Внезапные неурядицы и неприятности

ТРИ РУЧЬЯ ТЕКЛИ в этой местности, рассекая ее на отдельные участки. Там, где земля была мягкой, вода глубоко прорéзала почву и бежала по дну крутого оврага. Его склоны густо поросли молодыми деревцами и кустарником. Фермер, с которым Йен разговаривал накануне во время разведки, сообщил ему названия ручьев – Дивайдинг-Брук, Спотсвуд-Мидл-Брук и Спотсвуд-Норт-Брук, – но Йен вовсе не был уверен, какой именно находится перед ним.

Разлившийся ручей затопил и заболотил обширную низину, и Йен свернул в сторону: идти там было небезопасно и для человека, и для лошади. Один из фермеров назвал овраги «топями», и Йен решил, что слово подходящее. Он окинул взглядом ручей в поисках места для водопоя, но склоны были слишком обрывистыми. Человек еще мог бы кое-как спуститься к воде, но только не конь или мул.

Йен почувствовал их прежде, чем увидел. Возникло ощущение, что в лесу затаился хищник в ожидании, когда у водопоя появится добыча, чтобы утолить жажду. Йен резко развернул лошадь и поскакал вдоль ручья, поглядывая на деревья на другом берегу.

Он уловил движение – лошадь мотнула головой, отгоняя мух. Мелькнуло лицо – лица – разрисованные, как и его собственное.

Вверх по спине пробежал тревожный холодок, и Йен инстинктивно прильнул к лошадиной шее, когда над головой просвистела стрела. Она вонзилась в росший поблизости платан, продолжая вибрировать.

Йен выпрямился, выхватив лук, тут же натянул тетиву и выстрелил вслепую в то место, где видел лица. Стрела на лету прошила листву, но никого не задела. Впрочем, Йен на это и не рассчитывал.

– Могавк! – раздался насмешливый окрик с другого берега.

Незнакомец добавил несколько слов на неизвестном языке, однако их смысл был достаточно ясен. Йен ответил характерным шотландским жестом, значение которого также было понятно и вызвало у индейцев смех.

Йен остановился вытащить из платана чужую стрелу. Оперение у неё было сделано из хвоста зеленого дятла, но такого узора Йен прежде не видал. Язык, на котором говорили чужаки, не был одним из алгонкинских [ В число алгонкинских входят 43 языка. На них говорили индейцы, заселявшие Атлантическое побережье Северной Америки и прилегающие территории. – прим. перев. ]. Может быть, они с севера, как ассинибойны [ индейцы из группы народов сиу, обитающие в США и Канаде. – прим. перев. ], – Йен бы понял, кто это, если бы сумел их разглядеть, – но эти индейцы могли оказаться и более близкими соседями.

Однако, скорее всего, они работают на британскую армию. Йен знал большинство индейцев-разведчиков, которые сейчас помогают повстанцам. А эти незнакомцы, пусть и не пытались его убить (хотя запросто могли бы это сделать, если бы только захотели), но поддразнивали грубее, чем можно было ожидать. Вероятно, только потому, что распознали, из какого он племени.

Могавк! Говорящему по-английски просто легче произнести «могавк», чем «каньен’кехака». Но в любом племени, наслышанном о каньен’кехака, этим словом либо пугали детей, либо наносили намеренное оскорбление. Ведь «могавк» означало «людоед», а каньен’кехака были известны тем, что зажаривали своих врагов живьем и пожирали их плоть.

Йен никогда не видел ничего подобного, но он знавал людей, преимущественно стариков, которые видели и с удовольствием бы обо всём рассказали. Ему не хотелось об этом думать. Слишком ярким было воспоминание о той ночи, когда в Снейктауне погиб священник, изувеченный и сожженный заживо, – о ночи, которая нежданно-негаданно забрала Йена из семьи и сделала могавком.

Выше по течению, наверное, ярдах в шестидесяти [ около 55 метров. – прим. перев. ] от места, где он стоял, находился мост. Йен помедлил, но лес на другой стороне оврага затих, и Мюррей рискнул перебраться через мост. Лошадиные копыта осторожно зацокали по доскам. Если здесь британские разведчики, то их армия тоже неподалёку.

За лесом расстилались широкие луга, а за ними – поля большой фермы. Сквозь деревья удалось разглядеть часть построек и находящихся там людей. Поспешно развернув коня, Йен обогнул рощу и выехал на достаточно открытое и удобное для наблюдения место.

На холме за хозяйственными постройками он заметил солдат в зеленых мундирах, а сильный ветер донес запах серы от запального фитиля. Гренадеры.

Повернув лошадь, Йен отправился назад, чтобы найти кого-нибудь для доклада.

 

УИЛЬЯМ НАКОНЕЦ-ТО разыскал кавалерийский отряд Британского легиона. Солдаты наполняли свои фляжки из колодца во дворе фермерского дома, однако они выставили дозорных. Те громко окрикнули одинокого всадника, и половина роты тут же, насторожившись, обернулась. Прекрасно обученный отряд. Банастр Тарлетон – отличный, энергичный офицер.

Сам Тарлетон расслабленно стоял в тени большого дерева. Он держал богато украшенный плюмажем шлем в одной руке, а другой – вытирал лицо шелковым зеленым платком. Заметив, как он рисуется, Уильям на миг закатил глаза, но постарался, чтобы полковник этого не увидел. Уильям перевел коня на шаг и, подъехав к Тарлетону, наклонился, чтобы передать ему депешу.

– От капитана Андре́. Пришлось потрудиться?

Драгуны побывали в бою: от них пахло дымом, а пара мужчин в окровавленных мундирах, очевидно, легкораненые, сидели у сарая. Сквозь его распахнутые двери зияло пустое чрево постройки, а затоптанный двор был усеян навозом. На миг Уильям задумался: сам ли фермер отогнал скот или животных забрала одна из армий.

– Так, слегка поупражнялись, – ответил Тарлетон, читая депешу. – А вот это кстати. Нас отправляют в качестве подкрепления к милорду Корнуоллису.

Лицо Банастра раскраснелось от зноя, а кожаный воротник сильно врезался в толстую мускулистую шею, однако офицер чрезвычайно обрадовался новому приказу.

– Хорошо, – сказал Уильям, осаживая коня, чтобы развернуться и уехать, но Тарлетон поднял руку, прося остановиться.

Он сунул депешу в карман вместе с зеленым платком.

– Раз уж ты здесь, Элсмир, слушай. Вчера вечером в лагере, в очереди за едой я заметил этакий лакомый кусочек, – Тарлетон быстро причмокнул красными влажными губами. – Весьма лакомый. И с ней была премиленькая младшая сестренка, хотя, на мой взгляд, та еще недостаточно созрела.

Уильям приподнял брови, но почувствовал, как напряглись бедра и плечи.

– Я ей кое-что предложил, – нарочито небрежно произнес Тарлетон, не преминув, впрочем, кинуть быстрый взгляд на руки Уильяма, которому с трудом удалось их расслабить. – Однако она отказалась – сказала, что она твоя?

Последняя фраза прозвучала полувопросительно.

– Если ее зовут Джейн, – коротко объяснил Уильям, – то она с сестрой путешествует под моей защитой.

Вопрос во взгляде Тарлетона сменился неприкрытым весельем.

– Твоей защитой? – переспросил он, и его полные губы дернулись. – По-моему, она сказала, что ее зовут Арабелла, хотя, возможно, мы думаем о разных девушках.

– Нет, не о разных, – не желая продолжать разговор, Уильям взялся за поводья. – Не смей к ней прикасаться, черт возьми.

Это было ошибкой: Тарлетон никогда не пасовал перед вызовом. У него сверкнули глаза, и Уильям увидел, что Банастр принял боевую стойку, широко расставив ноги.

– Я буду с тобой за нее драться, – заявил Тарлетон.

– Что, здесь? Ты с ума сошел?

Где-то неподалеку трубили сигнальные рожки. К тому же тут находились солдаты Тарлетона, многие из которых явно прислушивались к перепалке.

– Много времени не займет, – тихо сказал Тарлетон, раскачиваясь на пятках. Он слегка сжал левую руку в кулак, а правой потирал бедро, откинув полу мундира. Полковник бросил взгляд через плечо на пустой сарай. – Мои люди не будут вмешиваться, но можно пойти туда, если ты стесняешься.

«Стесняешься» прозвучало с особой интонацией, ясно давшей понять, что его, Уильяма, назвали трусом.

Слова «я ей не хозяин» так и вертелись у него на языке, однако признаться в этом – значит позволить Тарлетону домогаться Джейн. Уильям довольно часто видел Бана с девушками: тот не был с ними жесток, но брал настойчивостью. Никогда не отступал, не получив так или иначе желаемого.

А после Харкнесса… Мысли Уильяма не поспевали за телом: стоя на земле, он сбрасывал мундир еще до того, как принял окончательное решение.

Бан, ухмыляясь, положил шлем на землю и неторопливо снял мундир. Это сразу привлекло внимание всех его людей, и через несколько секунд соперников окружили свистящие и подзадоривающие драгуны. Всё это не понравилось только лейтенанту, лицо которого приобрело болезненно-серый оттенок.

– Полковник! – воскликнул он, и Уильям понял, что лейтенант гораздо больше опасается споров с начальством, чем последствий того, что может случиться, если он промолчит. Однако офицер хотел выполнить свой долг и, протянув руку, ухватил Тарлетона за рукав: – Сэр… Вы…

– Отпусти и заткнись, – отрезал Бан, не сводя глаз с Уильяма.

Лейтенант отдернул руку, будто его ударили кулаком в плечо.

Уильям вдруг почувствовал себя отстраненно, словно наблюдал за всем откуда-то сверху, вне тела. И эта часть Уильяма хотела посмеяться над нелепостью ситуации. А крохотный кусочек его сознания объял ужас. Но плоть мрачно ликовала и предвкушала схватку.

Он видел раньше, как дрался Бан, и не допустил ошибки, ожидая со стороны соперника какого-либо сигнала. Как только зеленый мундир упал на землю, Уильям бросился в бой. Не обращая внимания на мощный хук по ребрам [ Хук – боковой удар, который наносится согнутой в локте рукой на средней и ближней дистанциях. Обычно выполняется в челюсть, но может быть выполнен по корпусу, особенно в печень. – прим. перев. ], он схватил Тарлетона за плечи и, резко дернув на себя, боднул головой в лицо. Раздался жуткий хруст треснувшей кости.

Уильям выпустил Бана и сильно толкнул его в грудь, отшвырнув назад. Тарлетон пошатываясь, отпрянул. Из сломанного носа у него лилась кровь, а на лице застыло удивление, но оно тут же сменилось неистовой яростью. Тарлетон не отступил и прыгнул на соперника, словно бешеный пёс.

Уильям был на шесть дюймов выше и на сорок фунтов тяжелее Бана и имел трех старших кузенов, которые научили его драться. Банастр Тарлетон же обладал непоколебимой уверенностью, что выиграет любой начатый бой.

Они сцепились на земле так крепко, что ни один не мог по-настоящему ударить другого. Вдруг до Уильяма донесся неразборчивый, крайне встревоженный голос лейтенанта, и все вокруг засуетились. Чьи-то руки схватили Уильяма и оттащили от Тарлетона. Ещё кто-то лихорадочно толкал Элсмира к лошади. Со стороны дороги слышались барабанный бой и топот марширующих ног.

Уильям, как в тумане, сел в седло и машинально сплюнул, ощутив во рту привкус крови. Ему кинули на колени мундир, и с резким криком «Н-но!» кто-то шлепнул его коня так, что он едва не выбросил всадника из седла, поскольку тот еще не успел вставить ноги в стремена.

Вжав колени и голени в бока Гота, Уильям пустил его галопом и выскочил из прохода между постройками прямо перед колонной пехоты, сержант которой с испуганным возгласом отпрянул. Шотландцы. Уильям заметил клетчатые штаны и береты и услышал несколько грубоватых выкриков то ли на шотландском, то ли на гэльском, но ему было всё равно. Это солдаты из неизвестного ему полка, поэтому их офицеры его не узнают.

Пусть Тарлетон как хочет, так и объясняется. В левом ухе звенело. Встряхнув головой, Уильям прижал к уху ладонь, чтобы унять звон.

Когда он убрал руку, звон ослаб, но вместо него Уильям услышал, как несколько человек поют «Янки Дудль». Недоумевая, он покосился через плечо и увидел одетых в синие мундиры солдат Континентальной армии, тащивших несколько пушек к дальнему холму.

Вернуться и сообщить об этом шотландским пехотинцам и людям Тарлетона? Или отправиться на юг к Корнуоллису?

– Эй, красномундирник! – послышалось слева.

Уильям взглянул в ту сторону как раз вовремя. На него надвигалась группа из десяти или пятнадцати человек в охотничьих рубахах, большинство людей были вооружены косами и мотыгами. Один из незнакомцев направил на Уильяма мушкет. Очевидно, крикнул именно он, потому что мужчина снова гаркнул:

– Брось поводья и слезай!

– Черта с два, – отрезал Уильям, пришпорив Гота, который рванул так, будто у него загорелся хвост. Уильям услышал мушкетный выстрел, но понесся дальше, прильнув к шее коня.

 

 

ГЛАВА 73

НЕОБЫЧНОЕ ПОВЕДЕНИЕ ПАЛАТКИ

ХОТЯ ДЖОН ГРЕЙ И НЕ ГОРЕЛ желанием отправляться в какую бы то ни было тюрьму, ему не хватало уединения. Фергюс Фрейзер с сыном настояли на том, чтобы остаться рядом с Джоном до тех пор, пока кто-нибудь не явится за ним. Вероятно, чтобы потом рассказать Джейми, как распорядились судьбой Грея.

Особо не интересуясь методами и способами этого процесса, Грей просто ждал дальнейшего развития событий. Джону было необходимо остаться в одиночестве, чтобы обдумать появление Перси Уэйнрайта, мотивы его нынешних и будущих действий. По его словам, он вместе с Лафайетом. Советник. Грея передернуло, когда он представил, какой совет может дать этот... А что за интерес к Фергюсу Фрейзеру?

Грей взглянул на упомянутого печатника, увлеченного спором со своим не по летам развитым отпрыском.

– Ты сам такой! – Джермейн сердито уставился на отца, и лицо мальчика пылало от благородного гнева. – Ты же сам рассказывал… Тысячу раз или больше! Как ты пошел с Grand-père (дедушкой (фр.) – прим. пер.) на войну, как воткнул ножик кому-то в ногу, как ехал на пушке, когда солдаты тащили ее прочь с Престонпанса... И ты был даже младше, чем я сейчас, когда это произошло!

Пару секунд Фергюс молчал. Прищурившись, он разглядывал наследника, очевидно, сожалея о своей давнишней болтливости. Какое-то время он ровно дышал через нос, потом кивнул.

– Это совершенно другой случай, – сказал он абсолютно спокойно. – Тогда я был слугой милорда, а не сыном. Моей обязанностью было сопровождать его, он не отвечал за меня настолько, чтобы препятствовать моим поступкам.

С сомнением нахмурившись, Джермейн моргнул.

– Ты не был ему сыном?

– Конечно, нет, – раздраженно повторил Фергюс. – Вместе с историями о Престонпансе, я, конечно же, рассказывал и о том, что был парижским сиротой, когда повстречался с Grand-père. Он нанял меня, чтобы обчищать для него чужие карманы.

– Правда? – Джон не собирался влезать в разговор, но не смог удержаться.

Фергюс ошарашенно уставился на него. Очевидно, сосредоточенный на разговоре с Джермейном, он совсем позабыл о присутствии Джона. Печатник поклонился.

– Да, милорд. Понимаете, мы были якобитами. Ему нужна была информация. Переписка.

– Ну конечно, – пробормотал Джон и хлебнул из своей фляжки.

Потом, вспомнив о правилах приличия, предложил ее Фергюсу, который мигнул от удивления, но потом с очередным поклоном взял ее и сделал солидный глоток. Что ж, должно быть, у него пересохло в горле, пока он гонялся за своим блудным сыном по всей армии. На миг вспомнив Вилли, Грей возблагодарил Бога, что его сын в безопасности. Или нет?

Джон понимал, что Уильям, конечно же, покинул Филадельфию, когда Клинтон отвел войска, – возможно, в качестве нестроевого адъютанта одного из старших офицеров. Однако, размышляя об этом, Грей не учитывал тот очевидный факт, что генерал Вашингтон, неотступно преследующий Клинтона, вполне мог догнать последнего. В этом случае Уильям...

Задумавшись, Джон отвлекся от продолжающегося tête-à-tête (личной беседы (фр.). – прим. пер.), но вопрос Джермейна прервал его размышления.

– Я? О... в шестнадцать. Возможно, я пошел бы в армию и раньше, – извиняющимся тоном добавил Джон, – если бы мог быть зачислен в полк моего брата, но он сформировал часть только во время якобитского восстания.

Внезапно заинтересовавшись, он посмотрел на Фергюса:

– Вы были при Престонпансе, не так ли?

Престонпанс должен был стать его первым сражением – и стал бы, если бы двумя ночами ранее на горном перевале Грею не повстречался известный якобит, Рыжий Джейми Фрейзер.

– А вы кого-нибудь убили? – продолжал допрос Джермейн.

– Не на Престонпансе. Позже, на Каллодене. Хотелось бы, чтобы все случилось иначе.

Он потянулся за фляжкой. В ней почти ничего не осталось, и Джон допил последнее.

Секундой позже он порадовался, что сделал это быстро: если бы во фляжке оставалось хоть немного жидкости, он бы подавился. Клапан палатки откинулся, и в проеме появилась голова Перси Уэйнрайта/Бичема. Застыв от изумления, мужчина переводил взгляд темных глаз с одного находящегося в палатке человека на другого. Джон хотел было швырнуть в него пустой фляжкой, но, хорошенько подумав, только холодно произнес:

– Прошу прощения, сэр, я занят.

– Я так и понял, – не глядя на Джона, спокойно сказал Перси и, войдя в палатку, протянул руку. – Мистер Фергюс Фрейзер. К вашим услугам, сэр. Comment ça va? (Как поживаете? (фр.). – прим. пер.)

Не в состоянии увернуться, Фергюс сдержанно пожал руку Перси и едва поклонился, ничего не ответив. Джермейн тихо зарычал, но умолк, когда отец коротко взглянул на него.

– Как я рад наконец встретиться с вами лично, месье Фрейзер, – продолжил Перси на французском. Улыбка его была самой что ни на есть обворожительной. – Месье... Известно ли вам, кто вы такой?

Фергюс задумчиво посмотрел на него.

– Не многие настолько хорошо знают себя, месье, – ответил он. – Как по мне, так меня совершенно устраивает то, что знание это доступно Богу. Ему лучше известно, что с этим делать. И, придя к такому заключению, полагаю, что больше нам разговаривать не о чем. Pardonnez-moi (Прошу прощения. (фр.). – прим. пер.).

С этими словами Фергюс прошел мимо, задев Перси плечом. Не ожидавший этого француз потерял равновесие. Обернувшись на выходе, Джермейн показал Бичему язык.

– Проклятый лягушатник! – выпалил мальчишка, и, коротко вскрикнув, исчез, когда отец вытолкнул его вон.

Пытаясь удержаться на ногах, Перси потерял башмак с серебряной пряжкой. Сжав губы, он стряхнул грязь и травинки с чулка и втиснул ногу обратно в туфлю. На скулах у него играл довольно привлекательный румянец.

– А разве тебе не следует быть с армией? – поинтересовался Джон. – Наверняка ты захочешь присутствовать, когда Вашингтон догонит Клинтона. Мне кажется, людям, отправившим тебя сюда, хотелось бы иметь полный отчет очевидца, не так ли?

– Заткнись, Джон, – резко ответил Перси. – И слушай. У меня не так много времени.

С глухим стуком он опустился на табурет, сложил руки на коленях и внимательно посмотрел на Джона, будто оценивая его умственные способности.

– Известен ли тебе человек... британский офицер... по фамилии Ричардсон?

 

КРЕПКО СХВАТИВ ДЖЕРМЕЙНА за руку, Фергюс пробирался через кавардак, оставшийся после ухода армии. Следовавшие за лагерем гражданские и те, кто был оставлен за непригодностью, занимались сбором оставшегося имущества, и никто не обращал внимания на Фрейзеров. Фергюс мог лишь надеяться, что найдет лошадь там же, где оставил ее. На всякий случай он нащупал пистоль, спрятанный под сюртуком.

– Лягушатник? – поинтересовался он у Джермейна, даже не пытаясь скрыть удивления в голосе. – Ты сказал «Проклятый лягушатник»?..

– Он такой и есть, папà, – Джермейн неожиданно остановился, выдернув руку. – Папà, я должен вернуться.

– Зачем? Ты что-то забыл?

Фергюс оглянулся на палатку, физически ощущая тревогу между лопатками. Бичем не мог заставить его слушать, – не говоря уж о том, чтобы поступать так, как Фергюс поступать не хотел. Кроме того, он испытывал к этому человеку стойкую антипатию. Хорошо, пусть не антипатию, а страх. Фергюс редко врал самому себе. Хотя с чего бы ему бояться такого человека, как этот...

– Нет, но... – Джермейну надо было рассказать сразу о многом, и он мучительно пытался выбрать главное. – Grand-père сказал мне, что я должен оставаться с милордом, и если придет месье Бошан, то я должен услышать каждое слово.

– В самом деле? А он объяснил, зачем?

– Нет, но он так сказал. И, к тому же, я был... я... – слуга милорда, его ординарец. Моя обязанность – сопровождать его, – на лице Джермейна отразилась трогательная искренность, и сердце Фергюса чуть сжалось. Тем не менее...

Фергюс так никогда и не овладел искусством незатейливых, но выразительных шотландских горловых звуков (он даже завидовал подобному умению), но вполне преуспел в аналогичных способах общения при помощи носа.

– По словам солдат, лорд Джон – военнопленный. Ты собираешься сопровождать его всюду, куда бы его ни отправили: в подземелье или плавучую тюрьму? Потому что мне кажется, что мамàн явится и за шиворот вытащит тебя откуда угодно. Идем, а то она волнуется и ждет известий о том, что с тобой все в порядке.

Упоминание Марсали возымело ожидаемый эффект: Джермейн опустил глаза и закусил губу.

– Нет, я не... В смысле, я не хотел... но, все-таки, папà! Мне нужно пойти и убедиться, что месье Бошан не замышляет ничего плохого. А еще, может быть, перед тем, как мы уедем, надо проверить, есть у милорда еда, – добавил он. – Ты же не хочешь, чтобы он голодал?

– Кажется, милорд питается неплохо, – ответил Фергюс, но выражение настойчивости на лице Джермейна вынудили его сделать шаг назад к палатке. 

Джермейн, просияв от облегчения и возбуждения, снова схватил отца за руку.

– Почему тебе кажется, что месье Бошан собирается навредить лорду Джону? – поинтересовался Фергюс, на секунду остановив Джермейна.

– Потому, что он не нравится ни милорду, ни Grand-père, – коротко ответил мальчик. – Идем, папà! Лорд Джон не вооружен, и кто знает, что прячет этот содомит в кармане?

– Содомит? – Фергюс остановился как вкопанный.

– Oui (Да (фр.). – прим. пер.). Grand-père сказал, что Бошан – содомит. – Пошли! – Джермейн, совсем потеряв терпение, тянул отца изо всех сил.

Содомит? Это интересно. Наблюдательный и очень опытный в жизни и сексе Фергюс когда-то сделал свои личные выводы относительно предпочтений Джона Грея, но, естественно, не поделился ими с Джейми: ведь английский лорд был добрым другом его отца. А известно ли об этих пристрастиях Джейми? Как бы там ни было, по этой причине отношения лорда Джона и Бошана становились еще более запутанными, и Фергюс приближался к палатке с растущим чувством любопытства и настороженности.

Он был готов, закрыв глаза Джермейна рукой, оттащить того прочь, если в палатке будет происходить нечто неподобающее. Но необычным образом трясущееся полотнище палатки он заметил еще до того, как они подошли достаточно близко ко входу, чтобы увидеть происходящее внутри. Фергюс дернул Джермейна, чтобы тот остановился.

– Arrête (Стой (фр.). – прим. пер.), – тихо сказал Фергюс.

Даже при занятиях сексом самым развратным способом нельзя было представить, чтобы палатка двигалась подобным образом. Жестом приказав Джермейну оставаться на месте, мужчина неслышно подошел к одному из углов палатки, держась подальше от оставленных в лагере разных предметов.

Так и есть: тихо ругаясь по-немецки, лорд Джон, извиваясь, выбирался с тыльной стороны палатки. Увлеченный этим необычным зрелищем Фергюс не замечал Бошана, выходящего из палатки, до тех пор, пока не услышал восклицание Джермейна и, обернувшись, не увидел, что сын стоит позади него. Способность Джермейна бесшумно передвигаться поразила Фергюса, но свое восхищение он решил оставить на потом. Он махнул сыну и переступил чуть дальше, укрывшись за кучей сложенных друг на друга закупоренных бочек.

Раскрасневшийся Бошан поспешно шагал прочь, стряхивая мусор с элегантных отворотов камзола. Не задумываясь о собственном наряде, Лорд Джон, вскочив на ноги, кинулся в противоположном направлении, к лесу, что было неудивительно. Что еще, черт возьми, мог делать человек, одетый подобным образом?

– Папà, что мы будем делать? – прошептал Джермейн.

Глядя вслед Бошану, Фергюс задумался лишь на секунду. Мужчина направлялся к большой гостинице, где, судя по всему, находился командный пункт генерала Вашингтона. Если Бошан останется в расположении Континентальной армии, то в случае необходимости его можно будет найти снова.

– Мы пойдем за лордом Джоном, папà?

Джермейн дрожал от тревоги. Чтобы успокоить его, Фергюс опустил руку на плечо мальчику.

– Нет, – твердо, но с некоторым сожалением ответил Фергюс (ему самому было очень любопытно). – Ясно, что у него срочное дело, и наше присутствие будет для него скорее опасным, чем полезным.

О том, что лорд Джон почти наверняка направлялся на поле боя, если таковое появится, он умолчал. Подобное замечание только добавило бы Джермейну азарта.

– Но...

Шотландское упрямство Джермейн унаследовал от матери, и глядя, как маленькие светлые брови сына сошлись к переносице так же, как и у Марсали, Фергюс едва сдержал улыбку.

– Он будет искать или твоего Grand-père, или своих земляков-англичан, – заметил Фергюс. – И тот и другие позаботятся о нем, и ни там, ни там наше присутствие ему не поможет. А вот если мы не вернемся в Филадельфию в течение недели, твоя мать прибьет нас обоих.

Еще Фергюс умолчал о сильной тревоге, которая появлялась у него всякий раз, когда он вспоминал о Марсали, оставшейся в одиночестве с остальными детьми в Филадельфии. Отход британской армии и полчища лоялистов ни в коем случае не добавили безопасности жизни. В городе появилось значительное число мародеров и преступников, намеревавшихся порыться в оставленных домах. А еще осталось достаточное число симпатизирующих королю людей, скрывавших свои взгляды, но способных напасть на его семью под покровом темноты.

– Идем, – сказал он еще тише и взял Джермейна за руку. – Надо найти еды на дорогу.

 

ПРОБИРАЯСЬ ПО ЛЕСУ, Джон Грей то и дело спотыкался из-за того, что видел только одним глазом. Земля не всегда была там, где ему казалось.

Отойдя на достаточное расстояние от лагеря, он уже не пытался прятаться. Клэр накрыла глаз корпией из хлопковой ткани и очень профессионально перевязала голову марлевой повязкой, чтобы корпия оставалась на месте. По ее словам, защитив глаз таким образом, можно было дать возможность воздуху подсушить кожу вокруг. Грею казалось, что это действовало: веки уже были не такими чувствительными и болезненными, как прежде. Хотя сейчас он был благодарен Клэр только за то, что выглядел, как обыкновенный раненный, которого стремительная американская армия оставила позади. Никто не станет останавливать или расспрашивать его.

Никто, кроме его бывших приятелей из 16-го Пенсильванского полка, если он будет иметь несчастье повстречаться с ними. Один Господь знает, что они подумали, когда он сдавался Джейми. Джону было ужасно неловко перед ними: они были так добры к нему и, должно быть, чувствовали себя обманутыми, когда выяснилось, кто он такой, но, черт возьми, тогда особого выбора у него не было.

Нет его и сейчас.

«Они собираются схватить твоего сына». Возможно, только из-за этих слов он и выслушал Перси.

– «Они» – это кто? – резко спросил Джон, усаживаясь. – Схватить – где? И зачем?

– Американцы. А зачем? Из-за тебя и твоего брата, – окинув его взглядом, Перси покачал головой. – Джон, ты что, не представляешь насколько ты ценен?

– Ценен для кого? 

Тут Грей поднялся, опасно покачиваясь, а Перси схватил его за руку, чтобы не дать упасть. Рука была теплой, крепкой и поразительно знакомой. Джон вырвал свою.

– Мне сказали, что я имею значительную ценность в качестве козла отпущения, если американцы решат повесить меня.

Куда делась та проклятая записка от Хэла... Где она теперь? У Смита Уотсона? Генерала Уэйна?

– Ну, это совсем не пойдет, не так ли? – Перси, казалось, совсем не волновала неминуемая кончина Грея. – Не переживай. Я поговорю.

– С кем? – Джону стало любопытно.

– С генералом Лафайетом, – пояснил Перси и, слегка поклонившись, добавил: – советником которого я имею честь являться.

– Спасибо, – сухо поблагодарил Грей. – Возможность быть повешенным меня не тревожит (во всяком случае, не в данный момент). Хотелось бы знать, какого дьявола ты имел в виду, говоря о моем сыне, Уильяме.

– За бутылкой портвейна рассказать об этом было бы гораздо проще, – вздохнул Перси, – Но, увы, времени нет. По крайней мере, сядь. Такое впечатление, что ты сейчас плашмя упадешь.

Со всем возможным достоинством Грей сел и взглянул снизу вверх на Перси.

– Выражаясь как можно проще, – хотя все не так просто, уверяю тебя, – есть такой британский офицер по фамилии Ричардсон...

– Я знаю его... – оборвал Грей собеседника. – Он...

– Мне известно, что ты знаком с ним. Помолчи. – Перси замахал на него рукой. – Он американский шпион.

– Он... что?!..

На мгновение Джону показалось, что, несмотря на то, что он сидел, он и вправду может рухнуть лицом вперед. Чтобы удержаться, мужчина вцепился в раму койки обеими руками.

– Он заявил, что собирается арестовать миссис Фрейзер за распространение подстрекательских материалов. Поэтому я и женился на ней. Я...

– Ты?! – вытаращился на него Перси. – Ты женат?!

– Конечно, – сердито ответил Грей. – Как и ты, – ну, или, по крайней мере, ты так говорил. Давай про этого чертова Ричардсона. Как давно он шпионит на американцев?

Перси фыркнул, но продолжил.

– Не знаю. Мне стало известно о нем прошлой весной, хотя Ричардсон вполне мог заниматься этим и раньше. Активный малый, надо отдать ему должное. И только сбором и передачей информации он не ограничивается. Он тот, кого можно назвать провокатором.

– Провоцирует не он один, – пробормотал Грей. Ему страсть как хотелось почесать больной глаз. – Что он собирается сделать с Уильямом?

Под ложечкой засосало. Именно он разрешил Уильяму исполнять небольшие поручения капитана Ричардсона по сбору разведывательной информации, а тот...

– Откровенно говоря, он неоднократно пытался подстроить так, чтобы выглядело, будто твой сын начал симпатизировать бунтовщикам. Я выяснил, что в прошлом году капитан послал Уильяма в Грейт Дисмал, в Вирджинию, в надежде, что там его захватит шайка повстанцев... Очевидно, пришло бы известие, что Уильям дезертировал и присоединился к восставшим, хотя на самом деле его бы держали в плену.

– Зачем? – настойчиво поинтересовался Грей. – Черт возьми, ты не можешь сесть? У меня голова болит смотреть вверх.

Перси снова фыркнул и сел: но не на удобно стоящий табурет, а на походную койку рядом с Греем, положив руку ему на колени.

– Вероятно для того, чтобы дискредитировать твою семью. В свое время в Палате лордов Пардлоу выступал с довольно провокационными речами о правилах ведения войны. – Перси нетерпеливо пошевелил пальцами, и Джон узнал этот жест. – Я не знаю всего... пока... Но мне точно известно: Ричардсон готовится схватить твоего сына на пути в Нью-Йорк. Его не волнуют нечестные средства или политика. Теперь, когда Франция вступила в войну, обстоятельства изменились. Это простое похищение, ставящее целью потребовать от тебя и Пардлоу сотрудничества в вопросах Северо-Западных, а, может, и каких других территорий в обмен на жизнь мальчика.

Стараясь избавиться от головокружения, Грей закрыл здоровый глаз. Двумя годами ранее Перси внезапно вновь появился в его жизни, озвучив предложение группы неких представителей Франции, а именно: вернуть ценные Северо-Западные территории, которые в настоящее время принадлежали Англии. В случае, если соглашение будет достигнуто, они обещали употребить все свое влияние и не допустить военного участия Франции на стороне американцев.

– Обстоятельства изменились, – резко повторил Грей.

Перси с силой втянул носом воздух.

– В апреле из Тулона вышел флот под командованием адмирала д’Эстена. И если он еще не в Нью-Йорке, то скоро там будет. Не знаю, известно ли об этом генералу Клинтону.

– Иисусе!

Джон так крепко сжал руками раму койки, что на ладонях остались следы от ногтей. Что ж, чертовы французы начинают воевать. Подписав с Америкой Союзнический договор в феврале, они в марте объявили войну Англии, но сами по себе слова ничего не стоят. В отличие от кораблей с пушками и людьми.

Внезапно схватив Перси за руку, Джон сильно сжал ее.

– А какова твоя роль во всем этом? – его голос был спокоен и холоден. – Зачем ты мне это рассказываешь?

Перси вздохнул, но не пошевелился. Ответный взгляд его карих глаз был ясен и открыт.

– Моя роль не имеет значения, – произнес он. – Кроме того, времени нет. Тебе нужно немедленно найти сына. А почему я рассказал тебе...

Джон видел, как Бошан наклоняется, но не двинулся с места. Губы Перси оказались совсем близко. В его дыхании чувствовались ароматы бергамота, петигрена и красного вина. Хватка Джона ослабла.

– Pour vos beaux yeux (Ради ваших прекрасных глаз (фр.). – прим. пер.), – прошептал Перси и рассмеялся, черт бы его побрал.

 

 

ГЛАВА 74