Прошлое становится настоящим»

 

Он стоял передо мной, спокойно глядя мне в глаза. Этот взор, лучащийся небесным покоем, помог мне перенести потрясе­ние — невообразимую радость видеть Его снова. Его благородное лицо оставалось неподвижным, лишь глаза улыбались, и я знала, что Он рад тому, что я проснулась окончательно и смогла увидеть Его вновь. Он же видел меня всегда. Его глаза всегда были достаточно зоркими, чтобы различать то, что происходит за покровом тумана, застилающего мое сознание. Он видел мою борьбу, мою боль, мои сомнения и никогда не оставлял меня без своей помощи. Он помог мне проснуться и обрести сознание.

Воспоминания хлынули на меня мощным потоком, и расплыв­чатые картины, которые я так долго носила в себе, картины, не попадающие в фокус моего сознания, внезапно стали четкими и ясными. Новые видения возникли в моем разуме — новые воспо­минания, доселе прятавшиеся в глубинах моего подсознания, всплыли на поверхность. Это были те самые недостающие фрагмен­ты мозаики, заполнившие пробелы в картине моей прошлой жизни на берегу великого Нила, в стране пирамид.

Эти видения-воспоминания становились все более яркими, тог­да как переживания нынешней жизни потускнели. Все, что окружа­ло меня, —маленькая хижина, затерянная среди лесов, прекрасный вид на реку, протекающую в долине, — стало исчезать. Он тоже исчез из поля зрения. Стены комнаты куда-то уплыли, и я оказалась вкаком-то просторном помещении. Рядом со мной стоит добродушная толстуха и приветливо улыбается мне.

Ах да, конечно! Сегодня же мне исполняется шестнадцать лет, и я одеваюсь по случаю праздника! Я должна поя виться на большом приеме, где мой отец объявит меня своей женой — преемницей безвременно скончавшейся царицы.

В большом полированном серебряном блюде овальной формы, являющем собой вершину ювелирного мастерства, я отражаюсь целиком. Рядом суетится старая милая Мену. Она помогает мне одеться.

Моя мать умерла, когда я была еще совсем ребенком, оставив по себе лишь смутные воспоминания о том, какой она была бледной и красивой. Где-то в глубинах моей памяти навсегда сохранился глубокий взгляд ее огромных глаз — тот взгляд, которым она оки­нула меня, прежде чем испустить последний вздох. Тогда между нами возникла необыкновенно прочная связь, и сейчас, когда я вступаю на престол как ее наследница, я ощущаю эту связь отчет­ливее, чем когда-либо прежде.

Сейчас же, облаченная в свой лучший наряд, я залюбовалась своим отражением. Оно мне нравится! В зеркале отражается краси­вая, изящная молодая женщина, одетая дорого и изысканно. Ее шелковый наряд расшит золотом и драгоценными камнями. Пояс, туго охватывающий талию, подчеркивает ее стройность, широкий воротник оттеняет прямую линию плеч, а шарф, повязанный на голове, подчеркивает уверенность в себе и несколько надменное выражение лица его обладательницы. Да, я тщеславна, мне нравится то, что я перед собой вижу. А старая милая Мену, почитающая меня самим совершенством, почти ничего не видит сквозь слезы, засти­лающие ее глаза.

Двое старейших вельмож входят в комнату, чтобы повести меня через длинный коридор в залу, где проходят торжественные собы­тия.

Шагая медленно и торжественно, они ведут меня между рядами сановников к «Великому Дому» — моему отцу, Фараону. В этот день он станет моим мужем. Он сидит на золотом троне, словно сам Бог во плоти. Его звание, Фар-ао, недаром означает «Великий Дом». Его личность — всего лишь наружный покров, «дом» Бога. Бог живет в нем, проявляет себя в нем, лучится сквозь него. Его взгляд, кажется, проникает насквозь, так что люди с нечистой совестью вынуждены отводить глаза. Он сидит передо мной и смотрит на меня — сквозь меня. Я отвечаю ему прямым взглядом. Я знаю, что необыкновенная сила, исходящая из его глаз, есть сила любви. Он видит все: мое тщеславие, мои слабости. Но он и понимает все. Он — сама любовь, он —мой отец!

Величественный лев — его лев —сидит рядом с троном. Испол­ненный достоинства царственный зверь — символ высшего могу­щества. Я приближаюсь к трону и застываю перед Фараоном. Он встает со своего места, спускается ко мне и, опустив руки в сундучок, который держит перед ним церемониймейстер, извлекает оттуда самую дорогую и прекрасную вещь — золотой воротник. Он осто­рожно набрасывает его мне на плечи. Затем, достав обруч, украшен­ный головой змеи, он надевает его мне на голову поверх белого шелкового покрова. Это символ правящей расы — Сынов Бога — посвященных.

После этого, взяв меня за правую руку, Фараон ведет меня к трону. Обращаясь к сановникам и придворным, он объявляет меня новой царицей — своей женой. Я сажусь слева и чуть-чуть впереди от него. Сановники и придворные вместе со своими женами по очереди подходят к нам и кланяются, вытянув вперед руки, — вначале Фараону, затем мне. Мы сидим неподвижно — только наши глаза пристально глядят в лицо каждому вновь приблизившемуся. Я помню о том, что сейчас являюсь проявлением духа моей покой­ной матери, и эта мысль наполняет все мое существо чувством высокой ответственности.

Шествие вельмож продолжается, и я вижу, как в глазах отража­ются их души. Во взорах некоторых можно прочесть подлинную любовь, в иных же глазах отражается лишь зависть, любопытство и низменная покорность. Главный Церемониймейстер, Ру-Ка, также поклонился мне. Как это не раз бывало прежде при наших встречах, Ру-Ка бросает на меня короткий, исполненный цинизма, наглости и какого-то непристойного восхищения взгляд. Я отвечаю ему хо­лодным взглядом, и процессия продолжает двигаться вперед. Ко мне приближаются мои друзья — с некоторыми из них не так давно я играла и шалила. Они смотрят на меня с неподдельной любовью. Наши взгляды встречаются, и я чувствую, как этот контакт обога­щает меня. С церемониальной медленностью течет толпа — она безмолвна, но объединена общим духом.

Наконец последние члены процессии проходят мимо. Фараон поднимается и протягивает мне руку. Медленно спускаемся мы с лестницы и, минуя ряды придворных и сановников, удаляемся из зала. Когда мы наконец оказываемся в его комнате вдвоем, отец садится и, попросив меня сделать то же, устремляет на меня долгий нежный взгляд. Он улыбается и молчит. Я чувствую, что ему приятно смотреть на меня. Его глаза медленно скользят по моей фигуре — от головы до ног. Он явно доволен. Затем, радостно посмотрев прямо мне в глаза, он говорит:

-С этого дня мы будем часто видеться, так как ты заняла место

своей матери и должна будешь исполнять ее обязанности публично. Многие годы мы готовили тебя к этой роли, и теперь ты знаешь свои обязанности. Я хочу, чтобы в твоем сердце навсегда сохранилась светлая память об этом дне. Так каково же твое желание? Я знаю, что ты давно задумала его и ждала момента, когда я спрошу тебя об этом— так говори сейчас. Чего ты желаешь?

Да, я готовилась к этому. И, подобно многим другим молодым женщинам, я могла бы сказать, что хочу иметь лучшие драгоцен­ности (которые смогу носить лишь во время праздников), или дрес­сированного льва, или заявить о своем желании отправиться в пу­тешествие. Да мало ли чего еще можно пожелать! Но мне не хочется просить ни о чем подобном.

— Отец, — говорю я, — что означает корона, которую я ношу на своей голове?

Фараон глядит на мой лоб, затем прямо мне в глаза и говорит:

— Золотая змея. Это символ правящей расы — Сынов Бога.

— Я знаю, отец, но золотая змея также символ посвященных. А я не являюсь посвященной. Значит, я не достойна носить этот обруч. Отец, посвяти меня — вот мое желание!

—Попроси о чем-нибудь другом, дитя мое, — отвечает мне отец очень серьезно. — Ты слишком молода и незрела, чтобы пройти обряд Посвящения. Молодые побеги не должны попадать под пря­мые солнечные лучи, иначе они обгорят и не смогут цвести. Подож­ди, пока не обретешь достаточно опыта в земной физической жизни. Если ты будешь посвящена сейчас, то испытания, которые тебя ждут в будущем, будет пройти гораздо труднее. Зачем же причинять себе лишние неприятности? Послушай моего совета и попроси о чем-ни­будь другом.

— Отец, — отвечаю я, — мне больше ничего не нужно. То, что интересует других, мне кажется таким скучным! Желания тела стоят превыше всех прочих земных радостей. Мне очень нравятся юве­лирные изделия, но даже золото способно заиграть лишь тогда, когда человеческий дух коснулся его и превратил в произведение искусства. Мой глаз также радуют красивые ландшафты и новые виды. Но и путешествуя, я ни на миг не забываю о том, что все это - творение, а не Творец. Я хочу познать высшую истину в ее первооб­разе. Я хочу познать Бога — самого Создателя! Отец, ведь то, что мы зовем «жизнью», — всего лишь сон. Здесь все выскальзывает из наших рук, мы никогда не можем быть здесь счастливыми по-нас­тоящему. Все это лишь миг — переход между прошлым и будущим. А я хочу познать венное сейчас — которое никогда не станет прош­лым и никогда не было будущим. И я хочу найти то состояние или то «место», которое никогда не было «там», прежде чем я достигла его, и никогда не будет «здесь» после того, как я окажусь в нем. Я хочу испытать вечное присутствие в настоящем времени и пространстве. Отец, я желаю высшей реальности — Посвящения. Но, слушая меня, отец все грустнеет.

—Твое духовное пробуждение началось раньше, чем следует, — отвечает он, — единственное, что я могу для тебя сделать, — это отослать к моему брату Птахотепу — Верховному Жрецу Храма и главе нашей расы. Я поговорю с ним, и он возьмет тебя под свое покровительство. Да осветит твой путь вечный свет!

С этими словами он возлагает руку на мою голову и благослов­ляет меня. Мне хочется тут же припасть к его груди и поблагодарить за все, но тяжелый золотой воротник не допускает никаких внезап­ных движений. Отец умеет читать каждую мысль, и, конечно же, от него не ускользает мой порыв.

— Ты все еще большой ребенок, — говорит он. — Но, с другой стороны, ты слишком рано повзрослела. Если хочешь получить Посвящение, то должна научиться самоконтролю.

— Но я умею контролировать себя, отец, — отвечаю я со сме­хом, — когда хочу этого.

— Не сомневаюсь в этом. Но всегда ли ты хочешь контролиро­вать себя? —улыбается отец.

— Но ведь это же скучно, все время думать о самоконтроле!

— В том то и беда, — отвечает, нежно улыбнувшись, отец. — Плохо, что тебе скучно все время контролировать себя. Здесь кроется опасность. Помни, что, если ты, ослабив волю, хоть на миг прекра­тишь держать в повиновении своего любимого льва, он может воспользоваться этим моментом и броситься на тебя. Минутная слабость может стоить тебе жизни. Низшее я — такой же зверь, как лев. Почуяв слабину в нашей воле, оба эти зверя готовы броситься на нас, но, держа их под постоянным контролем, мы можем поль­зоваться их силой. Никогда не ослабляй внимания!

Мы прощаемся. Стража выводит меня из отцовской комнаты и передает в руки старейшин, ожидающих меня в вестибюле. До чего надоели все эти церемонии! Почему я должна идти размеренным шагом в сопровождении двух стариков в собственную комнату! Мне так хочется броситься бегом по коридору и поскорее ворваться в комнату, где меня ожидает Мену, которую всю распирает от любо­пытства. Но нет! Я должна идти, храня достоинство и величие, и следить за тем, чтобы золотой воротник на моих плечах не съехал набок. Но вот наконец мы достигаем моей двери, где (с достоинс­твом и величием) я прощаюсь с двумя старцами. Я распахиваю дверь и останавливаюсь на пороге, чтобы старая милая Мену могла полю­боваться моими золотыми украшениями. Увидев меня, Мену чуть не теряет рассудок от радости. Ведь я так похожа на покойную мать, как уверяет она.

— Ты совершенно невежественна, Мену, — строго говорю я ей. — Как я могу походить на кого-то? Да, мой нос или мой рот могут напомнить тебе другого человека. Но это не может быть Я. Можешь ли ты увидеть меня? Ты видишь лишь мое тело — обитель моего Я, но ты никогда не видишь мое Я. Как же мое Я может походить на кого-то другого?

— Хо-хо, — отвечает мне Мену, — если я не могу видеть тебя, то как же случилось, что ты стала такой красавицей? Скажи-ка мне на милость, если я не могу видеть тебя, то кого же я вижу перед собой? Если же я вижу вместо тебя лишь место, где обитаешь ты, значит ты совсем не красива. Так почему же ты стоишь здесь с таким гордым видом?

И здесь мы обе заливаемся смехом. Несмотря на свой призем­ленный ум, Мену способна дать мне столь острый и точный ответ, что я чувствую себя посрамленной. Да, она увидела мою слабость — мое тщеславие. Затем с невыразимой нежностью она снимает с меня золотой воротник и обруч и кладет их в ларец для драгоценностей. За дверью ждет церемониймейстер Ру-Ка с двумя носильщиками, которые доставят ларец в сокровищницу, где он будет ждать новой ^придворной церемонии. Вот Ру-Ка вошел в комнату и поклонился мне. Этот человек раздражает меня все больше. Ведь я прекрасно вижу, что он кланяется не из уважения ко мне, а лишь потому, что должен это делать. Он снова бросает на меня откровенно похотли­вый взгляд, на что я отвечаю холодным, исполненным царственного величия и достоинства взглядом. Наконец я снова остаюсь наедине с Мену.

Мену была моей нянькой с тех пор, как умерла моя мать. Она и сейчас остается моей служанкой, и для меня она гораздо более близкий человек, чем все эти придворные дамы, занимавшиеся моим воспитанием лишь потому, что были должны это делать. Мену любит меня всем сердцем, и при ней я всегда могла делать все, что захочу. Она слепо восхищалась всем, что бы я ни сделала или ни сказала. И я не помню, чтобы она не выполнила какое-то мое жела­ние, если это было ей по силам. Мы всегда были очень близки, и сейчас, когда мне придется выполнять свои обязанности царицы и все время находиться рядом с отцом, Мену обеспокоилась, не отда­люсь ли я от нее. Нет, я люблю ее всей душой и, насколько умею читать в человеческих сердцах, знаю, что ни на кого при дворе я не могу положиться так, как на нее.

В детстве я лишь изредка виделась со своим отцом. Он всегда был «великим человеком» и остается таким по сей день. Он явился на Землю, чтобы управлять людьми в их земной жизни. Он посвятил свою жизнь тому, чтобы показать сынам человеческим, как можно править страной для блага всех ее жителей. Эта задача отнимала у него почти все время, так что ему некогда было заниматься мной. Но каждый день он проводил несколько минут в саду, где я играла с детьми царской семьи, или приглашал меня посетить его кабинет.

Когда я была еще совсем ребенком, он поднимал меня вверх на руках или, играя, становился рядом со мной на колени. Затем, глядя на меня с бесконечной любовью, он благословлял меня, и мы рас­ставались. Он всегда говорил со мной как со взрослой. Представи­тели нашей расы — Сынов Бога — не делают различий между теми, кто долго живет на Земле, и теми, кто оказался на ней совсем недавно; между теми, чей дух обитает в большом теле, и теми, чей обитает в малом. Вопрос о размере тел и количестве прожитых лет представ­ляется важным только сынам человеческим, прочно привязанным к физическим телам и забывшим об истинной природе духа, кото­рый не зависит ни от места, ни от времени. Сыны человеческие считают, что кто-то действительно может быть «малым» или «боль­шим».

Но Сыны Бога—члены нашей расы—сохраняют свое духовное сознание даже при рождении. Они всегда помнят, что «ребенком» иди «взрослым» может быть только тело, дух же всегда остается собой. Он никогда не бывает ни «малым», ни «большим», ни «моло­дым», ни «старым» — дух не зависит ни от пространства, ни от времени. Вот почему на наши с отцом отношения никогда не влияли ни разница в возрасте, ни частота и краткость наших встреч. Когда я подросла, отец стал то и дело брать меня с собой на прогулки, и, если я уставала, он подхватывал меня на руки и рассказывал мне о тайнах природы. Эти беседы казались мне невероятно интересными, и однажды я сказала отцу:

— Я хочу знать все обо всем, как и ты, отец.

— Когда ты станешь посвященной, — ответил он, — тебе откроются все тайны Неба и Земли.

Я никогда не забывала этих его слов и терпеливо ждала того часа, когда совершится мое посвящение.

Я жила среди чужих мне людей, но никогда не чувствовала себя одинокой. Я знала, что мой отец полностью понимает меня, и, хотя физически мы не находились все время рядом, наш дух был един. Таким же образом я ощущала единство и со своей матерью. Она уже не присутствовала на земле в телесной оболочке, однако наша ду­ховная связь была неразрывной. Поразительно, но духовное един­ство так мало зависит от физической близости! Например, милая Мену все время находится рядом, боясь оставить меня и на минуту, и все же я не с ней. Она может любить меня, но при этом она меня не понимает. Она почти не думает о себе и живет лишь ради меня. Она просто растворилась во мне и находится в полной моей власти. Но я не злоупотребляю этим. Отец как-то сказал мне, что человек никогда не должен злоупотреблять властью, дарованной ему собс­твенным интеллектуальным превосходством.

Сейчас моя Мену испытывает такую радость, словно это ее отец представил двору как свою жену, словно это она была такой красивой и получила царские украшения. О милая старая Мену! Совершенно естественно, что сейчас ее интересует, что я попросила в подарок у своего отца.

Посвящения, конечно, — отвечаю я.

— Как? — в ужасе воскликнула Мену. — Посвящения? Но ты же не думаешь оставить двор и присоединиться к неофитам в храме? Почему же ты не попросила о драгоценных украшениях? Или не заказала свою статую скульптору Имхотепу? О, все что угодно - только не посвящение!

— Почему ты так разволновалась? — спросила я в свою оче­редь. — Единственное, чего я желаю на свете, —это Посвящение! И что же еще может осчастливить меня, если оно не во мне? Что толку в вещах, которые будут лишь висеть на моем теле и я даже не смогу рассмотреть их! Сейчас у меня есть даже такие драгоценности, ко­торыми украсят мое тело, когда я покину его. Их положат в мой гроб, чтобы все знали, что я принадлежу к расе Сынов Бога. Да, эти украшения сейчас мои, но я не чувствую себя от этого более счаст­ливой. По этой же причине люди хотят обессмертить мою телесную оболочку. Зачем мне все это нужно? Кому интересно, что скажут сыны человеческие через несколько тысячелетий о статуе, отразив­шей мою внешнюю форму? Единственное, что может сделать меня счастливой, — то, что тождественно мне, а не то, что находится снаружи. Единственное, что может сделать меня счастливой, —это внутреннее переживание, благодаря которому я смогу познать глав­ную истину. Я хочу стать посвященной!

Мену стонет от отчаяния, словно я просила о смерти.

— О, я знаю, что никто не сможет переубедить тебя! — воскли­цает она, — я знаю, что когда ты вобьешь себе что-то в голову, то это окончательно! Но я чувствую, что в посвящении кроется великая опасность. Забудь об этом! Пожелай чего-то другого. Что сказал тебе на это Фараон?

— Он позволил мне повидаться с его братом, Птахотепом, а сейчас, прошу, прекрати причитать. Не порть мне этого дня!

 

ОН»

 

В тот вечер я вышла из дворца вместе с Мену. Наши лица скрыты под густой вуалью, и мы идем под колоннадой от дворца к храму, где обитает Верховный Жрец, брат моего отца, Сын Бога, Птахотеп. Птахотеп — главный среди жрецов, но сейчас он к тому же еще и главный целитель и главный архитектор — ведь ему известны и покорны все тайны природы. Он прибыл на Землю с целью открыть сынам человеческим дорогу к духовной жизни и посвятить их в тайны науки. Он выше отца, так как никогда не отождествлял себя со своим телом, тогда как отец был женат и тем самым закрепил себя на материальном плане.

В безмолвии мы следуем к храму. Мену научилась молчать, когда я погружена в мысли. Неофит, поджидавший нашего прибытия у ступеней храма, заводит меня внутрь. Мену остается ждать в вести­бюле. Мы минуем еще одну длинную колоннаду и попадаем в ма­ленькую комнату, где меня ждет Птахотеп. Неофит остается за порогом.

Здесь сидит ОН — наместник Бога.

Я вижу Его так близко впервые, и его глаза поглощают меня целиком. О, эти глаза! Темно-синие — настолько темные, что ка­жутся почти черными. Они такие темные оттого, что бездонные — бездонные, как сам небесный свод. Когда смотришь в глаза сына человеческого, легко различаешь в них дно. В их глазах видна душа, виден характер. Ты видишь глаза личности. Глаза же Птахотепа — совсем иные. Эти глаза без дна, и, глядя в них, видишь небесную бездну в звездную ночь. В этих глазах нет ничего личного, ничего характерного — лишь вечность покоится в них. Весь мир, вся Все­ленная умещаются здесь. Я узнаю в этих глазах себя и чувствую полную уверенность, так как знаю, что они знают меня и хранят меня в себе. Я знаю, что я в Нем, а Он во мне и что Он любит меня как Себя. Я — это Он, и мы с Ним едины.

Он — сама любовь, и я чувствую, как эта любовь пронизывает и согревает все мое существо.

Тронутая до глубины души, я падаю перед Ним на колени. Птахотеп протягивает мне руку, поднимает меня с земли и говорит:

— Дочь моя, никогда не преклоняй колен перед зримой формой. Не унижай божественное начало, живущее в каждом существе. Один и тот же Бог проявляет себя в тебе, во мне и во всем мире. Лишь перед самим Богом ты можешь падать на колени. Поднимись же и скажи, зачем ты пришла.

— Отец Души моей, —говорю я, вставая, — я хочу Посвящения.

— Знаешь ли ты, что такое Посвящение? Что значит быть посвя­щенной? — спрашивает он.

—Я не знаю точно, что это означает, но я хочу стать всеведущей, я устала оттого, что чувствую себя в своем теле как в тюрьме. Мне надоело пробираться во тьме на ощупь и быть заложницей незри­мых сил. Я хочу ясно видеть все вокруг себя и знать все обо всем — как ты, отец, и другие посвященные.

— Быть посвященным — значит стать сознательным, — отве­чает мне Птахотеп. — Сейчас твое сознание соответствует сопро­тивляемости твоего тела и твоих нервов. Когда человек дорастает до более высокого духовного уровня, его тело автоматически привле­кает к себе большую силу. Поэтому он должен повысить сопротив­ляемость своих нервов и тела. Достижение высшей, божественной степени сознания, наряду сувеличением сопротивляемости нервной системы (что дает возможность выдержать божественное состояние без вреда для организма), — вот что такое Посвящение. Посвящение также подразумевает всесилие и всеведение.

— Я понимаю это, Отец Души моей. И это как раз то, чего я жажду.

Птахотеп некоторое время молча смотрит на меня, и я чувствую, как его взгляд пронизывает все фибры моего естества. Наконец он говорит:

— Да, ты будешь посвящена, но не сейчас. Пока ты во всех отношениях не готова к этому. Ты еще не научилась контролировать божественную созидательную энергию в своем теле. И, если ты будешь осознавать силы, действующие на духовном плане, предва­рительно не научившись контролировать их физическое проявле­ние, это может плохо для тебя закончиться.

— В чем таится опасность, Отец Души моей?

- Опасность состоит в том, что ты можешь случайно сжечь

свои нервные центры. Если ты достигнешь высшего уровня духов­ного сознания и получишь контроль над этой энергией, ты можешь причинить себе великий вред, проводя ее в нижние нервные центры. В этом случае твое сознание может опуститься ниже того уровня, на котором оно находилось в момент твоего рождения в этой жизни, у тебя еще нет опыта управления этой энергией. Пробуждение сознания должно начинаться с нижних уровней шкалы проявлений, так как в этом случае ты впускаешь в свое тело ту энергию, которая соответствует уровню твоего развития, и твоим нервным центрам ничего не грозит. Ведь сопротивляемость твоих нервов рассчитана на эту энергию.

— Отец Души моей, — спрашиваю я, — что означает впустить божественную энергию в тело? И что означает познать ее в своем теле? Как мне научиться контролировать эту энергию в ее физичес­ком проявлении? Если посвящение начинается с этого, то я должна начать учиться немедленно, чтобы как можно быстрее подготовить себя к высшему Посвящению!

До этого момента благородное лицо Птахотепа хранило непод­вижность алебастровой статуи. Но сейчас, услышав мои слова, его губы раздвинулись в улыбке, а глаза стали лучиться ярким светом понимания.

— «Немедленно», — повторяет он вслед за мной, — но это невозможно, дитя. Сознавать божественные созидательные силы на низшем уровне шкалы проявлений означает познать физическую любовь. Ты должна дождаться того момента, когда на твоем пути встретится юноша, чье позитивное мужское излучение пробудит твое сердце и заставит тебя гореть негативным женским огнем. Ты должна познать эту энергию любви, так как ты не сможешь научить­ся ее контролировать до тех пор, пока она тебе неведома. В против­ном случае она будет для тебя постоянным соблазном, поддавшись которому ты можешь опуститься на более низкий уровень сознания.

— Отец Души моей, — говорю я, — я никогда не стану жертвой физической любви. Любовь не искушает меня, и я не боюсь ее, так как в ней нет для меня никакой опасности! Позволь же моему Посвящению совершиться!

Птахотеп вновь становится серьезным.

— Ты думаешь, что любовь не представляет для тебя угрозы, дитя? — говорит он. — Но это лишь потому, что ты еще не изведала ее огромной силы. Неустрашимость перед лицом неведомой силы —. это вовсе не бесстрашие, а невежество и слабость! Из-за отсутствия опыта тебе неведомы искушения любви, и потому ты считаешь, что можешь противостоять этой силе. Но не забывай, что любовь — проявление божественной силы созидания и потому сильна, как сам Бог. Если тебе неведома эта сила, ты не сможешь ее трансформиро­вать. Будь хорошей девочкой, отправляйся домой и жди, пока судьба пошлет тебе это испытание. После того как ты познаешь, что такое любовь во всей ее полноте, когда ты поймешь, что значит эта сила, возвращайся ко мне и я совершу твое Посвящение.

Тут я падаю перед Ним на колени, обнимаю его ноги и начинаю умолять:

— О нет, не отсылай меня домой! Дай мне Посвящение! Я устою перед всеми соблазнами любви, клянусь, я не дрогну! Дай же мне Посвящение!

Птахотеп только улыбается и приглаживает мои волосы. Я чув­ствую, как из его руки в мою голову входит мощный поток энергии.

—Дитя мое, —говорит он, —признаюсь, я не привык к такому поведению. Неужели ты думаешь, что после того, как ты бросишься передо мной на колени, я изменю свое решение относительно твоего Посвящения? Ведь здесь первым требованием является абсолютный самоконтроль. О дитя, дитя, сколько тебе предстоит еще пережить, прежде чем ты научишься контролировать себя! А твоя самоуверен­ность не под стать опыту. Вначале обрети опыт, затем приходи ко мне.

Я вижу, что мне больше ничего не остается, как встать и уйти восвояси.

— Отец Души моей, — говорю я напоследок, — я ухожу, но ты ведь не отрекаешься от меня? Могу ли я когда-нибудь возвратиться?

—Я знаю, что тебе было одиноко в детстве, — говорит Птахотеп, и в голосе его звучит невыразимая любовь, — да ты и сейчас стра­даешь от этого. Так было нужно, чтобы развить в тебе самостоятель­ность. Но в действительности ты не одинока. Ты должна чувствовать это. Ты связана с нами навсегда высшими законами братства. Я всегда с тобой — даже когда ты не знаешь об этом. Прежде чем ты явилась сюда, я знал, что ты придешь ко мне с этой просьбой. И я знал чем это закончится. Есть законы, которым должны повино­ваться даже мы. Ты — одна из нас.

Я низко кланяюсь ему и получаю благословение. Затем я ухожу.

Мену, ждущая меня в вестибюле, бросается ко мне с расспроса­ми:

- Ну как там было? Что сказал тебе Сын Бога? Расскажи мне все! Пожалуйста! Я просто не могу представить, что ты там делала столько времени! Ну скажи же мне! Будешь ли ты посвящена?

— Сын Бога не позволил мне получить Посвящение. Он сказал, что я еще не имею опыта в земной жизни.

— Слава Богу! — восклицает Мену, засияв от счастья. — Гово­рила же я тебе, что в посвящении не будет для тебя ничего хорошего! Ведь говорила?

—Да, Мену, ты знала все лучше меня. Но сейчас, прошу, помол­чи немного. Дай мне собраться с мыслями. Мы идем ко дворцу молча.

В эту ночь и на следующий день все мои мысли были о Птахотепе — наместнике Бога. Я всегда знала, что по крови своей принад­лежу к расе Сынов Бога, и все же была потрясена, узнав во время нашей беседы, что он — хранитель моей души. Он наместник Бога на Земле, и я знаю, что могу высказывать ему свои мысли так же открыто, как делаю это в молитвах, направленных к Богу. Его глаза видели меня насквозь, его взгляд озарил самые сокровенные уголки моей души, и это наполнило меня радостью. Какое счастье принад­лежать живому существу, понимающему меня без слов, —принад­лежать тому, кто никогда не осуждает тебя, так как видит все как сам Бог — с высоты.

Мне не нужно объяснять ему, что я думаю, почему я делаю то-то и не делаю того-то, как своим учителям. Птахотеп видит все самые сокровенные помыслы, лежащие за моими поступками, — даже те, которых не осознаю я сама. Мне даже не нужно говорить ему ника­ких слов. Когда я стою перед ним, он видит меня! Его дух открыт для меня, и я чувствую, что все время нахожусь с ним в контакте. Я ощущала это еще до встречи с ним. Я чувствовала, что какая-то сила, твердая, как сталь, управляет мной. Теперь я поняла — эта сила исходила от него. Я знаю, что он видит меня, когда нас разделяет расстояние. Я чувствую его взгляд на себе. Все мои поступки и помыслы не могут укрыться от него. И сейчас он видит, что я не могу принять его ответ на мою просьбу о Посвящении, видит, что я не могу понять, зачем мне нужен опыт земной любви. Я никогда не стану жертвой любви. Общество мужчин приятно мне только пото­му, что они восхищаются моей красотой. Но их восхищения вполне достаточно — ведь тщеславие одолевает меня лишь тогда, когда я нахожусь в обществе. Когда же я остаюсь наедине с собой, все мои помыслы только о Посвящении. Так зачем же мне ждать любви? Зачем ждать того, что никогда не произойдет?

И вот в сопровождении испуганной Мену я вновь отправляюсь к Птахотепу просить о Посвящении.

И вновь Мену остается ожидать меня у входа, а неофит прово­жает в сад, где Птахотеп восседает под пальмами. Я склоняюсь перед ним, а он смотрит на меня своими сияющими глазами и ждет. Я храню безмолвие. К чему слова, если он и так все знает?

Жестом он повелевает мне подняться.

Наконец он встает со своего места, подходит ко мне и, положив руку мне на плечо, спрашивает:

— Зачем ты пришла?

— Отец Души моей, — отвечаю я, — к чему спрашивать, если ты знаешь ответ? Я чувствую себя несчастной из-за того, что ты отказался посвятить меня. У меня нет иных желаний, нет иных мыслей кроме как о Посвящении. Пожалуйста, пусть оно совер­шится!

Птахотеп нежно поглаживает мои волосы и говорит серьезно, почти с грустью:

— Я дал тебе ответ вчера, почему же ты так нетерпелива? Помнишь, я говорил тебе о созидательной силе? Почему бы тебе не жить так, как живет вся молодежь? Занимайся тем же, что и все остальные: забавляйся цветами и зверушками, играй со своими сверстниками в веселые игры и забудь на время о Посвящении.

— Отец, — почти кричу я, — все мои мысли заняты лишь Посвящением. Что бы я ни делала, они возвращаются к этому пред­мету. Когда я наблюдаю за черепахами, медленно ползающими, кажущимися такими мудрыми и ведущими себя так, словно они наделены разумом, мой ум вновь упирается в тайну бытия, которую я хочу разгадать. Мне хочется знать все, понимать все —я хочу быть посвященной!

-Если бы черепахи были наделены разумом, — отвечает Птахотеп, —они бы не вели такую мудрую жизнь. Ты же отказываешься вести себя мудро, потому что наделена разумом — слишком большим разумом. Так пусть же твой разум поможет тебе понять, что ты еще не доросла до Посвящения. Иди же домой и возвращайся тогда, когда за твоими плечами появится жизненный опыт. Тогда совершится твое Посвящение.

Да уж, с Птахотепом совсем не так просто сладить, как со старой доброй Мену! Птахотеп тверд, как скала, и все мои доводы разбива­ются об него, как волны об камень. Снова я кланяюсь ему и ухожу. У входа меня встречает Мену, и я отвечаю на ее вопросы, дав волю своему гневу и отчаянию. Мой гнев вызван тем, что Птахотеп назвал меня слишком юной для Посвящения. Отчаяние же я испытываю перед лицом времени, вставшим передо мной, словно стена, неумо­лимым, как сам Птахотеп.

Всю эту ночь я не смыкаю глаз, а весь следующий день меряю шагами комнату — хожу из угла в угол без остановки, как лев в клетке. Родившись в этом теле, мое сознание отупело и омертвело: мне кажется, что я попала в вечную тьму. Я хочу видеть все отчет­ливо, даже сейчас — в этом несовершенном теле. Я хочу знать все! Хочу Посвящения! Для чего же ждать? Если любовь уже сейчас без­различна мне, разве не станет она мне еще безразличнее, когда я буду всеведущей и всесильной! Мне прекрасно известно, что любовь нужна лишь для продолжения рода. В чем же ее опасность? Зачем мне знать ее из опыта? У меня есть разум, сознание — они защитят меня от опасности. Я не попаду в ловушку, поставленную мне при­родой, в ловушку, зовущуюся «любовь». Я смогу устоять против искушения.

В таком настроении я пребываю весь день. Но вот настает вечер, и я чувствую, что не могу больше ждать. Набросив вуаль на лицо и приказав Мену сопровождать меня, я вновь иду сквозь длинную колоннаду, ведущую к храму. Я хочу сказать Птахотепу о том, что не уступлю никакому соблазну, что во мне достаточно сил ион может посвятить меня.

Как все же слепа я была! Как глупа! Вела себя так, словно не верила, что Птахотеп видит будущее ясно и знает, как все обернется! Но даже он должен был подчиняться божественному закону и тер­пеливо наблюдать за моим падением, за тем, как я бросилась, сломя голову, прямо в бездну, откуда позднее смогла выбраться только благодаря собственным усилиям. Он встречает меня в своей малень­кой приемной. Я вхожу, кланяюсь и говорю со всей решимостью, на какую способна:

— Отец Души моей, я хотела подчиниться тебе, но не могу, я жажду знаний так сильно, что не могу дольше ждать. Я — сильна и смогу противиться любви. Я обладаю выдержкой и самоконтролем, и мне не страшны никакие соблазны. Пожалуйста, дай мне Посвя­щение*.

Птахотеп закрывает глаза и погружается в раздумье. Я жду, закипая изнутри от нетерпения, но внешне храню спокойствие, чтобы не отвлечь его от размышлений. Он поднимается, берет мои руки в свои и, глядя мне прямо в глаза, говорит:

—Три раза ты просила меня о Посвящении. Три раза—несмотря на мой отказ. Закон гласит: когда член рода Сынов Бога просит три раза, мы не имеем права отказывать ему. Это знак. Ему необходимо Посвящение, несмотря на сопряженную с этим опасность. Что ж, я поговорю с твоим физическим отцом. Мы обсудим с ним, каким образом ты сможешь выполнять свои светские обязанности во вре­мя Посвящения. Прочие неофиты живут в храме. Для тебя же, как для жены Фараона, вынужденной выполнять свои обязанности при дворе, мы сделаем исключение. Иди же пока во дворец и жди.

Мне хочется броситься ему на шею и поблагодарить за это решение.

Ноя хочу показать, что умею контролировать чувства, и остаюсь стоять недвижно — только глаза мои сияют от радости. Птахотеп смотрит на меня и тихо смеется:

— Что сделано в помыслах, то уже сделано, — говорит он, — не забывай об этом!

— О Отец, если ты так считаешь, то я все же сделаю это, — выкрикиваю я и вне себя от радости бросаюсь ему на шею и целую в обе щеки. — Спасибо тебе! Спасибо! Как это прекрасно! Мое Посвящение совершится! Совершится!

— Да, у тебя завидный самоконтроль! — говорит он.

— Это только сейчас, только сейчас. Ты же мне приходишься дядей! Так неужели я не могу расцеловать собственного дядюшку? Но после Посвящения ты сам увидишь, какой я буду серьезной и какой у меня будет самоконтроль!

-Знаю, знаю, — говорит Птахотеп, нежно обнимая меня.

Он поглаживает ме