Дети радостно плескаются в грязи.

Он просит ее остаться, она говорит, что еще приедет. Он говорит: «Зачем уезжать, если ты уже приехала?» – Она говорит, что: «Мне не по себе».

Он злится, ему все это очень не нравится, и тут вырывается: «Ну что ты еще хочешь? Хочешь любви, романтики, цветов, денег?»

Это не те слова, которые помогут делу, уже озвучив и уже услышав, понимает это и он, и она. Ее это оскорбляет, но она спокойна и выдержана, она еще раз говорит, что ей не по себе, и что еще приедет. Для самой себя это уже звучит абсолютно без надежды.

Она ловит нормальное такси, желтое с шашечками, и едет домой. Там ее ждет ничего. Абсолютное ничего, только если мама с собой из церкви не захватила немного святого духа вместе с ароматом ладана.

Что же не так? Что же не то?

По дороге домой она доверчиво и импульсивно покупает бутылку вина, приходит домой, ставит ее на подоконник. Идет в ванную, моется, выходит в тонком махровом халате. И садясь на кухне, она смотрит на темную бутылку и понимает, что ей не хочется пить, ей просто хочется, чтобы все стало как-то получше. Собственно, как всем нам.

Она убирает бутылку в холодильник, ставит чайник. Русские все время пьют чай, причем чай отвратительный, настолько крепкий и горький, что сводит желудок. Одна моя подруга даже сказала как-то, что чай должен быть настолько мерзким и крепким, чтобы только хорошая компания могла его делать слаще и помогать пить. Но и сахар рафинад в кубиках с одиночеством сойдет.

Для России кухня – это не просто кухня, это целая культура, практически никому не понять, что для нас значит кухня в однокомнатной малометражной квартире в старом панельном доме. Для большинства – это так, крохотная комнатушка с плитой и посудой, где и одному то нормально не развернуться. Но для современной истории России и каждого по отдельности – это гораздо более важное место, чем усыпальница Ленина или Красная площадь.

Наши родители стояли на кухне и рассказывали тихим шепотом, чтобы не услышали агенты НКВД, анекдоты сначала про Ленина, потом про Сталина, потом про Хрущева, Брежнева, Горбачева. За каждую шутку не на шутку можно было сесть и уплыть на неспешно качающемся поезде в лагеря. Тихо упиваясь чаем, они сидели с однокурсниками, знакомились, любили, женились, пели песни под гитарный перебор и бой. Ругая власть и порядки, они тайком слушали первые пластинки Битлз. И все то же самое происходит сейчас: мы интегрировались на Запад и на Восток, информация вся дозволена и не запретна, власть уже можно обзывать любыми словами с любой громкостью, и тебе за это ничего не будет. Но сама культура осталась, родители уезжают, и дети-подростки собираются на кухнях, в девяностых и нулевых попивая жигулевское и портвейн, а сейчас уже более дорогие напитки. Но они так же собираются с одноклассниками, однокурсниками и сидят на кухне, влюбляются, слушают музыку, дружат и шутят.

На кухне происходит значимая часть жизни: там прячутся, когда плохо, поют песни, когда хорошо. И любят, когда есть, кого любить, а главное, там можно сесть, спрятаться от всего, совсем от всего, заварить горький чай, добавить сахара и спокойно подумать о том, что уже было и будет.

Для большинства из нас кухня – это место сакральное, даже если мы этого не признаем и отрицаем, заходя туда, мы все равно что-то чувствуем, чувствуем себя по-другому.

Но также в наших традиция и нравах доводить все до предела, самим из искры раздувать пожар. «Поджигай, гори сибирский лес!», а потом сами его и тушим. Мы так часто из ерунды создаем огромные проблемы, а потом сами мучаемся, решая их. Это, знаете ли, с определенной степенью правды, я бы даже сказал с абсолютной, – мазохизм.

 

Правильный пульс, давление, сердцебиение, а все равно как-то хреново. Вроде все хорошо, все стало хорошо, но внутри она начинает раздувать искры, которые появились еще вчера, и вот она сама себя мучает, доводит, накручивает. Такое ощущение, что нам всем иногда нужно довести самих себя из-за какой-то ерунды, сущего пустяка, а потом на кого-нибудь сорваться или сорваться на самих себя, чтобы переродиться и обнулиться.

Саморазрушение – это так в нашей природе и породе. Если нас не убивают, то нам нужно это делать самим. Некоторые пьют, кто-то колется, раскуривает в подъезде косяк, некоторые качаются стероидами, так что им руки не свести, а есть и те, кто просто втихую лопает третью пачку чипсов, смотря сериал, и плачется, что ему стыдно выйти на улицу.

Все это – саморазрушение. Мы так любим себя снаружи и изнутри.

Доводи себя, Маша, пусть горят нервные клетки, доводи, доводи, доводи себя, Маша.

 

Сейчас она в самом центре Вселенной, у последней обитаемой теплой звезды, она делает в своей душе очередную зарубку. Еще один день, в который лучше не возвращаться.

Меньше получаса, и лес уже почти догорел.

Снова плачет, истерика, слезы, всхлипы, глотки воздуха задыхающейся без него рыбы, и разговоры с ними. Она говорит и даже кричит на воздух, в квартире никого нет, ей просто хотелось кричать.

«Да насрать, я рада, что я такая, плевать мне на всех вас! – рыдания, и чуть тише. – Мне не нужны все вы».

Рука сносит со стола оставшийся горький чай, кружка крутится в воздухе, по полу – чай, фарфор падает на кафель, откололась ручка.

Опять из искры пожар.

Следующий день, вялое утро и такой же бессмысленный день, просто ничего, ничего в голове, ничего снаружи, ничего не делает. А на улице в это время дети возраста от пяти до шести возятся в грязи. На улице порядочно холодно, сыро, уже совсем не лето. В обычном дворе глубокие лужи, земля, как пудинг в двадцать сантиметров из мусора и грязи, все это вперемешку и скользит лучше, чем любой лед. Но это не мешает счастливым детям играть, они рады там одни прыгать и бегать по грязным и скользким лужам в резиновых сапогах по двадцатисантиметровому морю – слою грязи. Для них – это веселье, приключение, нечто новое. Это же дети.

В доме нечего есть, а кушать хочется.

«Пойду, куплю йогурт», – думает Маша.

Она надевает синее платье, у него топорщится в разные стороны юбка, белую кофту, голубой дождевик и резиновые сапоги синего цвета. На улице дождь. Готовит свой любимый прозрачный зонт. Она похожа на очень большого ребенка, не в смысле толстого, как подумали бы вы, если бы меня услышала, а высокого и слишком взрослого ребенка.

Она выходит из подъезда. Спускается по ступенькам, и тут медленно по лужам вплывает уже знакомая машина. Она белая и с эмблемой крутящегося винта, самолетного винта, разрезающего воздух, это БМВ.

Саша подъезжает к ней, открывает дверь, и громко: «Садись».

Ей как-то не по себе, она выглядит, как гном, в этих сапогах и дождевике с таким большим капюшоном, что туда поместятся еще двое.

Она смотрит на машину, на Сашу из-под зонта и капюшона своего дождевика, неохотно садится. Она недовольна, недовольна как тигрица.

– Привет, – на него не смотрит – смотрит вперед, напыщенно хмурится, как ребенок, который старательно делает злящийся вид.

– Привет! А я как раз хотел тебе звонить, – непринужденно, как с расстроенным ребенком, он говорит. А ее как будто немного срывает, и она резко на него смотрит и высказывает вопрос.

– Ты всегда сначала приезжаешь, а потом звонишь?

Довольно улыбается, чуть смущается. Стараясь быть помягче с ней.

– Да-а-а-а, так обычно получается все быстрее. Я бы позвонил, напросился бы на свиданку, а потом сказал, что уже здесь.

– А если бы я отказала?

– Я бы подождал, пока согласишься.

Они молчат, она молчит и смущена, теребит край плаща, похожего наощупь на прозрачную нейлоновую скатерть синего цвета или кусок неба.

– Клевые сапожки, – шутит Саша, Маша поняла шутку и, все еще как ребенок напыщенно злясь, так, не всерьез, скорее для вида, бьет его рукой по плечу, сохраняя мстительность вида.

– Дурак, – вылетает из ее рта.

– Да, в этом ты уж точно права. Ха-ха-ха, а что в такую погоду вытащило тебя из дома?

И Маша очень недовольно, как бы даже зло произносит: «Я хотела йогурт купить».

Машина трогается, качаясь то влево, то вправо, проваливаясь то в левую, то в правую яму. Маша поворачивает голову и через слегка затемненные окна смотрит, как дети продолжают возиться в грязи. Дети веселятся.

Вот и Саша продолжает улыбаться и подкручивать руль, корректируя провалы плывущей, как пароход по волнам, машины.

Для него все это – веселье, он пропускает работу, пропускает важные встречи, забывает о людях. Для него сейчас главное – это приключение, это что-то новое. «Приключение!»

Дети пропускают уроки и плещутся в грязи, земле, размягченном грязном болоте, они смеются, играют, им нравится, нравится плескаться! За них вы не бойтесь. И Саша нашел себе грязь, в которой плещется, так же, как дети, как довольные свинки, радуясь луже, на их лицах не пропадают улыбки.

Но я бы лучше это сравнил с тем, что вы бы находились в Сибири, осенью, нашли болото и начали в него залезать совсем голышом, улыбаясь в тридцать два зуба от счастья. «Это же здорово снова там оказаться внутри?» И, делая шаг за шагом, проваливаясь то влево, то вправо, то левой, то правой, в густой пудинг ила все глубже. Чувствуете, как ноги засасывает? И ими так тяжело шевелить.

И ребенок, как он за окном, в резиновых сапогах медленно идет вперед по огромной луже глубокой, думая: «Где же там дно? Смогу ли я попасть на тот берег? Пересеку ли я эту лужу?»

Даже не знаю, что должно быть у них обоих в голове в это время. Они улыбаются и делают шаг вперед, проникая в нее.

Возможно, это желание проверить себя, выберешься ли? Или насколько глубоко это болото?

Отвечаю дословно, болото под названием «Маша» очень глубоко, там так глубоко, что затонул бы крейсер Аврора, а засасывает в него, как в Бермудском треугольнике в водоворот, даже у бывалого капитана от страха выступил пот.

И Саша все сильнее вязнет в болоте, осознано шагая все глубже, толкая себя в нее, проникая в нее за йогуртом, улыбаясь и чувствуя видимо гордость. Ребенок тоже шагает вперед, в нее, в лужу, и проваливается сапогом, и его заливает рекой, холодной грязной водой.

Я тут подумал: «Удачи капитану корабля».

Эта «Без + Дна» рождена для тебя.

 

Конфетно-букетный период.

Обычно у людей конфетно-букетный период длится от часа до определенной конечности, которая, как правило, определяется исключительно тем, когда же мужчина завоюет женщину.

Так уж повелось, что для мужчины – это завоевывание крепости, которую нужно взять любыми средствами и силами, а для женщины – это один из самых приятных моментов в жизни, когда потакают всем ее капризам, и еще пока не надо стирать носки, собирая их по всей квартире.

Вот почему пропадают подарки, букеты цветов и мужчины перестают тратить деньги на все возможные капризы. Зачем, если крепость взята?

Итак, мои девочки, сколько это длится? А все это длилось до первого секса или до свадьбы, смотря какие цели у кавалера.

Все, крепость завоевана, охрана сдалась под натиском штурма, теперь можно уменьшать расходы на содержание войны по захвату женских трусов.

И в продолжение…. Если не сразу полностью, что уже хорошо, то постепенно интерес к женщине начинает вяленько падать. Да и отношения становятся вяленькими, мужчина смотрит на других, не дарит подарки, и думает, чтобы ему еще завоевать из того, что ходит рядом.

По-моему, последние триста и более лет всегда было именно так?

 

Так что тут делает Александр рядом с кинотеатром с пятью розами в руке и шоколадкой? Секс как бы был, уже даже дважды, а может, и трижды. А он тут: цветы, кино, йогурты. И если ты не собрался на ней жениться, а этот дурак еще не собрался, это я вам обещаю. То что, ты, дурак, тут делаешь? С этим набором горе-студента-романтика?

Эх, все, мы все проспали. Старые мотивации не работают, к черту завоевания чужих трусов, хочу веселиться.

 

И он ждет двадцать минуть, стоя и улыбаясь, как дурак, не зная чему радуясь, погода отвратительна: с неба течет не то снег, не то овсяная каша со снегом, под ногами лужи и тающие куски этой овсянки. Солнца нет, все серое и мрачное, как, впрочем, и большая часть осени. Ох, как я люблю осень.

Так почему он улыбается? Влюбился, голубчик! Влюбленному сырые ноги, мокрая куртка и голова не помеха. Да и вообще ничего не помеха.

Кажется мне, что хорошо бы он этого не делал. Но страсть к приключениям, авантюрам – это, наверное, приходит с определенным моментом эволюции.

Я, если честно, тут рассуждал и понял, что, наверное, по логике вещей, все должно было прийти к тому, что фри лав, сексуальная революция и прочие радости достигнут апогея и полной утопии. Так как, раньше от знакомства до первого секса и конца конфетно-букетного периода была сначала половина жизни, потом месяц, потом недели две, потом неделя, потом только на третьем свидании, но сейчас, если очень захочешь, то можно и на первом. Все шло к тому, чтобы до первого секса был час с копейками. Тогда бы среднестатистические отношения длились бы час, а ведь все шло к этому. Чуть пообщались, попробовали друг друга на вкус и потом разбежались.

А нет! Все оказалось наоборот, эволюция сексуальной жизни дошла до определенной точки, я бы сказал до точки «от и до» примерно неделя, а потом развернулась в какую-то другую сторону. Теперь вроде и спать друг с другом, и целоваться никто не стесняется. Узнавать друг друга получше не надо, можно и так попробовать. Но человеки начали встречаться потому, что это весело и интересно, а не ради того, что у женщины в голове романтика, а мужику надо в постель, и всем этого не хватает. А просто потому, что это весело и интересно. Можно лечь в постель на первом свидании, а букетно-конфетный период будет длиться и дальше, совсем не привязанный к этому.

Теперь только одно ограничение отношений: они длятся, пока вам весело и интересно, кто-то подразумевает под этим острые ощущения в постели, а кто-то катание на аттракционах, пока голова слишком сильно не закружится, и от всего этого вырвет, у всех свои капризы и понимания веселья.

Вообще, интересная штука. Ты встречаешься с человеком, пока тебе интересно и весело, скажем полгода, потом ищешь другого, с кем интересно и весело, скажем, на месяц, потом того, с кем весело будет пять лет. Так и загрустить не будет времени.

Раньше мужчины искали стройную, грудастую, будем честными, просто хорошего партнера для секса или продолжения рода, как первобытные люди. А теперь главное надо, чтобы было с ней не скучно. Для женщины была мотивация: обеспеченный, сильный, ну и не урод. В итоге, они выходили замуж ради денег, стремясь выйти за тех, кто был с золотой толстой цепью, не сходящейся на шее, голова на которой, не могла бы связать и двух слов. А своей уродливостью, угрюмостью и черной одеждой этот персонаж мог наводить тоску и страх на весь микрорайон. Теперь она может найти того, с кем будет интересно и весело.

Ребята, на мой взгляд, это победа.

Конечно, никто не отменял, что одному станет уже скучно, а другой только войдет во вкус, и они расстанутся в разных фазах отношений. И кому-то из них в итоге будет плохо и больно, а сердце от потери все также болит. Это, так скажем, старые болячки на новом месте. Но, в целом, получается интересно. Мы не привязаны к сексу, обязательствам, нормам общества, стандартам красоты, общения, чужим деньгам, не привязаны ни к чему такому – просто веселись, живи и умри в свое удовольствие. Веселись.

И вот их родители сидят на Джейс Бонде, пялясь на волосатую грудь Шона Коннери, а потом сразу на втором фильме со съемками российской любовной мелодрамы. Думая о том, как бы так начать жить, и это все передалось и еще больше закрепилось. Никто не хочет жить в жизни, все хотят быть теми героями любимого фильма, кто спасает людей, романтично ждет на свидании под дождем или убивает террористов, спасая заложников, где-то в промежутке между роковой блондинкой, широко закидывающей ноги и ужином с крокодилом Геной.

Сегодня я буду стоять под дождем, а завтра смотреть, как блондинка без трусиков медленно поднимает и перекидывает ногу на ногу.

И вот сегодня хочется сыграть мелодраму со свиданиями, цветами, позвать девушку в кино сразу на два фильма, пока идет дождь, целоваться на последних рядах, трогая ее лицо и шею.

Примерно это сейчас и происходит в зале.

Представьте, четыре часа с перерывами целоваться и трогать друг друга, я думаю, в их возрасте не многие уже на это способны, обычно к тридцати все уже такие занудные и скучные. А тут такое, но зачем теперь стареть? Зафиксировали себя утром на нужном настроении и возрасте и вперед, вытворять то, что последний раз я сам делал в десятом классе с первой и второй любовью, прогуливая целыми днями уроки.

В них не вселился вирус, передающийся половым путем с названием «Не думай, просто не думай». «Не думай, что мы слишком стары для этого, не думай о деньгах, не думай о том, как будут смотреть люди вокруг, не думай, что выглядишь глупо. Не думай, просто не думай». И это не вторая молодость. Просто теперь не стареют. Они сами такие, теперь внутри не стареют.

 

Рок-концерт, вокруг подростки по восемнадцать лет толкаются, на сцене орет уже почти великовозрастная по меркам сцены рок-звезда городского масштаба. И Саша с Машей стоят, прыгают, кричат и подпевают песням, хотя их еще недавно даже не знали и не слышали. Саше уже чуть больше тридцати, он смотрит, как толкаются ребята в центре клуба или же слэмятся, для тех, кто в теме, и, с разбега расталкивая их локтями, присоединяется к ним. А там здоровые лбы по двадцать с небольшим лет толкают друг друга, бабушка рядом с моим домом на скамейке назвала бы это массовой дракой или избиением ее сынка, но это весело и заряжает и дает выход скопившейся энергии, вот они и толкаются. Это бывает больно, но не так больно, как смотрится, а главное весело, весело, всем советую.

Саша возвращается к Маше, стоящей у стенки и наблюдающей все это вокруг, берет ее за руку и тащит к сцене. Он пытается перекричать музыку и орет ей на ухо. Замечу, что после концерта обычно выходишь оглохшим, звук там так настраивают, чтобы был на грани возможностей слуха, болевого порога слуха.

– Залезай и толкайся от сцены ногами! – ее подсаживает Саша и еще и пара рядом стоящих ребят, увидевших это. В итоге, они ее буквально на сцену выбрасывают, и она отталкивается от нее, прыгая, по сути, в никуда спиной, на публику. Ей двадцать пять, она без пяти минут учительница школы, и руки толпы ее, как вода реки, несут от сцены к задней стенке клуба. Она смотрит наверх, там прожекторы, софиты крутятся, светят, мигают, на сцене прыгают парни с гитарами, а вокалист орет музыку против. Все смотрят на нее, а у нее чувство единства с толпой и полета, птицы полета.

В конце руки аккуратно пускают ее на землю. Ноги чуть дрожат от полета, после такого гарантирован эффект «ВАУ».

Саша подходит к ней.

– Ну как?

– Невероятно, невероятно!

И таких в зале, как Саша или Маша, не один или два, их достаточно, чтобы устроить революцию в маленькой африканской стране. И тут они не от того, что они не выросли или до сих пор панкуют.

А просто: «Почему нет?»

Вам страшно казаться молодым? Веселым? Обязательно надо нацепить пиджак, цепь на шею, такую тяжелую, чтобы со стула нельзя было встать, и пузо, обязательно пузо, пузо должно быть, как без него в таком образе? И огромную черную тонированную тачку?

Зачем это все? Показать всем, что ты такой крутой, старый, неповоротливый и неподъемный? Вы еще верите в эту банальную чушь? Жизнь она там, за стеной, за дверью, за придуманными нами границами, нарисованными с детства нам мелом. Там, где ты не сидишь в офисном кресле вне зависимости от должности и роста или вида деятельности своей компании.

 

Французская труппа, цирк со львами, гимнастами, кобрами, огнем, мечами, рискованными трюками.

Они на первых рядах, до них долетают языки пламени и капли воды. Если вы не были давно в цирке, сходите, это уже не то, что было тридцать лет назад. Рот у вас не будет закрываться ни во время, ни после.

Аттракционы, американские горки, которые придумали русские, машинки, карусели, самолетики. И аттракционы, которые мне не описать от их сложности, они на грани страха, жизни, смерти. На них реально всем страшно.

Сахарная вата, прогулки по ночам в парке под белым светом чугунных фонарей предыдущих веков, переделанных и светящих уже давно белоснежными диодами, а не горящим газом или тлеющим фитильком в масле. Они сидят на скамейке совсем одни в аллее обнажившихся деревьев, и им также трудно поверить, что маленькие звезды там, на темном небе, – это огромные солнца о, в это трудно поверить всем парам много столетий назад и вперед. Все это так красиво под светом луны.

Перечислять то, что происходит в чудесный романтический период в молодости, бесполезно. Этим надо было жить и жить почаще, не всегда такое случается.

 

Идет уже второй месяц, в некоторые дни ты уже взрослый и большой мальчик, сидишь и договариваешься по поводу выхода на ИПО. А в некоторые, еще молодой и юный, совсем и не старый, скользишь в аквапарке по пластиковым цветным горкам, влетая в воду на максимально разрешенной скорости для автомобилей в городе.

Теперь мы можем прожить юность и детство раз десять.

И если бы можно было растянуть все на вечность, мы бы каждый нашли такой момент, в котором хотели бы жить, повторить и растянуть его на длину «навсегда».

Вот это было бы «да».

Мы научились не стареть, мы научились жить, а не существовать, кругом свобода – никаких границ, стеснений или запретов. Словом, все как бы здорово. И жизнь меняется: менталитет, взаимоотношения людей, предметы вокруг, и кто-то остается далеко позади, а кто-то на острие современной жизни. Эволюция мира несется так быстро вперед, что даже школьники за ней не поспевают. И этот локомотив, несущийся на полном ходу, все время теряет пассажиров, не успевающих за ним, остающихся со всем остальным стареющим, заброшенным миром.

Но даже те, кто на борту, испытывают проблемы.

Для проблем без разницы, где ты и кто ты.

Жизнь становится новой, а проблемы остаются старые.

Новые тела – старые болячки.