Глава 12. Создание донациональных империй в древнем мире и построение наций в современную эпоху

Мы увидели, что построение истинного национального единства оказалось той проблемой, которая досталась средневековью в наследство от древнего мира. Древний мир начинался с родового строя, с города-государства, племени или небольшого местного княжества ― с малых сообществ, обитавших среди других таких же сообществ, в целом похожих друг на друга, обычно родственных по языку и зачастую более или менее родственных по происхождению, отличавшихся от других человеческих общностей по крайней мере тенденцией к созданию общей культуры и защищенных в своей общности и непохожести на других благоприятными для этого географическими условиями. Таковыми были Греция, Италия, Галлия, Египет, Китай, Средняя Персия, Индия, Аравия, Израиль ― все они зарождались как свободные культурные и географические общности и представляли собой независимые и отличные от других культурные единства, прежде чем смогли стать единствами национальными. Внутри свободного единства рода, племени, города или некоего удельного княжества в их еще не вполне оформившейся коллективной жизни возникало множество поводов для создания сильной и сплоченной общности, постепенно усиливающих чувство непохожести ее на другие культурные единства внешнего мира, чувство противоположности им; в то же время, а часто и в гораздо более острой форме могло ощущаться внутреннее несходство, контрастность и противоположность разных частей одного целого. Там, где местные отличия ощущались наиболее сильно, проблема национального объединения решалась труднее всего, и если решение все же находилось, то имело, как правило, довольно призрачный характер.

Поиск решения предпринимался почти во всех подобных случаях. В Египте и Иудее оно было успешно найдено еще в эпоху древнего мира; в последнем случае решение было полным, в предыдущем же ― только частичным, окончательный результат был достигнут лишь при суровом дисциплинирующем участии иностранного ига. Там, где подобная дисциплинирующая сила отсутствовала, там, где национальное единство в какой-то степени достигалось неким внутренним образом ― обычно благодаря одержанной над остальными победе одного сильнейшего клана, города или удельного княжества, такого, как Рим, Македония, горные кланы Персии, ― новое государство, вместо того чтобы закрепить достигнутый успех и заложить более глубокие и прочные основы национального единства, преступало свои непосредственные нужды и пускалось в военные предприятия. Вместо того чтобы дать возможность психологическим корням национального единства прорасти глубже, а нации приобрести надежное самосознание и вполне овладеть своим единством, настойчиво к нему стремясь, правящее государство, подталкиваемое военным порывом, принесшим ему победу, приступало немедленно к созданию теми же самыми средствами более мощного объединения ― империи. Ассирия, Македония, Рим, Персия, позже Аравия ― все они следовали одной и той же тенденции, шли по одному и тому же кругу. Великое нашествие на Европу и Западную Азию кельтских народов и последующее их разобщение и падение было, по-видимому, связано с тем же явлением и произошло по причине еще более незрелого и плохо устроенного, по сравнению с Македонией, объединения. Каждый из этих народов становился исходной точкой великих империалистических движений еще до того, как ему удавалось стать краеугольным камнем крепкого здания национального единства.

Поэтому такие империи не могли существовать долго. Некоторым, однако, удавалось продлить свою судьбу за счет того, что их основу составлял какой-то один народ, как это было с Римом в Италии. Филиппу ― первому правителю, стремившемуся к объединению Греции, ― удалось добиться быстрого, но несовершенного успеха в этом деле благодаря предшествовавшему ему не слишком жесткому господству Спарты; и если бы его преемники отличались скорее даром терпения, нежели широтой воображения и высшего гения, этот первый предварительный набросок мог бы быть детально разработан и усилен настолько, что сумел бы обрести некое постоянство. Всякий основатель, быстро и широко внедряющий свой замысел в жизнь, нуждается в преемнике, более отличающемся талантом или гением организатора, чем склонностью распространить свое господство на другие территории. Цезарь, предшествовавший Августу, наметил работу огромной продолжительности; Филипп со своим преемником Александром ― сыгравшие такую значительную роль ― оказались не более чем мимолетной вспышкой. Рим, которому заботливая Природа отказывала в каком-либо гениальном полководце до тех пор, пока ему не удалось надежно сплотить Италию и заложить основы Империи, сумел добиться большего; тем не менее, создавая эту империю, он не мог претендовать на роль центра и опоры великой нации, но оставался все тем же городом-победителем, использующим подвластную ему Италию в качестве плацдарма для нападения на окружающий мир и его покорения. Поэтому ему пришлось столкнуться с гораздо более трудной задачей ассимиляции полуоформленных народностей и сложившихся или только зарождающихся и отличных от него культур, прежде чем он нашел выход и научился применять для решения этой новой для него задачи искусство полного и абсолютного объединения в меньшем и более простом масштабе, прежде чем ему удалось сплотить в живой организм единого народа (более уже не римский, но итальянский) все элементы древней Италии: галльский, латинский, умбрийский, тосканский и греко-апулийский ― основу будущей общности и разнообразия. Поэтому, хотя его империя и была жива в течение нескольких веков, ценой ее столь долгой сохранности были энергия, жизненная сила и внутренняя интенсивность; она не завершилась ни национальным единством, ни особенно продолжительной единой империей, но была, подобно другим древним империям, разрушена и уступила место новой эпохе истинного национального строительства.

Необходимо разобраться, в чем же была ошибка. В основе административного, политического и экономического устройства человеческих обществ любого размера лежат те же принципы, при помощи которых Природа создает все живые организмы. Вначале она прибегает к внешним, к физическим средствам, руководствуется, так сказать, принципом физической энергии жизни, хотя ее внутренняя цель ― ввести в предварительно подготовленную таким образом модель сверхфизический, психологический принцип, скрытый за внешними проявлениями жизни и тела. Ее главная цель и задача ― создать сильное, долговечное тело и обеспечить жизнеспособность конкретного сильного эго, имеющего прочную внутреннюю опору и способного за себя постоять. И как мы уже видели, при таком процессе в более крупном и достаточно свободном единстве возникают и развиваются отчетливо выраженные единства меньшего масштаба; их отличает сильная психологическая взаимосвязь и хорошо развитое тело и жизненность, в то время как объединяющая их более крупная целостность не обладает таким же отчетливо выраженным психологическим чувством и той же жизненной силой, той же жизнеспособностью; это довольно слабый и аморфный организм, полуоформленная масса, более напоминающая текучую субстанцию, нежели собственно тело. Оно еще только формируется и строится, ему требуется твердая физическая форма, хорошо выраженная жизненность и отчетливая психологическая реальность, самосознание и воля к жизни.

Так формируется новое более крупное единство; вновь его окружают подобные ему единства, которые вначале кажутся непохожими на него, враждебными ему, а впоследствии образуют, несмотря на все различия, некую общность; и вновь мы перед тем же явлением объединения в единое целое некоторого числа более мелких независимых единств. Составляющие целое единства оказываются более крупными и более сложными, чем прежде, но положение их остается, по сути, тем же самым, и опять нужно решать ту же проблему. Так, вначале мы наблюдаем появление города-государства и небольших местных народностей, сосуществующих как разрозненные части свободного географического и культурного единства ― Италии или Эллады, ― и возникает проблема создания итальянской или эллинской нации. Позже на смену им приходят уже сложившиеся или складывающиеся единицы-нации, сосуществующие как разрозненные части некоего свободного географического и культурного единства, вначале христианского, затем европейского, и вслед за этим возникает проблема объединения христианского мира или Европы, достичь которого, несмотря на неоднократные попытки отдельных правителей или политических мыслителей, так никогда и не удавалось. И прежде чем были преодолены возникающие в этой связи трудности, развитие современного мира преподнесло нам новое, еще более сложное явление ― множество отдельных наций и империй, вовлеченных в свободную, но все более усложняющуюся взаимозависимость и тесную торговую взаимосвязь в масштабе всего человечества; и сопутствующая ему задача объединения человечества уже превосходит несбывшуюся мечту объединения Европы.

В физической Природе живые организмы не могут быть целиком предоставлены самим себе; они живут либо благодаря взаимообмену, либо за счет поглощения других; процессы ассимиляции едины для всей разобщенной физической жизни. С другой стороны, при объединении жизни возможна такая ассимиляция, которая выходит за рамки этих двух противоположных вариантов ― поглощения одного другим и поддержания разобщенности, ограничивающей обоюдное усвоение энергий, получаемых друг от друга. Возможно такое соединение отдельных единиц, при котором они сознательно подчиняются какому-то общему для всех единству, развивающемуся в процессе их взаимного сближения. Некоторые из них, на самом деле, могут быть уничтожены и использованы в качестве материала для новых элементов, но, разумеется, не все ― одно господствующее единство не должно поглощать остальных; поскольку в этом случае нет никакого объединения, нет создания большего единства, нет продолжающейся более общей жизни, но только временное выживание того, кто поглощает, за счет переваривания и использования энергий поглощенного. И поэтому при объединении человеческих обществ возникает проблема: как подчинить новому единству входящие в его состав части без их гибели и исчезновения.

Слабая сторона древних империй, созданных на основе завоеваний, состояла в том, что они имели обыкновение разрушать те более мелкие единства, которые в себя включали, как, например, это делал Рим, и превращать их в пищу, поддерживающую жизнь главного органа. Так были умерщвлены и обессилены Галлия, Испания, Африка, Египет, их энергия была поглощена центром ― Римом; империя, тем самым, превращалась в огромную безжизненную массу, которая в течение нескольких столетий поддерживала жизнь метрополии. Однако этот метод высасывания из подчиненных владений жизненных сил должен был лишить в конце концов господствующий прожорливый центр всех источников энергии. Вначале лучшие интеллектуальные силы завоеванных провинций перетекали в Рим, а их жизненная сила вливала в него огромную военную мощь и талант руководителей, а в конечном счете и то и другое пришло в упадок, и интеллектуальная энергия Рима, а затем и его военный и политический талант угасли. Римская цивилизация уже не могла продолжать самостоятельное существование и вынуждена была опереться на идеи и движения, получаемые ею с Востока. Такой взаимообмен, однако, не имел ни яркости, ни силы настоящего течения, столь характерных для приливов и возвращения новых мыслей и движений жизни в наше время; он не мог по-настоящему оживить низшую жизненную силу имперской плоти и даже как-то затормозить процесс разложения. Когда хватка Рима несколько ослабла, мир, который он цепко держал в своих руках, не сумел прийти к новой организации или к возрождению и оставался в состоянии всего лишь гигантского разукрашенного живого трупа в пышном убранстве; оживить его смогли лишь напор и неистовство варварского мира, пришедшего с равнин Германии и распространившегося далеко за Дунай, вплоть до аравийской пустыни. Движению здорового созидания должно было предшествовать разрушение.

Мы видим, как в средневековый период построения нации Природа исправляет свою более раннюю ошибку. Говоря об ошибках, мы прибегаем к образу, незаконно заимствованному из человеческой психологии, из человеческого опыта; так как у Природы не бывает ошибок, но лишь выверенный темп намеченного ритма, каждый интервал которого имеет свой смысл и место во всяком действии и противодействии на пути к новым достижениям. Разрушительное господство римского единообразия предполагало не уничтожить навеки, но лишь нарушить случайную разобщенность жизни старых более мелких единств, для того чтобы при их последующем возрождении они не создавали непреодолимых препятствий росту истинного национального единства. Возможность потери национальной целостности, избавленной от подобной суровой дисциплины (мы не будем говорить сейчас об опасности, которую она приносит, ― об опасности действительной смерти, постигшей Ассирию или Халдею, а также о духовных и иных приобретениях, когда этой опасности удается избежать), может быть проиллюстрирована примером Индии, огромным, могущественным и хорошо организованным империям которой ― Маурьев, Гупта, Андхра[53], Моголов ― никогда не удавалось своей всесокрушающей мощью подавить слишком независимую жизнь подвластных им единств: от деревенской общины до целых районов и языковых областей. И вот уже не внутренний закон, не местная власть, но иностранное господство, власть чужой культуры и морали выполняют ту работу, которая так и не была проделана за двухтысячелетнюю историю более свободного империализма. Такой процесс подразумевал неизбежное грубое, подчас опасное воздействие, а также разрушение старых институтов; Природа, уставшая от упрямой косности векового противостояния, по-видимому, перестает на время заботиться о гибнущих во множестве прекрасных и ценных вещах, пока не добивается главного результата; и если такое разрушение случается, то, несомненно, только в том случае, когда его уже нельзя избежать.

В Европе, после того, как было свергнуто давление Рима, город-государство и местный народ возродились как части новой культуры; исключение составляла только Италия, и это достаточно удивительно, так как именно в Италии город-государство никогда не оказывал сопротивления процессу национального объединения. Его мощное возрождение мы могли бы объяснить двумя обстоятельствами: во-первых, слишком ранним угнетением Римом древней свободной городской жизни остальной Италии, начавшимся еще до того, как она смогла полностью проявить свои возможности и, во-вторых, тем, что она все-таки сохранилась в зародышевом состоянии, благодаря продолжавшейся гражданской жизни самого Рима и благодаря настойчивому стремлению итальянской муниципии [54] ощутить независимость своей жизни, угнетаемой, но никогда не исчезавшей полностью, как это происходило с независимой жизнью кланов Галлии, Испании или обособленной городской жизнью Греции. В психологическом смысле итальянский город-государство никогда не умирал, удовлетворенный или исполнивший свою роль, и никогда не разрушался полностью, а потому в новых условиях сумел возродиться. Его жизнеспособность оказалась губительной для национальной жизни Италии, хотя давала большие преимущества и блага мировой культуре и цивилизации; подобно жизни греческих городов, городская жизнь Италии переоформилась, обновилась и преподнесла нашей эпохе в новом виде искусство, литературу, мысль и науку греко-римского мира. Кроме того, городское единство, правда, уже в форме свободной или отчасти свободной муниципии выжило в средневековой Франции, Фландрии и Германии; а они никогда не создавали препятствий для объединения, но, скорее, помогали формировать его подсознательную основу и в то же время своими яркими порывами и свободными движениями мысли и искусства предохраняли от средневековой тенденции к интеллектуальному однообразию, застою и невежеству.

Древняя племенная народность прекратила свое существование, за исключением таких не подвергшихся римскому воздействию стран, как Ирландия, Северная и Западная Шотландия; с точки зрения объединения их судьба была чем-то похожа на судьбу городов-государств Италии; такое положение не позволяло создать в Ирландии организованное единство, а кельтам Верхней Шотландии ― соединиться с шотландской нацией англо-кельтов, до тех пор пока они не подпали под власть Англии, исполнившей то, чего не сумела добиться власть Рима, остановленная в своем распространении Грампианскими горами и Ирландским морем. В остальной части Западной Европы работа, проделанная римской властью, была столь значительной и плодотворной, что даже господство в странах Запада германских племен не сумело вновь восстановить власть прежних кичливых и примитивно разобщенных кланов. Вместо них появились местные княжества Германии и феоды и провинции во Франции и Испании; но только в Германии, которая, подобно Ирландии и Верхней Шотландии, не подверглась римскому игу, такая местная жизнь создавала серьезные препятствия для объединения. Во Франции она какое-то время тоже препятствовала этому движению, но ее сопротивление, по-видимому, было связано со стремлением сохранить особенности местной жизни как элемент богатства и разнообразия в окончательном единстве Франции. Беспримерное совершенство этого единства ― признак скрытой мудрости, затаенной в том долгом процессе объединения, который мы наблюдаем в истории Франции и который при поверхностном взгляде кажется слишком болезненным и расстраивающим, слишком долго противопоставляющим анархизм феодальному и монархическому деспотизму, слишком непохожим на последовательное уверенное и намного более упорядоченное развитие национальной жизни Англии. Но в Англии необходимое разнообразие и богатство окончательного национального организма было обеспечено иными средствами: сильными различиями тех народов, из которых сформировалась новая нация, а также упорством Уэльса, Ирландии и Шотландии ― самостоятельных культурных единиц, не желавших подчинять свое самосознание общему единству.

Таким образом, этап построения наций в Европе отличается от древнего этапа, который вел от местного владения и города-государства сразу к империи, тем, что, во-первых, двигаясь к более крупному объединению, не пренебрегал необходимостью создания промежуточного звена, и, во-вторых, своим медленным и постепенным развитием через три последовательные стадии дал возможность упрочиться единству и сохранил при этом составляющие его элементы, не допустив их гибели, их преждевременного и напрасного подавления теми средствами, которыми велось объединение. Первая стадия этого процесса состояла в довольно долгом уравновешивании центробежных и центростремительных движений, для того чтобы феодальная система могла обеспечить принцип порядка и более свободное, но все же органическое единство. Вторая ― была движением объединения и увеличения единообразия, при котором повторялись определенные черты древнеримской системы, но уже не такой разрушительной силы и менее склонные высасывать все жизненные силы. Ее характеризует, прежде всего, появление центра-метрополии, который стягивает к себе, подобно Риму, лучшие жизненные силы остальных частей организма. Второй чертой был рост абсолютного верховного авторитета, задача которого ― утвердить законодательное, административное, политическое и языковое единообразие, способствовать централизации национальной жизни. Третьим признаком этого движения было установление руководящего духовного главы, который бы обеспечивал единообразие религиозной мысли, интеллектуального образования и мышления. Такое объединяющее давление, зайди оно слишком далеко, могло привести к повторению судьбы Рима и окончиться гибелью, если бы третья стадия, стадия мятежей и борьбы с центральной властью, во время которой происходило разрушение или подчинение самих средств объединения ― феодальной системы, монархии, авторитета Церкви, ― после того, как их работа была завершена, а также замещение их новым движением, не вела к рассредоточению национальной жизни, в основе которого лежала надежная и прочная система свободы и равенства во всех областях жизни: политической, законодательной, социальной и культурной. Ее задачей было добиться того, чтобы все классы и граждане современной нации имели возможность пользоваться преимуществами доступной всем общенациональной жизни и могли принимать участие в ее движениях, подобно тому как это было в жизни древнего города.

Третья стадия национальной жизни давала возможность воспользоваться преимуществами единства и достаточного единообразия, достигнутыми во время второй стадии, и позволяла уверенно и по-новому использовать возможности местной и городской жизни, которые были сохранены от полного разрушения во время первой. Благодаря последовательному развитию нации, уже в нашу, современную, эпоху все более реальной становилась возможность, там, где подобное желание и потребность возникали, смело встретиться с проблемой создания федеративной нации или федеративной империи, имеющей в своей основе глубоко укоренившееся психологическое единство; в более простом виде это, в действительности, уже удалось достичь в Германии и в Америке. И потому теперь у нас есть возможность идти, при желании, к частичной децентрализации путем создания подчиненных правительств, обществ и провинциальных городов, которые могут стать надежной гарантией против чрезмерного поглощения метрополией лучших сил нации и обеспечат их свободную циркуляцию по многим центрам и узловым точкам. В то же время мы ожидаем организованного использования государства, разумно представляющего всю сознательную, действенную и обновленную нацию, как средства совершенствования индивидуальной и коллективной жизни. Это поворотный момент, когда развитие национального единства вновь приводит нас к необходимости, в соответствии с развивающимися тенденциями, столкнуться либо с более широкой задачей создания империалистического объединения, либо с еще более общими проблемами, порождаемыми культурным единством и коммерческой и политической взаимозависимостью человечества в целом.