Глава XXVIII. Санкт-Петербург. Превратности любви

На Морской в ресторане «Кюбá» рыдал скрипками румынский оркестр.

– Отчего Феликс привёз нас именно сюда? – спросила Анна.

Дмитрий Павлович молча показал взглядом из полутёмного зала в сторону подсвеченной сцены, где приятным контральто пела печальную цыганскую песню стройная брюнетка. Фигуру певицы облегало платье из голубого тюля с серебряными блёстками; по плечам струилось пышное боа из голубых страусовых перьев.

Великий князь вынул папиросу из лежащего на столе портсигара, несколько раз стукнул мундштуком о его костяную крышку, – и в тот же миг рядом вырос официант с зажжённой спичкой. Дмитрий Павлович прикурил.

– И поэтому тоже, – добавил он, кивком отпуская официанта. – Такого обслуживания вы не встретите нигде. А ещё здесь лучшая в городе кухня.

– Боюсь, искусство повара я оценить не смогу, – рассмеялась Анна и отщипнула крупную ягоду от кисти винограда в изобильной фруктовой вазе. – Вы же знаете, балетные только святым духом питаются…

– Так давайте закажем порцию святого духа, – весело предложил Дмитрий Павлович. – À la carte его нет, но Кюба обязательно что-нибудь придумает. Уж если выбрались на родину, не отказывайте себе в маленьких радостях!

Анна Павлова была одной из пяти танцовщиц в России, удостоенных титула императорской балерины. Знаменитая прима русского балета уже год жила с тайным мужем в лондонском особняке Ivy House, гастролировала по всему миру и в родном городе почти не бывала. Но с Феликсом Юсуповым её связывали добрые отношения, и встреча в самом дорогом ресторане Петербурга была предопределена.

– Увы, мне скоро тридцать, – притворно вздохнула Анна, немного сбавив возраст, – и за собой приходится следить всё строже. А завтра с утра репетиция и вечером спектакль. Так что надо поменьше есть и побольше спать…

– Это кто здесь собрался спать?

Официант во фраке и белых перчатках услужливо отодвинул кресло, и за стол против Павловой уселся Феликс – в голубом платье с блёстками и накинутом на плечи страусовом боа. Он закончил петь, и теперь румынский оркестр аккомпанировал солисту, выводившему рулады на пан-флейте.

Второй официант налил гостям шампанского.

– Князь, вы были бесподобны, – сказала Анна. – Изумительный костюм, изумительная пластика… Я никогда не слышала этих песен. Где вы их берёте?

– Внимательно слушает в других ресторанах, – предположил Дмитрий Павлович. – Каждый вечер мы исправно объезжаем чуть не весь город.

– Не вижу причин, чтобы сегодня изменить традиции, – заявил Юсупов. – Который теперь час?

Великий князь сдвинул манжету с циферблата новомодных Longines на ремешке крокодиловой кожи и бросил взгляд на стрелки.

– Четверть десятого.

– Прекрасно! Вечер ещё и не начинался. Предлагаю программу: легко ужинаем здесь, а потом перебираемся в «Донон» или «Палкин». Там кофе с джинджером, десерт и дальше – в сады. В «Аркадию», в «Ливадию» или в «Буфф»… Кстати, в «Буффе» сегодня Варя Панина поёт. А можно прокатиться на «Виллу Родэ» – они обещают новое пикантное шоу. – Юсупов буравил взглядом балерину. – Не упустите случай, Анна Матвеевна! Вас пропустят только с нами: одинокой даме в такие заведения показываться неприлично. Но лучшие устрицы всё же здесь, и шабли отменное…

– Что вы за человек, Феликс! – вздохнула Анна, томно глядя в ответ своими удивительными глазами цвета спелой вишни. – Все удовольствия от жизни сразу!

– Почему же нет, если я могу это себе позволить? – Князь похлопал накладными ресницами; его губы в яркой помаде изобразили улыбку. – Разве я делаю кому-то хуже?

– Ещё как хуже! Жаль, что вас не было с нами вчера, – сказал балерине Дмитрий Павлович. – Вы бы меня спасли. А так он затащил меня к Фёдорову…

– К Соловьёву, – строго поправил Юсупов. – Фёдоров на Малой Садовой.

– Ну, к Соловьёву, – согласился великий князь. – Добро бы в «Медведь» или «Аквариум»! «Вену» могу понять и «Малый Ярославец» – там тоже обслуживают по-человечески…

Феликс опять возмущённо перебил:

– А «Квисисана»?! Видели бы вы, Анна Матвеевна, как его императорское высочество на прошлой неделе замечательно сидел в «Квисисане» среди студентов и покорно ел из бесчеловечного буфета-автомата!

– Да, ел! – Дмитрий Павлович был немного сконфужен. – Потому что много выпил и проголодался! Но этот Фёдоров…

– Соловьёв!

– …этот Соловьёв – за гранью. Ресторан, называется! Какой-то занюханный трактир. У входа никто не встречает, посетители прямо в одежде с улицы идут к стойке и сами – сами, руками! – берут себе бутерброды! Кругом толпа мужиков, за стойкой – здоровенный детина одновременно из двух бутылок льёт водку в рюмки. Я спрашиваю: Любезный, сколько нам будет стоить?.. Словом, тамошнее удовольствие. А детина взглянул на нас и говорит: Водка с пивом и закуской – по полтиннику с рыла!

Феликс ждал этой фразы и захохотал в голос, показывая Павловой на сердитого Дмитрия Павловича.

– Представляете?! Великому князю и мне – по полтиннику с рыла! Умора! За водку с пивом…

– А чему вы удивляетесь? – спросила балерина, вскинув свою очаровательную миниатюрную головку на лебединой шее. – Город большой, люди в нём разные. Был бы Феликс одет, как сегодня, ещё и побить могли, чего доброго… Может, вы и в казёнках бывали?

– В казёнках? – Юсупов недоумённо нахмурился. – Это что?

– Значит, не бывали. Если случайно окажетесь в тихой улочке, обратите внимание. Стоит какой-нибудь частный дом, в первом этаже – дверь, и над ней зелёная гербовая вывеска «Казённая винная лавка». Зайдёшь – внутри высокая перегородка, а над ней сетка с окошечком. Там водку продают. Два сорта: очищенная с белой головкой – по шестьдесят копеек за двадцатку, и попроще, с красной – по сорок…

– Что такое двадцатка? – продолжал расспрашивать Феликс.

– Бутылка в двадцатую часть ведра… Не думала, что это вас так заинтересует! Бывают четверти, большие такие бутыли, в щепных корзинах плетёных. Но обычно покупают двадцатку, сороковку или сотку. Есть ещё самые маленькие бутылочки – на глоток, одна двухсотая ведра, их мерзавчиками называют…

– Мерзавчиками?! Какая прелесть, – поиграв бровями, сказал Дмитрий Павлович и снова прикурил от спички возникшего рядом фрачного молодца.

– Конечно, прелесть, – согласилась Анна. – Шесть копеек с посудой. Четыре копейки водка, две – бутылка. И штукатурка на стене возле лавки вся в красных кружкáх…

– А это почему?

– Я же сказала, у дешёвой водки головка красным сургучом запечатана. Мужики из казёнки выходят, тут же стучат легонько печатью об стену – сургуч обкалывается. Потом ладонью пробку вышибают и пьют прямо из горлышка…

– Без закуски? – скривился Юсупов.

– Одни без закуски, другие с собой приносят, третьи тут же у тёток покупают солёные огурцы или картошку горячую… Запах кругом стоит – только слюнки текут! Я девчонкой мимо казёнки бегала, картошку эту с огурцами нюхала, а у самой ком в горле, пелена перед глазами и слёзы по щекам… Росла ведь, есть хотелось всё время, но нельзя – иначе прощай, балет. А зимой бабы надевают юбки толстые и садятся на чугунки с варёной картошкой. Ей остывать не дают и сами греются…

– А полиция? – спросил Дмитрий Павлович. – Полиция куда смотрит?

– Что полиция, – балерина дёрнула плечиком, – полицию у казёнок угощают, так она только следит, чтобы смертоубийства не было и чтобы зимой пьяный кто-нибудь случайно не замёрз.

Великий князь с подозрением взглянул на Юсупова:

– Феликс, я надеюсь, ты не собираешься?.. Мне хватило полтинника с рыла! Когда можно легко потратить пятьдесят рублей на ужин у Кюба – зачем идти туда, где кормят и поят на пятьдесят копеек? Убей, не пойму.

– А я не пойму, почему мы до сих пор не пьём шампанского! – Феликс громко произнёс это голосом капризной женщины; метрдотель метнул взгляд на официанта, и тот немедленно принялся откупоривать новую бутылку, остывавшую в серебряном ведёрке.

– Нет-нет, господа! У меня спектакль завтра и репетиция с утра, – запротестовала Анна, – я и так позволила себе лишнего…

– Всего один бокал, – нежно пропел Юсупов и молитвенно сложил ладони. – Один-единственный!

– Вы не обращали внимания, как он смотрит? – спросила Анна у Дмитрия Павловича. – У него в одном глазу бог, а в другом чёрт…

– Не увиливайте! Один бокал, – повторил Феликс, – иначе нам не перегнать Москвы! Помните, у Грибоедова? Что за тузы в Москве живут и умирают! Так пусть и о нас напишет кто-нибудь.

Официант снова налил всем троим, а Юсупов пояснил: газетчики по примеру спортивных репортёров стали сравнивать, сколько шампанского пьют в лучших ресторанах двух столиц. Конечно, больше всего выпивали в новогоднюю ночь – несмотря на то, что цены за бутылку взлетали до двадцати рублей.

В одном только петербургском увеселительном саду «Аквариум» на Каменноостровском проспекте в Новый год уходило три тысячи бутылок – столько, сколько в самых модных московских ресторанах «Яр», «Эрмитаж» и «Метрополь», вместе взятых. А ещё по шестьсот-семьсот бутылок хмельной французской шипучки продавали «Кюба», «Медведь» на Большой Конюшенной, «Вилла Родэ» в Новой Деревне, «Контан» на Мойке, «Палкин» на углу Невского и Владимирского, «Донон» на Английской набережной…

…и всё же, отмечая наступивший двенадцатый год, москвичи ухитрились выпить шампанского тысяч на двести, а петербуржцы – только на сто пятьдесят, и в течение года пропорция сохранялась. Похоже, Феликса Юсупова это решительно не устраивало. Однако Анна твёрдо заявила, что в поглощении шампанского она – плохая помощница, и в доказательство ограничилась одним бокалом, после чего отправилась домой на автомобиле князя.

– Гетеры и авлетриды, – задумчиво проговорил Феликс после ухода балерины, поигрывая своим страусиным боа. – Тебе кто больше нравится, гетеры или авлетриды?

Когда они оставались с Дмитрием Павловичем наедине – общались без светских условностей, как и полагается друзьям детства.

– Настоящих гетер я, по правде говоря, ещё не встречал, – сообщил великий князь, разглядывая пузырьки в бокале шампанского. – Только проституток дорогих. Но это ведь не гетеры… А кто такие авлетриды?

Юсупов набросил боа на плечи, и несколько голубых пушинок поплыли в воздухе, медленно опускаясь на ковровый пол.

– Авлетриды, мой юный друг, – назидательным тоном начал он, напоминая о том, что на четыре года старше, – это древнегреческие танцовщицы и флейтистки, которые тайно торговали телом. А в наших северных краях – хоровые цыганки, танцовщицы кафешантанов, актрисы… Милые барышни из мира искусства, которые не прочь оказаться на содержании у состоятельного человека и окружить его романтической атмосферой. Те, кого мы с тобой каждый день имеем счастье наблюдать в изобилии.

– Так что же, мой высокомудрый друг, – в тон Феликсу произнёс Дмитрий Павлович и откинулся в кресле, – уж не хочешь ли ты сказать, что Анна Матвеевна – авлетрида?

– О нет! Сейчас – уже нет. Хотя с этого начинали все, кто чего-то добился… та же Матильда Кшесинская с твоим дядей Ники…

– Давай не будем трогать дядю Ники, – нахмурился великий князь.

Император доводился ему кузеном, но из-за разницы в возрасте и того, что Дмитрий Павлович вырос в доме государя, он по детской привычке иной раз называл Николая Александровича дядей.

– Его величество тогда ещё не был его величеством, а Матильда с кем только из великих князей не… Всё, прости, прости! – примирительно сказал Юсупов. – Что же касается Анны, то она стала содержанкой, как только попала в Мариинский. Ты же знаешь генерала Безобразова…

– Ещё бы, – согласился Дмитрий Павлович, – я всё-таки флигель-адъютант! Владимир Михайлович гвардейским корпусом теперь командует, известный краснобай.

– А главное, первейший балетоман с давних пор! – продолжил Феликс. – Он приметил, что царская ведьма, уж прости, Кшесинская взяла Павлову под покровительство и пытается подсунуть её под великого князя Бориса Владимировича…

– Феликс!

– При этом Безобразов покровительствовал Преображенской, которая конкурировала с Кшесинской. И генерал предложил своему приятелю по Английскому клубу, барону Дандрэ, хорошенько позлить царскую ведьму, а заодно развлечься с малюткой из балета.

– Феликс!

– Ханжество тебе не к лицу, – махнул рукой Юсупов, и ещё несколько пушинок от боа полетели в стороны, – тем более, Виктóр Дандрэ мне сам про это рассказывал. Анна и была тогда всего лишь малюткой из балета. Ей к двадцати, ему под сорок. Она – незаконнорожденная, он – барон и сенатор. Она – длинноногий тощий цыплёнок, в чём только душа держится; он – усатый красавец и светский лев. Девчонка влюбилась без памяти, Виктóр снял ей роскошные апартаменты на Офицерской, танцевальный зал в квартире построил, на туалеты и постановки угрохал уйму денег… Один «Умирающий лебедь» чего стоит!

– Я слышал, что Фокин «Лебедя» за долги поставил.

– А долги откуда? Фокин с Павловой учился вместе, Дандрэ для неё денег не жалел, она Фокину подкидывала… И всё мечтала, что барон вот-вот на ней женится.

Скользящий тенью официант не забывал подливать приятелям шампанское.

– Дандрэ ведь под суд попал, – напомнил Дмитрий Павлович.

– А попал-то почему, знаешь?

– Некрасивая история вышла. Дандрэ финансами заведовал на строительстве моста Петра Великого. Ну, и…

– Ты будто вчера родился! Чиновники все воруют, и Виктóр не больше других. Просто Аня в гору пошла. Она же несколько лет в Мариинке была всего лишь Павлова-вторая! Ты Павлову-первую помнишь?

– Нет.

– И никто теперь не помнит. Разве что Безобразов… Была Павлова-вторая, а потом стала постепенно Матильду теснить. Глядь – раёк-то уже не Кшесинскую на бис вызывает, а Павлову! И партер её всё больше лорнирует, и ложи. И студенты толпой приходят в монтировщики сцены наниматься, чтобы Аню на утренней репетиции вблизи рассмотреть. И после спектакля у актёрского подъезда толпа под ноги цветы бросает ей, а не Кшесинской!

– И ты хочешь сказать?..

– Конечно, у Матильды вырос на Дандрэ здоровенный зуб! Она же знала, кто у неё гениальную девчонку увёл и кому Павлова всем обязана. А в это время как раз Анна очень кстати заявила Виктóру, что больше не желает быть ни содержанкой, ни любовницей. В деньгах баронских она уже не нуждалась: прима в самом расцвете сил, известность – сумасшедшая, Дягилев её в «Русских сезонах» через полмира провёз, теперь всюду нарасхват за любые гонорары, из заграницы не вылезает…

– То есть она хлопнула дверью и ушла от Дандрэ.

– Ещё как хлопнула! А следом Кшесинская хлопнула Виктóра. Пошевелила связями, пришли вдруг на охтинский мост ревизоры, покопались – и присудили бедняге Дандрэ штраф какой-то колоссальный. В общем, светила ему долговая тюрьма до конца дней. Только отомстить у Матильды не получилось, потому что Анна ей снова дорогу перебежала. Заработала в Штатах кучу денег – и смогла выплатить штраф. А Дандрэ по липовым документам увезла в Англию. Там они тайно повенчались…

– Зачем же тайно?

– Затем, дорогой мой, что когда-то нищая худышка из балета мечтала стать женой солидного состоятельного человека и баронессой. Только барону это было не нужно. А теперь она – сама Анна Павлова, единственная и неповторимая! Всё у неё есть, даже особняк в Лондоне, с парком и лебедями в пруду. На кой чёрт ей становиться какой-то там госпожой Дандрэ?! И женой беглого уголовника… Жизнь-то вон как повернулась! Уже не она ему, а он ей оказался по гроб жизни обязан – так пусть унижается и мучается! Теперь Анна об Виктóра ноги вытирает, а он занимается домом, ангажементами, рекламой, балетной школой – долг отрабатывает… Слушай, раз уж мы здесь застряли, давай поужинаем хорошенько, а потом двинем в «Буфф» или ещё куда!

Юсупов чуть повернул голову, и этого оказалось достаточно, чтобы закованный в смокинг метрдотель вырос около их столика с огромным меню в тиснёной кожаной папке и начал сыпать французскими названиями изысканных блюд.