Страшная месть и нежданный гость

 

Мы сидели на кухне и мрачно хлебали сочинённую Пауком «окрошку по‑хонтийски».

– Врёт она всё, – сказал Князь и положил ложку. – Галлюцинации не заразны. Они у каждого свои. Не возьмут нашу ведьму ни в какую клинику по причине мракобесия и воинствующего невежества… Колдуй баба, колдуй дед! Да она перед тем, как клизму поставить, священный танец очищения начнёт изображать… И больной сам от смеха…

– Тот же результат, – сказал я, глянул на гору грязной посуды и подумал: эх, не дожить нам до светлого будущего с его чудесными устройствами! Теперь ещё и воду надо согреть…

– Вставлять ей ключик пора… – задумчиво сказал Князь. – Чтобы гормоны в голову не ударяли…

– Друзей не трахают, – сказал я.

– Но друзья и подлянок гардеробных не делают, – резонно заметил Князь.

Есть у мытья посуды такое замечательное достоинство: хорошо думается. Так что завтрашние эксперименты с вещами незнакомца стоит сперва обдумать…

– Князь, – сказал я. – Завтра в Рыбиной каптёрке не нажимай ни на какие кнопочки! Мало ли что!

– Кто бы говорил, – сказал Князь. – Не маленький. Да и вряд ли он что‑то опасное в карманах таскал при таком‑то оружии… Записная книжка там, зажигалка…

– Вот‑вот, – сказал я. – Зажигалка. Там, может, такая зажигалка, что с ней только бронеплиты сваривать… А записная книжка в чужих руках взрывается…

Но учёные наши рассуждения прервала Рыба. Она впорхнула в кухню вся на взводе и даже похорошевшая.

– Ой, какие молодцы! А мы с доктором сейчас поедем в госпиталь. Спасать этого идиота. Ну, а потом я для него что‑нибудь новенькое придумаю… Волосы возьму, ногти, семенную жидкость…

– Какого идиота, Нолушка? Объясни толком!

И Рыба, повизгивая от восторга, поведала нам невероятную историю.

…Началось всё с того, что у фермера с хутора Чёрная Глина взорвался в процессе эксплуатации перегонный куб. Самогонщик при этом не пострадал, но вся продукция была уничтожена. А фермер этот снабжал выпивкой гарнизон башни ПБЗ! Вот и настал для них сухой сезон, а поехать в Шахты они побоялись, поскольку дозер их всё‑таки крепенько напугал. Так что реторта со спиртом, украденная у нас, осталась последним резервом главнокомандующего. То есть капрала Паликара.

И наш дорогой Паликарлик делить её ни с кем не пожелал. Потихоньку сам прикладывался и постоянно прятал священный сосуд от возмущённого личного состава. Прятал и перепрятывал.

И вот как‑то ночью он, уже никакой, в очередной раз зашёл в канцелярию, где на тот момент хранилась реторта. Извлёк её из тайника. А свет зажигать не стал по соображениям конспирации. Споткнулся, грохнулся и разбил прижатую к груди хрупкую посудину. В зубах у него при этом дымилась сигара…

Канцелярия, в общем, запылала. А горящий капрал не сразу сообразил, что он и сам человек‑факел («…То наша Гвардия проходит сквозь огонь!»), и даже мужественно пытался всё потихоньку потушить. Обгорел дурак дико. Вольнонаёмный фельдшер не взялся его выхаживать, сразу отправил на вертолёте к нам в госпиталь.

Госпитальные врачи решили, что могут дать капралу только лёгкую смерть. Им бы и тормознуться на этой здравой мысли, так нет же – связались с доктором Мором. А он и рад попрактиковаться…

– Вот, а вы не верили, дурачки! – закончила Рыба свой рассказ и показала язычок.

Я похолодел и вспомнил: «…Чтобы шкура слезла и глаза вытекли… Ни в день житья, ни в ночь спанья…»

И как‑то не порадовался я свершившейся мести.

Отныне буду предельно вежлив с могущественной феей Нолу Мирош… Какой уж там ключик!

Надеюсь, великий скептик Дину Лобату сделает сходные выводы.

Но сильно нежничать с ней тоже нельзя: вдруг она решит присушить кого‑то из нас? Или обоих сразу, для развлечения?

Вышли мы, пришибленные, на крыльцо. Помогли доктору уложить его приборы в машину.

Доктор посмотрел на нас с большим сомнением и сказал:

– Вряд ли мы вернёмся до утра. Оставляю больного на вас. Помните, пустоглавцы, я доверяю вам величайшее сокровище нации!

И хлопнул дверцей.

Плевать вслед на счастье мы не стали. Месть у нас, можно сказать, вырвали из рук. Капрал, коли выживет, всё равно слепым калекой будет. Герои таким не мстят.

Правда, остаётся ещё корнет Воскру. Но ведь не он же огнемёт держал. Так, на хороший мордобой потянет, не больше…

Мы сидели на крыльце в плетёных креслах, словно ветераны какие‑нибудь. Ещё бы по сигарете в зубы, да мы не курим. Князь бросил – твёрдо держал слово, а я и не приучался никогда – Мойстарик сказал, что в шахте на курящего смотрят как на дурака. Не курят солекопы. А которые были курильщики, те бросают – организм не приемлет.

Значит, всё‑таки допускал такую возможность, что пойду на соль.

Про Рыбу и ворожбу её мы не говорили – что тут скажешь! Умом‑то я понимал, что это просто совпадение, а очко всё равно играло…

– Я понял, – сказал вдруг Князь. – Он жил в другом Саракше, после Обновления. И устроено там всё по‑другому…

– Это как это?

– Представь себе стеклянный шар, до половины заполненный песком. Плоская поверхность. Не совсем плоская – есть и горы, и моря. Но Мировой Свет не в центре шара, а на самом верху – там, где у нас Архипелаг… Тогда всё получается.

Я подумал и сказал:

– Не всё. Ты же видел, что Мировой Свет у них ясно различимый и подвижный. Поднимется с одной стороны, потом опустится на другую… Допустим, на их востоке поднимется, на их западе опустится. Значит, в следующий раз он должен подняться на западе, а это не так… Я нарочно замечал – он каждый раз поднимается на востоке. Или как они его там называют… И ещё Мировой Свет бывает там красным, как на гербе…

– Значит, ты больше моего увидел, – сказал Князь. – Я‑то деталями интересовался – фотка на столе, кораблик в бутылке… У них, оказывается, тоже такие штуки есть! Только парусное оснащение другое…

В кои‑то веки он возражать не стал!

Когда‑то учитель физики объяснял нам, почему никакая ракета не может долететь до Мирового Света. Вернее, она будет вечно приближаться к нему, но так никогда и не приблизится. Объяснял‑объяснял, пока все объяснялки не кончились. Тогда он рявкнул: «Непонятно? Значит, просто запомните – это так!»

Тут Князь ему говорит:

– Выходит, для науки главное – не истину установить, а на вопрос убедительно ответить? Тогда это пропаганда какая‑то…

– Правильно, – говорит физик. – Пропаганда знаний… А другой физики у меня для вас нет! Скажите спасибо, что хоть такая сохранилась! А то бы вам святые братья до сих пор про Чашу Мира пели!

Физик у нас весёлый. Вот бы ему парочку этих ментограмм показать – про что бы он‑то тогда запел?

Начало смеркаться. Точно – не вернутся сегодня доктор с Рыбой. Будут гада выхаживать… А Рыба ещё скажет: «Он для меня сейчас прежде всего больной!»

Так он и всегда был больной – живых людей из огнемёта поливать!

– Есть и другой вариант, – сказал Князь. – Сфера пересечена напополам массивным таким каменным диском. И на двух его сторонах живут два разделённых человечества, а Мировой Свет ходит по окружности…

– Ага, – сказал я. – И по краям диска того две диаметрально противоположные дырки просверлены, чтобы ходить светилу беспрепятственно… Раскалённому до температуры атомного взрыва… Какие уж там два человечества!

– Возможны самые разные модели, – сказал Князь. – Вряд ли Творец повторяется. И так попробует, и этак… Иначе никакой он будет не Творец, а мудила с конвейера…

– Только с чего ты взял, что мы видим будущий Саракш? – сказал я. – Может, это как раз предыдущий Саракш? И наш мужик решил проверить – вдруг при следующем Обновлении жизнь станет ещё лучше? А тут такой джакч – капрал Паликар…

– Какие мы с тобой всё‑таки умные, Сыночек! – сказал Князь.

Возразить было нечего…

Вода в озере стояла ровно, ни ветерка, тихо‑тихо вокруг. Доктор не разрешил нам притащить сюда ни радио, ни музыкальный ящик с записями – мол, дома дерьма наслушаетесь! Когда‑то люди большие деньги платили, чтобы здешней тишиной наслаждаться. Вот мы и наслаждались.

Далеко за озером редко и тоскливо кричала птица – не иначе, пандейская кигикалка.

И тут я услышал шаги. Явственно так услышал.

Шаги сперва шуршали по асфальту, потом заскрипели по гравию.

Я сто раз предлагал доктору обкорнать кусты на аллейке, чтобы улучшить обзор – он ни в какую! Растения‑де тоже чувствуют боль!

А теперь гадай, кого там демоны несут?

– Князь, – говорю. – Револьвер при тебе?

– За каким? – сказал Князь.

– Да гости у нас, – сказал я. Тут и Дину открыл глаза и тоже увидел, как появляется из‑за живой ограды крупное такое тело.

Я сразу понял, чьё.

Это был выпускник «черной» гимназии Гай Тюнрике по прозвищу Грузовик.

 

Акт Чести

 

Не сказать, чтобы наш санаторий был этаким необитаемым островом. Вовсе нет.

Во‑первых, сюда приходили и приезжали окрестные фермеры со своими хворобами, травмами, родами (абортов доктор не делал принципиально: и так людей мало осталось). Привозили мешки с мукой, свиные туши, копчёных гусей, живых кур, чёрный мёд, домашнее вино, самогон высочайшей очистки – заменитель спирта. Бабы вязали для благодетеля свитеры и шапочки, мужики подарили даже огромный овчинный тулуп – оставалось только новых Великих Морозов дождаться. В этом тулупе почему‑то очень хорошо спалось, особенно на крыше.

Сам господин Моорс дарами не интересовался, встречал дарителей Паук на крыльце. Было очень похоже на картинку из учебника истории – «Имперский воевода собирает дань с горных кланов». Рожа у нарисованного воеводы была такая воровская, что становилось понятно: бедняге‑императору ладно если лукошко яичек перепадёт, да и те по дороге раскокают…

Привозили сюда, превозмогая страх, и обитателей Верхнего Бештоуна – тех, от которых отказались и больница, и госпиталь. Доктор Мор говорил, что он не Творец, но иногда излечивал.

Любили к нам заглянуть и погранцы, преследующие нарушителя. Здесь они всегда могли рассчитывать на стопарик. Паук очень уважает военную форму.

Как‑то раз даже двое «чёрных» гимназистиков‑пятиклашек отважились сюда заявиться! Близнецы, фамилию забыл. Стоят перед крыльцом, смотрят на Паука, трясутся – но не убегают.

Мы провели их на кухню, накормили, похвалили за проявленное мужество и велели обязательно приходить годика через два, когда мы отсюда уйдём насовсем. Даже рекомендации ребятам написать посулили – для доктора. Надо же передать хозяйство в хорошие руки!

Но это всё понятно, а вот чего тут Гай Тюнрике забыл?

 

Мы с ним близко знакомы не были – и гимназии разные, и на год он старше меня. Но многие в городе хотели, чтобы мы познакомились поближе. На дистанции ближнего боя.

В восьмом, а особенно в девятом, я здорово вымахал и раздался в плечах. Сказалась порода, простая пища и отчищенные от ржавчины тренажёры в санатории.

А Грузовик уже давно оправдывал свою кличку. Но в гимназических вождях не состоял, был очень правильный парень, туповатый зубрила, хороший спортсмен, будущий муж и воин…

И всем страх как хотелось свести нас в поединке. Чтобы каждый, значит, защитил честь своей гимназии. Кроме того, Гай был потомственный горный стражник, как я – потомственный солекоп. Тоже, выходит, повод и предлог.

Но лично меня такая встреча ну никак не радовала. Сейчас – не знаю, а в тот раз он бы мне точно накидал.

Ох, нет, чего врать – он и сейчас бы накидал. Поскольку Князь сам же написал стишок про поединок горных стражников – «хореография чёрных пантер в непроглядную горную ночь». Хореография, понятно? А типичная драка солекопов – это неуклюжее фехтование крепёжными брусьями, сопровождаемое кряканьем, уханьем, эханьем и сквернословием. Есть разница?

Выход мне подсказала вечно коварная Рыба. Господа, внимание! Того, кто женится на Нолу Мирош, она сделает императором!

Но Рыба не хочет замуж. Так что Империи не суждено возродиться.

Мы встретились с Гаем на Пандейском рынке. Торговать там уже давно не торговали, а встречаться было принято – по традиции.

Я высказал Грузовику свои (Рыбины, конечно) соображения, и он согласился.

Во‑первых, мы не два клоуна, чтобы уродоваться на потеху всякой мрази вроде нашего Гондона да ихнего Малютки Бо.

Во‑вторых, разница в возрасте и классе обучения будет не в пользу Грузовика. Победит он – скажут, что здоровый кабан с подсвинком связался, задразнят. А в случае моей победы над ним просто будут смеяться до скончания дней. И не только над ним. Да, станут говорить, не тот нынче пошёл горный стражник… Их уже солекопское отродье лупит одной рукой, не выпуская из другой кружку…

В‑третьих, я не вправе использовать столь явное своё преимущество в поединке с таким достойным парнем, каким я считаю Гая Тюнрике. При любом исходе означенного поединка.

Рыбины формулировки я выучил наизусть.

И сработало.

Никто из «чёрных» не посмел обвинить Грузовика в трусости – иначе сам бы нарвался на драку. Да и я вышел сплошным героем, при виде которого любая «ворона» летит задним ходом вопреки законам аэродинамики…

Мы тогда даже поговорили с Грузовиком по душам. Я не хочу после гимназии уезжать из города, а Мойстарик меня всячески агитирует. Гай Тюнрике, наоборот, должен идти в местную школу горной стражи, – ему же заблажило стать танкистом. А танковое училище – не ближний свет!

– Да ты влезешь ли в танк? – спрашиваю. Вроде бы насмехаюсь, а по сути – восхищаюсь его богатырством. Учусь у Рыбы!

– Сейчас новую машину выпускают, – мечтательно отвечает Гай Тюнрике. – «Вампир» называется. Туда точно влезу…

Так мы и разошлись без обид. И больше не пересекались.

Но что ему сейчас‑то надо?

 

Гай Тюнрике остановился перед крыльцом и вытянул руки по швам. Я напрягся и покосился на Князя. Поэтическое создание довольно гнусно ухмылялось.

– Чак Яррик, – торжественно сказал Грузовик. – Я вызываю тебя на Акт Чести.

Во как!

 

Страшненькая штука – Акт Чести.

Говорят, это древний пандейский обычай. Непохоже. Скорее всего, пандейцы его когда‑то злодейски придумали да навязали нашему простодушному и доверчивому народу, хотя сами сроду не собирались заниматься такими глупостями.

Это не придворная дуэль при секундантах и лекаре. И не бандитский «ших‑мах» из книжки «Параллельная Империя».

Акт Чести свидетелей не предусматривает. Соперники сами договариваются о месте, сроке и условиях, после чего ставят общество в известность лишь о самом проведении Акта.

Всё прочее зависит от репутации каждого из бойцов. Особенно в случае смертельного исхода. Если судья тебе поверил – гуляй. Если не поверил, надевай клетчатую робу.

Но смертельный исход здесь не является целью. Цель – заставить противника или сделать что‑то или, наоборот, чего‑то не сделать. А каким образом достигнута цель, никого не касается.

Может, просто потолковали и договорились…

Посоветоваться бы с Рыбой. Но нет её, джакч, выхаживает Паликарлика, джакч, джакч и джакнутый джакч!..

– Прошу назвать причину вызова, – сказал я.

– Репутация барышни Лайты Лобату, – сказал Гай. – Каковую барышню на Балу Суженых я намерен объявить своей невестой…

Я с надеждой поглядел на Князя, но негодяй сделал невинную мордочку и спросил:

– Мне уйти?

Как будто не о его сестрице речь! Хрен поймёшь этих пандейцев!

Грузовик сказал:

– Да как угодно.

– Тогда мне угодно, – сказал Князь, – чтобы всё было организовано согласно Кодексу Калинта Седого.

Вовремя прорезался у него аристократизм. Стало понятно, что ничего подобного Гай Тюнрике в глаза не видел. Подбить его на это дело кто‑то подбил, а подвести базу не удосужился. Или не мог.

Динуат Лобату овладел инициативой.

– Цель поединка? – сказал он в манере инспектора Пала Петру.

– Чак Яррик отказывается от компрометации барышни Лайты, – сказал Грузовик. – Прекращает встречаться с ней. Вести переписку. Вступать в сношения с ней через третьих лиц…

Князь захохотал: видимо, представил себе такие сношения. Потом сделал серьёзное лицо:

– В таком случае выбор места и оружия остаётся за вызванным, – сказал он. – Сыночек, где тебе удобнее?

Не скажу же я, что сроду бы не хотел столкнуться с Грузовиком ни на каком перекрёстке!

Поэтому пробормотал:

– Уступаю выбор вызвавшему…

– Тогда – Старая казарма. В полночь. Это традиционные место и время подобных поединков. Так говорят наши семейные хроники…

Ага! Его какой‑то выживший из ума дедуля вдохновил!

– Не пойдёт, – сказал я. – Там вечерами всякая мразь толчётся. Скажут, что это моя или твоя поддержка…

– Отсутствие свидетелей я обеспечу, – сказал Гай. – В ином случае Акт отменяется, вызов аннулируется…

– И ты весь в джакче, – подытожил Князь.

Спасибо, Дину. Ещё немного – и Грузовик укатится отсюда ни с чем.

– Сказал же – обеспечу, – повторил выпускник Тюнрике. – Ноги повыдергаю, – уточнил он.

– Полночь – это хорошо, – сказал Князь. – Сверкнул в полуночи тутун кровавой мести – паж уронил в траву кишки младые… А срок… В ближайший выходной. Да, так.

Князь, ты что творишь?

– Нам немножко времени нужно – новую методику борьбы закрепить, – продолжил Князь. – Нетрадиционные приёмы. Но за ними будущее…

– Я тоже потренируюсь, – сказал Гай. – С отцом, со старшим братом, с майором Трембу…

– Вот и прекрасно, – сказал Князь. – Мы договорились. А без меня вы бы весь вечер промычали да прокряхтели, бирюки горные…

Ну, ты, Динуат, удружил. Не ожидал…

Гай Тюнрике отдал честь, развернулся и пошагал по аллее. Должно быть, он себя уже воображал марширующим по плацу танкового училища…

Зато я вообразил себя с поломанными рёбрами – это в лучшем случае.

– Ты всё испортил, Князь, – сказал я. – Ещё немного, и он бы отказался от своей блажи…

– Отнюдь нет, – сказал Князь. – Не отступится он от Лайты. Кто же его в армейское училище холостого возьмёт? Даже документы не примут. А пойти в школу стражи, как родня желает, гордыня не позволит.

– Конечно, – сказал я. – Не тебе же драться. Что за джакч ты там нёс про новые приёмы?

– И вовсе не джакч, – сказал Князь. – Я очень внимательно смотрю ментограммы, в отличие от некоторых…

– И? – сказал я.

– Помнишь, как наш мальчик лез по канату?

– Помню, – сказал я. – И что?

– А то, – сказал Князь, – что в другом углу спортзала он видел группу ребят, которые занимались борьбой… С чернокожим тренером… Или наставником… И это, доложу тебе, очень необычная борьба… И когда он вспомнит свои тренировки с чёрным наставником…

– А если не вспомнит?

– Он как‑то понимает, чего мы от него ждём. Или чувствует… И тогда я сделаю из тебя лучшего бойца в Саракше! На крайняк – хотя бы в окрестностях Старой казармы…

 

Вышел маршал из сарая

 

Утром Князь завил:

– Я примерно представляю, как нашего безымянного друга зовут. У него односложное имя со звуком «о»: ров, стол, тор, кок, бор и так далее…

– Как узнал?

– По губам остальных обитателей комнаты прочитал!

– А, – говорю. – Так это ты, выходит, папашу заложил, джаканный чтец по губам?

Дину пропустил весь мой ядовитый сарказм мимо ушей:

– Эх, если бы я так умел…

– А что толку? – сказал я. – Язык‑то всё равно незнакомый. А вот когда твои хвалёные уроки непобедимой борьбы начнутся? У меня организм хоть и крепкий, но любимый и неповторимый. А язык… Да проще дождаться, когда он очнётся.

– Ох, – сказал Дину. – Мы же его с вечера не навещали. А Рыба, считай, не отходила! Ну, она нам навтыкает! Как бы он все капельницы не повытаскивал… Или вообще не встал и не ушёл…

И мы рванули в подвал.

Ничего наш друг не повытаскивал, но опустевшие капельницы пришлось заменить. Как и всё остальное…

– Хорошо восстанавливается кожа, – сказал Князь. – Без рубцов, без синюшности этой… Доктор Мор точно на премию Фелля мог бы претендовать – жалко, что остались от этой премии только списки прежних лауреатов…

И вот с этого самого утра моя жизнь в «Горном озере» понеслась как раненый кабан по кустарникам.

Видно, Айго‑Паук получил от доктора вредительское указание ни в чём нам не помогать. Он просто сидел на крыльце и курил свои листья – фабричного табака не признавал.

Князя я целиком бросил на просмотр ментограмм, а на себя взял всё остальное, и было его много.

Сварил манную кашу на порошковом молоке и покормил пациента. Отмыл плиту от следов предательского побега манки. Поставил томиться в чугунке кабаньи рёбра и начистил земляных яблок. Дома‑то мы с Мойстариком сами себе готовили. Дядя Ори тоже умел кухарничать, но в самый последний момент запросто мог высыпать в кастрюлю с супом месячную пайку сахара. Мог и не высыпать, но лучше было не рисковать…

Только с одним делом покончу – сейчас же другое образуется. Потому что запустили мы порядок основательно с этой грибалкой и её неожиданными последствиями…

И странное дело – всякая работа была мне нынче в охотку и в радость. Даже самая противная и нудная.

Сперва я даже решил, что начинаю джакаться, только что песен не горланю. Потом сообразил, откуда эта нежданная радость.

Да от нашего «сбитого лётчика». От ментограмм его. Открылось нынче передо мной окно в другую жизнь. И сроду это не выдумки, ошибается премудрый доктор. Никакой гений не сможет придумать чужой новый Саракш с такими деталями и подробностями. И хорошо мне именно от того, что живёт где‑то такой – настоящий – Саракш, в котором нет и быть не может страшной войны и мутантов, джакнутых и выродков, капрала Паликара и «Отчичей»… Где живут сильные и красивые парни и девки, вскормленные молоком морских гигантов. Где родители не отравляют им жизнь ранними браками, а учителя не следят за каждым шагом. Где даже среди ночи бывает виден Мировой Свет…

И никаких дурацких «эманаций» он там не испускает! И люди там не ходят строем, не орут гимны, как припадочные!

Настолько поверил я в этот иной Саракш, что грядущий Акт Чести стал мне казаться полным джакчем. Победа будет моя. И не потому, что перейму я какие‑то там невиданные приёмы борьбы. Просто Чак Яррик другую жизнь видел, а Гай Тюнрике – нет!

Значит, я сильней его.

Надо думать, что у Князя такое же настроение, только он никогда этого не покажет по причине сволочной аристократической гордости. Ну и дурак.

А уж какие выводы может сделать из увиденного Рыба, я даже предположить не могу. Но вот что она сумеет найти туда дорогу раньше нас, ничуть не сомневаюсь…

– Сыночек! Иди‑ка сюда!

Ну вот. Князь дождался обещанного урока борьбы…

Я окинул взглядом парадный вход.

Санаторий «Горное озеро» к приёму императорской особы готов! Да пусть хоть Неизвестные Отцы приезжают под видом обычных психов! Не стыдно принять, не стыдно кабаньим жарким угостить…

Я спустился в подвал:

– Ну, как там наше единоборство?

– Да погоди ты со своим единоборством, – отмахнулся Князь. – Он почему‑то на одном эпизоде зациклился – вот посмотри… Наверное, считает его очень важным…

Вот в этом весь Дину Лобату! Сам предложил отследить тамошнюю борьбу – и уже переключился на что‑то другое…

Я уселся перед экраном.

М‑да. Перехвалил я слегка тот Саракш. Не так уж сильно они от нас отличаются.

В лесной гимназии к чему‑то готовились, кого‑то ждали. Сапоги, правда, не чистили, но сандалии обули – а обычно ведь босиком бегали, как деревенские. К тому же наша компания даже соизволила поглядеться в зеркало и немножко причесаться. Обновки из дедушкиного сундука не доставали – у них и так каждый день обновки…

Потом побежали на своё это… Ну как назвать площадку для маленьких самолётиков, которые ещё и подводные лодочки?

Для транспорта, короче.

Собралась на поле, должно быть, вся гимназия – сотни три. Форму не носили, но одеты все были схоже, никто не оригинальничал: летняя рубашка да короткие штаны. Несколько чернокожих учеников, в том числе две девочки. Волосы у них тоже чёрные и похожи на пружинки. Были совсем узкоглазые и смуглые. Очков никто не носил. От них вообще шибало таким здоровьем, что с нашей жизнью даже сравнивать не хотелось.

Учителя ходили тут же, никого не строили и не успокаивали – незачем было.

Кого же они ждут? Местного начальника или столичного гостя? Никаких плакатов, никаких флагов, никаких национальных костюмов…

И никакого оркестра.

У нас гостя встречают кружкой пива и кристаллом соли, а у них чем?

А‑а, понял. Ничем. Просто сейчас должны прилететь родители. Как в обычный летний лагерь. Сначала спихнули детишек на государство, а теперь соскучились. Громадная толпа, должно быть, образуется. Интересно, на отдельных самолётиках прибудут или на одном огромном? Лучше бы на одном, а то я такой не успел как следует рассмотреть. Потому что остальное мне не интересно – ну, разойдутся по углам, начнут сюсюкать над своими чадами, а чада будут стесняться товарищей и гордо отказываться от домашнего угощения…

Что же он нам хочет показать? Обычный семейный джакч?

И вдруг все взоры, как сказал бы Князь, устремились в одну точку. И была она не вверху, как я ожидал, а совсем в другом месте.

Тут любой джакнется.

На краю лётного поля (вот как эта площадка называется, вспомнил!) стоит кое‑как сколоченная из досок будка. И очень она не похожа на другие здешние здания. Ни по форме, ни по материалу. Она скорее на сортир в нашем летнем лагере похожа. Который никто не хотел чистить, поэтому все бегали по кустикам, а потом, во время ночной военной игры, то и дело орали «массаракш!» да «джакч!», так что скрытного проникновения не получилось.

Но зачем здесь‑то сие убожество? В этом гимназическом городке такие отхожие места, что впору Неизвестным Отцам квартировать! Там, поди, и плюнуть‑то страшно – святотатцем себя почувствуешь!

Ну, может, и не сортир, а сарайчик. Может, там лопаты да грабли хранят. Хоть и не видел я тут ни граблей, ни лопат.

Почему же все на эту халабуду уставились? На дверь, кое‑как сколоченную, словно к ней наш поэт умелые ручки приложил?

И вот эта самая дверь не открывается, а попросту исчезает. И выходит из будки человек. И направляется к нам.

А мы (они, конечно, но вы поняли) выстраиваемся в две шеренги и ждём, когда он к нам приблизится.

Он высокий, худощавый, немолодой; а старики здесь редко встречаются – не доживают, что ли, до старости? Лицо вытянутое, ни бороды, ни усов. Обыкновенное лицо. Обыкновенная здешняя одежда, разве что штаны не укороченные. И никакого сопровождения, не говоря уже об охране. Да и не поместилась бы там никакая свита.

Нет, всё очень даже просто: чей‑то прославленный дедушка решил навестить внучка. А до того он много лет просидел в своей крошечной хижине затворником… Тем и знаменит…

Бред какой‑то. «Волшебное путешествие».

Но мы начинаем бить ладонь о ладонь. Так выражают в том Саракше приветствие. Или восхищение. Или почтение. И, видимо, человек из сарайчика этого заслуживает…

Потом мы оказываемся уже в аудитории. Все норовят занять места на первых сиденьях, так что получается толчея.

Гостю приносят какое‑то подобие кресла (вообще мебель тамошняя – это отдельная песня), и он располагается там в полулежачей позиции. Должно быть, спиной мается, как Мойстарик.

Гость начинает говорить. Я, понятно, ничего не слышу, да хоть бы и слышал – толку‑то, но внимаю вместе со всеми.

Обычно во время лекций здешних преподавателей то и дело возникают в воздухе всяческие схемы, карты, показывают целые фильмы, а тут ничего. Только рассказчик и мы.

Тут я себя на том поймал, что слушаю безмолвную эту речь с разинутым ртом…

Покосился на Князя. Он, видимо, тоже только что рот захлопнул и зырит, не видел ли я его позора.

– Он пилот, – сказал Князь. – Видишь, руками показывает заход на посадку…

– Он подводник, – сказал я. – Он про торпедный залп толкует…

А потом этот дед выходил у нас и артиллерист, и танкист, и даже, пожалуй, музыкант – что‑то такое изображал он длинными пальцами.

– Это бывший полководец, – решил Князь. – Пожалуй, маршал. Когда‑то он выиграл решающую битву, и теперь там наслаждаются миром, за что безмерно этому деду благодарны…

– А где ордена и медали? – спрашиваю. – Карты, кинохроника боевых действий, схемы сражений? Это же типичное «как сейчас помню»…

– Нет, Чаки, – сказал Князь. – Люди такого масштаба в цацках не нуждаются. И войну вспоминать не любят. Он о чём‑то другом им толкует. О чём‑то более важном… Вон как на него смотрят!

И вот так мы за компанию с этими бодренькими и здоровенькими гимназистами иного Саракша слушали немой рассказ, ужасались, восторгались и даже пару раз хохотали. Как все – так и мы…

После этой лекции или рассказа начался у них разговор. Чтобы задать вопрос, мы (назовём это Саракш‑1) поднимаем над головой сцепленные руки, изображая письменный знак вопроса, а в Саракше‑2 надо всего‑навсего поднять одну руку. Правую. Хотя можно и левую.

Больше всего вопросов было, конечно, у нас с Князем. Но только нас там никто не видел, не слышал и не догадывался о нашем существовании…

Тихо и незаметно в палату проскользнула воротившаяся Рыба, так что я даже вздрогнул, услышав её голос:

– Дину, миленький, поставь закладку на этом кадре. Пусть потом Чаки срисует вон ту лазоревую кофточку – тогда весь город ко мне за выкройкой прибежит…

 

Шёпот во мраке

 

Доктор и Рыба приехали голоднющие – и потребовали жрать. Мойстарик непременно бы проворчал: «Что же вас в госпитале‑то не покормили?», но я воздержался. Даже Яррики меняются! Кроме того, приятно было наблюдать, как скоро уничтожается моя стряпня. Зря я боялся, что пересолил…

Доктор наелся быстро, рассеянно кивнул и ушёл к себе в подвал. Рыба потребовала добавки и одновременно стала рассказывать, размахивая ложкой:

– Там у них новичок‑практикант, господин Акратеон, зелёный совсем, стал возмущаться: дайте, мол, воину спокойно умереть, безнадёжный ведь случай… Ха! Мы с доком лучше знаем, кому умереть, а кому ещё рановато, пусть помучается! Я для него ещё и не то придумаю!

Я представил, что может придумать Нолу Мирош для несчастного капрала, и содрогнулся. Массаракш, да неужели я способен пожалеть эту гвардейскую гадину?

А Князь сидел скучный, ковырялся в тарелке и молчал.

После еды Рыба пришла в благодушное настроение и сама предложила нам пройти в свою каптёрку и посмотреть вещи нашего пациента. Заставила, правда, расписаться в учётном журнале…

Итак, зажигалка. Похожа на обычную зажигалку. Только вместо язычка пламени появляется этакий лучик. Маленькое огненное лезвие. Длина его регулируется движением пальца по корпусу. Лучше не подносить к бумаге, а то я этот самый учётный журнал чуть не спалил. Кроме того, на корпусе есть красная точка индикатора, как на скорчере. Видно, та же технология. Так что зажигалочка умеет подзаряжаться и будет служить вечно…

Нож в замшевых ножнах. Просто нож. Лезвие очень острое. Рукоять обёрнута шершавой шкурой неведомого зверя. Князь сказал, что такое лезвие запросто перерубит любой гвоздь и хотел было проверить своё утверждение на деле, но Рыба заорала, что скорее перерубит гвоздик самому Князю, чем позволит портить чужую вещь. Нож она отобрала, и мы не успели поглядеть, что там у него могло быть спрятано в рукояти.

Коробочка, похожая на пачку сигарет. Не открывается. При нажатии двумя пальцами по бокам начинает светиться. Возникает экранчик с непонятными символами. То есть это сперва непонятными. А потом мы сообразили, что перед нами фотоальбом, причём изображение можно получать хоть на экранчике, хоть на стене, хоть прямо в воздухе – и любого размера. Иногда изображение движется…

Снимков в этом альбоме, наверное, миллион. И, если бы мы взялись все их пересмотреть… Нет, лучше не затеваться. Потому что там одних неведомых зверей столько, что ужас. Пасти, зубы, щупальца, глазищи, бельма… Мех, чешуя, иглы… В прыжке, в броске, в атаке…

– Двести лет назад, – сказал Князь, – в Кидоне жил сумасшедший художник Ланк Лино. Вот он как раз таких тварей рисовал… Может, наш – тоже спятивший художник?

– Сами вы спятившие, – сказала Рыба. – Вы что – до сих пор не поняли, кто он?

– И кто? – хором сказали мы.

– Да охотник он! – воскликнула Рыба. – Или егерь. Или чучельник. Потому что все звери сняты при нападении, разве не видно? Вот здесь нажми – и задвигается! Он стрелял и снимал одновременно! Какие у вас, мужиков, мозги неуклюжие!

Хитрая Рыба! Она‑то уже эту штуку самостоятельно изучила, а теперь картинно поражается нашему невежеству! Так нечестно!

– Так нечестно, Нолу! – сказал я. – Сама, поди, сутками колдовала над этой коробкой, а нам нарочно не давала посмотреть…

– Для вашей же безопасности, – сказала Рыба. – Чтобы у вас от страха шока не приключилось и других неприятностей…

– Неужели ты в этой системе разобралась? – не поверил Князь. – Где первый снимок, где последний?

– Это же очень просто, – сказала Рыба. – Вот значки. Это не буква, это человечек! Идут изображения людей. Родные, друзья, встречные‑поперечные. Вот типичная выпускная фотография, совсем как у нас. Какой‑то идиот даже рожки соседу приделал…

– А вот это его девушка, – сказал Князь. – И вот она, и здесь…

– Нет, – вздохнула Рыба. – Поэт, а простых вещей не понимаешь. Любит он её – это да, но только безответно. Ничего у него с ней не получилось…

– А ты откуда знаешь? – обиделся поэт.

– Ну это же ясно видно, – сказала Рыба. – Любому, кто не бревно бесчувственное. Отчего мужики идут в охотники, в лесники, в отшельники? От несчастной любви. Вот и нашему не повезло…

– Ложные посылки, – важно сказал Князь, – ведут к ложным выводам… Может, это вообще его мамаша. У тамошних женщин возраст определить невозможно…

– Вот извращенец‑то пандейский, – сказала Рыба. – Мамаша… У них, кажется, родственные связи вообще ослаблены. Нету здесь того, что у нас именуется семейными снимками. Такими, какие у любого фермера в избе по стенам – дикое количество пучеглазой родни… Ладно, берём другой раздел – Мировой Свет над горизонтальной линией. Это пейзажи. Была бы я неверующая, так враз бы в Творца поверила – такую разную красоту создал, что её и вообразить‑то нельзя! Алые джунгли! Янтарный город! Стальные кружева в чёрном небе! И ведь всё это где‑то существует!

– Мы в ментограммах дотуда ещё не добрались, – сказал я. – Мы ещё гимназию никак не окончим…

И поёжился, вспомнив про заочные уроки борьбы…

– А вот и охотничий раздел, – сказала Нолу. – Это же прицел, неужели непонятно? Интересно, какой у него был последний трофей?

– А ты можешь определить?

– Запросто, – сказала Рыба. – Тут всё делается движением пальца… Вот и последний снимок… Только он какой‑то… испорченный, что ли…

Я глянул на повисшее в воздухе изображение и отчего‑то стало мне погано. Во всяком случае, не по себе.

Во‑первых, снимок явно не получился. Смазанная неровная вспышка на заднем плане, и поэтому то, что перед вспышкой, почти невозможно разобрать. Понятно, что воображение срабатывает так, как ему вздумается. То есть сначала я увидел просто кучу камней разного размера и формы. Потом что‑то сдвинулось в восприятии, и я увидел головастую ящерицу (только без рогов), которая распласталась на склоне отполированной до блеска скалы. Потом я моргнул, и…

Теперь прямо на меня пёрла огромная чёрная двухголовая обезьяна. Нет, уже не двухголовая. Просто рядом со звериной мордой торчала ещё чья‑то уродливая головка в шлеме. Словно у обезьяны на спине ехал небольшой такой солдатик. Получается, что на снимке никакая не охота, а война.

Но вот где происходила эта последняя схватка, я так и не понял – всё вокруг было какое‑то смазанное, искажённое…

Были, встречались на снимках существа куда ужаснее и омерзительнее, но эта тварь мне все мозги перевернула…<