Одна из последних фотографий Николая II, сделанная во время его ссылки в Сибирь

 

Его информация исходила из Берлина, из источников близких к генералу Гурко, начальнику русского императорского Генерального штаба до отречения царя, энергично собиравшего деньги и войска для борьбы с большевиками. Кто бы это ни рассказывал, и чем бы он ни руководствовался, разговоры о живом царе Николае в 1919 году помогали пропагандировать эту компанию.

К тому же был прецедент.

Русские долго верили в то, что сто лет назад предок Николая, царь Александр I, симулировал свою смерть и ушел в монастырь. Как ни надуманно это звучит, эта история популярна и в наше время, даже среди советской интеллигенции. Новая версия «живого Николая» распространилась даже в большевистской России, где также появились свои самозванцы.

В 1922 году нью-йоркская газета «Times» опубликовала сообщение из Москвы: «Необыкновенный рассказ о выжившей семье русского императора пришел из Пензы, где три человека заявили, что они являются бывшей императрицей, ее сыном и ее младшей дочерью, прятавшимися в разных женских монастырях в течение последних трех лет.

Рассказ начинается с того, что в начале 1919 года в большой Успенский монастырь пришла странница… Ее величественное появление, ее благородное поведение, ее сходство с императрицей привели к тому, что в окрестностях распространилась весть о появлении настоящей императрицы, избежавшей смерти».

«Царица» вскоре соединилась со своими «сыном и дочерью», но эти мошенники недолго наслаждались их императорской ролью, так как большевики их арестовали. «Царица» оказалась дочерью педагога, «царевич» сыном деревенского священника, а его «сестра» крестьянской дочерью. Все трое не были даже родственниками; они были приговорены к семи годам тюрьмы.

В ходе нашего собственного расследования, более чем на 50 лет позже, мы натолкнулись на рассказ о спасении в монастыре. Графиня де Зарнекау, эмигрантка, живущая в Брюсселе, рассказала, что в 1923 году, в их дом в Москве пришла монахиня и загадочно заявила, что царь и все семейство живы и живут «где-то около границы». Она попросила, и ей дали, шерстяные носки, чтобы согревать императорские ноги. У тех, кто справился с проблемой освобождения царя, очевидно, возникла новая проблема — достать носки нужного размера. Оригинальная выдумка.

А для тех, кого не удовлетворяла версия спасения в монастыре, изготовители этих легенд придумали более правдоподобную версию. В 1920 году появился подробный рассказ 0 том, как Романовы были вывезены из Екатеринбурга живыми монархистом, находившимся в охране Дома Ипатьева. Они проехали на поезде во Владивосток, где видели царицу и ее дочерей, которые садились на корабль, отплывающий в Японию.

Даже сейчас еще говорят, что семейство было спрятано где-то в Китае и находилось там под британским покровительством, или же «в небольшом японском городе». В 1920 году говорили также, что женщины Романовы живут где-то тихо в Англии. Но премия имени барона Мюнхгаузена з 1920 году должна была бы быть вручена автору представления, устроенного на борту американского грузового судна. Капитан корабля был Джон Линд.

После прибытия в Нью-Йорк теплым июньским днем, судно было атаковано толпой журналистов Манхэттена, пытавшихся увидеть на борту корабля бывшего царя Николая II, который якобы был в команде, состоящей из смазчика, боцмана, кочегара и его помощника».

Нью-йоркская «Times» писала: «… кто-то из команды указал на измазанную в масле фигуру, которая выглядела совсем не как последний глава Романовых.

— Вы член семьи Романовых? — спросили репортеры.

Представительный смазчик, в испачканной одежде, поглаживал бороду огрубевшей рабочей рукой,

— Я не хотел бы говорить об этом, — сказал он тихо».

Возможно, длинное морское путешествие и солидная порция рома утомили «царя», и он не был разговорчивым.

В 1926 году Трансальпийское Телеграфное Агентство сообщило: «Серьезная информация позволяет нам утверждать, что царь Николай II жив и тайно находится в небольшом уголке Ривьеры между Францией и Италией. Николай II был толь-со ранен во время расстрела… и был спасен одним из солдат, которые участвовали в убийстве других членов семьи».

В свете этих рассказов о спасении совсем не удивительно было узнать, что в марте 1927 года, почти через десять лет поле Екатеринбургской трагедии один русский православный священник в Берлине во время службы провозгласил «здравие его величеству царю Николаю II».

Спустя девять лет, соответственно постаревшее императорское семейство появлялось снова и снова. А. Поль, живущий теперь в Англии, рассказал нам, как в 1936 году Романовы посетили его дом, расположенный около русской границы. Он помнил «пять дам и одного джентльмена, которые принесли икону святого Николая. Отец склонился перед ними. Царевич был также с ними, ему уже было около тридцати лет. Они оставались у нас два дня перед тем, как отправиться в Германию. Царь оставил свою кокарду в знак благодарности за наше гостеприимство».

Среди этих самозванцев, которых было много после 1918 года, царь и царица появлялись редко, их лица были слишком известны. Императорским детям «повезло» больше: Ольга, Татьяна, реже Мария и Алексей, и наиболее популярная в этом отношении младшая дочь Анастасия.

Не со всеми самозванцами есть полная ясность. Женщина, называющая себя Великой княжной Ольгой, старшей дочерью царя, появлялась в двадцатые годы в разных частях Европы, а с 1939 года обосновалась в Северной Италии под именем Марге Будтс. Она рассказывала, что ее спас один сочувствующий царской семье офицер, а затем она была переправлена через Владивосток, Китай, затем морем, в Гамбург, в Германию. Она признавалась, что потребовала от бывшего кайзера Вильгельма II обеспечения ее финансовой независимости в течение всей жизни.

С тех пор ее жизнь стабилизировалась, у нее появился надежный сторонник принц Сигизмунд Прусский, племянник кайзера и двоюродный брат реальной Великой княжны Ольги. В интервью, которое дал в своем доме на Корсике, принц Сигизмунд в 1974 году подтвердил, что он убежден в подлинности «Ольги». Он рассказывал: «У нас было много общих воспоминаний о событиях, о которых посторонний человек не мог знать, поскольку они касались только нас двоих».

Когда мы встретились с м-с Будтс в ее итальянском доме в 1975 году, она отказалась говорить о себе, или о прошлых событиях. Ничто не говорило о том, что она была Великой княжной Ольгой, или даже Романовой.

Сын царя Алексей был самым молодым членом семьи, ему было почти пятнадцать лет когда он исчез. Любой, кто попытался бы выдать себя за Алексея, должен был бы иметь в виду, что подлинный Алексей был болен гемофилией. Во время заточения в 1917–1918 годов Алексей несколько раз находился при смерти.

Но проблема фальсификации болезни не остановила мошенников. Пьер Жильяр рассказывал, как в июне 1919 года его вызвал главный белогвардейский генерал для опознания первого «Алексея»: «Он сообщил мне, что он хочет, чтобы я посмотрел на молодого мальчика, который называл себя царевичем. Я действительно знал, что в течение некоторого времени слух о выжавшем наследнике распространился в Омске.

Говорили, что он появился в алтайской деревне. Мне сказали, что население встретило его с энтузиазмом… школьники собрали деньги для помощи ему… почтмейстер преподнес ему хлеб-соль… Генерал Д. сказал, что мое заключение должно быть окончательным подтверждением.

Дверь в соседнюю комнату была открыта и я получил возможность рассмотреть, незаметно для него, молодого человека, который был больше и полнее цесаревича; на мой взгляд, ему было от пятнадцати до шестнадцати лет. Своим матросским костюмом, цветом волос и их прической он издалека очень смутно напоминал Алексея Николаевича. Этим, впрочем, и ограничивалось сходство.

Случай поставил на моем пути первого из бесчисленных самозванцев, которые, без сомнения, в течение долгих лет будут служить причиной смут и волнений в невежественной и доверчивой среде русских крестьян». В конце концов, это был первый «Алексей» из самозванцев, но было много и других в последующие годы.

По крайней мере, двое из них, казалось, хорошо подготовились, чтобы быть убедительными. Мы услышали интригующий рассказ об одном из них от Эдмонда Сесила, бывшего политического деятеля из прежнего Колониального комитета. Он столкнулся с «Алексеем» во время своей службы в Северном Ираке в 1926 году.

Интенсивный перекрестный допрос, которому подверг Мальчика Британский директор CID, потерпел неудачу, а медицинское обследование показало, что он болен гемофилией. Эдмонд вспоминает, что дело дошло до самого короля Георга V, но «его величество… отвергало всякую возможность того, что молодой человек мог быть царевичем».

Имелось и несколько других Алексеев, но наиболее известный из них до сих пор живет, и хорошо живет, на Лонг-Айленде, в Нью-Йорке. В отличие от большинства самозванцев, он, по крайней мере, окружен настоящей драмой и настоящей тайной.

В Нью-Йорке Алексей появился холодным рождественским днем 1960 года после того, как он пересек Европу от Востока до Западного Берлина, выдавая себя за полковника Михаила Голеновски, работающего в польской разведке. Он был принят как важный перебежчик, имеющий ценную информацию. После того, как старший чиновник ЦРУ признал эту информацию «на сто процентов точной», Конгресс принял специальное решение — дать ему американское гражданство.

Но вскоре после прибытия в Америку Голеновски изумил всех, в том числе и ЦРУ, требуя, чтобы его называли «Алексеем Николаевичем, наследником русского императорского престола, царевичем, русским Великим князем, главой императорского дома».

По своему обычаю, Нью-Йорк принял Голеновски радушно, как только Нью-Йорк может это делать. Довольно долго он вызывал устойчивый интерес жителей, телевидение брало у него интервью, нью-йоркская газета «New York Daily Mirror» публиковала о нем статьи, как о наследнике русского престола.

В 1971 году мы долго договаривались с ним по телефону, и, наконец, встретились… Он оказался плотным человеком спортивного сложения с большими, как у моржа усами. Он отказался от телевизионного интервью с нами и сказал, что он все уже рассказал в письмах, разосланных президенту Генеральной ассамблеи Объединенных Наций, ФБР, и юристам. Голеновски не привел ни малейших доказательств, что он совсем не польский перебежчик.

В 1974 году у нас был конфиденциальный разговор с чиновником из ЦРУ об этом человеке и он сказал, что «как и большинство перебежчиков, он производит противоречивое впечатление». Но появление Голеновски положило начало компании в Соединенных Штатах, развернутой с целью доказать, что все Романовы остались живыми.

В отличие от других компаний, эта добилась успеха в том отношении, что привлекла международное внимание исследователей, репортеров и авторитетных политиков в семидесятых годах требованием к властям Америки и Великобритании открыть секретные архивы, содержащие сведения о том, что все императорское семейство осталось живым после Екатеринбурга.

В феврале 1963 года, вскоре после появления на сцене Голеновски, госпожа Юджиния Смит из Чикаго пришла в контору нью-йоркского издательства «Роберт Спеллер и Сыновья». По словам Спеллера, она была не кем другим, как Великой княжной Анастасией, и девять месяцев спустя он издал ее мемуары.

В то же время журнал «Life» напечатал большую статью, рассматривающую ее претензии, с ее фотографией на обложке. Эксперты по почерку и антропологи сделали категорический вывод, что она не была младшей дочерью царя. В Лондоне мы, на свои собственные деньги, показали экспертам Скотланд-Ярда фотографии Анастасии и госпожи Смит, и попросили сравнить их. Сравнение категорически опровергло утверждения госпожи Смит.

Но Спеллер все равно продолжал считать, что она была настоящей княжной, и что Голеновски был действительно царевичем. В канун нового 1963 года он организовал встречу их обоих и сказал, что они узнали друг друга. Когда мы встретили Спеллера в 1971 году, он сказал нам также, что Великая княжна Мария жила в Польше, и дал нам ее адрес. Когда наш коллега в Варшаве нашел ее, она действительно призналась, что она была сестрой Голеновски и утверждала, что была Марией. Она показала нам фотографию своего отца «Николая II», и сказала, что она была вырвана из паспорта после его смерти в 1952 году. На снимке был бородатый старик в рабочей одежде, предположительно он был сфотографирован в то время, когда он работал вагоновожатым в Польше.

Мы показали этот снимок экспертам Скотланд-Ярда которые сравнили его с фотографиями подлинного Николая. Это вызвало у них удивление, и они сказали, что он не мог быть царем, но вполне мог бы быть польским вагоновожатым.

Нью-йоркское производство Романовых процветало в середине шестидесятых. Журналист Гай Ричардс написал целую книгу про Голеновски под названием «Представитель Империи», в которой он поддерживал сторону польского полковника.

Ричардс, семья Спеллеров, и другие жители Нью-Йорка объединились и образовали общество защиты Романовых, посвященное расследованию дальнейшей судьбы последней Императорской семьи.

К 1970 году их работа вылилась в следующую книгу Ричардса «Охота на царя». Книга утверждает, что вся семья была спасена, а на ее обложке был вопрос: «Должна ли быть переписана история?» Один серьезный рецензент в Великобритании, покойный Питер Флеминг написал об этом: «Эту книгу можно рекомендовать коллекционерам нелепостей… Нетрудно разглядеть то, что он [Ричардс] думает, что факт — это то, во что он хочет верить».

Единственно, что Ричардс хотел, — это убедить своих читателей, что существует секретное «Дело Романовых», которое хранится в Агентстве национальной безопасности, куда оно было передано из Государственного департамента. Основанием для этого он считал сообщение, отправленное из посольства в 1927 году под названием «Дело Романовых». Мы нашли этот документ и не нашли в нем никакой тайны, только бюрократическое объяснение, которое является только предположением.

Но и другие люди разделяли желание Ричардса верить в спасение семьи и вынесли миф в более высокие сферы. Спустя два месяца после публикации книги Ричардса в мае 1970 года, член британского парламента задал вопрос премьер-министру Гарольду Вилсону, почему правительство скрыло документы о Романовых, противоречащие существовавшей 30-летней версии. Премьер-министр ответил, что все документы, касающиеся убийства Романовых, были открыты для публикации с 1966 года.

Членом парламента, задавшим этот вопрос, был Питер Бесселл, либерал, и для него этот вопрос явился стартовым выстрелом, давшим начало странной компании, целью которой была попытка доказать, что Романовы избежали смерти. Поскольку Нью-Йорк плохо знаком с историей, его слова упали на плодородную почву. По его словам, он был «историком, который провел обширное исследование европейской истории…»

Бесселл — худой мужчина с темным красивым лицом и решительным уверенным голосом, одевался он как лондонские консерваторы, а не как щеголи Нью-Йорка. Его близкий друг, тогдашний лидер Либеральной партии Джереми Торп, описал его нам, как «делового человека, лояльного и честного».

Спустя месяц, после того, как был задан вопрос о Романовых в парламенте, Бесселл отошел от активной политики, и занялся бизнесом, имея офисы в Лондоне и Нью-Йорке. В Соединенных Штатах он сблизился с Гаем Ричардсом, и посвятил много времени тому, чтобы разобраться в событиях, которые произошли в Екатеринбурге.

На рождество 1970 года он опубликовал статью на шести страницах в Лондонском «Observer», в которой утверждал, что было секретное дополнение к Брест-Литовскому договору, по которому большевики обязаны были освободить Романовых. Он не объяснил, откуда к нему попала эта потрясающая информация, но репортер «Observer» вспоминал, что Бесселл создал «атмосферу сильного запаха тайны».

27 апреля 1971 года в Нью-Йорке он опубликовал статью, в которой категорически утверждал, что Романовы были спасены потому, что «я знаю, что официальные бумаги, принадлежащие бывшим Союзническим силам, доказывающие, что семья не погибла, недавно стали доступными для знакомства с ними исследователями версии спасения императорской семьи».

Позже Бесселл вкратце рассказал нам, что ему разрешили доступ к официальным документам с помощью и с одобрения его друга Генри Киссинджера. Он видел эти документы в Белом Доме и в Организации Объединенных Наций в Нью-Йорке. В следующие два года Бесселл говорил, что ему разрешили посмотреть бумаги, и он сделал сто страниц «пометок» с фотокопий или оригиналов. Он неоднократно утверждал, что документы должны быть вскоре опубликованы, в соответствии с программой рассекречивания президента Никсона. Этого не случилось.

В мае 1973 года Бесселл настоял, чтобы к делу подключился Джереми Торп. Торп потребовал на заседании парламента от тогдашнего министра иностранных дел, сэра Алека Дуглас-Хома, чтобы «передать в библиотеку Палаты Общин письмо лорда Перхурста Хардинга его величеству Георгу V, от 3-го или 5 июня 1919 года, содержащее подробности спасения и маршрут перемещения бывшего царя Николая II и членов его семьи». Ему было отказано, поскольку вопрос не касался современных событий, но, Торп направил письмо министру иностранных дел. Министр ответил, что такого письма нет в архивах. Наше расследование относительно «письма Хардинга» показало, что это была неуклюжая подделка.

В январе 1974 года Питер Бесселл исчез. Когда мы нашли его два года спустя в Калифорнии, он начал новую жизнь после краха своей фирмы. Он дал письменные показания относительно бумаг Чиверса и письма Хардинга, но не смог подтвердить, что эти бумаги подлинные, или, даже то, существуют ли они вообще. В 1975 году Гай Ричардс привел рассказ Бесселля относительно рассматриваемых документов еще в одной своей книге, где категорически утверждал спасение Романовых.

Наше расследование и мнение историков, с которыми мы консультировались, показывает, что, в лучшем случае, документы — часть некоторой схемы дезинформации, появившаяся в конце Мировой войны. А какое мнение доктора Киссинджера, человека, который позволил Бесселлю увидеть документы? Мы попросили одного из своих коллег, чтобы он задал этот вопрос во время одного из его ближневосточных перелетов в 1975 году. Сидя в специальном самолете миссии, где-то над Северной Африкой, Киссинджер признался в знакомстве с Бесселлем, но, сказал, что он не видел его с 1969 года, до того, как бывший член парламента стал говорить о Романовых.

Но что же тогда можно сказать о спасении Романовых и тех сенсационных документах? «Эта история, — сказал американский госсекретарь, — является кучей дерьма».

 

АННА АНДЕРСОН

 

Вчера вечером часов в 9 после полудня девушка лет двадцати прыгнула… в Ландверский канал с намерением покончить с жизнью самоубийством.

Берлин, полицейское сообщение,18 февраля 1929 г.

 

 

Вода стекала по ее волосам и одежде, но, она говорила, что она была настоящей принцессой… и это подтвердилось.

Ганс Христиан Андерсен. «Принцесса на горошине»

 

 

Сегодня она живет среди роскошных белых домов, расположенных, трехъярусным полукольцом в университетском городе Чарлотсвилль, Виргиния. Обычная улица — отражение американского изобилия, но один дом выделяется среди остальных домов. Это — дом «Анастасии». Запущенный сад, поросшая ползучими растениями дорожка, ведущая к входной двери — говорят о том, что посетителей немного, и они редко захотят.

Дверь открыл Джон Манахан, бывший профессор истории в Университете, в штате Виргиния. Он женился на «Анастасии» в предполагаемом возрасте 67 лет, что бы дать ей юридическое право на проживание в Америке. Манахан — в свои пятьдесят — образованный, грузный — стандартный американец, который мог позволить себе подобный поступок. Мешковатый костюм, с пятном от яйца. Когда мы вошли в дом, профессор немедленно пустился в разговоры на исторические темы, прерываемые извинениями за состояние дома.

Он сказал, что он готовился целый день к нашему приходу, но, в гостиной все равно был чрезвычайный беспорядок. В середине комнаты, совершенно неожиданно — огромный пень, на старых стенах — картины, рассказывающие о славе императорской России, соседствующие с космическими безделушками и детскими игрушками, над всем этим висит стойкий запах кошек.

Балкон, который должен был быть местом для отдыха, засыпан горой картофеля, занявшего большую пластиковую ванну. Все это, сказал Манахан — сделано «Анастасией», и жизненно необходимо. Хотя он и богатый, и хотя это — Америка, картофель создает запас, как считает его жена, на случай голодной зимы. Пень напоминает ей время, когда она жила в Шварцвальде, а на кошках сконцентрирована вся жизнь «Анастасии».

Два часа прошли, а мы все еще не видели женщины, из-за которой мы приехали. Манахан говорил о ней, о Романовых и был искренне убежден, что она действительно является младшей дочерью царя Николая II, Великой княжной Анастасией. Он сказал, что, даже если люди приезжают издалека, чтобы увидеть «Анастасию», она отказывается появляться. Если это так, то нам повезло.

Пройдя по извилистому пути через грязные коридоры и лестницы, стонущие под весом книг, мы, наконец, увидели знаменитую претендентку на родство с Романовыми. Небольшая, тонкая фигурка с крашенными под блондинку волосами, одетая в красную с белым блузку, в ярко-красных хлопчатых брюках, и золотых парчовых тапочках. Все, что она носит, немного велико для нее.

Позже, во время обеда в известном и популярном местном клубе, она была одета в синтетический плащ, и не снимала его в течение всего обеда. Во время еды она откладывает мясо из своей тарелки для своих любимых кошек. Мы задерживаемся в доме «Анастасии», поскольку она предлагает нам отведать ледяных сливок.

Но для журналистики это был потерянный вечер. За семь часов пребывания с ней, вряд ли нашлось семь минут, когда мы говорили о ее судебных делах по поводу ее претензий быть подлинной Анастасией, или о событиях в Екатеринбурге летом 1918 года, если она была действительно Романова и принимала участие в одной из набольших драм столетия. Чтобы избежать разговоров о случившемся в прошлом, «Анастасия» избегала прямого разговора, закрывая свой беззубый рот рукой, подобно тому, как она это делала публично в течение пяти десятилетий. Но во время редких вспышек откровения она ясно говорила о своем тождестве, не делая никаких попыток убедить нас в этом.

Рассказывая об «Анастасии», следует отметить, что сама она никогда не стремилась убедить в этом весь мир. Это всегда делали другие люди, которые верили ей, которые поддерживали ее претензии, чтобы выиграть в суде, или же те, кто хотел воспользоваться ее воспоминаниями. Единственное, что мы сделали во время пребывания у нее дома, — поговорили с дружелюбной и очень эксцентричной пожилой дамой. И это — женщина, которая захватывала и удерживала общественное воображение в течение 50 лет своей претензией быть единственной, оставшейся в живых из Романовых после Екатеринбурга.

Она — трагическая принцесса, изображенная Ингрид Бергман в знаменитом фильме, названном ее именем, героиня нескольких книг и женщина, чьи претензии вылились в самое большое и запутанное судебное дело столетия. Судебное дело начиналось в 1938 году и продолжалось с перерывами до 1970 года. Оно могло бы попасть в Мировой суд в Гааге. Это не было простым хождением по судам. Такой длительный процесс не был бы возможен, если бы не было никаких серьезных оснований для признания ее младшей дочерью последнего российского императора.

В процессе участвовали члены высшей британской и немецкой аристократии, которые оплачивали гонорары адвокатов, нанятых для того, чтобы доказать, что она не является ее императорским высочеством Великой княжной Анастасией Николаевной. Но не выиграли ни они, ни она.

В 1967 году главный судья Гамбургского Апелляционного суда заявил, «… что истица, требовавшая признать ее Анастасией Николаевной, российской Великой княжной, не смогла представить достаточных доказательств для такого признания…» С другой стороны, в решении на 700 страницах, один из членов суда утверждал, что «…нельзя с полной уверенностью говорить о смерти Анастасии в Екатеринбурге, поскольку это не доказано».

В 1970 году дело попало в Федеральный Верховный суд в Карлсруэ. Подобно своему предшественнику, судья, стоящий во главе пятерых судей, признал возможность, что она могла бы быть Анастасией, хотя она и потерпела неудачу. Он поддержал вердикт Апелляционного суда, но отметил, что это «не установлено и не опровергнуто», И «неудовлетворительно для обеих сторон»: тождество истца с Анастасией не было установлено, и не было опровергнуто.

Старая дама в Виргинии резко отличается от тех, кто называет себя «уцелевшими» Романовыми. Она — одна из тех, чья претензия заслуживает осторожного исследования и к ее истории имеет смысл отнестись внимательно. А история началась с полицейского бюллетеня, датированного 18 февраля 1920 года, оформленного через восемнадцать месяцев после того, как императорская семья исчезла из Екатеринбурга.

«Вчера вечером, часов в 9 после полудня, девушка лет двадцати прыгнула с Бендлерского моста в Ландверский канал с намерением покончить с жизнью самоубийством».

Она была спасена полицейским сержантом и помещена в Елизаветинскую больницу на Лютцештрассе. Никаких бумаг или каких-либо драгоценностей у нее не было, она отказывалась рассказывать что-либо о себе, или о мотивах своего поступка. Уже позже одна из женщин признала ее как «Анастасию», но в течение шести недель, когда она лежала в больнице, она никому не рассказывала о своем происхождении. 30 марта доктора и полиция отказались от попыток поговорить с ней и безымянную девушку отправили для наблюдения в психиатрическую клинику в Дальдорфе. Она провела там два года среди множества психических больных. Большую часть времени она проводила в постели, избегая всяческих визитеров и не проявляя никакого интереса к происходящему вокруг нее.

Ее здоровье ухудшалось, и ее вес, который был всего 8 стоунов 9 фунтов, уменьшился на 21 фунт. Во время бесконечных расспросов в течение ее пребывания в больнице, она упорно отказывалась рассказывать о себе, хотя известно, что некоторые сестры пользовались ее доверием. Если она была русской, как предполагали власти, и если она появилась в Германии незаконно, то страх перед репатриацией был бы некоторым оправданием ее молчания.

Воскресным утром в марте 1922 года была сделана первая попытка проникнуть в ее частный мир. Клара Пойтерт, пациентка этой же больницы, недавно выписавшаяся из нее, пошла в церковь при русском посольстве в Берлине. Там она рассказала бывшему царскому офицеру, капитану Николаю фон Швабе, что она видела членов императорской семьи, когда жила в Москве. И она была твердо убеждена, что видела среди пациентов в Дальдорфе Великую княжну Татьяну. Капитан фон Швабе рассказал об этом в эмигрантских кругах, и в приют хлынули толпы посетителей, не подозревавших, что персонал считал свою пациентку «Анастасией».

Была вызвана баронесса Буксгевден. Она неохотно приехала в Берлин и обнаружила, что пациентка не была готова, чтобы говорить с ней, или даже показать ей свое лицо. Понятно, что реакция баронессы была отрицательной. В результате большинство людей из эмигрантских кругов потеряли интерес к неизвестной, однако были и другие люди, которых это не остановило.

Барон фон Клейст, бывший провинциальный чиновник в русской Польше, потративший два месяца на то, что бы войти в доверие к пациентке, предложил забрать ее в свой дом. С согласия авторитетных специалистов больницы, женщина была выписана, все еще безмолвная и замкнувшаяся в себе. Когда семейный доктор барона осмотрел прибывшую, его выводы были не утешительными. Она страдала от острой анемии, было легкое кровоизлияние в легком, в другом легком обнаружились признаки плеврита. Доктор также отметил, что у нее было серьезное повреждение головы, которое она получила раньше.

В июне 1922 года, по словам барона Клейста, ему и его жене удалось поговорить со своей протеже в частном порядке. Барон рассказал, что она сообщила им обоим, совершенно уверенно, о том, что она действительно была Великой княжной Анастасией; что она присутствовала при расстреле императорского семейства и что она была единственной оставшейся в живых. Она спряталась за одну из сестер, также была ранена, а затем потеряла сознание. Когда она пришла в себя, она обнаружила, что находится вместе с семьей солдата, который спас ее в последнюю минуту от большевиков.

По словам барона Клейста, Великая княжна вместе с семьей солдата добралась до Румынии, а затем в одиночку до Берлина.

В другом разговоре, сообщил барон, таинственная девушка сделала добавление к своему рассказу. Она назвала фамилию солдата — Александр Чайковский, и сказала, что у нее был ребенок от него, сын, родившийся во время бегства из России. Чайковский погиб во время уличных беспорядков в Бухаресте, а ее ребенок был оставлен в сиротском приюте. Как только барон Клейст рассказал о том, что его подопечная была Великой княжной Анастасией, эта новость быстро распространилась в эмигрантских кругах.

Прежняя благодарность барону быстро превратилась в негодование, когда он позволил приходить людям, чтобы приставать к ней с вопросами и разглядывать ее, как животное в клетке. Жизнь продолжалась, сопровождаемая неуверенностью и болезнями.

В июле 1922 года, у нее нарушилось дыхание, появились боли в легком; она вынуждена была обращаться к врачу по три раза в день, а также принимать морфий. Доктор рассказывал: «…Во сне, она разговаривала по-русски, с хорошим произношением, но, по большей части, на несущественные темы». Но пациентка неожиданно почувствовала себя лучше и убежала из дома.

Период между 1922 и 1927 годами был беспокойным; она много раз меняла местожительство, попадала из одной больницы в другую. Хотя неприятности в ее жизни умножались, она, по-прежнему, оставалась несговорчивой. Ее здоровье снова ухудшилось, у нее начался туберкулез, который почти убивал ее. Но за эти пять лет королевские семейства Европы начали проявлять активный интерес к ней. Ее посетила принцесса Хейнрих Прусская, сестра царицы и кронпринцесса Сесиль Прусская, невестка кайзера Вильгельма.

В 1925 году эта история вызвала замешательство при дворе в Копенгагене, и мать царя, императрица Мария, жившая там вместе со своей младшей дочерью Ольгой, братом Марии принцем Вольдемаром Датским, попросила датского представителя в Берлине Херлуфа Цале разобраться в этом деле, наконец.

Таинственную незнакомку посетил в больнице Алексей Волков, бывший слуга царицы. Великая княгиня Ольга также просила Пьера Жильяра и его жену Шуру, которая была сиделкой при молодой Анастасии, чтобы они пришли и посмотрели на нее. Если Жильяр увидит какие-либо признаки, что больная действительно Анастасия, он должен был сообщить об этом Великой княгине, и та сама приедет.