Чтоб одолеть пространство и простор

 

18 августа 1936 года. В Баку впервые празднуется День воздушного флота. Электропоезда увозят тысячи и тысячи бакинцев к Забратскому аэродрому.

Мы с Олей Сосановой выбираемся из переполненного вагона электрички.

— еще легко отделались, – говорит Оля, озабоченно осматривая свое платье, тщательно выглаженное накануне. – Ну и давка!

Оля – работница завода имени Парижской Коммуны. В последнее время я подружилась с этой вечелой курносой девушкой. Она – тоже летчик-инструктор и парашютистка, и так де, как и я, влюблена в авиацию.

Поле аэродрома запружено пестрой нарядной толпой. А мы с Олей чувствуем себя хозяйками праздника: ведь и нам предстоит сегодня показать свое искусство.

Как буря, налетает Саша Костыгов:

— Где вы пропадаете? Ну-ка, – быстро по машинам!

— Чего торопиться? – Поддразнивает его Оля. А сама глаз не может отвести от Саши…

Голос диктора мощно звучит над аэродромом:

Сейчас вы увидите затяжные прыжки с парашютом. Прыгают летчики-парашютисты Константин Быковский и Александр Казарин.

Над полем кружат два маленьких самолета. Наши старые, добрые, неприхотливые «У-2», машины, незаменимые для аэроклубов. (Теперь их называют «По-2», в память их конструктора Николая Николаевича Поликарпова). Вот от самолетов отделились два комочка. Секунда. Вторая… Пятая… Всегда захватывает дух, когда смотришь с земли на затяжной прыжок… Откроют они, наконец, парашюты? Сколько можно падать в пространстве?

Я любила сильные ощущения. Увлекалась верховой ездой и ездой на мотоцикле, заплывала далеко в море, летала на самолете. Но ни с чем не сравним затяжной прыжок, когда падаешь камнем с огромной высоты, и земля стремительно несется тебе навстречу.

Прошло не менее двенадцати секунд прежде, чем Быковский и Казарин раскрыли свои парашюты. В напряженной тишине сверху донеслись, почти одновременно, два гулких хлопка. И тотчас – гром рукоплесканий над аэродромом.

В тот день я несколько раз поднималась в воздух. Участвовала в групповых полетах и групповом прыжке. И вот радио объявляет затяжной прыжок инструктора Зулейхи Сеидмамедовой…

На высоте две тысячи метров покидаю самолет. Сразу чувствую: высота великовата. Считаю вслух: семь… восемь… девять. Скорость падения увеличивается. Тяжело дышать. Двенадцать… Четырнадцать… Продолжаю считать, не слыша собственного голоса. Двадцать один… Двадцать шесть… Двадцать восемь! Выдергиваю кольцо. Парашют раскрывается, натянулись стропы. Ух, как бьется сердце! С трудом перевожу дыхание.

Опускаюсь, сидя на лямках подвесной системы, и вижу: к месту моего приземления бегут фоторепортеры и кинооператор.

Это – мой сорок седьмой прыжок…

Идут годы, и вот уде не за горами государственные экзамены в институте. Что же будет дальше? – спрашиваю себя. Работа инженера на нефтяных промыслах – да, это по-прежнему привлекает меня. Но – надо признаться самой себе честно – сердце мое давно уде принадлежит авиации. Конечно, можно и в будущем совмещать основную работу с деятельностью летчика-общественного инструктора. И все же…

Дальние перелеты советских летчиков, как и раньше, поражали мое воображение. Знаменитый перелет в июле 1936 года Валерия Чкалова, Георгия Байдукова и штурмана Александра Белякова, покрывших 9374 километра без посадки по маршруту Москва – Николаевск-на-Амуре. А через год – героический прыжок этой же отважной тройки из Москвы в Портленд (США) через Северный полюс. Месяцев позже – в июле 1937 года – новый мировой триумф советской авиации: перелет М.Громова, А.Юмашева и С.Данилина по маршруту Москва – Северный полюс – Сан Джасинто (Америка). Десять тысяч километров без посадки, 62 часа в воздухе…

Названия и цифры дальних маршрутов звучали для меня как музыка. Никогда я не могла уйти от зова открытых воздушных пространств.

«Чтоб одолеть пространство и простор»… От любительской авиации я взяла все что можно. Я налетала около 700 часов. Освоила слепые, ночные и групповые полеты, фигуры высшего пилотажа – боевые развороты, глубокие виражи, штопор, бреющий полет. Я стала командиром звена и за три года инструкторской работы подготовила 75 летчиков и 80 парашютистов. Бакинский аэроклуб был отличной школой. Теперь оставалось сделать решительный шаг к авиации профессиональной.

И я послала заявление в Военно-воздушную ордена Ленина академию им. Н.Е.Жуковского.

 

 

Вперед и выше

 

Вскоре пришел ответ. Помню: вытащила из конверта письмо с официальным грифом – и буквы запрыгали перед глазами. «Командование Военно-воздушной академии извещает Вас… Женщины на штурманский факультет не принимаются…». И подпись начальника академии комдива Померанцева.

Я стояла как потерянная. Значит, все кончено? Прощай, мечта…

Нет! Так легко я со своей мечтой не расстанусь. Иду в ЦК комсомола Азербайджана.

— Ладно, Зулейха, попробуем помочь твоему горю…

И в Москву отправляется новое письмо с адресом: «Наркому обороны...».

То ли руководители комсомола республики нашли очень убедительные слова, то ли нарком обороны просто вспомнил маленькую школьницу-летчицу, которой тогда на приеме в Кремле, кинул шутливое слово, – так или иначе, он разрешил мне, в виде исключения, поступить на штурманский факультет академии.

Начало августа 1938 года. Я еду в Москву, еду по путевке комсомола. Скоро, скоро распахнутся передо мной голубые дороги воздушного океана…

Но что это? Пассажиры в поезде взбудоражены, на ближайшей станции настоящий штурм газетного киоска. Я прислушиваюсь к разговорам, к взволнованному голосу радиодиктора. Наглая провокация японской военщины. Бои в районе озера Хасан…

Пороховой гарью потянуло с дальневосточных рубежей. Нет, не безоблачной небо ожидает тебя, Зулейха. Похоже, ты не ошиблась, сменив комбинезон аэроклубовца на армейскую гимнастерку…

Уже перед самой Москвой кто-то из соседей врывается в купе, размахивая газетой:

Выбили! Дали самураям по зубам! Слава тебе Особая Дальневосточная!

Вот и Москва. Здравствуй, столица, теперь я надолго к тебе…

Прямо с Курского вокзала еду в академию. Через день предстоит первый экзамен.

А 9 августа в «Правде» впервые появляется моя фотография. Подпись гласит: «В Военно-воздушной академии имени Жуковского начались приемные испытания. На снимке: т.т. Сеидмамедова и Сотникова, поступающие в академию». Я очень рада. Долго гляжу на четвертую страницу газеты с моим портретом. Наконец, переворачиваю ее, просматриваю первую страницу – и вижу коротенькую информацию: вчера в Кремле Калинин вручил ордена Ленина отважным летчикам – капитану Полине Осипенко и старшему лейтенанту Марине Расковой «за успешной выполнение задания правительства по беспосадочному перелету Севастополь – Архангельск на одномоторном самолете «МП-1» и проявленную при этом доблесть». Такое совпадение – в одном номере газеты! – мне кажется знаменательным. Первые летчицы Страны Советов как бы напутствуют молодых…

Надо ли говорить, с каким напряженным вниманием мы, слушатели академии, вместе со всей страной следили через полтора месяца за героическим полетом Гризодубовой, Осипенко и Расковой на самолете «Родина» по маршруту Москва – Дальний Восток. Как волновались мы за штурмана Марину Раскову, когда ей пришлось, перед посадкой самолета, спуститься с парашютом и провести десять дней в глухой тайге.

Раскова явила для нас, будущих штурманов авиации, блестящий пример профессионального умения, выдающегося мужества. Мы говорили о ней с восторгом, мечтали познакомиться с ней. Но прошло еще немало времени, пока мне довелось встретиться с Мариной Михайловной.

Итак – я слушатель Военно-воздушной академии. На мне гимнастерка с голубыми петлицами, берет со звездочкой, новенькая поскрипывающая портупея. Над левым карманом – «Знак почета» и значок парашютиста. Я единственная женщина на штурманском факультете. Но – не единственный орденоносец. Есть у нас слушатели, награжденные за боевые дела, понюхавшие, как говорится, пороху. Вот Василий Рогов. Не очень-то охотно рассказывает он нам, за что его наградили орденом Красного Знамени. Но мы и без того знаем: за Испанию. Он нам кажется настоящим героем: ведь Василий сражался с фашистами в испанском небе…

Я и не подозревала, как много нужно знать штурману авиации. Высшая математика, аэронавигация, метеорология… в прекрасно оборудованных кабинетах академии меня обступают приборы и инструменты, с которыми прежде мне приходилось редко встречаться: аэропланшет, секстант, визир, креномер, ветрочет, указатель поворота…

Мы летаем вначале на «Дугласах», затем на средних бомбардировщиках и на дальних, скоростных. Учебные полеты – дневные и ночные. Лучшие штурманы страны – Герои Советского Союза Спирин и Беляков – учат нас прокладывать курс воздушным кораблям.

Комбриг Иван Тимофеевич Спирин – начальник штурманского факультета и один из старейших организаторов штурманского дела советской военной авиации. Люди, знакомые с биографией Спирина, всегда поражались настойчивости, более того – одержимости, с которой неграмотный рабочий парень из Коломны прошагал к вершинам знаний.

В 1918 году Иван Тимофеевич пошел добровольцев в Красную армию и вскоре был зачислен в эскадру воздушных кораблей «Илья Муромец». Должно быть, уже тогда, лтая на этих тяжеловесных тихоходах, Спирин задумывался о невиданных скоростных самолетах, о небывалых дальних маршрутах. Он много и жадно учился. Отказывая себе в отдыхе, не давая себе ни малейшей поблажки, он яростно вгрызался в науку. Можно смело сказать, что Спирин в какой-то мере олицетворял собой класс пролетариев, вместе с революцией мощно поднявшийся к знаниям, к творчеству, к высотам культуры.

Вечерний рабфак, институт. Первые полеты по маршруту. В 1927 году молодой штурман Спирин участвует в большом европейском перелете советских летчиков, а через два года устанавливает союзный рекорд дальности полета. Сбывается юношеская места: быстрее и выше! Уже испытывается новая туполевская машина «АНТ-20», а за ней последуют и великолепные «АНТ-25», которым суждено проложить маршруты через Северный полюс в Америку. Пытливая конструкторская мысль мужает вместе с мастерством пилотов и штурманов.

Продолжается покорение воздушного океана. В 1932 году Спирин участвует в большом восточном перелете Москва – Севастополь – Анкара – Тегеран – Кабул – Ташкент – Москва. В 1934 году – совершает вместе с Михаилом Громовым знаменитый 75-часовой полет по замкнутому кругу.

А в 1937 году флагштурман Спирин прокладывает курс эскадрилье воздушных кораблей к Северному полюсу. Вместе с Михаилом Водопьяновым он первым приземлился на ледяном поле, в той самой заветной точке, к которой упорно стремился Фритьоф Нансен, на пути к которой погиб отважный Георгий Седов, в которую некогда прибрел со своими спутниками измученный Роберт Пири. Так был завоеван полюс и началось систематическое изучение Центральной Арктики.

И вот этот замечательный человек, чья биография – живая история советской авиации, ныне обучает нас штурманскому искусству.

… Мы летим по маршруту. Мы не видим земли, окутанной сплошной облачностью. Перед нами карты и штурманский инструмент – параллельные линейки, транспортиры. Комбриг Спирин, невысокий, коренастый, суровый, прохаживается по кабине.

— Самолет ложится на курс 44 градуса, – говорит он негромко. – Высота две тысячи. Ориентируйтесь.

Мы склоняемся над картой. Скорость самолета нам известна по тахометру. Теперь снимаем с ветрочета скорость ветра, вносим поправку на ветер. Мы старательно прокладываем курс. Нам очень хочется, чтобы Иван Тимофеевич одобрил нашу работу…

В начале 1939 года комбригу Спирину была присвоена ученая степень доктора географических наук и степень профессора. У меня сохранился номер «Известий» за 6 января с фотографией: профессор Спирин беседует с группой слушателей академии об экспедициях советской авиации, среди слушателей стою и я. Мне очень дорог этот снимок.

Часто летал с нами и начальник кафедры штурманской службы Герой Советского Союза Александр Беляков. Имя этого замечательного аэронавигатора, участника героических чкаловских перелетов, широко известно. Александр Васильевич охотно делится с нами своим огромным штурманским опытом, рассказывал о различных случаях из собственной практики, когда приходилось прокладывать курс в невероятно тяжелых метеорологических условиях.

— Главное – не терять самообладания, – говорил он нам. – Даже если пилот нервничает, штурман должен сохранят спокойствие. Представьте себе пургу, земля закрыта тучами, никаких ориентиров. Ураган сбивает вас с курса. Падает атмосферное давление. Стоит штурману растеряться – и неизвестно, где и как закончится ваш полет. Ориентироваться в любых условиях, любыми средствами уточнять свое место, держать в узде собственные нервы – и вы победите. Спокойствие, и еще раз спокойствие…

Под руководством таких преподавателей мы овладеваем искусством самолетовождения. Мы упорно тренируемся на быстроту расчетов. Сложные приборы уже не пугают нас – они становятся нашими друзьями. Мы узнаем, как может влиять температура на металл, из которого они сделаны. Мы учимся прокладывать курс, ориентируясь по радиопеленгатору и по астрономическим приборам.

«Вперед и выше»! Недаром так называется академическая многотиражка. Вперед и выше! Это наш девиз.

 

 

Депутат Моссовета

 

Аэродромом, с которого мы отправлялись на учебные полеты, пользовались и летчики-испытатели. Не раз, бывало, когда мы, слушатели академии, стояли на старте, ожидая вылета, подходил к нам широкоплечий человек среднего роста, в меховом комбинезоне и унтах. У него резкие черты лица, взгляд исподлобья.

— Ну, академики, – говорит он густым басом. – Как дела у вас?

— Ничего, Валерий Павлович, – отвечаем ему. – Собрались вот полетать немного.

— Правильно, ребята! – Чкалов усмехается. – полетайте, проветрите малость мозги. А то, небось, засиделись за книжками…

Он перешучивается со знакомыми летчиками. Потом взглянет на часы, кивнет нам головой:

— Ну, прощай, ребята.

И неторопливой, валкой походкой идет к старту испытателей.

Мы, затаив дыхание, смотрим, как взлетает Чкалов, как его машина стремительно уходит в сторону леса, скрывается, и вдруг уже с другой стороны, снова появляется над полем аэродрома, и снова уходит…

Так было и в морозный день 15 декабря 1938 года. Вернее, так началось: Валерий Павлович, как обычно, перекинулся шуткой с нами, взглянул на часы, приветственно помахал нам рукой и неторопливо пошел к новому истребителю, стоявшему на старте.

А потом…

Больно сжимается сердце, когда я вспоминаю это…

Самолет взлетел, пошел к лесной опушке, и не успел он набрать высоту, как вдруг из патрубков повалил черный дым. Резко оборвался рев мотора, и мы с ужасом увидели, как самолет врезался в землю на границе аэродрома. Мелькнуло пламя, взметнулся столб дыма…

Чей-то пронзительный крик полоснул по ушам:

— Чкалов!.. Чкалов разбился!

Вмиг все пришло в движение на аэродроме. Прекратились полеты. Мы сломя голову побежали к месту катастрофы. Нас обгоняли машины, тревожно завывая сиреной, пронеслась санитарная карета…

Чкалов лежал на почерневшем снегу, и лицо у него было чистое и белое – только через висок тянулась кровавая полоса…

Великий летчик нашего времени был мертв.

Я плакала навзрыд. И не только я. Люди, побывавшие в боях, люди сильные и суровые, бесстрашные летчики плакали, не стыдясь своих слез.

Колонный зал Дома Союзов. Гроб с Чкаловым утопает в цветах. Звучат траурные мелодии. Мы, слушатели академии, стоим в почетном карауле. И я смотрела, окаменев от горя, как текла, текла мимо гроба великого летчика Москва…

Славное имя Валерия Чкалова стоит в одном ряду с именами былинных богатырей. Оно навеки вписано в историю советской авиации и живет в нашей памяти как могучий призыв к новым дерзаниям и подвигам во имя Родины.

И когда я думала о первом космонавте недалекого будущего, в его незнакомом тогда еще облике мне чудились чкаловские черты…

Учеба в академии шла своим чередом. Под крыльями наших боевых машин проносились подмосковные леса и поля, перекрестки дорог, города и села. С каждым полетом увереннее чувствуют себя молодые штурманы. Мы учимся стрельбе по конусу и бомбометанию. Мы знаем: на Западе тревожно, Гитлер бряцает оружием. Да и на Дальнем Востоке подозрительная возня: битые японские милитаристы жаждут реванша. Мы учимся напряженно, понимая, что в любой момент нужно быть готовым сменить учебные снаряды и бомбы на боевые…

8 марта 1939 года я писала в своей заметке в «Правде»:

«Дни сейчас проходят в сложной учебе. День начинается в 9 часов утра. До трех часов в стенах академии. Перерыв до вечера, а потом, до часу ночи опять за книгами, чертежами, тетрадями. И как часто в тиши серьезной работы над научной книгой или в час прогулки по широкой алее Петровского парка вдруг задумаешься и мысленно спросишь себя:

— А что, если бы не было Советской власти? Как бы выглядела я? Какой была бы моя жизнь?

И ясно представляешь себе: черная чадра, кухонные горшки, обреченность… Жизнь, которая хуже смерти. Жизнь угнетенной, зависимой, темной рабыни, которой еще живут миллионы женщин Востока за рубежами Советского Союза…».

Часто приходили письма из родного Баку. Я знала, что мама окончила медицинский институт, и от души радовалась этому: вот как шагает наша жизнь! Ведь еще два десятка лет тому назад азербайджанская женщина не смела мечтать о таком.

У меня тоже было чем порадовать своих родных. За отличную учебу меня занесли на Доску почета и избрали в бюро комсомольской организации факультета. Преподаватели и товарищи-слушатели чудесно ко мне относились.

Запомнился такой случай. Однажды, принимая ванну, я сильно отравилась газом. Меня отвезли в больницу. Только я немножко пришла в себя, как вдруг распахивается дверь и в палату входят встревоженный комбриг Спирин, комиссар факультета Архипов, начальник курса Максимов…

Меня будто теплой водой окатило. А на следующий день чуть ли не весь курс заявился ко мне в больницу. С цветами, фруктами…

Мы много занимались споротом. По выходным дням вместе с Милей Казариновой, слушательницей командного факультета, и Олей Ямщиковой, с инженерного, мы ездили на тренировки в плавательный бассейн. Участвовали в различных соревнованиях. Помню, 8 марта 1940 года мы приняли участие в массовом женском кроссе – десять километров по улицам Москвы.

Мне, южанке, почти не видевшей прежде снега, особенно трудно было выучиться ходить на лыжах и бегать на коньках. Ничего, выучилась. И еще одно дело было мне в новинку: собирать грибы. Тут у меня даже конфуз вышел. Как-то осенью, пригожим воскресным днем, группа слушателей академии с женами отправилась на автобусе за город, по грибы. Я поехала тоже, предварительно пообещав своей соседке по квартире привезти полную корзину грибов.

— Чудесно, Зулечка, – сказала соседка. – Соберите побольше, а я их замариную.

Вот и лес. Я, не теряя времени, принялась за дело. Оно мне вовсе не показалось таким уж трудным: грибов было сколько угодно, только успевай кидать в лукошко. Довольно быстро я набрала полную корзину. Но тут в нее заглянули мои подруги, удивленные такой быстротой…

— Боже мой, Зулейха! Что ты насобирала? Сплошные поганки!

Раздался взрыв хохота. Я была смущена и растеряна, но – что поделаешь? – посмеялась вместе со всеми и выбросила «грибы» из корзины. Оказывается, и в таком деле – собирать грибы – требуется умение и сноровка…

Декабрь 1939 года. В академии – предвыборное собрание избирателей. Идет выдвижение кандидатов в депутаты Московского Городского Совета. Вот поднимается на трибуну один из наших слушателей, Кириллов, – и я просто ушам своим не верю…

— Предлагаю выдвинуть кандидатуру комсомолки-орденоносца Зулейхи Сеидмамедовой…

Я слышу аплодисменты, кто-то горячо пожимает мне руку…

Простая девушка-азербайджанка удостаивается высокой чести – депутатского мандата Московского Совета. Я заседаю в одном зале с виднейшими деятелями страны, со знатными людьми столицы. Впервые, так сказать, прикасаюсь к государственным делам.

Впрочем, впервые ли? Разве все, чем я занималась до сих пор, моя учеба, мои полеты – не принадлежат государству? Дорогая родина, тебе – все наши помыслы, наш труд и огонь сердца. По первому твоему зову, Родина, я, дочь твоя, готова идти в бой.

23 февраля 1940 года, в День Красной Армии, мне присвоено первое командирское звание – младший лейтенант. Волнуюсь, я произношу перед строем чеканные слова военной присяги. Я торжественно клянусь быть верной воинскому долгу.

На Западе бушует вторая мировая война. Она приближается к нашим границам. Мы еще ничего не знаем, но ощущаем тревожность положения – хотя бы потому, что нам приходится экстренно сдавать государственные экзамены: основы марксизма-ленинизма, специальные предметы, английский язык. Помню, на экзамене по английскому я избрала темой моего ответа: «моя семья, мой любимый Баку». Экзаменатор, пожилой полковник, одобрительно похлопал меня по плечу и сказал: «Вери гуд».

В мае 1941 года мы получили дипломы об окончании Военно-воздушной академии.

Второй раз я в Калуге. В зале заседаний Верховного Совета я сижу среди выпускников и преподавателей военных академий. Нас напутствуют, нам желают успехов в военной службе.

Из Баку сыплются поздравительные телеграммы…

Солнечным июньским утром я отправляюсь на Курский вокзал, чтобы встретить брата Кямала: он приезжает с намерением поступить в военное училище. Улыбающийся Кямал прыгает с подножки вагона, обнимает меня. Как я соскучилась по нему! Засыпаю его вопросами: как родители, как сестра, как Халил?

— Подожди! – взмолился Кямал. – Все расскажу, дай мне только вздохнуть…

Смеясь, перебивая друг друга, мы выбираемся из пестрой толпы и выходим на залитую солнцем площадь перед Курским вокзалом. Но что это? Огромная притихшая толпа у столба с репродуктором. Мы прислушиваемся, и улыбки гаснут на наших лицах.

«Вероломное нападение немецких фашистов…» – несется над площадью. Море голов вокруг. Суровые лица. Война…

 

 

Рождение женских авиаполков

 

Война придвигалась к Москве. Оперативные сводки становились все тревожнее, и вот уже замелькали ы них Волоколамское и Можайское направления…

Гитлеровцы, страшась превращения пресловутого «блицкрига» в затяжную войну, не считаясь с потерями, яростно рвались к Москве. Беспримерная стойкость советских воинов срывала расчеты фашистских стратегов, ломала их планы и сроки. Но грозная опасность нависла над столицей. Москва была объявлена на осадном положении.

Никогда не забуду Москву тех дней. Ночные воздушные тревоги, тяжкий грохот танковых колонн, уходящих на близкий фронт. Мешки с песком у витрин, надолбы, пулеметные точки на уличных перекрестках. Слепые окна, заклеенные крест-накрест полосками бумаги…

После окончания академии меня назначили штурманом эскадрильи истребителей в учебном авиаполку академии им. Жуковского. В первый же день полк был переформирован в боевой и поставлен на охрану воздушных подступов к столице.

В те дни истек мой кандидатский стаж, и я подала заявление о приеме в члены партии. «Хочу идти в бой коммунистом», – писала я.

Однажды июльским вечером на аэродром прибежал посыльный:

— Звонили из политотдела: завтра утром вас вызывают на парткомиссию.

Долго не могла я уснуть. Вспоминала, год за годом, свою жизнь, придирчиво проверяла себя.

Что ж, я не искала легкой жизни, готовила себя не к обывательскому счастьицу, а к борьбе. Мечтала о дальних перелетах… И вот настало время, когда мои знания, полученные в академии, и опыт летчицы понадобились стране – не для мирных перелетов, а для боя. Да, я готова.

И все же – никак не могу уснуть. Слишком взволнована вызовом на парткомиссию. С детства я привыкла с величайшим уважением относиться к высокому званию члена партии. Достойна ли я его? Что-то будет завтра?

И наступает большой день в моей жизни. Партийная комиссия проводит свое заседание прямо на аэродроме, возле дежурных самолетов. Несколько летчиков уже принято в партию. Подходит и моя очередь. Я отвечаю на вопросы членов парткомиссии. Вопросов немного.

— Знаем ее.

— Верно. Знаем…

Секретарь парткомиссии поднимется из-за стола:

— Товарищ Сеидмамедова, вы приняты в члены большевистской партии. Поздравляю вас и желаю боевых успехов…

Он заключает свои слова сильным рукопожатием.

…Массированные налеты на Москву продолжаются. По ночам на воздушных подступах к столице наши истребители ведут героическую борьбу с армадами фашистских бомбовозов.

В те дни я часто видела на нашем аэродроме, на который базировались и другие полки истребителей, молоденького лейтенанта. У него было узкое худое лицо и светлые добрые глаза. Он выглядел почти мальчиком. Кто мог предположить, что у этого мальчика душа богатыря? Звали его Виктор Талалихин.

В ночь на 7 августа мы наблюдали с аэродрома за воздушным боем. В небе тревожно метались лучи прожекторов. Гул многочисленных самолетов, треск пулеметов, разрывы зенитных снарядов…

Вдруг кто-то выбежал из командного пункта, крикнул:

— Талалихин пошел на таран!

Оказывается, Виктор передал по радио: «Боеприпасы кончились, иду на таран…». Отважный орленок не пожелал выйти из боя, он врезался в немецкий бомбардировщик. Вражеская машина рухнула на землю. Это был первый таран в воздушном бою.

Талалихину присвоили звание Героя Советского Союза. В последующих вылетах он сбил еще пять фашистских самолетов. Виктор погиб в воздушном бою над Москвой в октябре 1941 года…

В двадцатых числах октября первое наступление немцев на Москву было остановлено. Именно в эти дни определилась моя дальнейшая военная судьба.

Кто-то из слушателей академии сказал мне:

— Вас ищет Герой Советского Союза Раскова.

Я кинулась бежать по коридорам. Запыхавшись, сбегаю по лестнице в вестибюль. Мне навстречу идет женщина в военной форме. Хорошо знакомое по газетным портретам лицо, высокий лоб, суровый взгляд, гладкие темные волосы, разделенные прямым пробором. Берет со звездочкой, две «шпалы» на голубых петлицах…

Останавливаюсь, влюблено глядя на нее. Раскова улыбается, берет меня за руку:

— Сеидмамедова? Зулейха?

— Да.

Мы крепко обнимаемся с Мариной Михайловной – как старые друзья, хоть и впервые увидели друг друга. Мы поднимаемся по лестнице наверх.

— Послушай, Зулейха, – говорит Раскова. – У меня к тебе серьезное дело. Мне поручено сформировать три женских авиаполка.

— Женские авиаполки?!

— Да. Бомбардировочный, истребительный и, очевидно, полк «ПО-2» ля ночных действий. Так вот: ЦК комсомола нам поможет, обратимся с призывом к девушкам. Но прежде всего нам надо сколотить ядро из опытных летчиц. К нам придут девушки из аэроклубов страны. Ну и конечно, те, кто окончил военно-воздушную академию. – Раскова пристально смотрит на меня. – Ты согласна, Зулейха?

Согласна ли я? Да я и мечтать не осмеливалась о таком счастье: служить под командованием Марины Расковой!

— Конечно, согласна, Марина Михайловна!

— Ну, вот и хорошо. – И, промолчав, Раскова добавила со сдержанной силой: – Мы должны показать всему миру, на что способны женщины Советской страны.

В те дни мы еще ничего не знали о Зое Космодемьянской и Лизе Чайкиной. Еще не совершили своих подвигов Мария Смирнова, Людмила Павличенко, Ульяна Громова и другие героини Отечественной войны. Но уже тысячи, десятки тысяч безвестных рядовых тружениц месили наравне с мужчинами грязь осенних фронтовых дорог, под огнем выносили раненых с поля боя, спасали жизнь солдат на операционных столах, проникали с секретными заданиями в тыл врага, рыли противотанковые рвы под Москвой и Ленинградом.

Теперь в осажденную столицу, в распоряжение майор Арины Расковой стекались женщины, которым предстояло повести в бой боевые самолеты. Среди них много москвичек – воспитанниц Центрального аэроклуба им. Чкалова – Валерия Хомякова, Евгения Прохорова, Раиса Беляева, Лидия Литвяк и другие. Из Свердловского аэроклуба приехали летчицы Рая Сурначевская и Тамара Паматных, из Средней Азии – Дуся Бершанская. Из выпускниц Военно-воздушной академии, кроме меня, были направлены в распоряжение Расковой Миля Казаринова, Ольга Ямщикова, Шура Муратова и другие.

К нам пришли по путевкам комсомола молодые работники московских заводов, студентки университета, авиационного и педагогического институтов, комсомольские работницы. Горячие патриотки своей Родины, они с энтузиазмом приступили к неслыханному, небывалому в истории войн делу – формированию боевых авиаполков. «Слабый пол» готовился опровергнуть стародавнюю «истину» о том, что воевать в воздухе – не женское дело.

Марина Михайловна подолгу беседовала с каждой девушкой. Мы всегда видели нашего командира бодрой, подтянутой, энергичной.

И вот группа формирования укомплектованная летным, техническим и политическим составом. Мы грузимся в теплушки и отбываем на восток. Там предстоит боевая учеба.

Медленно-медленно тянется наш состав. Чуть ли не две недели добирались мы до Волги. Продовольствия было в обрез, зато песен в избытке…