КОММЕНТАРИИ. Быль и миф Петербурга

Данное исследование Н. П. Анциферов — приверженец метода «наглядного познания истории»[214] — облекает в форму экскурсионной разработки. В предисловии он указывает, что книга основана на двух типах экскурсий: культурно-исторической («Начало Петербурга»[215]) и литературной («Медный всадник»[216]), и соответственно состоит из двух частей.

Как отметил в своей рецензии И. М. Гревс, работа носит характер «удавшегося пособия для экскурсий по городу».[217] В первой части книги, отталкиваясь от общих методологических принципов учителя и собственных «экскурсиеведческих» опытов, Анциферов предлагает «план сложной экскурсии» из трех циклов, дает рекомендации по ее проведению, останавливается на условиях и истории возникновения Петербурга.

Вторая часть — «Миф о «строителе чудотворном» — является «вполне оригинальным созданием» ее автора.[218] Она представляет собой специальное обращение Анциферова к петербургскому мифу, «получившему свое преломление в «Медном всаднике» (с. 57).

Первое мифологическое «прочтение» пушкинской поэмы намечено Анциферовым уже в «Душе Петербурга» (с. 66–71), где дается скорее не научная, а поэтическая интерпретация «петербургской повести»: космогонический миф и его поздние разновидности (легенды об основании города и его демиурге, о борьбе Георгия Победоносца со змием) «соположены» здесь пушкинскому тексту, «просвечивают» сквозь него и отраженный в нем памятник Петру I.

Подобный подход к поэме «Медный всадник» не случаен: его следует сопоставить с пробудившимся в начале XX в. в науке, искусстве и литературе особым интересом к мифу. Напомним, что символисты видели в нем воплощение мирового всеединства, «мерцающего» сквозь различные личины мира. Это представление, легшее в основу их литературного творчества, нашло отражение в устремлении «прозревать черты древнего мифа» в художественных текстах нового времени.

Особая «мифологизирующая аура» создалась в эти годы вокруг «петербургской повести». Как отметил современный исследователь, «в эпоху экспансии символизма «Медный всадник» — и поэма Пушкина и монумент Фальконе, в образ которого неизбежно был инкорпорирован пушкинский сюжет, воспринимался под знаком «мифа».[219] Таким образом, первоначальная анциферовская трактовка поэмы Пушкина выдержана в ключе символистских неомифологических тенденций.

В настоящей книге, возвращаясь к теме отражения мифа в «Медном всаднике», исследователь стремится выявить источники легенд о строителе города и проследить процесс мифологизации исторической реальности.

Сводя воедино варианты мифа о всемирном потопе, Анциферов рассматривает легенду о «строителе чудотворном» как новейшую модификацию этого древнего мифа, который подобно «потоку реки… исчезает под почвой, во мраке струит свои незримые воды и внезапно выступает из-под земли» (с. 60). О мифогенной природе петровского времени свидетельствуют бытовавшие тогда слухи, апокрифы, пророчества, приведенные на страницах книги. Опираясь на работы о мифе теоретика символизма В. И. Иванова и этнопсихолога В. Вундта, автор настоящего исследования приходит к мысли о существовании особого «мифотворческого сознания», которое проявляется в переломные, кризисные периоды истории. «Из… соприкосновения исторических событий с мифотворческим сознанием родился миф о строителе чудотворном, получивший гениальное оформление в поэме Пушкина — Медный всадник» (с. 55).

Последняя глава книги посвящена анализу пушкинской поэмы с точки зрения выявления контура мифа о потопе в ее тексте. Не трудно заметить, что и предшествующие анализу размышления, и сам подход к тексту «Медного всадника» в определенной мере предвосхитили бытующие в современной науке поиски ритуально-мифологических моделей в произведениях новой и новейшей литературы. Перед нами первый опыт научной мифопоэтической интерпретации художественного текста XIX в., опирающийся на идею мифа — подпочвы и вечного источника искусства.[220]

Впоследствии Анциферов неоднократно возвращался к «петербургской повести» Пушкина, включая свое мифопоэтическое толкование в контекст иных возможных интерпретаций поэмы. На сохранившейся в его архиве неопубликованной книге «Проблемы изучения «Медного всадника» (машинопись, 100 с.) стоят знаменательные даты: «Спб., 1923 — Москва, 1950».[221]