Почему ты не уезжаешь, Франц?

ПОЛИНА. — Ты, наверно, не совсем немец,

ФРАНЦ. — Вас ист дас — не совсем немец?

ПОЛИНА.  — Помнишь, я сказала тебе, что дом, дети, работы много, а ты сказал гут; чтобы ты ничего не воображал, просто помогал мне, а ты сказал гут; чтобы ты вел себя по-человечески, а ты сказал гут, то есть я сказала в смысле, чтобы ты не приставал ко мне, женщины во мне не видел, а ты и тут сказал гут. И вот ты починил крышу, забор, приучил детей помогать, и ходил в колхоз, и делал много всякой работы, справедливым был, так что все тебя полюбили, и даже многие шли к нам за советом, а ты всем помогал. А ко мне не приставал. Как сказал гут, так все и делал! Без подвоха, без обмана. Вот почему ты не совсем немец.

ФРАНЦ. — Нет,— Я совсем немец, и мой батюшка и матушка были совсем немцы.

 ПОЛИНА.   — Помнишь, баба Фима пришла и сказала, что ее сын тоже воюет, так что ты теперь у нее поживи, а ты посмотрел на меня, и я сказала бабе Фиме, что ты мой родственник и тут совершенно ни при чем, что ее сын воюет. Но ты пошел к ней и выкопал ей картошку, а Егоровне вылечил корову, а Постаноговых пиво научил варить.

ФРАНЦ. — Пиво варить после войны я научал,

 ПОЛИНА. — И женщины во мне ты не видел, как сказал гут, так все и было, надо же, — А деревня сомневалась немного, ты чей — общий или только мой, и когда при тебе об этом заговаривали, ты на меня смотрел, так смотрел, так смотрел, что я один раз не выдержала и закричала, чтобы не приставали к тебе, ты муж мой, понятно? А ты тогда не был еще моим мужем, а только дальним родственником, хорошим человеком.

ФРАНЦ.    — Он неправильно пиво варил, очень торопливо, Суслу не давал отстояться, вместо вина водку наливал в это, как называется, приголовок.

 ПОЛИНА.   — Я хотела мальчика, — А получились две девочки. Это участь у меня такая, что ли, двойнями рожать?

 ФРАНЦ.   — Я думаю, что природа тому причиной, — Это хорошо, двое сразу. Если бы ты еще захотела рожать, могли бы два мальчика быть. Жаль.

ПОЛИНА.    — Ты пойдешь сегодня к Постаногову?

 ФРАНЦ. — Да, — Он опять бумагу получил. Опять меня разыскали. После войны это в который раз?

ПОЛИНА. — В пятый, — За двенадцать лет пять раз тебя находили.

 ФРАНЦ.   — Хорошо работают, —— Так далеко я, а они пятый раз нашли. Разные организации ищут — и каждая находит.

(ЗАХОДИТ ПОСТАНОГОВ, САДИТСЯ ЗА СТОЛ, ФРАНЦ НАЛИВАЕТ ПИВО)

ПОСТАНОГОВ.    — Не понимаю я, Франц Карлович, — почему ты не уезжаешь. Мы не хотим, конечно, чтобы ты уезжал, работник ты передовой, человек непьющий, ценим мы тебя, ты не карьерист, но у тебя есть собственная страна, правда, капиталистическая, но все-таки своя, и там семья старая, родственники. Вот чего я не понимаю.

ФРАНЦ.   — Моя семья живет под Магдебургом, — Они другие теперь. У жены моей новый муж, наверно, есть. На ферме у меня порядок был, наверно, и теперь порядок. Там как заведено все, так и идет, аккуратно и спокойно. А здесь у меня новая семья, новая жена, две своих дочки, два приемных сына, а вокруг очень мало порядка, так что думать много надо, как это возможно, чтобы так мало порядка, а люди живут, и очень хорошие люди живут. И жена у меня очень хороший человек, и дети все хорошие, от них я тоже не хочу уезжать.. Не могу я отсюда уехать, очень мне здесь интересно.. И мне интересно, сколько это будет продолжаться, и как это будет меняться, и как из этого беспорядка порядок будет получаться и когда.

ПОСТАНОГОВ.  — Действительность нашу критикуешь, Франц Карлович, — Это зачем же?

ПОЛИНА.  — Не критикует он, — Человек вслух думает, это ценить надо.

ПОСТАНОГОВ. Ладно.— Я так считаю, что пусть у нас живет,— Кто же против, — Если бы был беспорядок, Франц Карлович, то мы давно бы все перемерли, а мы живем, ты это пойми.

— Их ферштээ, — сказал Франц.

=================================================================

Огородное пугало и его сны

МИХЕЕВ.    — Много я с тобой когда-то разговаривал,— но многого недоговорили, все я куда-то спешил, дел было много.

 ПУГАЛО.   — А я не спешу, — Мне спешить всегда было некуда.

 МИХЕЕВ.   — Я теперь тоже не спешу, — Необъятная деревня вокруг меня.

 ПУГАЛО.   — Осенью и зимой я вообще без дела, — Сны вижу, замечательные сны. Вот, например, этой зимой один очень длинный сон приснился. Сначала приснился мне колокольный звон и длинная-длинная процессия, которая шла вдоль нашей реки. Скрипели телеги, мычали привязанные к возам коровы, лаяли шавки, бегущие вместе со всем этим не то обозом, не то процессией. Все люди шли, все сплошь знакомые — и Фомины, и Михеевы, и Постаноговы,  и баба Фима, и дети. Даже дремучий дед в конце неохотно шел, за самой последней телегой — пойдет, пойдет и недоверчиво останавливается. А колокольный звон заливается на все возможные голоса.

Михеев.    — Что-то на тебя, наверно, церковное намотано, раз тебе колокольный звон снился,

ПУГАЛО.    — Перешла эта процессия реку, а там — неизвестно откуда взялся — холм стоит высокий, склон его зеленый, и дорога к вершине вьется. А на холме стоит твоя Полина и Илья с Алешей рядом с ней — рослые, статные, ну совсем как в жизни.

МИХЕЕВ.  — А это от разговоров наших приснилось,

ПУГАЛО.    — На Полине платье белое с красным поясом, в котором она на свадьбе была, а Илья с Алешей в чем-то серебристом, не разобрать толком в чем. И вся процессия к ним на холм подниматься стала, медленно так, целый месяц, наверно, мне снилось, как она поднимается. Тут меня ветер разбудил, крышей загремел, с трудом снова заснуть удалось, большая часть сна прошла, пока ветер крышей гремел. Потом приснилось мне пустое поле, на нем белыми камушками множество надписей выложено, только прочесть невозможно, трава между камушков поднялась, слов не разобрать.

 МИХЕЕВ.   — Фуражка на тебе железнодорожная, вот тебе надписи, выложенные белыми камушками, и снятся,

 ПУГАЛО.   — А потом на этом поле ты мне приснился, — Только грустный почему-то ты был и стал мне рассказывать, что нравится тебе наша деревня очень сильно, но многое ты сейчас видишь, чего прежде не видел, и хочется тебе, чтобы земля была плодороднее, стада обширнее, народу было бы побольше, детей тоже чтобы было побольше, дома были посветлее и попросторнее, а люди не имели бы в себе хитрости и о выгоде своей поменьше бы думали. Тут мне пришлось тебе сказать, что невозможных вещей ты хочешь.

 МИХЕЕВ.   — Почему это невозможных? — Это совсем простые и легкие вещи, чтобы лес был еще зеленее, например, что ж тут такого невозможного. Очень просто увидеть всю нашу необъятную деревню прекрасной без изъяна.

ПУГАЛО.    — Не понимаешь ты, что люди разные, желания у них разные, и все почти получать хотят, а вовсе не отдавать,

МИХЕЕВ.  — Это пуговицы на тебе с кителя срезанные, вот тебе и снится, что невозможно,

ПУГАЛО.  — А ты у земли спроси, если мне не веришь…

 

                    эпилог

                                           17  Бабочка над лугом

ВНУЧКА. Как радостно  увидать разнообразный луг с бабочками над ним, белыми, желтыми, зеленоватыми капустницами, узорными крапивницами, среди которых изредка, как гордые орлы, пролетают красавицы по имени павлиний глаз, и все это множество напудренных, слабых, ну просто не тронь, танцует свой радужный танец над густой травой лугов, тянущихся на миллионы верст, от одного  горизонта до другого горизонта, и дальше, дальше во все стороны до совершенно бескрайних горизонтов. Но белых бабочек больше всего, а почему это так, тут нужно вот что вспомнить.-«На Руси белый цвет «

МИХЕЕВ. На Руси белый цвет- это главный цвет, цвет берез и соборных стен, цвет головокружительной черемухи и священных риз, цвет горностая и снегов. На полгода, а то и больше, покрывает Россию зимний покров, сверкая белизной под луной и под солнцем, освещая синие дороги, зеленую хвою и прозрачное небо. А потому он главный цвет, что составлен из всех возможных цветов на свете — из лилового и синего, голубого и зеленого, желтого и оранжевого, и красного тоже, так что любой цвет и оттенок, какой только можно придумать или составить, уже имеется в белом цвете, как и любая мысль, какую только можно сочинить или сконструировать, уже присутствует в русской мысли, беспредельной, как и родившая ее земля. Вот что нужно вспомнить, когда лежишь затылком на ладонях, в траве, и белая бабочка порхает над головой.

ВНУЧКА.  Вот синий цвет, например, удивительно может быть красивый, но если все на свете сделать синим — синий лес, синие цветы в синей траве, синий нос на синем лице, синие птицы в синем небе, синие волосы, завязанные синей ленточкой, — если все будет синее, синее, только синее, то это невозможно никак и противно представить, потому что скучно в этом синем однообразии до синих чертиков. А из белого цвета можно сделать и синие глаза, и золотистые волосы, и, понятно, вообще все на свете — Ну что я такое, — сказала бабочка. — Пустяк какой-то, ничего особенного, меня вон пальцем тронь — и нет меня, подуй на меня — и унесет меня, клюнь меня — и нет меня. Разве это жизнь, достойная подражания? И науки мне неизвестны, так что нечего говорить о такой безделице, как я.

 МИХЕЕВ.  А ты лежишь затылком на ладонях, пока она скромничает и задается над тобой, и постигаешь разнообразие жизни — разнообразие луга, постигаешь, постигаешь, пока не засыпаешь тихо, и незаметно, и навсегда, а луг продолжает тянуться на миллионы верст, на миллионы лет, до миллионов бескрайних горизонтов, окружая абсолютно счастливую деревню, и по нему можно идти, идти, идти не уставая, и не надоест, но ты уже спишь, ты больше не пойдешь, тебе хорошо, это другие пойдут.

                                                                       КОНЕЦ