поиски. Постарайтесь не волноваться, Хелена.

Молодая мать посмотрела на новорожденного, провела мизинцем по его щеке, и лицо ее разгладилось. А потом появилась улыбка.

– Я вижу в нем черты моего дорогого папы! Разве это не чудо?

Не услышав ответа, Хелена подняла глаза:

– Рита, что с вами?

– Я не знаю, как выглядел мой отец. И даже как выглядела моя мать.

– Не плачьте, Рита, милая!

Рита присела на край ее постели.

– Вас очень расстроило ее исчезновение, да?

– Очень. Ведь еще до того, как вы приехали за ней в «Лебедь» в ту ночь год назад, и до того, как там появился Армстронг, и до прихода Лили Уайт, в ту долгую ночь, когда Донт лежал без сознания, а я сидела рядом в кресле, я взяла ее себе на колени. И мы уснули в обнимку. И я тогда подумала, что, если она окажется не родней Донта, если она никому не будет нужна в этом мире, я могла бы…

– Я знаю.

– Знаете? Откуда?

– Я видела, как вы с ней общаетесь. Вы испытывали к ней те же чувства, что и все мы. Включая Донта.

– Правда? Но сейчас я лишь хочу увериться, что с ней все хорошо. Так тяжко сознавать, что ее нет с нами.

– И мне тоже. Но вам еще тяжелее.

– Мне тяжелее? Но ведь вы…

– Я считала ее своей дочерью? А еще мне порой казалось, что я ее просто придумала. Помните, я говорила вам, что иногда сомневаюсь в ее реальности?

– Помню. Но почему вы считаете, что мне сейчас тяжелее, чем вам?

– Потому что у меня есть он. – Хелена взглянула на младенца. – Мой родной, мой настоящий ребенок. Вот, подержите его.

Рита подставила руки, и Хелена вложила в них ребенка.

– Не так. Вы держите его, как медсестра. Возьмите, как я. Как держит мать.

Рита пристроила младенца по‑другому. И он тут же мирно уснул.

– Ну вот, – прошептала Хелена после долгой паузы, – теперь вы почувствовали?

 

Паводок охватил «Лебедь» со всех сторон. Он подобрался к самым дверям трактира, однако дальше не проник.

Когда вернулся «Коллодион» – а чуть позже и Армстронг, – все стало понятно по мрачным лицам мужчин. Воган сразу поспешил к своей жене и ребенку. Оба в это время спали. В их комнате он застал Риту.

– Ну и как? – прошептала она.

Он покачал головой.

В бережном молчании – чтобы не разбудить – наглядевшись на своего сына, он поцеловал спящую жену и вместе с Ритой вернулся в зимний зал. Там он стянул мокрые ботинки, пристроил ноги поближе к очагу; и от его носков пошел пар. Марготки подкинули дров в огонь и обнесли всех горячим пуншем.

– Как там Джо? – спросил Воган, хотя по их лицам уже догадывался, каким будет ответ.

– Он нас покинул, – сказала одна из Марготок.

После этого в зале установилась тишина. Они молча вдыхали и выдыхали минуты, пока таким образом не прошел целый час.

Дверь отворилась.

Кто бы там ни был, он не торопился войти внутрь. Струя холодного воздуха чуть не задула свечи, а резкий запах реки, и без того ощутимый в зале, заметно усилился. Все смотрели в ту сторону.

И все это увидели, но никто не среагировал. Они еще только пытались понять, что такое возникло в дверном проеме.

– Лили! – первой вскричала Рита. Лили походила на привидение. С белой ночной рубашки стекала вода, волосы прилипли к черепу, глаза были широко раскрыты. В руках она сжимала какое‑то тело.

Те из присутствующих, кто был здесь в ночь солнцестояния год назад, вновь пережили сильнейшее потрясение. Тогда сначала в дверь вошел Донт с мертвым телом на руках. Позднее той же ночью появилась Рита, неся теперь живую девочку. И вот эта сцена повторялась уже третий раз.

Лили покачнулась на пороге, ее веки начали закрываться. На сей раз первыми к ней подоспели Донт и Воган, которые подхватили женщину, тогда как Армстронг успел подставить руки и поймать наглотавшегося воды, полумертвого поросенка.

– Боже правый! – поразился Армстронг. – Да это же Мейзи!

И правда – это была Мейзи, лучшая свинка из последнего помета Мод, которую он, как и обещал, подарил Лили, когда приехал забирать у нее свою опоросившуюся свиноматку.

Марготки взяли под опеку Лили, нашли для нее сухую одежду и приготовили горячее питье, чтобы унять бившую ее дрожь. А когда она вновь появилась в зимнем зале, Армстронг от души похвалил ее за отвагу при спасении утопающей свинки.

На коленях Армстронга Мейзи отогрелась, приободрилась и вскоре уже начала вертеться и активно повизгивать.

Эти необычные звуки побудили Джонатана покинуть комнату, в которой он сидел над телом своего покойного отца. С ним вместе, позевывая, пришла одна из его сестер.

– Ее так и не нашли? – спросила она.

Донт отрицательно мотнул головой.

– Кого не нашли? – спросил Джонатан.

– Девочку, которая пропала сегодня, – напомнила ему Рита. «Уже поздно, – подумала она при этом. – Он слишком утомлен и потому забывчив. Пора отправить его в постель».

– Но ведь она нашлась, – с удивлением произнес Джонатан. – Разве вы не знаете?

– Нашлась? – Они озадаченно переглянулись. – Нет, Джонатан, ты что‑то напутал.

– Не напутал. – Он подтвердил свои слова уверенным кивком. – Я ее видел.

Все остолбенели.

– Она только что была здесь.

– Где?!

– За окном.

Рита резко вскочила и устремилась в совсем недавно покинутую ею комнату Джо, где в сильнейшем волнении стала выглядывать из окна то в одну, то в другую сторону.

– Где именно, Джонатан? Где ты ее видел?

– В плоскодонке. Которая приплывала за папой.

– Ох, Джонатан. – С печальным вздохом она повела его обратно в зимний зал. – Ладно, расскажи нам, что тебе привиделось, – по порядку, с самого начала.

– Значит, так: когда папа умирал, он ждал Молчуна, и Молчун приплыл. Как и обещала мама. Он подобрался в своей лодке к самому окну, чтобы перевезти папу на обратную сторону реки, а когда я выглянул наружу, то увидел и ее. Она была там. В той же плоскодонке. «Тут все тебя уже обыскались», – сказал я ей. А она сказала: «Передай им, что мой папа взял меня к себе». Потом они уплыли. Он очень сильный, ее папа. Никогда не видел, чтобы лодка плыла так быстро.

За этим рассказом последовала долгая пауза.

– Девочка не может разговаривать, Джонатан. Разве ты забыл? – тихо произнес Донт.

– А теперь может, – заявил Джонатан. – Когда они отчаливали, я попросил: «Не уходи», а она ответила: «Я еще вернусь, Джонатан. Ненадолго, но вернусь, и мы снова увидимся». И они уплыли.

– Должно быть, ты просто задремал… Может, тебе это все приснилось?

Джонатан подумал несколько секунд, а потом решительно покачал головой.

– Это она спала, – указал он на свою сестру. – А я нет.

– Ты взялся за слишком серьезную тему для столь юного сочинителя историй, – заметил Воган.

Тут все остальные разом открыли рты и произнесли в один голос:

– Но Джонатан не умеет сочинять истории.

 

Сидя в углу, Армстронг покачивал головой в тихом недоумении. Ведь он тоже видел эту девочку. Он видел ее сидящей позади своего отца‑паромщика, когда тот сильными и плавными толчками перемещал лодку через границы между мирами живых и мертвых, между реальностью и вымыслом.

 

История о двух детях

 

В главном доме келмскоттской фермы камин был жарко растоплен, но ничто не могло согреть двух людей, сидевших в креслах слева и справа от очага.

Они уже выплакали все слезы и теперь просто предавались скорби, отрешенно глядя на огонь.

– Ты пытался, – подала голос Бесс, – но ты все равно ничего не смог бы сделать.

– Тогда у реки? Или ты говоришь о его жизни в целом?

– И о том, и о другом.

Оба по‑прежнему не отрывали взгляда от огня.

– Может, мне следовало с самого начала быть с ним строже? Может, надо было его выпороть после той первой кражи?

– Возможно, все пошло бы по другому пути. А может, и нет. Сейчас мы этого уже не узнаем. А если бы все стало по‑другому, еще неизвестно, какими были бы перемены: в лучшую или в худшую сторону.

– Разве может быть что‑то хуже?

Она чуть подалась вперед и повернула к мужу лицо, до того полускрытое тенью.

– Знаешь, а ведь я его «видела».

Теперь и Армстронг отвлекся от созерцания пламени.

– Это было сразу после взлома бюро, – продолжила Бесс. – Да, я помню, мы договорились, что я никогда не буду этого делать, но в тот раз я не смогла удержаться. К тому времени у меня уже были другие сыновья, и я без труда могла понять, что они собой представляют, просто глядя на них своим обычным глазом. Их детские лица были открыты, все как на ладони. Но Робин был другим. Он отличался от остальных детей. Всегда себе на уме. Дурно обращался с малышами. Помнишь, как он их обижал? Если Робин был с ними, всегда слышался плач, а в его отсутствие они отлично играли и ладили между собой. Я часто об этом думала, но раз уж зареклась использовать второй глаз, приходилось с этим мириться. Вплоть до того случая с бюро. Я сразу поняла, что это сделал он – тогда он еще не умел врать так ловко, как сейчас… то есть, как впоследствии. И я не поверила его рассказу о бродяге, убежавшем через окно после взлома. Потому сняла повязку, взяла его за плечи и «увидела».

– И что ты в нем увидела?

– Не больше и не меньше того, что увидел ты прошлой ночью. Что он лжец и обманщик. Что ему наплевать на всех в этом мире, кроме себя самого. Что все его помыслы – от первого и до последнего в жизни – были и будут только о его собственном удобстве и благополучии и что он без колебаний причинит любую боль кому угодно, включая своих братьев, сестер и родителей, если это будет сулить ему хоть какую‑то выгоду.

– Так вот почему тебя никогда не удивляли его выходки.

– Да.

– Ты сказала, что перемены могли бы произойти как в лучшую, так и в худшую сторону… Но хуже того, что было, я и представить себе не могу.

– Я не хотела, чтобы ты следовал за ним этой ночью. Учитывая, что у него был нож. После его нападения на Сьюзен я боялась того, что он может сделать с тобой. И хотя он моя плоть и кровь, хотя я должна любить его, несмотря ни на что, скажу тебе правду: твоя гибель была бы для меня куда хуже того, что случилось в конечном счете.

Они помолчали. Каждый думал о своем, однако мысли их различались не так уж сильно.

Затем оба услышали слабый шум – какое‑то отдаленное постукивание. Погруженные в размышления, они сначала проигнорировали этот звук, но чуть погодя он повторился.

Бесс взглянула на мужа:

– Кажется, постучали в дверь?

Он пожал плечами:

– Никто не явится сюда так поздно ночью.

И они вернулись к своим мыслям, но вскоре опять услышали стук, который не стал громче, однако продолжался дольше прежнего.

– Да, это входная дверь, – сказал Армстронг, вставая с кресла. – Не время для гостей. Я отошлю их прочь, кто бы там ни был.

Он взял свечу, проследовал через гостиную к толстой дубовой двери и отодвинул засов. Приоткрыв дверь, выглянул наружу, но никого не увидел. Он уже собирался снова закрыть ее, когда послышался тонкий голосок:

– Прошу вас, мистер Армстронг…

Он посмотрел вниз. Там обнаружились двое мальчишек ростом ему по пояс.

– Заходите в другой раз, ребята, – начал он. – Сейчас в этом доме траур…

Прервавшись на середине фразы, он пригляделся к ночным гостям. Поднял свечу и осветил лицо старшего из мальчиков. Оборванный, худой и дрожащий, он показался Армстронгу знакомым.

– Бен? Ты ведь Бен, сын мясника?

– Да, сэр.

– Входите. – Армстронг распахнул дверь. – Вы выбрали не лучшую ночь для визита, но не оставлять же вас на улице в такой холод.

Бен осторожно подвинул вперед своего спутника, и, когда младший мальчик шагнул в круг света, Армстронг едва не лишился чувств.

– Робин! – вскричал он.

Нагнувшись, он поднес свечу ближе к лицу ребенка. Тонкие черты, заострившиеся от недоедания; субтильное сложение под стать маленькому Робину; изящный вырез ноздрей – точь‑в‑точь как у Робина.

– Робин? – дрогнувшим голосом повторил Армстронг.

Сколько фактов твердило о невозможности этого? Робин был уже взрослым мужчиной. И Робин умер – совсем недавно, в эту самую ночь, – Армстронг видел все своими глазами. Конечно, это дитя никак не могло быть Робином, и тем не менее…

Он попытался сморгнуть наваждение и теперь увидел, что ребенок с лицом Робина был на самом деле не Робином, а кем‑то другим. Слишком уж мягкий, робкий взгляд – и глаза не бледно‑голубые, а серые. Все еще не отойдя от потрясения, Армстронг услышал невнятный лепет Бена и повернулся к нему в тот момент, когда у мальчика подкосились колени. Он успел поймать падающего Бена и громко позвал Бесси.

– Это сын мясника, сбежавший из Бамптона, – пояснил он. – После холода попал в тепло и, видать, сомлел.

– И он голодал в последнее время, – сказала Бесси, опускаясь на корточки и продолжая поддерживать мальчика, который начал приходить в себя.

Армстронг шагнул в сторону, чтобы его жена смогла увидеть спутника Бена, и сделал жест в его сторону.

– А вот это – маленький приятель Бена.

– Робин! Но… – Бесси уставилась на ребенка. Затем, с трудом оторвав взгляд от его лица, обратилась к супругу: – Но как?..

– Это не Робин. – Голос Бена был слаб, но привычка выпаливать фразу на одном дыхании сохранилась. – Сэр, это та самая девочка, которую вы искали… это Алиса… только я обрезал ей волосы… вы уж не сердитесь на меня за это, но мы очень долго были в пути, и я подумал, что безопаснее выглядеть двумя братьями, чем мальчиком и девочкой, а если я был не прав, прошу прощения.

Армстронг повторно всмотрелся в детское личико. Сходство с Робином было несомненным, но имелись и явные отличия. Он опустил ладонь на трясущуюся стриженую голову.

– Алиса, – выдохнул он.

Бесси стала с ним рядом:

– Алиса?

Девочка вопросительно посмотрела на Бена. Тот ободряюще кивнул:

– Все в порядке. Здесь ты снова можешь быть Алисой.

Она повернулась к Армстронгам. Ее рот начал было расплываться в улыбке, но та на полпути превратилась в широкий усталый зевок. И тогда дедушка взял свою внучку на руки.

 

К тому времени, как дети подкрепились супом, сыром и яблочным пирогом, на кухне собралось уже все семейство. Алиса спала в объятиях своей бабушки, а ее юные тети и дяди, поднятые с постелей полуночным шумом, расселись в своих ночных рубашках перед кухонным очагом, чтобы послушать рассказ Бена о том, как он отыскал девочку.

– Вскоре после того, как я расстался с мистером Армстронгом, мой папаша снова на меня взъелся и лупил ремнем так долго и сильно, что у меня все потемнело в глазах, а когда я очухался, то был уверен, что нахожусь на том свете. Но оказалось, что еще нет – я лежал на кухонном полу, и каждая косточка болела, а мамаша прокралась ко мне и сказала, что сама удивляется, как это я выжил, но в следующий раз он уж точно забьет меня до смерти. Тогда‑то я и решил не откладывать дальше свой побег, который давно уже планировал, только собирался получше к нему подготовиться. И я начал действовать по своему плану. Выбрался из дома, дошел до середины моста, привалился к парапету и стал ждать, когда появится какая‑нибудь баржа, – хотя в темноте ее не очень‑то разглядишь, но расслышать можно завсегда. Так я там и стоял, ни разу не присев, потому что боялся заснуть сидя. Меня все еще колотило – как обычно вдогон папашиным колотушкам, – но я не прозевал баржу, которая шла вниз по реке. Я перелез через парапет, зацепился за его нижний выступ и повис на руках, а руки и плечи у меня были сплошь в синяках и так жутко болели, что я уж думал: сейчас сорвусь и упаду в реку. Но не упал – продержался до тех пор, пока баржа не оказалась подо мной, и только тогда разжал пальцы. Я надеялся, что груз на барже будет мягким, вроде тюков шерсти, а не чем‑нибудь типа пивных бочек, но все оказалось не так хорошо, но и не так плохо, потому что я упал на сыры – что‑то среднее между твердым и мягким. Но и от этого удара все мои бедные косточки перетряхнуло, боль была адская, но я сдержался и не закричал во весь голос – тогда бы меня сразу засекли, – а только охнул тихонько, залез в какую‑то щель и постарался не спать, но все одно заснул – и спал до тех пор, пока меня не начали сильно трясти. Надо мной стоял презлющий баржевик и орал одно и то же много раз подряд: «Еще один чертов подкидыш! Да за кого меня держат вообще? Здесь вам не хренов детский приют!» Поначалу я спросонок плохо понимал, о чем он говорит, но его вопли все звенели в ушах и наконец до меня дозвонились, так что я вспомнил разговор про Алису, которая вроде как сгинула в реке. И я спросил, кого ему подкинули в прошлый раз, – может, маленькую девочку? Но его так распирало от злости, что он не хотел отвечать, да и слышать меня не хотел совсем. Все грозился выбросить за борт – мол, там уже выплывай как можешь, – и я подумал: «Не так ли он поступил с Алисой?» Но мой вопрос об этом взбесил его пуще прежнего, и он продолжал орать в том же духе, пока вдруг не проголодался. Тогда он отрезал кусок от головки сыра и давай уминать его за обе щеки. Мне не дал ни крошки, но за едой поутих, а я продолжал спрашивать про девочку, и он сказал наконец, что да, в прошлый раз была маленькая девочка, – и нет, он не бросал ее за борт, чтобы выплывала как может, а вместо этого довез до Лондона и сдал в приют, где принимают бездомных детей. Я спросил, как называется тот приют, но он не помнил, зато сказал, в какой части города это было. И я остался на барже, помогал ему с погрузкой и выгрузкой, а он за это кормил меня сыром, но не досыта, и так мы доплыли до Лондона. Там я сразу слинял с баржи и начал выспрашивать у людей на улицах про приют, и меня куда только не посылали, но в оконцовке я таки нашел это место. Спросил про Алису, а мне говорят, мол, нет у них никакой Алисы, и вообще они принимают сирот не для того, чтобы выдавать их кому попало. И захлопнули дверь. Тогда я пришел на следующий день в другое время, и, когда дверь открыл другой человек, я сказал, что хочу есть и что у меня нету ни дома, ни мамы, ни папы. Тогда они меня взяли и завалили всякой работой, а я все время высматривал Алису и расспрашивал о ней других ребят, но мальчиков держали отдельно от девочек, и я не мог ее отыскать, пока однажды меня не послали красить стены в директорском кабинете. Там из окна можно было заглянуть через ограду на девчоночий двор, и, когда я ее увидел, на душе сразу полегчало оттого, что все было не зря и я не ошибся с приютом. Оставалось придумать, как до нее добраться, и я долго думал, но потом все вышло само собой. Одной знатной даме взбрело в голову порадовать сироток лакомствами, и она прислала целую гору всякой вкуснятины, чтобы разделить между всеми. И директор с воспитателями это разделили, но только между собой, а нам не перепало ничего. Но потом нас повели в церковь, чтобы благодарить Небеса за такую великую щедрость, и мы то вставали, то садились, то опять вставали, молясь за эту добрую даму. Девочки были с одной стороны прохода, а мальчики – с другой. Потом нас толпой повели наружу, и я оказался рядом с Алисой. Я спросил ее тихо: «Ты меня помнишь?» – и она кивнула. Тогда я прошептал: «По моему знаку бежим вместе, поняла?» Так мы и сделали. Я взял ее за руку, и мы сбежали, только поначалу совсем недалеко: спрятались за статуей и подождали, когда все уйдут. Нас никто не хватился. А потом мы долго шли сюда – день за днем вдоль реки, и я иногда помогал грузчикам на пристанях за еду. А волосы я ей обрезал после того, как одна противная тетка попыталась ее умыкнуть. Я подумал, что два мальчишки будут не так приметны. Мы добирались сюда очень долго и все время пешком – никто из баржевиков не хотел брать нас на борт, потому что я один был достаточно большим, чтобы работать, а кормить пришлось бы двоих. Мы сбили ноги в кровь, иногда голодали, иногда мерзли, а зачастую – то и другое вместе, но вот сейчас…

Он сделал паузу, чтобы зевнуть, и тогда они увидели, что у него слипаются глаза и он вот‑вот уснет прямо за столом.

Мистер Армстронг смахнул с ресниц слезу.

– Ты поступил очень хорошо, Бен. Лучше просто быть не может.

– Спасибо, сэр. И спасибо вам за суп, за сыр и за яблочный пирог – он просто объеденье. – Бен слез со стула и поклонился всему семейству. – А теперь мне пора идти.

– Куда же ты пойдешь? – спросила миссис Армстронг. – Где твой дом?

– Из дома я сбежал, так что теперь побегу дальше.

Роберт уперся ладонями в стол:

– Так не годится, Бен. Оставайся здесь и живи с нашей семьей.

Бен окинул взглядом группу из мальчиков и девочек перед очагом:

– Но у вас и без того куча проедателей доходов, сэр. А теперь еще и Алиса. Доходы на деревьях не растут, знаете ли.

– Я знаю. Но когда мы трудимся все вместе, доходов хватает с избытком, а ты, как я понял, парнишка неленивый, сможешь внести свой вклад. Бесс, найдется для него постель?

– Положим его в комнате средних мальчиков. Он примерно одних лет с Джо и Нельсоном.

– Ну вот, видишь? Для начала найдем тебе работу в свинарнике. Согласен?

И они ударили по рукам.

 

Однажды давным‑давно

 

Позднее, но еще до того, как наводнение окончательно схлынуло, Донт повез Риту на «Коллодионе» обратно к ее затопленному дому. Непосредственно до входа они доплыли на маленькой гребной лодке, и, когда Донт шагнул из нее на крыльцо, чтобы сильным толчком открыть заклинившую дверь, вода доходила ему до колен. Сырая полоса на стенах по периметру комнаты обозначала максимальный уровень паводка – на три фута выше нынешнего. Ниже этой линии краска пузырилась и отслаивалась. Отступая, река выложила на сиденье стула сложный – только что не осмысленный – узор из веточек, песка и еще невесть какого мусора. Хорошо еще, что Рита предусмотрительно поставила синее кресло на штабель ящиков: высокая вода добралась до его ножек, но подушки остались сухими. Красный коврик, казалось, пребывал в нерешительности, плавать ему или тонуть: малейшая волна нарушала этот баланс. И повсюду стоял тяжелый, неприятный запах.

Донт шагнул в сторону, пропуская Риту, и та вброд пересекла гостиную. Наблюдая за ее лицом, Донт дивился выдержке и спокойствию, с которым она оценивала нанесенный ущерб.

– Чтобы все здесь просохло, понадобятся недели, – сказал он. – А то и месяцы.

– Да, скорее всего.

– Но где вы будете жить все это время? В «Лебеде»? Марго и Джонатан будут рады вашему обществу, когда дочери разъедутся по своим домам. Или к Воганам? Они вас тоже охотно приютят.

Рита пожала плечами. Сейчас ее голова была занята другими, более важными мыслями, по сравнению с которыми затопленный дом казался несущественной житейской неприятностью.

– Начнем с книг, – сказала она.

Он добрел до шкафа и обнаружил, что все нижние полки пусты, а книги с них перемещены на полки выше уровня потопа.

– Я смотрю, вы успели подготовиться к паводку.

Она пожала плечами:

– Когда живешь рядом с рекой…

Он передавал ей книги небольшими стопками, а она через окно складывала их в лодку, край борта которой приходился чуть ниже подоконника. Работали молча. Один из томов она отложила в сторону, на сиденье синего кресла.

Когда с первым шкафом было покончено и лодка заметно просела под тяжестью груза, Донт поплыл к «Коллодиону» и там перенес книги в каюту. По возвращении в дом он застал Риту восседающей в кресле, которое по‑прежнему стояло высоко на ящиках. Подушки местами потемнели от соприкосновения с ее мокрой юбкой.

– Всегда хотел сфотографировать вас в этом кресле.

Она оторвала взгляд от книги:

– Они прекратили поиски, не так ли?

– Да.

– Она уже не вернется.

– Нет.

Он знал, что это правда. Иногда ему казалось, что в отсутствие этой девочки весь мир запросто может исчезнуть вслед за ней. Каждый час тянулся мучительно долго, а когда он истекал, начинался столь же мучительный следующий час. Он не знал, сколько еще сможет это терпеть.

– Посмотрите, вы приложили так много усилий к спасению этого кресла, а теперь оно намокает от вашей одежды.

– Это уже не имеет значения. Вот что странно: до появления девочки мир казался таким цельным и завершенным. Потом появилась она. А теперь она исчезла, и в этом мире чего‑то не хватает.

– В тот раз я обнаружил ее в реке. И у меня такое чувство, будто я однажды смогу это повторить.

Рита кивнула:

– Когда я сочла ее мертвой, мне так сильно захотелось, чтобы она была живой, что я не смогла просто взять и уйти. Я осталась там и продолжала держать ее за руку. И она ожила. Хочется сделать это еще раз, прямо сейчас. И еще я все время вспоминаю историю Молчуна – о том, что он сделал ради спасения дочери. Теперь я могу его понять. Я сама отправилась бы куда угодно, вытерпела бы любую боль, лишь бы вновь обнять свое дитя.

Она сидела в кресле над уровнем воды, а он неподвижно стоял в этой самой воде по колено. Оба не знали, что делать со своим горем. Потом, больше не обменявшись ни словом, продолжили выносить книги.

Второй шкаф был опустошен тем же манером, и Донт отправился в новый рейс к «Коллодиону».

Когда он вернулся, Рита была поглощена чтением ранее отложенной книги.

Хотя небо оставалось тускло‑серым, внутри дома эту серость оживляли серебристые отблески воды, отчасти попадавшие и на Риту. Донт присмотрелся к ее лицу, то освещенному, то исчезающему в тени. Потом взглянул на зыбкую поверхность внизу, чтобы оценить четкость ее отражения. Он знал, что фотокамера неспособна уловить такие детали, доступные только живому человеческому глазу. И этот снимок стал одним из лучших в его жизни. Только место объектива заняла сетчатка его глаз, а любовь сыграла роль солнечных лучей, посредством которых это задумчивое лицо среди мерцающих отблесков запечатлелось в его душе.

Рита медленно опустила книгу на краешек кресла, но продолжила смотреть туда, где эта книга только что находилась, словно текст ее был начертан прямо в пронизанном водянистым светом воздухе.

– Что такое? – спросил он. – О чем вы думаете?

Она не пошевелилась.

– О гравийщиках, – наконец ответила она, все так же глядя в пространство.

Донт растерялся. Он никогда бы не поверил, что гравийщики способны вдохновить кого бы то ни было на столь глубокие размышления.

– Вы о рассказчиках в «Лебеде»?

– Да. – Она перевела взгляд на Донта. – Я вспомнила об этом прошлой ночью. Когда ребенок родился в рубашке.

– В рубашке?

– Так говорят о плодном пузыре. Младенец живет внутри его в период беременности. Обычно пузырь лопается при родах, но иногда – очень редко – этого не происходит. Прошлой ночью мне пришлось разрезать плодную оболочку, и младенец буквально выплыл из пузыря.

– Но при чем тут гравийщики?

– Все дело в странной истории, которую я услышала в «Лебеде». Там зашла речь о Дарвине и о происхождении человека от обезьяны, а один из них рассказал историю о том, что люди когда‑то давно были подводными существами.

– Смешные выдумки.

Она покачала головой, подняла книгу и хлопнула по ней ладонью:

– Об этом написано здесь. Однажды, давным‑давно, обезьяна стала человеком. И однажды, задолго до того, водная тварь выбралась на сушу и начала дышать воздухом.

– В самом деле?

– В самом деле.

– И что дальше?

– И вот однажды, двенадцать месяцев назад, маленькая девочка, которая должна была утонуть, почему‑то не утонула. Она долго пробыла под водой и казалась мертвой. Вы ее достали из воды, и я установила, что у нее нет ни пульса, ни дыхания, а ее зрачки расширены. По всем признакам она умерла. Но потом оказалось, что она жива. Как такое возможно? Мертвецы не возвращаются к жизни. Допустим, погружение в холодную воду резко снижает пульс. Может ли мгновенное погружение в очень холодную воду настолько замедлить циркуляцию крови, что человек будет казаться мертвым? Звучит слишком неправдоподобно. Но если вспомнить, что каждый из нас проводит первые девять месяцев своей жизни погруженным в жидкость, такую возможность уже нельзя исключить безоговорочно. Теперь вспомним, что все мы, кто сейчас ходит по земле и дышит кислородом, в далеком прошлом произошли от подводных существ – что наши предки когда‑то жили в воде, как мы сейчас живем на суше, – вспомним об этом, и тогда не станет ли абсолютно невозможное чуточку ближе к допустимому?

Она сунула книгу в карман и протянула руку Донту, чтобы он помог ей спуститься с высоты кресла.

– Вряд ли я смогу продвинуться дальше. Похоже, этой мой предел. Идеи, догадки, теории.

Рита упаковала свои лекарства, собрала в большой узел одежду, постельное белье и свою лучшую обувь, после чего они покинули дом, даже не попытавшись закрыть за собой дверь, и перебрались на «Коллодион».

– Куда теперь? – спросил он.

– Никуда.

Она растянулась на скамье и закрыла глаза.

– Хотя бы скажите, на каком берегу реки вас высадить?

– Ни на каком, Донт. Я предпочла бы остаться здесь.

 

Той же ночью на узкой постели в каюте «Коллодиона», под тихий плеск речных волн, Донт и Рита любили друг друга. В темноте его руки видели то, чего не могли видеть глаза: локон ее распущенных волос, округлость грудей, пологую впадину в области поясницы, крутой изгиб бедра. Его руки видели гладкость ее ног и нежную плоть в месте их схождения. Она откликалась на его ласки, а когда Донт вошел в нее, возникло ощущение, будто его самого изнутри стремительно наводняет река. Сначала он еще сдерживал этот внутренний паводок, но затем перестал ему противиться. Далее была только река и ничего, кроме реки; и эта река была всем – пока вслед за мощной финальной волной паводок не пошел на убыль.

После этого они лежали в обнимку и тихо беседовали о до сих пор не проясненных вещах: о том, каким образом жестоко израненный Донт сумел добраться от Чертовой плотины до «Лебедя» и почему, впервые увидев девочку, все приняли ее за куклу. Почему ее ноги были в столь идеальном состоянии, словно никогда не ступали по твердой земле? Каким образом паромщик может пересекать границу между мирами, чтобы вызволить свою дочь? И почему не было ни одной истории о том, как дети посещают иные миры в поисках своих родителей? Они гадали о том, что именно увидел Джонатан из окна комнаты, в которой лежал его мертвый отец. Они говорили о загадочных историях, которые Джо черпал из своих странствий между сном и явью во время приступов слабости, и о других историях, рассказанных в «Лебеде», и пытались найти связь между ними и солнцестоянием. При этом они неоднократно возвращались к двум вопросам: «Откуда явилась эта девочка?» и «Куда она потом исчезла?». Ни к какому выводу они так и не пришли. Размышляли они и о других вещах, не относящихся к делу, но оттого не менее важных. Река ненавязчиво чуть приподнимала и опускала яхту.

И все это время его рука лежала на животе Риты, а ее рука – поверх руки Донта.

А под их руками, во влажном сосуде ее чрева, новая жизнь устремлялась против течения, к истокам.

«Скоро, – подумали оба, – кое‑что случится».

 

Долго и счастливо

 

Через несколько месяцев Руби Уилер вышла замуж за Эрнеста, а во время свадебной церемонии в церкви ее бабушка взяла за руки Донта и Риту со словами:

– Благословляю вас обоих. Будьте счастливы вместе.

На ферме в Келмскотте у Алисы отросли волосы. Теперь она меньше походила на своего отца в пору его детства и больше напоминала обычную маленькую девочку. Бесс сняла повязку, посмотрела на нее правым глазом и вынесла вердикт:

– В ней нет почти ничего от Робина. Его жена, судя по всему, была хорошей женщиной. И эта милая девчушка пошла в нее.

– Думаю, кое‑что она унаследовала и от тебя, дорогая, – сказал Армстронг.

Лачуга Корзинщика после потопа так и осталась необитаемой, а Лили переселилась в пасторский дом. Она с благоговением осмотрела комнату экономки, потрогала изголовье кровати, ночной столик и комод из красного дерева, постоянно напоминая себе, что дни, когда она не решалась владеть мало‑мальски ценными вещами – «Я все равно это потеряю», – канули в прошлое. Щенку выделили место в корзине на кухне, и священник уже успел привязаться к нему так же, как Лили. Порой, размышляя об этом, Лили задавалась вопросом: а не она ли сама была в детстве заядлой собачницей, задним числом приписав эту любовь и сестре, – или они с Анной обе любили возиться со щенками?

Когда река вернулась в свои берега, на пойменном лугу был найден детский скелет с золотой цепочкой на шее и подвеской в виде якоря, застрявшей внутри грудной клетки. Воганы похоронили останки дочери и очень горевали, но нашли утешение в маленьком сыне. Они вместе посетили оксфордский дом миссис Константайн, которая участливо выслушала их рассказ обо всем случившемся, после чего они вволю наплакались в ее уютной гостиной, а потом умылись и вытерли лица мягкими полотенцами. А еще чуть погодя Баскот‑Лодж и все прилегающие земельные угодья, включая Сивушный остров, были выставлены на продажу. Хелена и Энтони попрощались с друзьями и отбыли вместе с сыном на берега иных рек, в далекую Новую Зеландию.

После смерти мужа Марго решила, что пора передать бразды правления трактиром следующему поколению. Ее старшая дочь переселилась в «Лебедь» со своим супругом и детьми, и их дела быстро пошли в гору. Марго по‑прежнему стояла за стойкой, подогревала сидр и готовила пиво с пряностями, но тяжелые работы – вроде колки дров или подъема бочек – передоверила своему зятю, благо силой тот обделен не был. Джонатан помогал сестре, как ранее помогал матери, и при всяком удобном случае рассказывал посетителям удивительную историю о девочке, которую достали из реки в ночь зимнего солнцестояния; о девочке, которая утонула, но потом ожила; о девочке, которая так и не произнесла ни слова до тех пор, пока вышедшая из берегов река – спустя ровно год – не забрала ее обратно, чтобы воссоединить с отцом‑паромщиком. Но когда его просили для разнообразия рассказать что‑нибудь еще, с этим, увы, возникала загвоздка.

Донт завершил свою книгу с фотографиями и комментариями, и она имела определенный успех. Правда, его первоначальный замысел предполагал более масштабный труд, включающий виды и описания всех городов и деревушек, пересказы всех местных легенд и поверий, фото всех пристаней и водяных мельниц, всех речных изгибов и плесов, но реализовать в полной мере столь амбициозный проект, конечно же, не удалось. При всем том уже было продано более сотни экземпляров – так что он заказал в типографии дополнительный тираж, – и книга доставила истинное удовольствие многим читателям, в том числе и Рите.

Проводя недели и месяцы за штурвалом «Коллодиона», Донт был вынужден признать, что эта река – слишком большое и сложное явление, чтобы целиком вместиться в какую бы то ни было книгу. Величавая, мощная, непостижимая, она снисходительно дает людям возможность собою пользоваться, но периодически это ей надоедает, и тогда может случиться что угодно. Сегодня река трудолюбиво крутит колеса ваших мельниц, перемалывая зерно, а завтра может затопить ваши поля вместе с