Не останавливайтесь с наступлением темноты; для гарантии ответа службы 911 звоните с проверяемого номера.

 

Разбой на дорогах свёл движение к минимуму. Нас то и дело зажимали восемнадцатиколёсные автопоезда, иные из них в кошмарном состоянии, да защитного цвета военные грузовики местных военных баз.

На этом мы внимания не заостряли. Об исходе выборов тоже не беспокоились, Ломакс далеко опережал обоих основных и троих второстепенных кандидатов. Не говорили ни о репликаторах, ни о Ван Нго Вене, и уж, конечно, не поминали И‑Ди. Вспоминали старые времена, добрые книги, а чаще всего молчали. Я загрузил в память автомобильного проигрывателя угловатый альтернативный джаз, любимые вещи Джейсона: Чарли Паркер, Телониус Монк, Сони Роллинз – исполнителей, давно постигших дистанцию, отделяющую землю от звёзд.

К «большому дому» мы подкатили в сумерки.

Внушительные окна «большого дома» ярко светились, масляно желтели под небом цвета переливчатых синих чернил. Погоду природа выбрала для выборов прохладную. Кэрол Лоутон вышла на крыльцо, спустилась по ступеням. Субтильную фигурку окутывали пёстрые вязаные шарфы, намотанные и накинутые поверх просторного свитера. Кэрол оказалась почти трезвой, судя по её подчеркнуто уверенной поступи.

Джейсон бережно высвободился из машины, ступил на гравий дорожки. Он всё ещё держался в ремиссии или почти в ремиссии. Немного самоконтроля – и он мог казаться вполне нормальным. Однако, к моему удивлению, он перестал пытаться себя контролировать, как только мы прибыли в имение Лоутонов. В дом он ввалился, слегка покачиваясь. Прислуга отсутствовала, Кэрол устроила так, чтобы нам никто не мешал. Повариха, однако, оставила для нас блюдо холодного мяса с овощами, на случай, если приедем голодными. Джейсон рухнул в кресло.

Мы с Кэрол присоединились к нему. Кэрол постарела, сильно сдала со дня смерти моей матери. Сквозь поредевшие тонкие волосы просвечивала розовая обезьянья кожа черепа. Рука на ощупь казалась щепкой, покрытой тонким шёлком. Щёки впалые, глаза яркие и нервные, взбудораженные вынужденным воздержанием. Когда я сказал, что рад её видеть, она виновато улыбнулась:

– Спасибо, Тайлер. Я, конечно, кошмарно выгляжу, чего там. Глория Суонсон из «Сансет‑бульвар». Крупным планом лучше не давать, fuck его мать. – Я так и не понял, о чём она толковала. – Как Джейсон?

– Как всегда.

– Как всегда, ты мастер увиливать от ответа. Но я… не скажу, что знаю всё, но знаю, что он болен. Это он мне уже сказал. И знаю, что он ожидает, что ты его вылечишь. Каким‑то необычным, но эффективным способом. – Она взяла меня за руку и заглянула в глаза: – Правда, что этот способ эффективен?

Она настолько застала меня врасплох, что я выдавил из себя краткое:

– Да.

– Он заставил меня пообещать не приставать с расспросами. И правильно. Джейсон тебе доверяет, Тайлер. И я тебе доверяю. Гляжу на тебя и вижу мальчика, живущего в домике через газон. И когда на Джейсона гляжу, тоже вижу ребёнка. Пропавшие дети. Где я их потеряла?

 

* * *

 

Эту ночь я провёл в гостевой спальне «большого дома», в которую когда‑то в детстве мельком заглянул лишь раз‑другой. Всё равно, часть ночи я проспал. Остальное время лежал, соображая, что мне «светит» в случае, если меня затянет в судебные жернова. Не зная точно, какие запреты преступил Джейсон, вынеся марсианскую фармапродукцию за проходную фирмы, я понимал, что уже стал соучастником преступления.

Утром Джейсон поднял вопрос хранения нескольких пузырьков с прозрачной жидкостью, выданных ему Ваном, – их хватило бы человек на пять.

«На случай, если мы уроним чемодан, – пояснил мне Джейсон перед поездкой. – Избыточность».

– Опасаешься обыска? – Я представил себе, как федеральные служащие в костюмах биохимической защиты грохочут сапогами по ступеням «большого дома».

– Нет, но дополнительная подстраховка не помешает. – Он смотрел прямо на меня, однако глаза его то и дело дёргались влево. Болезнь давала о себе знать всё более явно. – А ты ничего не опасаешься?

Я предложил ему спрятать запас в домике за лужайкой. Если им не нужно охлаждение, конечно.

– Ван говорит, что они химически стабильны, если рядом атомная бомба не взорвётся. Но ордер на «большой дом» включит в себя и маленький домик.

– Насчёт ордера я не знаю, но насчёт потайных местечек – кое‑что у меня есть.

– Идём, покажешь.

И мы направились через газон. Джейсон шагал с усилием, прихрамывая и покачиваясь, то и дело отставая. День выборов клонился к вечеру, но трава, густо торчавшая из почвы, не вела строгого учёта дней и месяцев, различая лишь времена года. Где‑то в столпившихся у ручья деревьях завопила птица, решительно и раздражённо; однако тут же утратила решимость, застеснялась и закончила чуть ли не вопросительным знаком. После долгих лет отсутствия я отпер дверь, и мы вступили в тишину.

В домике поддерживали порядок, периодически производили уборку, но в остальное время он пустовал. Я так и не занялся разборкой имущества, других жильцов не намечалось, а Кэрол не видела причины что‑то менять. Время придерживалось иных позиций. Время свило в доме гнездо, устроилось по‑хозяйски, обзавелось своим пыльным запахом истлевающей бумаги, застывшей мебельной обивки – характерным запахом нежилого помещения, за состоянием которого всё‑таки следят. Позже Кэрол сказала мне, что зимой, когда температура падала до точки замерзания, дом протапливали, чтобы не замёрз водопровод, а летом задёргивали шторы, чтобы комнаты не перегревались. В тот день снаружи и внутри ощущался холодок.

Джейсон вошёл в помещение, дрожа. По причине нестабильности походки он доверил переноску драгоценных пузырьков мне – кроме тех, что я оставил в «большом доме» для использования. Около полуфунта стекла и жидкостей я бережно нёс в неприметной кожаной сумке с толстой поролоновой подкладкой.

– После смерти твоей матери я здесь впервые, – как‑то робко произнёс он. – Мне её как‑то не хватает… Что, глупость сморозил?

– Нет, не глупость.

– Она первая, в ком я заметил доброту. Вся доброта в «большом доме» исходила от Белинды Дюпре.

Я провёл его через кухню к дверце в подвал. Маленький домик Лоутонов – стилизация под новоанглийскую сельскую старину или, во всяком случае, воплощение чьего‑то смутного представления о ней, включавшего и погреб с потолком из шероховатых бетонных плит, достаточно низким, чтобы заставить Джейсона сгорбиться. Погреб невелик, как раз места для водяного котла с топкой, стиральной машины и сушилки. Воздух здесь казался ещё холоднее и отдавал какой‑то загробной влагой.

Я влез в узкий закуток за металлическим кожухом котла, пыльный тупичок, в который не заглянул бы даже профессиональный уборщик. Здесь можно было, приложив определённые усилия, вынуть кусок блока сухой кладки, за которым между сосновыми стойками и наружной стеной фундамента находилась небольшая щель. Всё это я изложил Джейсону.

– Интересно. – Джейсон стоял в ярде от меня, скрытый углом давно остывшего котла. – И что же ты там держал, Тайлер? Небось порнуху прятал.

Десятилетним я держал здесь игрушки, не потому, что боялся каких‑нибудь воображаемых воров, а ради таинственности, чтобы знать, где они, знать, что, кроме меня, никто на свете их не найдёт. Позже туда же последовали менее невинные мои затеи: первые дневники, никогда никем, кроме меня, не прочитанные письма к Диане – даже не оконченные; наконец, в чём я не стал признаваться Джейсону, и распечатки обнажённой натуры из интернетовской порнографии. Всё это давно съедено временем.

– Надо было фонарик прихватить, – с запозданием сообразил Джейсон. Единственная потолочная лампочка еле светилась в своей оплетённой паутиной проволочной сетке.

– Там, на столе под распределительным щитом, всегда лежал фонарик. – Там он и остался. Я подался назад, протянул руку и принял фонарик у Джейсона. Умирающая батарея осилила хилый размытый луч, и я увидел, наконец, свой тайник, вынул блок, спрятал сумку, снова закрыл и запорошил швы пылью неопределённого происхождения.

Но, уже собираясь вылезать обратно, я выронил фонарик, и он закатился ещё дальше в пыль и паутину за котлом. Я чертыхнулся, нагнулся, вытянул руку, нащупал цилиндрический корпус фонаря… и наткнулся ещё на что‑то. Немалого размера. Коробка. Я подтянул её поближе.

– Что там, Тайлер?

– Фонарик уронил. Сейчас.

Осветил коробку. Обувная. Коробка из‑под обуви фирмы «Нью баланс» с надписью «Школа». Та самая пропавшая с этажерки коробка, которую я не смог отыскать после похорон матери.

– Ну как?

– Готово.

К коробке можно вернуться и позже. Я запихнул её подальше и вылез из щели. Отряхнул руки.

– Ну что, пошли?

– Запомни как следует. Мало ли я, чего доброго, забуду, – сказал Джейсон.

 

* * *

 

Позже мы уселись перед внушительным, хотя и далеко не новым телеэкраном в гостиной Лоутонов. Кэрол не смогла отыскать свои контактные линзы и уселась вплотную к экрану, часто мигая и пытаясь разобрать, что там происходит. Почти всю свою жизнь она политикой не интересовалась – «Это епархия И‑Ди», – так что нам пришлось объяснять ей самые очевидные, с нашей точки зрения, вещи. Ей нравилась атмосфера наших посиделок, она смеялась мягким, незлым шуткам Джейсона, и при смехе в её лице мне виделись черты Дианы.

Скоро, однако, она утомилась и ушла в свою комнату, как раз когда сети начали представлять штаты. Обошлось без сюрпризов. Ломакс загрёб весь Северо‑Восток, большую часть Среднего Запада и Запада. На юге успех поскромнее, но здесь голоса противников раскололись почти поровну на старых демократов и христианских консерваторов.

Мы начали убирать кофейные чашки, когда последний побеждённый противник с мрачной вежливостью поздравил победителя.

– Значит, силы добра восторжествовали, – усмехнулся я.

Джейсон ответил такой же усмешкой:

– Сил добра там днем с огнём не сыщешь.

– Разве Ломакс для нас не добро?

– Ну… Относительно. Только не думай, что Ломаксу есть дело до «Перигелиона» или до репликаторов, если не считать использования их одновременно для пропаганды и для того, чтобы срезать ассигнования на космос и закачать освободившиеся средства в военных. Именно поэтому И‑Ди не смог сколотить ничего против Ломакса из своих аэрокосмических корешей. Ломакс не обидит ни «Боинг», ни «Локхид‑Мартин». Он их лишь немного переориентирует. Так что им не из‑за чего копья ломать.

– Оборона… Тоже важно. Затухание местных конфликтов, вызванное «Спином», давно забылось, армию надо подкормить.

– Это ты наслушался Ломакса. Принимаешь всё на веру.

– А ты – нет?

– К сожалению, не могу себе позволить такой роскоши.

На этой ноте я решил, что пора отдохнуть.

 

* * *

 

Утром я вколол Джейсону первую дозу. Он растянулся на диване в большой передней гостиной, напротив окна. В джинсах и хлопковой рубахе он выглядел весьма аристократично, казался хрупким, но собранным, спокойным. Если и боялся, то страха не проявлял. Закатал правый рукав и выставил руку.

Я вынул шприц, насадил стерильную иглу, наполнил шприц прозрачной марсианской субстанцией. Мы всё это прошли с Ваном, обсудили и даже отрепетировали. Протоколы четвёртого возраста. На Марсе процедура проводилась бы в атмосфере тихой торжественности, сопровождалась бы церемонией психологического плана. Мы обошлись ноябрьским солнцем и тиканьем старинных часов.

Я протёр кожу тампоном, обильно пропитанным спиртом.

– Можешь не смотреть, Джейсон.

– Нет, я хочу это видеть.

Его всегда интересовал процесс.

 

* * *

 

Инъекция подействовала не сразу, но к полудню следующего дня у него поднялась температура.

По его словам, ощущение не более зловещее, чем лёгкая простуда, и ближе к вечеру он предложил мне засунуть мой термометр и рукав измерителя давления «себе в…». В общем, убрать их куда‑нибудь подальше.

Я поднял ворот, втянул голову в плечи, прячась от вялого мелкого дождика, зарядившего ещё ночью и не собиравшегося ни усиливаться, ни ослабевать, и снова направился через газон. Спустившись в подвал, я вытащил коробку с надписью «Школа» и перенёс её наверх.

Сквозь шторы проникал серый свет, приглушённый дождём. Я включил лампу.

Мать моя умерла пятидесятилетней. Восемнадцать лет я провёл с ней в этом доме. Чуть больше трети её жизни. Об остальных двух третях я знал лишь то, что она мне посчитала нужным открыть. Иногда она рассказывала о Бингеме, своём родном городке. Жила она с отцом, агентом по недвижимости, и с мачехой, дневной сиделкой. Дом их находился на вершине холма, куда по крутому склону взбиралась обсаженная деревьями улица. Подругу детства её звали Моникой Ли. Городскую речку Литл‑Уайклифф перекрывал типовой крытый мост, за которым находилась пресвитерианская церковь. Церковь мать моя посещала до шестнадцати лет, после чего появилась там лишь на похоронах родителей. Но она никогда не рассказывала мне о Беркли, о том, чего собиралась достичь со своей степенью магистра делового администрирования. Или почему она вышла замуж за отца.

Бывало, она снимала с этажерки эти коробки, чтобы познакомить меня с тем, чем жила до моего появления, продемонстрировать экспонаты своего музея. В коробках покоились фрагменты прошлого: пожелтевшие газетные вырезки с сообщениями о террористических актах, о войнах, об избрании или импичменте президентов. Были и предметы, которые мне нравилось держать в руках чуть ли не с младенчества: потускневшая пятидесятицентовая монета, выпущенная в обращение в год рождения её отца – 1951, четыре тёмно‑рыжих с розовым морских ракушки с пляжа в Кобскук‑бей…

Коробка с надписью «Школа» – наименее интересная для малолетка. Единственное, что мне в ней нравилось, – значок «Голосуйте за…» – за какого‑то неуспешного кандидата от демократической партии. Яркий значок, броский. Остальное – макулатура, с моей точки зрения: дипломы и свидетельства, несколько страниц, вырванных из зачётки её выпускного года, и стопка небольших конвертов, к которым меня не тянуло и к которым мне не разрешалось прикасаться.

Теперь я открыл один из этих конвертов и обнаружил, что: а) они содержат любовные послания и б) послания эти написаны почерком, совершенно не похожим на почерк писем моего отца, хранившихся в коробке с надписью «Маркус».

Таким образом я узнал, что в колледже у матери имелся кавалер. Такая новость, конечно, не пришлась бы по вкусу Маркусу Дюпре, брак с которым она заключила через неделю после окончания, но вряд ли кто‑либо другой стал бы её осуждать. И уж, разумеется, это не причина, чтобы прятать коробку в подвале, да ещё после того, как она долгие годы торчала на виду, на этажерке.

Собственно, с чего я взял, что спрятала её моя мать? Кто побывал в доме в период между её инсультом и моим прибытием днём позже? Конечно, Кэрол, нашедшая её без сознания на диване, вероятно, ещё кто‑то из прислуги, если Кэрол позвала на помощь. Люди из службы скорой помощи, готовившие мать к транспортировке в больницу. Но у кого из них и с какого рожна возникло бы желание тащить коробку с надписью «Школа» в подвал и прятать за котлом‑водогреем?

Возможно, это вообще не имело значения. Перемещение коробки с сувенирами из одного помещения дома в другое ни один суд преступным деянием не признает. Может, какой‑нибудь подвальный домовой постарался. По всей видимости, мне этой тайны не прояснить, спокойнее вообще над нею не задумываться. Всё в этой комнате, всё в доме, включая и эти коробки, рано или поздно продадут, сдадут в утиль, выкинут. У меня руки не доходили, у Кэрол тоже, хотя давно бы пора здесь навести порядок.

А до того времени…

До того времени… Я сунул коробку обратно на этажерку между двумя другими, надписанными «Маркус» и «Разное».

И пустая комната заполнилась.

 

* * *

 

Больше всего меня беспокоил вопрос совместимости лекарств, и я обсудил его с Ваном. Я не мог прервать лечение Джейсона без риска тут же вернуть в катастрофическое состояние. Но как будут взаимодействовать в организме земные и марсианские средства при одновременном их применении?

Ван обещал, что с этим проблем не возникнет. «Лекарство долголетия» не являлось лекарственным средством в обычном смысле слова. В кровь Джейсона вводился биологический эквивалент компьютерной программы. Обычные лекарства взаимодействуют, по большей части, с протеинами и поверхностью клеток. «Лекарство долголетия» обращалось напрямую к ДНК.

Однако, чтобы подействовать, оно должно было проникнуть в клетки и взаимодействовать с иммунной системой Джейсона. Ван отмёл и эти мои соображения. Он утверждал, что «коктейль долголетия» достаточно универсален и гибок, чтобы функционировать в любом физиологическом состоянии – кроме смерти, разумеется.

Но гены АРСа на красную планету не попадали, лекарства, которые принимает Джейсон, на Марсе неизвестны. И хотя Ван настаивал, что мои опасения необоснованны, я заметил, что он при этом не улыбался. И я принял свои меры: убавил дозировку средств против АРС за неделю до первой инъекции.

Казалось, эта мера подействовала. К моменту прибытия в «большой дом» Джейсон почти не проявлял признаков болезни, потребляя намного меньший объём лекарств. Поэтому мы приступили к лечению с оптимизмом.

Через три дня я уже не мог сбить мучивших его приступов. Ещё день – и он впал в полубессознательное состояние. Затем кожа его покраснела, на ней высыпали пузыри. К вечеру он закричал и не перестал кричать, несмотря на вколотую мной дозу морфина.

Он не вопил во всю глотку, а начинал с протяжного стона, лишь периодически повышая громкость до максимально возможной. Звук такого рода можно услышать от больной собаки, звук непроизвольный и нечеловеческий. Когда Джейсон приходил в себя, он замолкал и даже не помнил о своих стонах, хотя воспалённая от крика глотка напоминала о себе резкой болью.

Кэрол пыталась мириться с происходящим. В немалом по габаритам «большом доме» можно было отыскать уголки, до которых крики не доносились – или, во всяком случае, едва доносились. Кухня, задние гостевые спальни – она проводила время там, читая или слушая местное радио. Но напряжение сказывалось и на ней, она опять пристрастилась к спиртному.

Собственно говоря, выпивала Кэрол каждый день, но дозу ради приезда сына убавила до минимума, позволявшего ей сохранять приличный вид и предохранявшего от истинных ужасов внезапного воздержания. Хочу подчеркнуть, что ради сына Кэрол, можно сказать, совершила подвиг, обрекла себя на реальные лишения. И помогла ей в этом материнская любовь, дремавшая долгие годы и проснувшаяся с неожиданной силой при виде его мучений.

В ходе второй недели процесса я подключал Джейса к капельницам, бдительно следя за повышением давления крови. Однажды у него выдался просветлённый денёк, хотя выглядел он ужасно, весь покрыт чуть ли не древесной корой, с проступавшими местами почти голого мяса, глаза – заплывшие щёлочки в распухшей плоти. Он спросил, появился ли уже Ван Нго Вен на телевидении. Но до запуска марсианина на политическую орбиту оставалось ещё несколько дней. К вечеру он снова сполз в полубессознательную трясину, булькавшую стонами и вскриками, переходящими в протяжные вопли.

Кэрол, наконец, не выдержала. Она появилась в дверях спальни со слезами в глазах, гневная, исполненная решимости:

– Тайлер! Хватит! Сколько можно!

– Я делаю что могу, но он не реагирует на опиаты. Давайте лучше отложим разговор до утра.

– Ты что, не слышишь его?

– Я прекрасно его слышу.

– И что? И это для тебя ничего не значит? Тебе наплевать? Бог мой! Да ему лучше было бы в Мексике, в лапах какого‑нибудь кактусового шарлатана. У монаха‑экзорциста с крестом и в грязной рясе. Ты вообще представляешь, чем его пичкаешь? Шаман безмозглый! Бог мой, Бог мой!

К несчастью, на её последний вопрос я не мог толком ответить. Я и сам себя не раз спрашивал, чем я его пичкаю. Что я мог ответить Кэрол, если сам для себя ничего толком не уяснил? Я верил обещаниям человека с Марса, но повторять их разгневанной Кэрол остерёгся. Процесс оказался более сложным и куда более мучительным, чем я позволял себе ожидать. А вдруг всё впустую? А вдруг роковой исход?

Джейсон испустил нечеловеческий, замогильный вопль и завершил его хриплым выдохом. Кэрол зажала уши.

– Он страдает, страдает, бедный мальчик! Тебе в морге сторожем работать, а не людей лечить! Глянь на него!

– Кэрол…

– Что Кэрол? Палач! Мясник! Я вызываю скорую! Я полицию вызову!

Я подошёл к ней, положил руки на плечи. Хрупкая и маленькая, она казалась сгустком энергии, опасным загнанным в угол животным.

– Кэрол, послушайте меня.

– С чего мне тебя слушать?

– С того, что ваш сын доверил мне свою жизнь. Послушайте, Кэрол, послушайте. Мне нужна помощь. Я уже который день толком не сплю. У меня в глазах двоится. Мне нужен кто‑то, кто следил бы за ним, кто‑то разбирающийся в медицине.

– Сестру надо было привезти.

Конечно, надо было. Но если бы это было возможно…

– Мне не нужна сестра. Я надеюсь на вас.

Секунда – и моя фраза улеглась в её сознании.

Широко открыв глаза, она отступила на шаг.

– Я?!

– Ваша лицензия всё ещё действует.

– Но я уже десятки лет не практиковала.

– Речь ведь не о трепанации черепа. Следить за давлением да за температурой. Вы запросто справитесь.

Гнев её угас. Она почувствовала себя польщённой. Испугалась. Озадачилась. Чуть подумав, уставилась на меня исподлобья:

– Участвовать в этой пытке?

Я всё ещё компоновал следующий хитроумный аргумент, когда сзади раздалось:

– Ну что вы, ребята…

Голос Джейсона. Одна из особенностей этой марсианской процедуры. Вдруг, внезапно наступает просветление. И так же внезапно обрывается. Очевидно, Джейсону полегчало. Я обернулся.

Лицо его кривилось, он не вполне успешно попытался усесться. Но глаза ясные, глядят на мать:

– Почему бы тебе не помочь Тайлеру? Он знает, что делает. И я знаю, что он делает. А делает он всё, что нужно.

Кэрол глядела на него:

– Но я… я не должна… То есть я не могу…

Она отвернулась и неуверенным шагом, придерживаясь за стенку, вышла.

Я остался с Джейсоном. Утром Кэрол вошла в спальню, хмурая, но трезвая, и предложила меня подменить. Джейсон провёл мирную ночь, ухаживать за ним особой нужды не было, и я оставил его на попечение матери.

Я на двенадцать часов провалился в сон. Проснувшись, отправился проведать больного. Кэрол всё ещё сидела возле его кровати, держала Джейсона за руку и гладила его лоб с нежностью, которой я за ней прежде не замечал.

 

* * *

 

Фаза восстановления заняла полторы недели. Никаких «магических мгновений», никакого внезапного перехода. Периоды просветления удлинялись, давление крови вернулось почти к номиналу.

Перед выступлением Вана в ООН я перетащил обнаруженный в служебной половине «большого дома» портативный телевизор в спальню Джейсона. К нам присоединилась Кэрол, которая, кажется, вообще не верила в существование марсиан.

О присутствии на Земле посла Красной планеты объявили лишь в последнюю среду. Фото Ван Нго Вена появилось во всех газетах мира, по телевидению транслировали его проход по газону перед Белым домом в сопровождении лучезарного хозяина – действующего президента Соединённых Штатов. Белый дом объявил, что Ван прибыл, чтобы нам помочь, но что у марсиан нет готового решения проблемы «Спина» и что они ненамного больше нас знают о гипотетиках. Реакция публики оказалась не слишком оживлённой.

И вот Ван выступает перед Советом Безопасности, подходит к трибуне, приспособленной к его росту.

– Глянь‑ка, совсем кроха, – удивилась Кэрол.

– Этот кроха представляет цивилизацию, намного более древнюю, чем земная, – заметил Джейсон.

– Надо же. Я бы сказала, что он лигу лилипутов представляет.

Кадры ближнего плана восстановили достоинство инопланетного гостя. Опытные операторы умело подчёркивали его глаза и ловили ускользающую улыбку. Очень хорошо Ван говорил, мягко, негромко, совсем по‑земному.

Ван знал – его подготовили к этому, – насколько невероятным кажется его появление на Земле среднему жителю планеты. Представляя его, Генеральный секретарь ООН заметил, покачав головой:

– Воистину, мы живём в век чудес.

На добротном англо‑американском Ван поблагодарил землян за гостеприимство, рассказал о причинах своего появления и с любовью описал родную планету. Марс в его представлении хотя и непривычное для землян место, но весьма привлекательное, о котором приятно вспомнить; люди там дружелюбные, пейзаж живописный, хотя зимы и холодные в сравнении с земными.

– На Канаду, стало быть, смахивает, – сделала вывод Кэрол.

По основной теме Ван мало чего добавил. О гипотетиках марсианам тоже почти ничего не известно, они окружили Марс оболочкой, когда Ван летел на Землю, и марсиане перед ними так же беспомощны, как и жители Земли.

О мотивах, движущих гипотетиками, он тоже ничего не мог сказать. Этот интересующий всех вопрос обсуждался веками, но для решения его отсутствуют основные исходные посылки.

Ван подробнее остановился на том, что как Земля, так и Марс оказались в оболочках накануне глобальных катастроф:

– У нас, как и у вас, численность населения приближается к верхней возможной границе. Ваша экономика базируется на нефти, запасы которой подходят к концу. На Марсе нефти нет, но мы зависим от другого жизненно важного элемента, от атомарного азота. Он определяет развитие сельского хозяйства и налагает ограничения на численность населения. Мы справляемся несколько лучше вас, но лишь потому, что распознали проблему с самого начала. Обе наши планеты вплотную подошли к реальности промышленного и сельскохозяйственного краха, всеобщего экономического кризиса, голода, вымирания населения. Обе планеты попали в оболочки, едва не достигнув критической точки.

Возможно, гипотетики понимают нашу ситуацию и приняли её во внимание, но мы можем это лишь предполагать. Нам неизвестно, чего они ожидают от нас и ожидают ли они от нас вообще чего‑то. Пока непонятно, следует ли прогнозировать снятие «Спина». Мы не можем узнать этого, пока не получим достаточно информации о гипотетиках.

К счастью, – камера дала лицо Вана крупным планом, – существует способ сбора информации в межгалактическом масштабе. Я прибыл на вашу планету с конкретным предложением, которое уже обсуждал с президентом Гарландом, с избранным президентом Ломаксом и с рядом глав других государств Земли. – И Ван кратко остановился на сути проекта применения репликаторов. – Если повезёт, мы узнаем, установили ли гипотетики контроль над другими мирами, узнаем о реакции этих миров, узнаем, что ожидает Землю.

Далее Ван развил репликаторный план несколько подробнее. Когда он упомянул облако Оорта и «автокаталитическую технологию с обратной связью», глаза Кэрол остекленели, она замотала головой.

Ван под аплодисменты ошеломлённой публики покинул трибуну, медиагуру телевизионной сети тут же принялись кромсать, пережёвывать, глотать, отрыгивать и снова пережевывать текст выступления гостя с Марса.

– Бррр, – Кэрол замотала головой. – Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. Джейсон, что ты скажешь? Неужели это всё правда?

– Как минимум, почти всё. Насчёт погоды на Марсе я в деталях не осведомлён.

– И мы действительно на грани катастрофы?

– Мы на грани катастрофы с того момента, как погасли звёзды.

– Я имею в виду нефть и всё такое. Если бы не «Спин», то народ бы с голоду вымер?

– Народ уже вымирает. Народ вымирает, потому что мы не в состоянии поддерживать семь миллиардов человек на уровне жизни Северной Америки без совершенного истощения ресурсов планеты. С цифрами не поспоришь. Да, всё верно. Если «Спин» нас не убьёт, то мы убьём себя сами.

– И… это как‑то связано со «Спином»?

– Возможно. Но этого не знаем ни я, ни этот марсианин.

– Джейсон, ты надо мной потешаешься.

– Ничего подобного.

– Ещё как потешаешься. Но я не обижаюсь. Я и вправду отстала от жизни. В газеты не заглядывала уж лет десять. Там того и гляди на твоего папашу нарвёшься, глаза б мои на него не глядели. А по телевизору я только вечернюю драму смотрю. А там никаких марсиан. Я как Рип ван Винкль. Слишком долго проспала. И мир, в котором я проснулась, мне не нравится. Те его части, которые меня не пугают, – она махнула рукой на телеэкран, – поражают абсурдностью.

– Мы все Рип ван Винкли, – утешил её Джейсон. – Всем нам пора бы проснуться.

 

* * *

 

Настроение Кэрол улучшалось одновременно с улучшением состояния Джейсона, она с интересом вникала в его историю, интересовалась прогнозом.

Я рассказал ей о его недуге, об атипичном рассеянном склерозе, в котором во времена, когда Кэрол получила диплом врача, ещё никто толком не разобрался. Я вдавался в детали болезни Джейсона, чтобы увильнуть от описания цели процедур, свидетельницей которых она стала. Она этот мой маневр поняла и приняла. Главным для неё оставалось то, что кожные покровы Джейсона постепенно приходили в норму, что он чувствовал себя всё лучше, а анализы крови, проведённые в лаборатории в Вашингтоне, не давали поводов для беспокойства.

О «Спине» она отказывалась говорить с каким‑то религиозным упорством, очень не любила, когда мы с Джейсоном обсуждали всякие космические темы в её присутствии. Я снова вспомнил рассказанный мне Дианой давнишний стишок о младенце, который не заметил, как его сожрал медведь.

Кэрол пожирало целое медвежье семейство, начиная с самого большого – «Спина», и кончая крохотным – молекулой этилового спирта. Похоже, что она могла бы позавидовать младенцу из стишка.

 

* * *

 

Диана позвонила мне на мобильник, пренебрегая домашним телефоном Кэрол. Произошло это через несколько дней после выступления Вана в Генассамблее ООН. Я очень удачно оказался в своей спальне, за Джейсоном присматривала Кэрол. Ноябрь выдался дождливым, разговор проходил под перестук капель дождя по оконным стёклам.

– Ты в «большом доме», – сообщила мне Диана.

– Кэрол сказала?

– Да. Я ей звоню раз в месяц. Образцовая дочь. Не всегда она, правда, достаточно трезва, чтобы говорить. Что с Джейсоном?

– Длинная история. Но ему намного лучше, беспокоиться не о чем.

– Мне такие заверения никогда не нравились.

– Понимаю. Но это правда. Опасность миновала.

– И это всё, что ты мне можешь сказать?

– Пока что всё, – подтвердил я и сменил тему: – Как там у вас с Саймоном? В прошлый раз ты говорила, что вас по судам таскают.

– Ничего хорошего. Мы уезжаем.

– Куда?

– Во всяком случае, из Финикса. Храм закрыт. Пока что временно закрыт. Ты об этом не слышал?

– Нет. – Откуда бы я узнал о каких‑то неурядицах какого‑то захолустного храма какой‑то мелкой секты на Юго‑Западе? Диана пообещала сообщить мне новый адрес, мы поговорили ещё о чём‑то, распрощались.

И в тот же вечер я услышал об их «Иорданском табернакле».

К нашему удивлению, Кэрол вдруг захотелось посмотреть последние новости. Джейсон, несмотря на общую слабость и усталость, тоже бодро глядел на экран, и мы высидели сорок минут международного бряцания оружием и дежурных улыбок высокопоставленных слуг разных народов. Сообщили и о том, что Ван Нго Вен прибыл в Бельгию для встреч в Брюсселе с важными шишками Евросоюза, отрадная новость прилетела из Узбекистана, где, наконец, удалось освободить от кольца блокады передовую базу морской пехоты США.

Затем программа перешла к СПАССА и израильскому молочному животноводству. Последовали драматические картины захоронения отбракованного скота. Бульдозеры заваливали землёй громадные траншеи, заполненные убитыми животными и густо посыпанные негашёной известью.

Пять лет назад подобный сокрушительный удар получила японская мясоконсервная промышленность. Коровий СПАССА – синдром прогрессирующей атипичной сердечно‑сосудистой атрофии – или, иначе, СПАССА копытных – поразил дюжину стран от Бразилии до Эфиопии. СПАССА представлял угрозу и для человека, но современными средствами его успешно лечили, и он представлял угрозу, по сути, лишь для населения стран третьего мира.

От израильских фермеров естественно было бы ожидать строгого соблюдения всех санитарных норм, поэтому вспышка Энидемии застала всех врасплох. Ещё более возмутительным выглядел тот факт, что первый случай заболевания указывал на источник из Соединённых Штатов, откуда нелегально поставили в Израиль оплодотворённые яйцеклетки.

В Штатах след привёл к религиозному благотворительному фонду под названием «Слово ко всем сословиям» (СквС) со штаб‑квартирой в промышленном парке под Цинциннати, в Огайо. Для какой надобности СквС занялся контрабандой коровьего семенного фонда в Израиль? Как выяснилось, с благотворительностью цели фонда не имели ничего общего. Через десяток подставных фирм следствие вышло на странный конгломерат церквей Судного Дня, Промысла Божия, Армагеддона и тому подобного, а также разномастных полумафиозных общественно‑политических группировок. Одна из разделяемых ими библейских доктрин проистекала из книги Чисел (глава 19) и намёков в текстах от Матфея и к Тимофею. Согласно их верованию рождение в Израиле «рыжей телицы без порока и недостатка» станет предвестием Второго Пришествия Иисуса Христа и воцарения Его на земле.

Идея не нова. Иудеи‑экстремисты в Израиле полагали, что «всесожжение» всё той же телицы на Храмовой горе в Иерусалиме ознаменует пришествие Мессии. Последовали нападения на храм Скалы, одно из них нанесло ущерб мечети аль‑Акса и чуть не развязало очередную полномасштабную войну на Ближнем Востоке. Израильское правительство вроде бы пыталось справиться с экстремистами, но смогло лишь загнать их в подполье.

Согласно новостям на Среднем Западе и Юго‑Западе США СквС держал несколько скотоводческих хозяйств, тёлки которых рассматривались как воины предстоящего Армагеддона. Целью ставилось выведение кроваво‑красной коровы, телицы из телиц, превосходящей всё достигнутое в многочисленных прежних опытах.

Конспирация – основной закон всяких заговорщиков, и эти фермы успешно уклонялись как от федерального надзора, так и от соблюдения утвержденных правил содержания и кормления скота. Не сообщили они и о вспышке коровьего СПАССА, случившейся сразу через границу, в Ногалесе. Заражённые яйцеклетки отправились в Израиль, на одной из ферм Негев развились в особей сочной красно‑рыжести, которые, однако, дружно пали жертвами респираторных расстройств чуть ли не сразу после рождения. Трупы тихонько закопали, однако избежать заражения не удалось. Инфекция распространилась на взрослое поголовье, не пощадив и нескольких работников ферм.

Новость для американской администрации, что и говорить, не сахарная. Федеральная администрация по контролю за лекарствами оповестила о пересмотре и ужесточении политики, департамент национальной безопасности арестовал счета СквС и устроил настоящую охоту на все замешанные в афере церкви и иные организации, группы, фирмы. Экран демонстрировал нам федеральных агентов, выносящих из разных помещений ящики с конфискованными документами, опечатывающих кабинеты и целые здания – в том числе и церковные.

Модератор упомянул ряд преступных группировок по именам.

Прозвучало и наименование «Иорданский табернакл».