Люк Паликар, Боевой Гвардии капрал

 

Потом была засолка. Прямо на плоту. Тазик грибов, две жмени соли, перемешал как следует – и в бак. И так много раз. Иногда скользкий гриб выстреливал между пальцев, падал в воду и мгновенно уходил ко дну. Вовремя мы их собрали… То есть они…

– Я пластиковый бак взяла из‑за веса, – сказала Рыба. – Чтобы у вас кила не выпала, пока донесёте до кухни. Там в эмалированные ёмкости да в стеклянные банки разложим. Тогда и травок добавлю. А вообще в пластике солить – упаси Огненосный Творец… Это полной идиоткой нужно быть, чтобы солить в пластике!

– Как поэтичен наш родной язык, – сказал Князь. – Кила… Не какая‑то там заурядная грубая грыжа, но – кила… Не выпадай, родная кила, ты мне по жизни так необходима… Скажи, моя любовь, как ты могла… дела… была… плыла… ла‑ла‑ла‑ла – но мимо. Примерно так.

Озеро теперь не казалось таким уж холодным, а мой трудовой подвиг – таким уж подвигом. Было просто хорошо, мы занимались нужным и прибыльным делом, Мировой Свет исправно сиял над нами, остальное – джакч…

И вдруг вся эта пасторальная идиллия гармонии кидонским знаком накрылась.

Звук над водой летит легко и далеко, а слух у Князя получше моего – он‑то в детстве не болел рыжей сыпью.

– Вертолёт, – сказал он. – Платформа совсем по‑другому шумит. Значит – гвардейцы…

 

…Примерно через год, когда я стану совсем взрослый и осознаю себя частицей чего‑то великого и единого, я, возможно, и полюблю Боевую Гвардию всем сердцем и всей душой, как полагается верному сыну Страны Отцов.

Но не раньше.

Умом я понимаю, что где‑то там, далеко, на других рубежах, в других городах и особенно на Побережье гвардейцы действительно занимаются делом, рискуют жизнью и совершают подвиги, спасая наш многострадальный народ от интервентов, диверсантов и выродков.

А здесь, в нашем тихом и мирном Горном краю, они от тоски и фермерской самогонки превращаются в небольшую, но опасную вражескую орду.

И погранцы не любят Гвардию. Погранцы вообще не любят представителей других родов войск и кличут их «шурупами» – из‑за фуражек и бескозырок. К тому же именно Горная Стража спокон веку носила береты, а гвардейцы их нагло заимствовали.

«Всем эти парни хороши, – шутят пограничники, – только вот нельзя их брать ни в секрет, ни в засаду. Уж больно жирно в Боевой Гвардии кормят. Гвардеец непременно начнёт пердеть и всех выдаст. А если даже каким‑то чудом окажется умный и шептуна пустит, всё равно враг учует…»

Обычно после этого полагается быть драке, но гвардейцы не ходят туда, где отдыхают горные стражники. Потому что сильно уступают им в численности. Гарнизон, охраняющий ближайшую к нам башню противобаллистической защиты, совсем маленький: три тройки действительных, три кандидата и капрал. Ну, и обслуга. Наверняка бедные кандидаты дежурят круглые сутки, а остальные жрут самодяру и режутся в кости. Потом их сменяет другой состав. Раз в месяц приезжает лейтенант второго класса, у которого в подчинении то ли пять, то ли семь таких гарнизонов. Выпивает бутыль настойки горного барбариса и едет дальше.

Делать им тут нечего – ну какая такая баллистика прилетит по нашу душу из‑за хребта? Ракета из тростниковой плетёнки? Где они тут найдут выродков‑террористов? Возможно, там, далеко, таковые действительно существуют, но не в особой закрытой зоне.

Иногда эти нестерпимые герои приезжают в Шахты на пятнистом шестиколёсном «онагре», обычно втроём, заходят в винную лавку и набирают дикое количество спиртного. Самогон, видите ли, надоедает. Даже солекопы дивятся тому, сколько могут выпить гвардейцы. Вернее, не выпить, а потратить на выпивку. Пьют они у себя или на землю льют, это уж их дело…

А бытует ещё и такое мнение, что дичают эти ребята из‑за вражеской телепропаганды.

Верхний Бештоун надёжно защищён от неё Алебастровым хребтом – через Три Всадника никакая пандейская волна не просочится. А на район башни ПБЗ как раз открывается ущелье Тиц, по которому шла старая Пандейская дорога, а сама башня стоит на высоком пригорке, и уж наверняка наверху у неё присобачена антенна. Там же и технари служат! Когда появляется начальство с проверкой, антенну убирают, а всё остальное время смотрят порнуху да сериалы про то, как один пандейский десантник за два часа разносит в хлам Страну Отцов… Вот психам и мерещится!

Никто с ними не связывается ещё и потому, что «драка с защитником Отечества есть политическое преступление независимо от причин оной». Вот так. Законопослушный гражданин должен безропотно стерпеть побои гвардейца, а уж потом, если останется жив, подавать на него жалобу…

 

…Ну да, вертолёт. Тот самый, ихний. У погранцов в отряде две старенькие платформы, и уж так отцы‑командиры над ними трясутся – новых‑то не дождёшься! Зато БГ может гонять свой «Кренч‑турбо», он же «Очковая акула», по самым пустяковым поводам куда угодно, разве что не в столицу…

– Зигзагами идёт, – сообщил Князь. – Преследует пандейского десантника.

– Да хоть восьмёрками, – говорю. – Лишь бы мимо.

А Рыба прикрывает бак с добычей каким‑то рваным пледом с логотипом санатория.

Никогда не угадаешь, что им в голову взбредёт. Несколько лет назад в Длинном Логу пьяные гвардейцы вырезали фермерскую семью. За то, дескать, что там одни выродки жили, включая грудного младенца – громче всех орал. Убийц, говорят, сурово наказали – но поди проверь.

Ага, пламенем плюнул. Совсем от безделья сдурели. Хорошо – ночью шёл дождь. Не то опять, как в прошлые вакации, пришлось бы всем старшеклассникам пожары тушить.

А нам нельзя от дОбычи грибов отвлекаться. А что – у солекопов дОбыча, и у нас дОбыча… Только у них – на‑гора, а у нас – на‑вода…

Нет, сука очковая, летит уже над озером – и прямо на нас.

И до санатория не добежать. Раньше надо было, сразу, как только Князь мотор услыхал. Потому что гвардейцы трезвые не бывают. Потому что здесь не город и свидетелей нет, как не было на той самой ферме. Потому что с нами девчонка, массаракш!

И такая злоба меня взяла – в родной стране, на своей земле боюсь её самых верных и преданных защитников! Без них я весь давно бы передох!

Нож я на всякий случай взял, грибной – так ведь и собирался по грибы. Думал, озёрные тоже чистить полагается… Вытащу его из рюкзака на всякий пожарный…

Вытащил, посмотрел на Князя. Э, тут мою злобу надо на три помножить. Он стоит бледнее обычного, тужурку снова надел, правая рука в кармане. И взял он с собой не нож. Выходит, верно говорят, что поэты предчувствуют. А я как‑то уже и подзабыл, что у нас в тайнике старенький «ибойка» припрятан. С дурацкой гравировкой на «щёчках». Мы его у «отчичей» аккуратно спёрли в прошлом году. Тоже из тайника, но не такого хитрого, как у нас. Ведь не пойдут же они в полицию: дяденьки, найдите наш револьвер!

А на Рыбу вообще страшно смотреть. Оно и понятно – нас‑то просто пристрелят…

В общем, мы влипли. Сходили за грибками. Главное, никто не узнает, что произошло, трупы утопят, предварительно вспоров животы, чтобы не всплыли. Мойстарик с ума сойдёт, и будут оба брата Яррика с приветом…

«Кренч» проревел над нашими головами, вильнул хвостом и опустился так, чтобы перекрыть нам выход на берег.

Лопасти винта ещё вращались, когда дверца кабины поднялась и оттуда выпала небольшая тварь в камуфляже.

Чего я и боялся. На дежурство по башне ПБЗ заступила секция капрала Паликара по прозвищу Паликарлик. Его сменщик, капрал Фича, всё‑таки немного напоминает человека, и с ним, по слухам, можно договориться, но этот…

В Гвардию, как правило, берут самых рослых парней. Политическая грамотность тут дело десятое. И непонятно, за какие такие заслуги приняли в священные ряды плюгавого недомерка, каков есть Люк Паликар. Должно быть, он чей‑то родственник. Или даже сын кого‑то из Неизвестных Отцов…

У капрала Паликарлика всё маленькое – ручки, ножки, головка, носик, ротик, глазки… Нет, про глазки как раз ничего не известно, потому что капрал всегда ходит в чёрных очках. Вот очки у него очень большие. Как и сигара, с которой он тоже не расстаётся.

Я несколько раз видел его художества в «Солёной штучке», а потом он ещё приезжал к нам в гимназию – принимал у «отчичей» клятву верности Отцам…

Люк Паликар кое‑как собрал себя, поднялся, расстегнул молнию на штанах и долго там возился. Потом, не обращая внимания на Рыбу, стал поливать песок.

– Откопал всё‑таки, археолог, – негромко сказал Князь. – А то я уж совсем обрадовался…

Я подошёл к нему и встал рядом – так, чтобы закрыть Рыбу. Может, он по пьяни и не разберёт…

Капрал поднял на нас очки.

– Ну чего, выродки, уставились? – сказал он. – Думаете, окопались в своих этих… штольках… или штрельках…Думаете, вас не найдут? В недрах и забоях? Аш‑шибаетесь!

Мы молчали, потому что с пьяными дураками разговаривать не следует. Да и с трезвыми…

– Сегодня утром… – сказал Паликарлик и подумал. – Сегодня утром наш радар сработал. Вы тут давно?

– Только перед вами пришли, – сказал я на всякий случай. Уфф. Кажется, они действительно по делу прилетели, а не просто развлекаются. Тогда, может, и обойдётся…

– И ничего там, – он ткнул пальцем вверх, – не видели?

– Ничего, – сказал я. – Ничего и никого.

– Вот такие джаканные уроды и погубят Страну Отцов, – сказал Паликарлик. – Ничего они не видели… А мы, между прочим, только что сожгли в лесу этого… вырожденного… нет, вооружённого! Выродка! И он направлялся в вашу сторону, массаракш! Так что за спасение положено это… поощрение… вознаграждение… с тебя, хозяюшка!

С этими словами капрал перепрыгнул с берега на плот, и обязательно упал бы, но Князь протянул руку и удержал гвардейца.

Я сильно удивился такому благородству, но потом посмотрел на вертолёт и всё понял. Пилот «Кренча» вылез наружу и был, конечно, смертельно пьян, но в руках он держал укороченный гвардейский автомат. Пилота я тоже немножко знал – армейский корнет Тим Воскру. Формально он был старше Паликара по званию, а на деле пикнуть не смел, потому что Боевая Гвардия есть броня и секира нации. Судя по цвету физиономии, свою печень корнет уже угробил на этой дальней точке и в данный момент мало что соображал. Но ствол, тем не менее, смотрел на нас…

Паликар икнул и безошибочно направился к Рыбе. Она стояла закаменелая. Вот сейчас, подумал я и нащупал рукоятку ножа в кармане. Как страшно и как глупо. Как хочется заорать: «Забирай свою джаканную Нолу, пьяная скотина, и вали отсюда!». Почему человек в такие минуты превращается в полный джакч? Нет, не заору, не дождётесь… А вот если бы Князя с нами не было? Тогда как?

Корёжило и выгибало меня от страха, словно тело моё вполне самостоятельно стремилось уклониться от беды… Стану дождём и камнем, стану огнём и ветром…

Но капрал небрежно отодвинул Рыбу в сторону, подошёл к баку с грибами и сбросил всю маскировку.

– Ого! – воскликнул он. – Живём, авиация! Ну‑ка, выродки солёные, взяли и понесли!

И мы взяли и понесли. Бак был тяжеленный. Мы старались не смотреть друг на друга. На душе стало легко и стыдно. Перед глазами шатался из стороны в сторону трижды джаканный Паликарлик и победно потрясал ретортой со спиртом.

Вертолёт взлетел, а мы с Князем вернулись на плот. Я зачем‑то оттолкнулся от берега ногой – хотелось, видно, убраться с места нашего позора как можно дальше…

Сейчас у Рыбы начнётся истерика. Наверное, Князю известно, как унимать женскую истерику. Судя по его рассказам, господин полковник делает это несколько раз на дню…

– Берегись! – заорал Князь, и вовремя: развернувшийся «Кренч» снова заходил прямо на нас.

Я обхватил друзей за плечи и рухнул вместе с ними в ледяную пучину.

 

Дым в лесу

 

…И мотор у Князя выдержал, и Рыба оправдала своё высокое звание – не утонула. Но под плотом мы провели несколько часов.

Так, во всяком случае, нам показалось.

Кое‑как дождались, пока не затих шум двигателя, потом Дину сказал, что так и так помирать, и лучше вылезти на Мировой Свет, а то вконец околеем.

Всё‑таки прыжок в воду был очень удачной мыслью. Во‑первых, мы убереглись от огня. Во‑вторых, в процессе контакта я слегка обоссался, но теперь никто не докажет.

Мы валялись на опалённой палубе «Адмирала Чапки», молчали и смотрели, как на поверхности воды догорают омерзительные разводы выплюнутой убийцами горючей смеси.

Наконец Князь сказал:

– Прекрасен дух напалма по утрам! Хоть это и не настоящий напалм, а фуфло, зато хорошо сказано…

– Фуфло не фуфло, а нас бы припекло, – достойно ответил я поэту.

А Рыба приподнялась, оглядела плот и заметила:

– Это ничего. Я боялась, что убытку много больше выйдет… Ладно, делать второй заход сегодня нет смысла…

Кто бы мог подумать! Второго захода сегодня, так уж и быть, не последует. Добрая Рыба, великодушная Рыба! Святая Рыба – покровительница нырял и пугал!

А я‑то бабской истерики боялся.

Зато началась истерика у нас. Когда отпустило.

– Князь, – говорю, а голос противный какой‑то, визгливый. – Сейчас мы поедем в город. Нет, сначала позвоним от доктора в мэрию и всё расскажем. Пусть присылают полицию. А если Мукомол начнёт вертеть хвостом, вот тогда и поедем. Прямо к твоему папаше. Наверняка у него связи в штабе Гвардии остались. Потому что такого терпеть нельзя. Потому что нас же убивали внаглую, массаракш‑и‑массаракш! И не свидетелей они хотели ликвидировать, какой уж там грабёж – бачок с грибами. Нет, нас просто так хотели убить. Для забавы. От нехер делать.

– А то они думают, что на них и управы нет, – добавила Рыба.

Князь поднялся, сжал кулаки и закричал:

– Идиоты! Не пойду я ни к какому папаше! Полковник даже близко к этому делу не подойдёт! Он и так рад‑радёшенек, что про него в столице забыли! А управы на гвардейцев действительно нет! Уж я‑то знаю! А если и пришлют комиссию, нам вообще конец. Если гражданин станет неудобным для Гвардии, то его официально объявят выродком… И перестанет он беспокоить Гвардию…

– Всё равно я этого так не оставлю, – сказал я.

– А что ты сделаешь?

– Ну… – сказал я. – Они же иногда приезжают в Шахты…

– И ты грохнешь капрала у входа в пивнуху, как Бари Безука бедного премьера Чорбу, – сказал Князь. – Из нашей пукалки, которая стреляет через два раза на третий?

– А зачем же ты его взял?

– Для уверенности, идиот!

– Уверился, харя пандейская?

– Сам такой! – невпопад ляпнул Князь – и я заржал. Потом говорю:

– Вы, ваше сиятельство, сперва дослушайте собеседника, а уж после выдавайте свои остроумнейшие комментарии. Они приезжают в Шахты – стало быть, едут по Старому тракту, логично?

– Пока да.

– Там есть одно такое место – Белые Рога…

– Наверняка однажды проезжал, а вообще не помню. Засада всё с тем же револьвером?

– С тобой, Князь, хорошо джакч на пару хлебать, – говорю. – Вечно вперёд людей норовишь. Место там, понимаешь, очень удобное. По краям дороги две скалы – вот так и вот так…

– Для чего удобное?

– Для злодейского теракта, – говорю.

Князь вместо очередной хамской реплики вытащил из кармана тужурки «ибойку» и стал демонстративно вытряхивать из него воду.

– А вот автомат хоть в песке извози – осечки не будет, – сказал он.

– Про огнестрельное оружие речи нет, – сказал я. – У нас не столица. Это там у любого шпанёнка пушка под подушкой. Здесь не так. Сегодня стыришь у погранцов хоть гильзу пустую – назавтра оба берега в курсе! Но живём‑то мы всё‑таки где?

– Где? – удивился Князь.

– В Шахтах. То есть в районе горных выработок. Раньше главный горняцкий инструмент был обушок, а потом? В результате неумолимого прогресса под руководством Неизвестных Отцов?

– Горный комбайн, что ли? – сказал поэт. – Или эта… фреза Морену? Так они ещё до всяких Отцов…

– Взрывчатка, болван! – сказал я. – Её тут полно. Конечно, промышленная – но чем она хуже армейской?

Князь помолчал, поёжился этак плечиками.

– Изучали мы в кадетке сапёрное дело, – сказал он. – Очень нервная дисциплина. Двоечники не выживают…

– Дядя Ори взрывными работами занимался, – сказал я.

– И не слишком успешно, – осклабилось пандейское отродье.

Примерился я врезать ему по сусалам, да Рыба закричала:

– Ну, вы! Террористы с хутора Весёлые Гниды! За озером лес горит!

Подожгли всё‑таки! Ну да, дождь дождём, но у них же не коробок спичек…

Князь глянул вдаль и скривился:

– Дымок жиденький какой‑то…

– Это он сейчас жиденький, – говорю я. – А через час…

Рыба решила по‑своему:

– Ну‑ка переправляйтесь на тот берег, пока пламя ещё можно ветками захлестать! И гляньте – может, они и вправду какого‑то бедолагу сожгли…

Князь вздохнул:

– А я‑то думал обсудить с лучшим другом святое дело мести…

– Месть – моя забота, – сказала Рыба.

Она взяла мешок с остатками соли, жестом попросила у Князя зажигалку, и Князь подчинился.

– Попробую поработать над нашим недомерком… А вы плывите, плывите! Мореходам нечего на эти дела смотреть!

– Джакч плавает, а моряки ходят, – сказал я. – На какие дела?

Хотя уже сообразил, на какие.

– На какие надо, – сказала Нолу и сошла с палубы «Адмирала». – Только не вздумайте смеяться, даже мысленно, а то ничего не получится… И вообще отвернитесь…

Отвернуться я никак не мог, поскольку занял место на скамеечке педалёра. Во‑первых, быстрей согреюсь, а во‑вторых погляжу, что станет вытворять Рыба.

– Молчи, Князь, – сказал я с опережением. – Без комментариев. Ты человек приезжий, многого у нас ещё не понимаешь… Лучше прокладывай оптимальный курс, мелей тут нет…

Князь пошёл устремлять взор, а я стал не спеша перебирать ногами.

– Отвернись, шары твои бесстыжие! – крикнула Рыба.

– Не вправе бросить руль! – сказал я в ответ, но всё‑таки сделал вид, что прикрываю глаза ладонью.

Рыба запустила обе руки в рогожный мешок, захватила соли и насыпала её на песок – примерно в том месте, куда падала струя из поганого капральского крантика. Ну правильно, ведь нет у ведьмы ни обрезков ногтей, ни волос… И нужно ей торопиться, пока совсем не высохло…

В кучку соли она воткнула какую‑то веточку и подожгла. Она что, думаю, всегда с собой весь ведьминский арсенал носит?

Потом Рыба скинула санитарскую рубаху и распустила волосы. Волосы у неё были на зависть признанным гимназическим красавицам, только совершенно белые. И вообще я вдруг сообразил, что Нолу Мирош очень даже ничего…

Мы отошли уже порядочно, но на воде далеко слышно.

У неё даже голос переменился, низкий стал и хриплый:

– Мать Соль, отец Огонь, подарите мне ваши свет и крепость, а возьмите взамен мою чёрную обиду; передайте мою чёрную обиду вечернему ветру, а возьмите взамен его белую лёгость; чтобы понесло мою чёрную обиду в кромешные страны, в гиблые рубежи, в гнилые пески, в колючие кусты, в кипучие болота, в липучие тенёта, в трескучие горы, в паучьи норы…

Рыба при этом ещё исполняла какой‑то медленный жуткий танец, кружась вокруг крошечного огонька. До нас доносились уже только отдельные слова:

– …чтобы ему ни в день житья, ни в ночь спанья… чтобы точили они ему семьдесят семь костей да сорок четыре сустава… пошёл пупырями да волдырями… шкура слезла и глаза вытекли… до смертного срока… горел‑горел – да не смог догореть…

– Вот так, – сказал я, когда страшные слова стали вовсе неразличимы. – Хоть и живём мы по науке, а от заговора на соль ещё никто не уберёгся…

– Сыночек, да ты всерьёз? – сказал Князь.

– А это уж сам решай, – сказал я.

– Надо запомнить, – сказал он. – Кое‑что мне пригодится. Сочиню‑ка я мистическую трагедию из жизни простых солекопов! А пока сильно надеюсь, что капрала Паликара от зловещих чёрных чар юной колдуньи хотя бы простая дрисня прохватит! Иначе нет правды в Саракше!

– Да её и так ни хрена нет, – сказал я.

 

Сбитый лётчик

 

…«На другом берегу» – это всё равно что «за поворотом».

На другом берегу подстерегла нас другая действительность. Или это уже не действительность была, а какой‑то морок.

Видно, наша Рыба перестаралась с заклинаниями…

Выламывать ветки не пришлось – пламя погасло само собой, как я и надеялся.

– А вооружённый выродок им с пьяных глаз привиделся, – сказал я. – Поехали назад. Чаю заварим…

Князь откликнулся с другой стороны кустарника:

– Не совсем привиделся. Иди‑ка сюда…

Я подошёл.

В обугленнной траве лежал… лежало…

В том, что это огнестрельное оружие, сомневаться не приходилось, только вот какое…

– На парабайский штурмовой карабин похоже, – сказал я наугад – так, для понта.

– Рядом не лежал, – сказал сын полковника. – В кадетке марки оружия с подготовительной группы зубрят… Оно вообще какое‑то… цельнометаллическое.

– На месте преступления нельзя ничего трогать, – сказал я.

– А что, имело быть преступление?

– Ну всё‑таки…

Но он всё же наклонился и подобрал эту штуку. Она и вправду казалось отлитой из матовой стали одним куском, как винтовка игрушечного солдатика. Хотя больше всего походило на длинноствольный револьвер‑переросток с нелепым и неудобным на вид коротеньким прикладом..

– Как же оно заряжается? – спрашиваю.

– Только не патронами, – сказал Князь. – Видишь, тут у него разъём? Нестандартный разъём, без «гребёнки»… Но к чему‑то его подключают… В сеть его подключают для подзарядки.… Точно! Я читал, до войны разрабатывали такие разрядники для армии. Думали, вражеские танки будут сжигать, а в конечном итоге получились у них полицейские шокеры – и то хлеб…

– Какой‑то он… оно… корявое, что ли… – сказал я.

– Корявое – значит, эргономичное, – сказал Князь.

– Не понял, – сказал я.

– Эргономичное – это по‑вашему, по‑простонародному, «ухватистое». Или «приладистое». Короче, удобное… Ага! Вот тут что‑то вроде индикатора, красный огонёк…

– Дай посмотрю!

Штука и вправду оказалась очень удобной и неожиданно лёгкой. Я вскинул ствол и стал наводить его на воображаемую цель. Условный противник – секция капрала Паликара – укрылся вон за тем валуном. Враг хитёр и коварен. Огонь!

– А где же у него спуск? – спросил я и машинально сделал указательным пальцем соответствующее движение.

Противник был условный – зато результат вышел конкретный.

Валун сперва словно опутала тонкая ярко‑голубая сетка, потом он мгновенно раскалился докрасна – и беззвучно рассыпался чёрной пылью. Только лёгкий малиновый дымок взлетел и развеялся…

Прямо «ведьмин мушкет» из горской легенды!

Повезло настоящему капралу, что первым успел применить огнемёт по вооружённому выродку…

Князь опять стал бледный, как в тот раз на плоту, и часто так задышал. Потом говорит:

– Хоть я и последовательный пацифист, но любое оружие в дырявых неуклюжих лапах штафирки считаю опасностью для всего человечества… Как это тебе удалось?

Я переступил с ноги на ногу и обрадовался: на этот раз штаны сухие! Мужаем!

И возмутился:

– Его какие‑то безответственные идиоты сделали. Ведь могло и детям в руки попасть!

– Да уже попало, – сказал Князь. – Дай‑ка сюда.

Их пандейское недоразумение, видите ли, старше меня на полгода…

Он осмотрел оружие и заорал:

– Я так и знал! Штатским даже вилку в столовой нельзя доверить! Индикатор погас! Зачем ты весь заряд разом‑то выпустил?

Во как! И что можно ответить на такой дебильный вопрос?

Я вытянулся по стойке «смирно», включил дурака и отрапортовал:

– Так что неграмотен, ваше благородие! Не мог прочесть инструкцию, а на занятиях отсутствовал! Готов понести!

Ну, наконец‑то он понял, что глупость сморозил, и говорит:

– Выходит, оно улавливает мысли стрелка… Никогда о таком не слышал и не читал. Правда, в «Курьере героев» была статья про индивидуальное оружие – стреляет только в хозяйских руках, но это ведь совсем другое дело. А вот чтобы мысли…

– Не мысли. Я только пальцем шевельнул…

– Пальцем он шевельнул, – проворчал Князь. – Надо было ещё сказать: «кых, кых!».

Вечно он норовит последнее слово оставить за собой…

– А вот Рыбе его покажем, – сказал я. – Пусть ведьма поколдует над «ведьминым мушкетом»…

Их пандейское сиятельство стало ещё бледнее.

– Нет, Чаки, – говорит. – Нет, Сыночек. Мы его никому не покажем, да и сами забудем, как пьяный сон…

– С какой радости? – сказал я. – Мы сдадим его куда следует… Пойдём к господину Рашку и сдадим… Наши оружейники в столице разберутся, а мы внесём свой вклад в светлое дело Отцов… И назовём его – «Гнев Огненосного Творца»! Звучит? Может, даже премию какую дадут…

Князь грустно так улыбнулся, и тут меня пробило на великодушие:

– Отбой, – говорю. – Премия – джакч. Лучше отдай его папеньке, господину полковнику. Пусть начальству своему впарит, что лично изобрёл на досуге оружие возмездия. Тогда выйдут ему и прощение, и повышение, и будет он перед тобой в долгу по самое не могу…

– Так ведь тогда мы уедем отсюда, мой бедный маленький друг, – отвечает грустный поэт. – И ты никогда больше не увидишь прекрасную Лайту…

И лыбится – оттого, должно быть, что я покраснел.

– Нет, Чаки, – повторил Князь. – «Мушкету» сему должно исчезнуть из нашей жизни и памяти навсегда. Без вариантов.

– С какой радости? – опять говорю я.

– А с такой, что ты не знаешь, как наша власть умеет и любит пресекать утечку информации. «Гнев Творца» они, конечно, к рукам приберут. А вот мы с тобой исчезнем неизвестно куда. За компанию подметут и Рыбу, и доктора, и нашу с тобой родню, включая дядю Ори. Кстати, господин полковник скажет тебе то же самое, трусливая милитаристская скотина…

– Кто скотина, ушлёпок захребетный? – я аж захлебнулся.

– Господин полковник, – успокоил меня Князь. – Я же нарочно уточнил для самых сообразительных, что скотина – милитаристская… Вы здесь все люди простые, прямые, бесхитростные, вы даже представить не можете, что это такое – Департамент общественного здоровья. Знаете только бедного алкоголика Рашку…

Может, он и прав.

А, главное, Рыба оказалась права! Что‑то в нашей жизни произошло, и ничего уже не будет по‑прежнему…

– И к тому же, – сказал Князь, – у «мушкета» должен быть хозяин.

– Да этот хозяин, небось, уже до Трёх Всадников добежал!

– Добежал, если его Паликарлик не сжёг…

– Ага! – говорю. – Паликарлик! Он и нас‑то толком сжечь не мог… С трёх шагов…

– Что‑то ты, Сыночек, расхрабрился… Давай лучше его поищем!

И мы поискали. Ходили, как положено, кругами. И, скорей всего, не нашли бы – да я об него споткнулся.

Мудрено не споткнуться – бедняга был одет в комбинезон точно такого же цвета, как трава, на которой лежал…

– Ужас какой, – сказал Князь. – Головёшка. Вот и мы такие же плавали бы сейчас в Ледянке…

– А вот комбез‑то не сожгло и даже не закоптило, – говорю.

И снова он меня подковыривает. Ну не может без этого!

– Экий ты у нас, Сыночек, деловой. Весь в папочку. Главное, что комбинезончик целенький, в хозяйстве пригодится…

На самом‑то деле он жутко завидует, что Мойстарик за меня любому горло перегрызёт и вообще балует. И что я за отца любому…

Но к трупу‑то не подходит. Нежные мы…

Ну и хрен с тобой, джаканный поэт. А мы люди простые.

– Да, я деловой, – говорю. – Потому что мануфактуру мы получаем по карточкам. Потому что новую форму в гимназии выдадут только к началу учёбы, и то не наверняка. Потому что на мне сейчас дедовские выходные брюки – больше надеть было нечего. Ты над такими простыми вещами никогда не задумывался, массаракш?

Вижу – заткнулся мой лучший друг.

Эх, закрыть бы покойнику чем‑нибудь лицо… Если это можно назвать лицом.

– Мародёрство и есть мародёрство, – сказал Князь. – Даже в дедушкиных штанцах, всё равно мародёрство.

– Ага, – говорю. – Если бы. На комбезе ни одной застёжки.

– Тогда хоть башмаки сними, – издевается поэт.

– А башмаки, – говорю, – у него вроде как прямо из штанин растут…

– Это естественно, – отвечает. – Если у него непростое оружие, то и штаны должны быть непростые… Бери ножик да разрежь! Чего там! Покойнику всё равно…

– Ну и разрежу, – говорю. – Потом Рыба на бабкиной машинке сошьёт…

Джакч! Ни хрена эта ткань не режется.

Князь смотрит на мои усилия и ржёт. Сейчас я как поднимусь…

Да я не поднялся, я взлетел!

Покойник откинул руку и начал бить обугленной ладонью по траве, словно что‑то искал…

– Этого ещё не хватало, – сказал Князь. – Не было забот…

Мало того, покойник открыл рот, сверкнул зубами и прохрипел:

– Скорчер… скорчер… скорчер…

И отключился.

– «Мушкет» ищет, – сказал я. – Это на каком языке – «скорчер»?

– Первый раз слышу, – сказал Князь. – Ни на что не похоже. А был он хороший солдат – чуть пришёл в себя, сразу за оружие…

– Теперь‑то вроде помер, – сказал я.

– А ты сердце послушай, – сказал Князь.

– Тебе надо – ты и слушай, – сказал я. – У самого очко играет поближе подойти, а тоже – мародёр, мародёр…

Ну, дружбан мой всё‑таки себя преодолел – подошёл, встал на колени, положил голову на грудь странному покойнику…

– Нет, – говорит. – Ничего не слышу. Он от шока уже давно должен помереть…

Как же! Труп другой рукой начал шарить!

Князь поднялся и говорит:

– Не могу я смотреть, как человек мучается. Надо его это… И любой солдат тебе скажет, что это правильно…

Достал «ибойку», вытянул руку, отвернулся, зажмурился и нажал на спуск.

Осечка.

Он пошёл на вторую попытку, но я не дал:

– Хватит. Он с тобой уже в кидонскую рулетку сыграл и выиграл. Доставим его к доктору Мору. У доктора и голова большая, и борода густая. Вот он и разберётся, кто живой, а кто не очень.

– И как же мы его доставим? За руки, за ноги?

Я задумался, и не зря:

– Читал такую детскую книжку «Маленькие отважные сердечки»? Там во время Войны за Проливы двое пацанов на оккупированной территории нашли нашего сбитого лётчика. Раненого. Пацаны были ещё мелкие, так они тащили его на парашюте. То есть он лежал на парашюте, а они тянули за стропы…

– Где же мы парашют возьмём? Что ты несешь? Сколько лет уже ни одного самолёта никто не видел, а особенно здесь!

– Ну, этот урод сказал же, что на радаре…

– На радаре дежурят кандидаты, им от усталости и от голода могут даже драконы померещиться! Я‑то представляю, что там творится, бывал в гвардейских казармах…

– И всё‑таки пойдём поищем, – сказал я.

– Вот и иди. А я лучше за тряпкой той схожу, которая на плоту лежит. Она как‑то реальнее.

И пошёл он за реальной тряпкой, а я решить пройтись по окрестностям – из принципа.

Лучше бы я этого не делал.

Отошёл я всего несколько шагов, и чувствую – что‑то не то. Я даже сначала не понял.

Потом понял – ноги стынут. Подошва у старых летних сандалий тоненькая, и сквозь неё ступни холодом пробивает.

Посмотрел вниз – уж не по снегу ли чапаю? Оказалось – нет, не по снегу, да и ближайший снег – на Трёх Всадниках. Иду по сырой траве, и чем дальше, тем холод сильнее, как от озера…

Наконец смотрю – трава уже седая от инея.

Впереди – редкие деревья, частый орешник. И ещё кое‑что.

Словно пузырёк в стекле – даже не пузырёк, а просто небольшое утолщение. Дефект. Часть картинки как бы выгибается навстречу или обволакивает большое невидимое яйцо. Вроде бы ничего там нет, а всё равно что‑то есть…

Но самое страшное даже не это. Перед странной выпуклостью в пейзаже сидели спинами ко мне пять головастых лесных собак. Сидели, словно поджидая того, кто выйдет из этого оптического феномена. На моё присутствие они, хвала Творцу, не среагировали.

И не стал я дразнить судьбу. Один раз уже повезло. Или даже два – ведь чудо‑ружьё могло просто разорваться в руках по моей дурости. Хватит чудес на сегодня.

И Князю ничего не скажу, тот непременно ведь начнёт свою аристократическую храбрость доказывать, а оно мне надо?

Но я ещё, конечно, вернусь сюда – только не завтра, а попозже… Потом… Когда собачки уйдут…

Когда‑нибудь.

Князь уже не только сходил на берег, но и уложил «сбитого лётчика» на плед. И только хотели мы тронуться…

– Стоп, – говорю. – А этот? Скорчер‑то?

– Да пусть тут лежит, – сказал Князь. – Зашвырну его в кусты…

– Нет, – сказал я. – Тут его могут найти.

– Кто?

– Ну, во‑первых, капрал может протрезветь и вспомнить про вооружённого выродка. Прочешут все окрестности. Во‑вторых пограничный наряд – сколько раз мы их на этом берегу с крыши санатория видели? Ладно, я сам возьму…

– Нет! – взвился Князь. – Я нашёл, мне и нести!

Подошёл он к скорчеру, поднял, говорит:

– Что же они ремень‑то к нему не приделали? А то бы закинул за плечо, да и…

Я держусь за свой угол пледа, на покойника не смотрю – вдруг опять зашевелится, на Князя тоже…

Наконец говорю:

– Ты чего – закимарил, массаракш‑и‑массаракш?

– Нет, – отвечает Князь еле слышно. – Оказывается, есть у него ремень, нашёлся… Не было ремня – и стал ремень… Как же я раньше его не увидел?

– Да потому что тебе спесь дворянская шары застит, – сказал я. – Ну, раз‑два, взяли!

В общем, дотащили мы этого лётчика до «Адмирала» без приключений, если не считать того, что цвет комбинезона изменился. И не только изменился, но и повторил узор на пледе…

– Ого! – сказал Князь. – Вот это маскировочка! Боюсь, что от одёжки сей тоже могут неприятности великие воспоследовать…

– Тогда попробуй снять, – сказал я, уселся за педали и скомандовал:

– Не спать на носу!

– Полный вперёд! – откликнулся Князь.

Дошли мы примерно до середины озера – слышу, что‑то громко плеснуло.

Обернулся – так и есть, их сиятельство зашвырнули скорчер в озеро на самом глубоком месте!

Я вскочил, схватил его за грудки, он меня, но подраться как следует не успели, потому что запнулись об «сбитого лётчика» и полетели в воду.

«Адмирал Чапка» продолжал тихонько двигаться по инерции.

Мы дружно догнали плот и вылезли на палубу. Всё произошло так быстро, что даже замёрзнуть толком не успели.

– Смотри, – говорит Князь.

Смотрю.

Этот самый «ведьмин мушкет» качается на воде, словно сделан не из металла, а из упаковочной прокладки какой‑нибудь.

И начал я хохотать, как дядя Ори в праздничный день. Всё, достали вы меня, проклятые.

И заорал я песню – древнюю горскую песню времён воеводы Гуса Счастливого, которого горцы прозвали Старым Енотом:

 

Плывёт по реке топор боевой – эхой!

Это Старый Енот снова весть подаёт северным кланам.

Ну и пусть он плывёт, не пойдём мы на бой – эхой!

Нынче нет дураков, драться за чужаков – да на хера нам?

 

Замок доктора Мора

 

…Если человек похож на полоумного профессора, одевается, как полоумный профессор и несёт всякий бред, как полоумный профессор – стало быть, это полоумный профессор и есть.

Именно таков доктор Мор Моорс.

На голове у него шапка курчавых седых волос, плавно переходящая в чёрную курчавую бороду. Получается этакий шерстяной шар, из которого выглядывает собственно доктор.

В бороде у доктора Мора хранятся предметы первой необходимости – авторучка, сигаретка, карамелька и маленький шприц. Возможны варианты.

Стёкла очков у доктора Мора разноцветные – одно синее, другое красное. И халат разноцветный, потому что сроду его не стирали.

Интересно, что всё о внешности доктора мы уже знали до того, как познакомились с повелителем «Горного озера» лично.

Вот ведь как бывает: жители Верхнего Бештоуна всячески избегали проклятого санатория – но тем не менее откуда‑то знали, что завёлся там полоумный профессор, да ещё и с ужасным помощником, знали с подробностями…

Когда они туда пришли, на каких основаниях поселились, почему власти не гонят эту парочку взашей, никто не мог нам объяснить.

Санаторный комплекс, по идее, давно уже