Зал сидит молча. Ким Ки Дук продолжает показ

- А вот так живут южноафриканские католики.

Нидерландский режиссер Паула ван дер Уст, бесспорно, совершила прорыв в своей кинематографической карьере и достойно продолжила список картин-биографий великих женщин планеты, попав в яблочко и создав украшение своей фильмографии. Вспомним лучезарную «Фриду» Джулии Тэймор с красавицей Хайек, безупречную «Каллас навсегда» Дзеффирелли с ослепительной Фанни Ардан и интеллектуалом Айронсом, не совсем удачную «Жизнь в розовом свете» Оливье Даана об Эдит Пиаф… И вот теперь перед нами летают «Черные бабочки» Паулы ван дер Уст – мегадраматический, поэтический, политический, исторический, биографический, наполненный любовью и вполне оправданный панегирик. 

«Черные бабочки» – фильм-судьба Ингрид Йонкер, известной поэтессы ЮАР, трагически погибшей в 31 год, ставшей поэтическим символом Южно-Африканской Республики и эталоном женственного борца с апартеидом. По силе любви и свободы ее голос звучит гражданской поэзией 60-х на фоне политических аномалий ЮАР, вливаясь в мировую борьбу плеяды Че Гевары. Он тоже писал прекрасные стихи.

Казалось бы, кому, кроме как гурману от поэзии, может быть интересна Йонкер – юарская Сильвия Плат и пишущая на африкаанс Марина Цветаева. Отнюдь. Завораживающее побережье Атлантики, где писатель Джек Коуп (Лиам Каннингэм) спасает тонущую в штормящем океане женщину, оказавшуюся талантливой поэтессой Ингрид Йонкер (Кэрис Ван Хаутен. К слову, эта замечательная актриса здесь снова в своем амплуа: вспомним политическую драму отца «Основного инстинкта» Верховена «Черная книга», где Ван Хаутен не менее блестяще исполнила заглавную роль). Так, с первых кадров картины жанрово включается женский роман с мелодраматическими надрывами, страстными постельными сценами и вспышками ревности, с изменами и расставаниями. Но женский роман на самом высоком уровне. Это несомненный магнит даже для самой искушенной и самой умной дамской аудитории.

Обратная сторона большой поэзии Ингрид – тяжкие депрессии. Их спутники – осколки винной бутылки, когда пьяная героиня пьет вино из лужи на полу, разбитое головой окно, собственноручный аборт, сделанный спицами, и кровью написанные стихи на стенах; залитое красным вином белоснежное платье в парижском ресторане, где она, напиваясь, говорит любовнику-писателю о ребенке, и, как результат, – новое убийство во чреве, психиатрические лечебницы, белые палаты, отнятые смятые листки со стихами… Увиденная и потрясшая Ингрид смерть негритянского мальчика от рук белых людей в дни «черного» протеста против апартеида безумно переплетается в ее сердце с убийствами собственных детей, зачатых от женатых мужчин. Так она убивает себя. Так ее убивает мир. Так ее убивает отец (Рутгер Хауер; «Бэтмен: Начало», «Дракула», «Ключ саламандры»), министр цензуры, рвущий ее стихи, ненавидящий дочь за ее политические взгляды и за сходство с ее сумасшедшей матерью, а после выхода книги стихов Ингрид «Дым и охра» публично отрекшийся от нее. Очевидно, что детей с такой наследственностью и с таким талантом спасает только понимание, но каменный отец, простите за корневой повтор, этого не понимает. В финале картины он читает стихи дочери на стенах ее комнаты и наконец что-то чувствует, но, как водится, безнадежно поздно:

«И навсегда закроет солнце сонм черных бабочек»

Бесчеловечный и поверхностный взгляд обывателя может увидеть в Ингрид обычную истеричку и нимфоманку с дурной кровью сродни Мэрилин Монро, но глубина ее личности, куда может позволить себе погрузиться искусный пловец от большой литературы, сподобит открытого фильму зрителя до бездонного дна понять и пережить болевые поэтические откровения Йонкер. Джек Коуп выступает в роли спасителя и губителя одновременно. Спасает, потому что любит. Губит, потому что вынести безудержный темперамент и гиперчувствительность Ингрид не в силах даже его любовь.

Картина рождает вопрос: неужели, чтобы прописаться в Вечности, нужно при жизни испытывать вечные муки? Ингрид – это человек-боль:

«Бог, из ветров и рос тебя однажды сотворивший,
чтобы утихла боль моя, в тебя вселившись…»

Но переселение боли невозможно, как Иисусу было невозможно передать свой крест, несомый на Голгофу. Настоящий поэт – это слепок Бога и сгусток Боли.

Фильм Паулы ван дер Уст – редкий подарок не только для истинных ценителей большой поэзии, психологов и психотерапевтов, неусыпно исследующих феномен творца, но и для любящих и любимых, дышащих независимостью и не могущих друг без друга простых смертных, жаждущих прикоснуться к бессмертию. Эта картина – Свобода на баррикадах Африки, воздвигнутых «чернокожими бабочками».

Программное стихотворение Ингрид «Ребенок, застреленный солдатами в Ньянге» с рефреном «ребенок не умер», продекламированное Нельсоном Манделой, первым «черным» президентом ЮАР, на его дебютном выступлении в парламенте, открыло миру трагедию и поэзию Йонкер и завершило великолепный байопик о ней.

«Ребенок не умер», как не умерла для нас южноафриканская поэтесса. Потому что смерти нет. Смерти – нет! Да.

Ким Ки Дук продолжает добивать зал:

- А вот вам жизнь иудеев.

Новый фильм Павла Лунгина «Дирижер», вышедший в прокат в марте 2012 года в канун Пасхи и снятый как надстройка к пасхальной оратории митрополита Иллариона «Страсти по Матфею», продолжает тему вины и библейские аллюзии «Острова».

Иерусалимские гастроли дирижера симфонического оркестра (литовский актер Владас Багдонас) судьбоносно совпадают с его семейной трагедией, случившейся на Святой земле. Так, заглавный герой, переживая глубочайший катарсис в Иерусалиме, связанный с чувством вины перед единственным сыном, дает «Страсти по Матфею» и хоронит Сашу – засохшее дерево на выжженной обетованной земле.

Конфликт отцов и детей уже давно вышел за пределы тургеневской плоскости и, минуя хеппи-энд притчи о блудном сыне, взошел на новую Голгофу, где родители распинают своих непонятых отпрысков, а потом, хороня их, пишут письма в могилу, ставят свечи за упокой и плачут о том, что принципиально не хотели платить за сыновьи неудачи. И тем самым распинаются сами. Неслучайно прилетевший в Иерусалим отец получает от друзей сына его картину – копию с Гольбейна «Мертвый Христос», но у Христа – лицо дирижера. Вероятно, на психологическом уровне фильм автобиографичен, ведь сын режиссера – художник.

Грандиозному и вечному конфликту сопутствует не менее вечная тема адюльтера в семье солистов оркестра (Инга Оболдина и Карен Бадалов), сопровождающаяся мониторингом мужниного мобильного, чтобы отследить очередной номер телефона очередной соперницы. А в свою очередь тема нелюбви и супружеских измен трансформируется в пугающую своей непредсказуемостью и фанатизмом тему терроризма. Чередование кадров исполнения оратории в концертном зале, музыка которой, несомненно, впечатляет, хотя и вызывает ассоциации с Бахом, и сцен подготовки теракта на иерусалимском рынке, где пострадала русская паломница – мать двоих маленьких детей (Дарья Мороз), – режиссерская находка, граничащая с прорывом. Любой, даже самый хладнокровный зритель, будет, затаив дыхание, следить за развитием сюжета. Почему сын дирижера, художник-неудачник, покончил с собой, изменит ли солист своей жене с приглянувшейся в самолете блондинкой, где взорвется бомба террориста, выживет ли русская паломница и что будет с ее детьми – все эти вопросы открывает картина, хотя закрывает не все.

Багдонас в роли дирижера грандиозен как трагедия его героя. Стоическая маска Лаокоона в сочетании с прибалтийской сдержанностью эмоционально и энергетически держит на протяжении всей картины до финальных титров.

Портрет ускользающего Иерусалима Лунгин и его оператор Игорь Гринякин буквально поймали за хвост, погрузившись в непростую энергию веками намоленного города, но хвост, как у ящерицы, остался в руках – есть книги и города настолько бездонные и метафизические, что их невозможно полноценно снять. Таков булгаковский «Мастер и Маргарита» с его неудачными экранизациями. Таков мифический Иерусалим, оставшийся таинственной невнятицей в картине Лунгина.

Так о чем же по большому счету фильм? Об иерусалимском синдроме, который реанимирует совесть, и люди начинают вести себя непривычно, или о самой совести, которая и есть Бог. И какое нам дело до того, что на Лунгина повесили ярлык официального режиссера РПЦ и конъюнктурщика, если он поднимает – как многопудовые колокола – извечные темы, вокруг которых течет жизнь человеческая.