Валерия Хомякова открывает счет полка

 

Грозные лето и осень 1942 года. Мы с горечью случаем по радио оперативные сводки. Гитлеровцы бешено рвутся к волге и на Северный Кавказ. Им мерещится бакинская нефть. Они замыслили глубоким обходным маневром отрезать Москву от юга страны и Урала. В излучине Дона идут гигантские танковые бои. Наступление дивизий Паулюса на Сталинград сопровождается беспрерывными налетами немецкой авиации на приволжские города. Все чаще появляются бомбардировщики и над Саратовом.

Чуть ли не каждую ночь – воздушная тревога. Наши девушки-истребители вылетают навстречу фашистским бомбардировщикам. Не раз немцы поворачивали обратно, не долетев до объектов и беспорядочно сбрасывая свой груз, но бывало и так, что бомбы попадали в цель. Особенно страдало от бомбардировок население жилых кварталов города.

В одну из таких ночей, 24 сентября 1942 года, ушла в боевой полет наша летчица Валерия Хомякова, командир звена. Валерия была москвичкой, инженером-химиком, воспитанницей Центрального аэроклуба им. Чкалова. Ее имя прогремело на всю страну 18 августа предвоенного 1940 года, когда она с четырьмя своими подругами продемонстрировала на самолетах «УТ-4» высший пилотаж в группе. Тогда по праздничному Тушинскому аэродрому из края в край прокатилась овация.

Теперь было черное небо, исполосованное прожекторами и наполненное недобрым гулом чужих моторов. Валерия, взлетев, напала на след немецкого бомбардировщика «Юнкерс-88», она увидела искры, вылетающие из его выхлопных патрубков. На боевой скорости Валерия устремилась к врагу. Мы наблюдали снизу, с поля аэродрома, этот воздушный бой. Мы досадовали, что ведомая Валерии отстала от своей ведущей. Мы увидели, как скрестились в черноте ночи струи трассирующих пулеметных очередей. Еще очередь. Так… Бей, Валерия!… Еще и еще сухой треск воздушных пулеметов – и «Юнкерс», охваченный огнем, падает в голубом свете прожекторов. Мы слышим взрыв, где-то неподалеку взметнулся сноп огня – и сразу тишина.

Что творилось у нас на аэродроме! Мы на руках вынесли Валерию из кабины «ЯКа», мы стянули с нее шлем и целовали, целовали ее, и горячо поздравляли с победой.

Так был открыт боевой счет женского истребительного полка. Валерию Хомякову – первую в истории женщину-летчицу, сбившую ночью вражеский бомбардировщик, — наградили орденом Красного Знамени. Саратовцы, собравшиеся на городской митинг, от всей души чествовали и поздравляли молодую героиню.

А вскоре мы потеряли нашу Валерию…

Была темная безлунная ночь. Валерия поднялась в воздух по тревоге. Обычно наши летчицы сразу включались в радиосвязь с командным пунктом, докладывали, что набирают высоту, спрашивали, видит ли их земля, где противник. Но тут мы на командном пункте не услышали голос Валерии…

— Сокол-16, Соколо-16, почему молчите? – взволнованно повторяла в микрофон наша радистка Минц. – Сокол-16!

Валерия не откликалась. Текли минуты. Прошел час. Второй…

— Лера, — кричала Минц срывающимся голосом. – что ж ты молчишь, Лера!

Ни звука в наушниках. Мы то и дело выскакивали из землянки, прислушивались: не гудит ли знакомый мотор, не идет ли на посадку самолет Хомяковой. Мы все еще надеялись. Ох, как мы ждали…

Минц оповестила посты ВНОС:

— Самолет не вернулся на аэродром. Сообщите, кто знает. Сообщите, кто видел…

Никто не видел, никто не знал.

— Лера… Лера… почему молчишь?..

На рассвете солдат-связист отправился проверить линию телефонной связи. За границей аэродрома, неподалеку от дороги он вдруг увидел искореженные куски металла. Втулка. Самолетное шасси… Еще несколько шагов – и связист остановился как вкопанный: на земле, схваченной ранним морозцем, лежал, скрючившись, летчик в полушубке и унтах. Связист окликнул его, потормошил. Мертвыми глазами глядело на него девичье лицо…

Вскрикнув, солдат побежал назад, включился в линию:

— К северу от аэродрома… Лежит мертвая летчица…

Мы вскочили в машину и помчались к указанному месту…

Что же произошло в эту страшную ночь? Потеряла Валерия ориентировку на взлете и упала, не сделав разворота? Случилось ли что-либо с мотором? Не знаю. Когда вот так вот погибают летчики, они уносят с собой тайну своей гибели.

Мы похоронили ее с воинскими почестями. Это была первая потеря у нас в полку. И какая ужасная потеря!

Никогда не изгладится в моей памяти светлый образ храброй летчицы Валерии Хомяковой…

 

 

В небе над Волгой

 

Нашим летчикам часто приходилось сопровождать особо важные самолеты Волжской линии фронта.

Помню, однажды мы вылетели вчетвером – я с Женей Прохоровой и Лида Литвяк с Катей Будановой. Уже издали мы увидели черную шапку дыма над героическим городом. Горели целые кварталы. Внизу – сплошные пожарища и развалины. Кажется, ни одного уцелевшего дома…

Впрочем, нам некогда смотреть на разрушенный город. В воздухе – десятки, а может быть, сотни самолетов. Трудно отличить свои от вражеских…

Откуда-то сбоку выскакивают «Мессеры». Мы с Женей не имеем права отойти от особо важного, наша задача, охранять его и не подпускать к нему самолеты противника. А Лида и Катя перехватывают немцев, вступают в бой с «Мессерами». Рычат пулеметы, начинается карусель воздушного боя. «Мессеры» не выдерживают и уходят один за другим.

Особо ванный благополучно приземляется на аэродроме. Мы улетаем, чтобы через день или два снова лидировать самолеты в огонь и грохот Волжской битвы.

Наступил ноябрь. Ударили морозы, белые метели замели аэродром. Мы поставили свои самолеты на лыжи.

В один из редких летных дней на наш аэродром прилетел полк истребителей – полк ассов, как его называли. Я была утром на стареет, когда они приземлялись. Вдруг слышу:

— Зулейха! Зулейха!

Голос определенно знакомый. Подбегаю к приземлившемуся «ЯК-1» и вижу: из кабины вылезает широкоплечий летчик в меховом комбинезоне. Удивительно знакомо щурит в улыбке темные глаза…

Саша Костыгов! Я прямо глазам свои не верю. Саша, смеясь, обнимает меня:

— Вот где привелось свидеться!

Господи, как давно это было: Бакинский аэроклуб, полеты на «У-2», прыжки с парашютом… я испытываю сложное чувство: радость встречи с земляком и в то же время острый укол тоски по родному городу, по далекому мирному времени…

Но предаваться воспоминаниям – некогда.

— Улетаем на Волгу, — говорит Костыгов. – а ты, значит, тоже воюешь?

— Саша, говорю я торопливо, — ну как ты? Где Оля?

Я знала, что Саша еще перед войной женился на моей подруге Оле Сосановой.

— Ольга в Москве. Сын у нас, Виталька, мировой пацан растет! А я – видишь, эскадрильей командую… Ну Зуля, будь здорова! Может еще где-нибудь встретимся.

— Счастливо, Саша…

Полк ассов улетел. А поздним вечером того же дня кто-то из наших девушек прибежал в мою землянку:

— Зуля, твой бакинец в санчасти лежит! Умирает…

Не чуя под собой ног, бегу в санчасть. Костыгов лежит на операционном столе, забинтованный с головы до ног, одни щелки для глаз оставлены.

— Саша, что с тобой?! – вырывается у меня.

В ответ – слабый хриплый стон. Похолодев от ужаса, я оборачиваюсь к врачу. Та разводит руками:

— Страшные ожоги… Сделали что могли. Одна надежда на крепкий организм…

А случилось вот что. Подлетая к волге, эскадрилья Костыгова вступила в бой с немецкими самолетами. Майор Костыгов сбил два «Юнкерса» и, когда у него вышли боеприпасы, пошел на таран. Он врезался в третий «Юнкерс» и выбросился с парашютом из своей горящей машины. Но лицо его, грудь и руки были страшно обожжены. Героя подобрали и немедленно на самолете перевезли к нам.

Два дня Костыгов находился между жизнью и смертью. Его поили жидким шоколадом, беспрерывно дежурили возле него, поддерживали деятельность сердца. А на третий день его увезли в Москву.

Саша Костыгов выжил благодаря своему могучему сердцу. Он выжил и даже летал после этого. Я знаю, что Оля Сосанова оказалась ему настоящим другом.

Хмурым ноябрьским морозным днем, услышав позывные Москвы, мы обступили радиоприемник в штабной землянке. «В последний час!» — торжественно звучал голос Левитана. «На днях наши войска, расположенные на подступах к Сталинграду, перешли в наступление против немецко-фашистских войск…».

Долгожданное наступление! Мы обнимаем друг друга и повторяем замечательные слова сообщения Совинформбюро:

— Продвинулись на 60-70 километров!

— Окружили!

— Разгромлены шесть пехотных дивизий и одна танковая!..

Музыка победы звучит в душе каждой из нас. Мы бесконечно счастливы: ведь наш полк вложил скромную долю своего труда в великую победу на Волге!

 

 

Прощание с Волгой

 

Получен приказ – перебазироваться на другой аэродром. Стояла ранняя весна 1943 года. А для летчика смена времен года всегда сложный вопрос. Зимой наши самолеты стоят на лыжах, летом на колесах. А весной, когда то подтает, то подморозит – какие «башмаки» надевать? Нередко бывало так, что вылетишь с одного аэродрома в мороз, а на другой приходится садиться в дождь и слякоть.

Решили, что надо менять лыжи на колеса.

Итак, прощай аэродром! Прощайте обжитые землянки. Прощай, красавица-Волга! Мы улетаем на запад.

Впрочем, с Волгой мне пришлось попрощаться особо. Я вылетела и взяла курс к реке, как вдруг, на высоте триста метров забарахлил мотор моего «ЯКа». Возвращаться на аэродром? Нет, не дотяну. Самолет теряет высоту, надо где-то садиться. Это нелегкое и опасное дело – садиться вне аэродрома: посадочная скорость «ЯКа» велика, пробег длинный, тут недолго налететь на что-нибудь, угробить машину…

Волга – вот единственная площадка, пригодная для вынужденной посадки. Надеюсь, что лед еще крепок. Хорошо, что самолет на лыжах, а не на колесах.

Снижаюсь, напряженно всматриваясь в ледяное зеркало реки. Сверху оно кажется ровным и гладким, а каково на самом деле?… Сажусь в вихре снежной пыли, машина легко скользит, слегка подскакивая по волжскому льду. Так. Обошлось, вроде бы, благополучно. Вылезаю на фюзеляж, осматриваюсь. И с ужасом замечаю, что лыжи моей машины вязнут в хлюпающей кашеобразной массе битого льда. Трещина!

Я соскочила на лед. Самолет пока держится на широких лыжах, но сколько может он продержаться — вот вопрос!

К счастью, товарищи заметили с воздуха мою вынужденную посадку. Минут через десять прилетел на «У-2» военинженер Соколов. Покружился надо мной, оценил обстановку, покачал крыльями – мол, все ясно – и умчался на аэродром. А еще через некоторое время на низком левом берегу появился трактор. Вокруг заметно осевшего «ЯКа» захлопотали наши солдаты. Заведен мощный буксир, и трактор потянул самолет к берегу.

Мой механик Луценко был очень расстроен: ни разу до сих пор мотор не отказывал в полете. Но оказалось, что Луценко не виноват: дефект был такой, что механик никак не мог его обнаружить перед вылетом.

На следующий день я перелетела на новый аэродром, и Волга прощально сверкнула под крылом моей машины.

 

 

Воронеж

 

24 января 1943 года войска Воронежского фронта под командованием генерала Ф.И.Голикова перешли в наступление. 25 января над Воронежем взвился красный флаг. Развивая успех, войска фронта продвинулись на запад и вместе с войсками Брянского фронта окружили пол Касторным несколько фашистских дивизий. Наступление развивалось стремительно, и 8 февраля был освобожден Курск.

Так образовался знаменитый Курский выступ, которому было суждено стать плацдармом одного из величайших сражений Отечественной войны.

Ранней весной 1943 года наш авиаполк перебазировался под Воронеж. Аэродром был в ужасном состоянии: залит талой водой и к тому же густо минирован. Саперы разминировали узкую полосу длинной метров в двести – двести пятьдесят, и вот на эту дорожку нам приходилось сажать свои скоростные машины. Ошибешься при посадке, вылезешь за ограничительные красные флажки – наверняка нарвешься на мину.

Одна наша летчица из нового пополнения чуть ли не в первый день, идя по аэродрому, наступила на мину «хлопушку», — сразу взрыв, фонтан песка и щебня, у девушки лицо залито кровью… Еще счастье, что жива осталась.

Взрывы то и дело раздавались и в Воронеже. Аэродром был расположен неподалеку, и мы ясно видели разрушенный, истерзанный войной город. Мы возмущались подлостью и изуверством гитлеровцев, которые и после своего бегства из Воронежа продолжали напоминать о себе разрывами мин в домах и на улицах, кровью женщин и детей.

Понемногу мы обжились на новом месте, привели в порядок аэродром и здание бывшей летно1 школы.

Мы охраняем небо Воронежа. Весна стоит дождливая, по-прежнему нам приходится лидировать особо важные самолеты, и непогода часто заставала нас в полете.

Помню, однажды я получила приказ: доставить в дальний гарнизон офицера по особо важным поручениям. А погода выдалась на редкость скверная: небо сплошь заволокло тучами, ни просвета. Моросил дождь. Наша метеослужба слышать ничего не хотела о полетах:

— С ума надо сойти, чтобы выпустить в такую погоду самолет…

Не знаю, какое поручение имел офицер, но, видимо, от его срочной доставки зависело многое.

Он вопросительно взглянул на меня:

— Что скажет пилот?

— Раз такое срочное задание – полетим, — не раздумывая ответила я и зашагала к старту.

Правду сказать, мне и самой было страшновато вылетать в такую непогоду. Долго ли сбиться с курса и потерять дорогое время на вынужденную посадку в каком-нибудь глухом углу, вдали от дорог и населенных пунктов. Но я рассчитывала на свой штурманский опыт.

Офицер забрался в заднюю кабину, и я подняла «У-2», мокрый от дождя в воздух. «Главное – выйти к реке, — думала я. – увижу город, а там и аэродром поблизости…».

Облачность тяжело навалилась и прижимала самолет к земле. Я летела над самыми верхушками деревьев и трубами деревенских изб. Я видела, как из домов выскакивали ребятишки, размахивали руками и бросали вверх шапки, и эти шапки – ей-богу, я не шучу – чуть ли не долетали до меня…

Дождь резко усилился, перешел в ливень. Боковой ветер сбивал меня с курса, заставлял вводить поправки на снос. С трудом разглядела я сквозь потоки воды тусклую поверхность реки. Теперь ориентироваться было уже легче. Я увидела город и минут через двадцать вышла к аэродрому…

Мой пассажир крепко пожал мне руку. А командир соединения, вышедший нам навстречу, удивленно спросил:

— Как вы долетели?

Я пожала плечами:

— Долетели как видите.

— Вот отчаянный пилот! – Он засмеялся. – прямо актриса в воздухе…

И еще один памятный полет. Группа наших истребителей – четыре «ЯКа» — сопровождала особо важный самолет. Погода была скверная: густая облачность, туман. Не без труда разыскали мы нужный нам аэродром. Передали «подшефный» самолет другой группе, заправили свои машины, приготовились к обратному перелету. А как вылетишь, если погода совсем испортилась?

— Вот что, девочки, — говорю я подругам. – я поднимусь, посмотрю, можно ли пробить облачность. А вы тут ждите меня.

Взлетела я и сделала несколько кругов. Сплошное молоко, ничего не видать. И самое ужасное – не могу найти аэродром, с которого только что вылетела. Земля будто серым одеялом закрыта. Отчаянное положение. Долго я металась над районом и наконец решила лететь на свой аэродром, в Воронеж. Что еще оставалось делать? Легла на компасный курс, вычислила, сколько времени надо лететь, зная расстояние и скорость своего самолета. К счастью, удалось на подходе к Воронежу связаться по радио с полком. Видимость и здесь была паршивая, но все же в разрывах облаков нет-нет да и мелькнет земля. В баках у меня оставалось совсем мало бензина, когда я наконец посадила машину на аэродром.

Можно было представить себе, как волновались летчицы, ожидавшие моего возвращения. Я тоже страшно волновалась, места себе не находила. Как только облачность слегка рассеялась, я тут же вылетела на «ПО-2» к своим. Девочки бросились обнимать меня. Они просто плакали от радости:

— Ох штурман, а мы уже боялись, что никогда больше вас не увидим…

Над Воронежем и Касторным то и дело появлялись фашистские бомбардировщики. Наши девушки-истребители вступали с ними в бой. Боевой счет полка увеличивался.

Как-то раз мы с Марусей Кузнецовой - моей верной и неизменной ведомой - патрулировали над крупным военным объектом. Вдруг слышу в наушниках голос нашего начальника штаба Макуниной:

— Соколо-11! Сокол-11!! К северу от вас на высоте четыре тысячи идет самолет противника!

Осматриваюсь. Действительно, недалеко от нас, но гораздо выше, встречным курсом идет «Юнкерс», очевидно, замечает нас – встреча с истребителями не очень-то ему по вкусу. Он увеличивает скорость и ныряет в облака. Ну нет, так просто ты от нас не уйдешь! На полном газы мы мчимся вдогонку. Сближаемся… «Юнкерс» открывает огонь. Вижу: у его крыльев бешено замигало желтое пламя. Я ловлю нос вражеской машины в перекрестие прицела. Нажимаю на гашетку. Маруся тоже ведет прицельный огонь. Тяжко, упруго стучат пулеметы. Длинная очередь… Черный дымок потянулся с правого крыла «Юнкерса». Ага, мотор горит! «Юнкерс» с воем входит в крутое пике – у уже не выходит из него. Он врезается в землю, столб дыма и огня встает над местом его гибели.

Мы с Марусей делаем круг над догорающим фашистским самолетом. Мы счастливы: еще одной боевой машиной меньше у Гитлера!

А через пятнадцать минут, вернувшись на свой аэродром, я рапортую Гридневу:

— Товарищ майор, задание выполнено, самолет противника сбит…

 

 

Двое против сорока двух

 

Голубым апрельским утром я дежурю на командном пункте полка. Телефонный звонок: пост ВНОС сообщает, что с юга, из-за линии фронта, на высоте около четырех тысяч метров идет большая группа бомбардировщиков «Ю-88» и «Д-215» курсом на железнодорожный узел Касторное.

По моему сигналу тут же поднимается в воздух дежурная пара истребителей.

Не прошло и получаса, как жители Ново-Касторного и пехотинцы соседней воинской части стали свидетелями необыкновенного воздушного боя. Они увидели, как два краснозвездных истребителя «ЯК-1» дерзко врезались в армаду вражеских машин. Двое против сорока двух. Казалось, смельчаков ждет неминуемая гибель: слишком уж неравны силы…

Но что это? Два «Юнкерса» загорелись и камнем понеслись к земле. И снова в гул моторов врываются отрывистый лай авиационных пушек, сухой треск пулеметов. Снова атакуют «ЯКи». И еще два бомбардировщика вываливаются из строя и, густо дымя и теряя высоту уходят к линии фронта.

В третий раз юркие, маневренные ястребки бросаются в атаку. Строй бомбардировщиков нарушен. Беспорядочно сбрасывая бомбы, они выходят из боя и один за другим ложатся на обратный курс.

Вдруг один из наших истребителей загорелся и стал падать. Люди, наблюдавшие за воздушным боем с земли ахнули: сбили сокола… Но тут же они облегченно вздохнули, увидев, как от падающего самолета отделилась фигурка, а над ней вырос белый купол парашюта. Второй истребитель кружил над парашютистом, охраняя его от «Юнкерсов».

К месту приземления парашютистов прибежали солдаты и жители соседнего села. Второй истребитель сел на поляну, пилот выскочил из кабины и побежал к своему товарищу.

И люди, обступившие летчиков, с изумлением увидели, что это вовсе не могучие парни, как им казалось еще минуту назад, а молодые девушки в летных комбинезонах. Одна из них, худенькая, белокурая, озабоченно помогала другой погасить парашют, освободиться от лямок.

— Родненькие мои, — проговорила пожилая колхозница, вытирая уголком платка выступившие слезы, — да неужто это вы были?.. Какие же вы молоденькие…

Да, неравный бой с четырьмя десятками немецких бомбардировщиков вели летчицы нашего полка – заместитель командира эскадрильи Тамара Памятных и ее ведомая Рая Сурначевская. Им обеим незадолго до этого было присвоено звание младших лейтенантов.

За мужество и отвагу, проявленные в этом воздушном бою, Тамара и Рая были награждены орденами Красного Знамени и именными золотыми часами.

А вот другой пример замечательного мужества и возросшего боевого мастерства наших девушек. Оля Яковлева в бою была ранена, осколок снаряда перебил ей руку, сломал кость. Храбрая летчица пересилила страшную боль и продолжала одной рукой управлять самолетом. Она смогла благополучно посадить на аэродром свою изрешеченную машину.

Были в полку и потери, мы больно переживали гибель наших боевых подруг. Погибла командир эскадрильи Рая Беляева, прекрасная летчица, человек с красивой и чистой душой. Мы похоронили нашу Раю близ аэродрома, и два истребителя из ее эскадрильи кружили над могилой, прощаясь со своим командиром. Обнажив головы, глотая слезы, мы стояли над гробом Раи Беляевой. Мы поклялись отомстить за нее врагу.

 

 

На Курской дуге

 

На рассвете 5 июля 1943 года нас разбудил отдаленный гул канонады. Мы побежали на аэродром. Мы не знали еще, что делается на фронте, но чувствовали: началось большое сражение.

С командного пункта вышел майор Гриднев. Лицо у него было озабоченное.

— Немцы начали наступление из районов Орла и Белгорода, — сказал он. – Вклинились в нашу оборону. Очень много танков… — И, промолчав добавил: — Объявляю готовность номер один.

Гитлеровское командование решило взять реванш за Сталинград. Оно сосредоточило у северного и южного оснований Курского выступа 9-ю и 2-ю армии, 4-ю танковую армию и оперативную группу «Кампф», — вся группировка насчитывала более полумиллиона человек, 2700 танков и самоходных орудий, около 2 тысяч самолетов. Ударами с севера и юга, нацеленными на Курск, гитлеровцы стремились уничтожить находящиеся там советские войска.

Завязались ожесточенные бои. Каждый метр продвижения доставался немцам ценой огромных потерь. Натиск их бронированных полчищ в первые же дни разбился о стойкость советской обороны. Не помогли немцам хваленые тяжелые танки «Тигр» и новые самоходные орудия «Фердинанд», — они горели факелами, подожженные нашими танкистами и бронебойщиками.

Первый день исторической битвы на Курской дуге мы провели у себя на аэродроме в напряженном ожидании боевого приказа. Приказ пришел на второй день: нам поручили охранять с воздуха крупный железнодорожный узел, через который шли к Центральному и Воронежскому фронтам, оборонявшимся на Курской дуге, подкрепления в людях и технике.

Мне было приказано во главе группы перебазироваться поближе к Курску.

Прежде всего мы с майором Гридневым вылетели на двухместном «УТ-2», чтобы осмотреть аэродром. Собственно, это была небольшая травянистая поляна, окруженная лесом. Раньше она служила так называемым «ложным аэродромом» и была изрыта воронками от авиабомб. Мы несколько раз прошли бреющим над этим пятачком, потом сели и долго рулили, лавируя между воронками. Я еще не видела более скверной посадочной площадки. Но другого выбора не было. Мы с Гридневым отметили флажками воронки и овраг и улетели. На аэродром была переброшена часть нашего батальона аэродромного обслуживания, чтобы хоть немного привести площадку в порядок. Отправили туда несколько техников.

Затем я вылетела со своей группой – всего шесть пар истребителей. Еще перед вылетом я предупредила своих девочек: «Садиться будем на пятачок с коротким разбегом, будьте внимательны и осторожны». Я села первой, отрулила в сторону и стала наблюдать за посадкой группы. Прекрасно, как всегда, приземлилась моя Марийка Кузнецова, за ней Тамара Памятных, и остальные летчицы. Поставили машины под маскировочными сетями и стали обживать новое место.

Тут и там на лесной опушке стояло несколько почерневших от времени хижин, вернее – будок. В этих будках мы и поселились. Жутковато было нам в первую ночь в этой глуши.

А наутро, получив приказ по радио, я подняла свою группу в воздух.

Под крыльями наших машин плывет опаленная огнем курская земля. Черный дым пожарищ стелется по ней – запах гари достигает даже кабин самолетов. В воздухе много машин. Рвутся зенитные снаряды. Мы ходим большими кругами над объектом, держа радиосвязь с командным пунктом. В эфире очень шумно. То и дело слышу в наушниках голоса незнакомых мне летчиков, отрывистые команды:

— Атакую, прикрой!

— Внимание, слева «мессер»!

Это ведут бой истребители из других частей. Воздушное сражение разрастается, небо раскалывается от рева моторов и пушечно-пулеметного огня, одна команда с земли сменяется другой.

Сквозь шум и треск в шлемофонах слышу голос одной из летчиц моей группы:

— Соколы! Впереди, ниже нас, самолеты противника!

Осматриваюсь. Да, большая группа «Юнкерсов» идет – не к нашему ли объекту подбирается? Не менее двадцати машин… но считать некогда. Быстро принимаю решение:

— Атакуем!

Боевой разворот. Мой «ЯК» стремительно сближается с одним из «Юнкерсов» и заходит ему в хвост.

Испытываю знакомое возбуждение боя, ловлю немца в прицел. Нажимаю на гашетку. Кто-то из наших летчиц одновременно со мной атакует вражескую машину. Бьем длинными очередями. В наушниках взволнованный голос Маруси Кузнецовой:

— Бей Зулейха, прикрываю!

Отчетливо вижу черные кресты на плоскостях «Юнкерса». Пропороть ему брюхо! Снова длинная очередь. Неуязвимый он, что ли, проклятый «Юнкерс»?.. Я уже почти вплотную сблизилась с ним. Стреляю и думаю: «Если не собью, буду таранить…».

И тут вижу: «Юнкерс» окутался клубами дыма. Волоча за собой черный шлейф, он пошел вниз.

Не помня себя от радости, кричу своей ведомой:

— Марийка, одного сбили!

Не слышу в шлемофонах ответа. Оглядываюсь – и вижу, как от моей машину отвалил «Мессершмитт». В пылу боя я и не заметила, как он зашел ко мне в хвост. Но Маруся Кузнецова была начеку. Она вовремя прикрыла меня огневым щитом и отразила атаку «Мессершмитта».

Вот спасибо тебе Марийка! Но только на земле, посадив машину и увидев, как изрешечены пулями ее ланжероны и рули, я поняла, какая опасность мне грозила…

Крепка боевая дружба связывала нас с этой чудесной девушкой, мы были неразлучны не только в воздухе, но и на земле.

 

 

В атаку, девчата!

 

Не проходит и недели, как немецкое наступление захлебывается. Считанные километры удалось им пройти, а нагромоздили они горы трупов своих солдат и целые кладбища машин.

12 июля наши войска перешли в контрнаступление на севере и на юге Курской дуги. Советские танковые колонны устремились к Орлу и Белгороду. Днем и ночью тяжелый молот артиллерии дробил немецкую оборону. Враг отчаянно сопротивлялся. Он бросал воздушные эскадры на города, освобожденные Советской армией, на железнодорожные узлы.

Наши «ЯКи» по-прежнему висят над станицей, надежно укрывая ее от бомбовых ударов.

Днем, патрулируя в воздухе, мы чувствовали себя прекрасно. Но по ночам, не скрою, нам было страшно и тревожно. Черный лес шумел за окном. То где-то ракета взовьется, то ночная птица крикнет. Помню, сидели мы как-то вечером у меня в тесной будке, при тусклом свете свечи играли в домино. Вдруг Рая Сурнаневская как вскрикнет:

— Ой, девочки! Кто-то заглянул в окно…

Мы выскочили из будки. Вокруг темнота, хоть глаз выколи. В лесу сова ухает. Жутко. В такие ночи мы нет-нет, да и вспоминали, что мы, хоть и боевые летчики, а все-таки «слабый пол»…

Девушки-техники, которым приходилось по ночам охранять машины, тоже чувствовали себя неважно. Галя Рабинович как-то прибежала ко мне:

— Товарищ капитан, я боюсь ночью одна дежурить.

— Надо, Галочка.

— Знаю, что надо, только страшно…

Но наступил вечер, и Галя заступила на дежурство.

Страх вещь естественная, но вся штука в том, что солдат должен уметь побороть его.

В один из последних дней Курской битвы шестерка истребителей патрулировала в небе, я вела командирский самолет.

Мы вовремя увидели в небе, выцветшем от зноя, большую группу немецких бомбардировщиков. Я насчитала тридцать машин. Тридцать «Юнкерсов», груженных бомбами, шло к нашему объекту…

Медлить было нельзя: станция забита воинскими эшелонами. Будет просто ужасно, если бомбовозы прорвутся к ним…

— Соколы, видите противника? – спрашиваю я.

— Видим!

— Внимание! В атаку, девчата!

Уже не в первый раз мы вступаем в бой, но никогда еще не было на моих плечах такой огромной ответственности, как в этот раз. Лучше умереть, чем пропустить врага!..

Наша шестерка устремилась в лобовую атаку. Все ближе и ближе серо-желтые тела «Юнкерсов»! Мы с ходу врезались в их строй, черные кресты возникли в прицелах, заговорили пушки и пулеметы.

И вот уже загорелся и штопором пошел к земле один «Юнкерс». Следом за ним рухнул, объятый пламенем, второй. Строй бомбардировщиков распался. Наши быстрые «ЯКи» атакуют беспрерывно. И враг не выдержал дерзкого натиска. Не долетев до объекта, «Юнкерсы» сбросили куда попало бомбовый груз и повернули восвояси.

5 августа, ровно через месяц после начала битвы на Курской дуге, наши войска вошли в Орел и Белгород. И Москва впервые салютовала в честь великой победы артиллерийскими залпами.

Победа под Курском оказала решающее влияние на дальнейший ход Отечественной войны. Пришел в движение весь огромный фронт, отбрасывая фашистские полчища на запад. Последняя отчаянная попытка гитлеровцев вернуть себе стратегическую инициативу потерпела полный крах.

Многие летчицы и механики нашего полка были награждены боевыми орденами. Мне был вручен орден Отечественной войны 2-й степени.

 

 

Корсунь-Шевченковский

 

Глубокой осенью женский истребительный авиаполк перелетал в Киев, недавно освобожденный от гитлеровцев. По дороге совершаем посадку. Аэродром буквально забит авиацией, радостно видеть столько новых боевых машин. Да, это не сорок первый год. Великая армия, оснащенная могучей техникой, уверенно идет вперед.

Пользуясь передышкой, наши девушки устраивают грандиозную «головомойку». Война войной, а раз в неделю надо помыть голову… Воды поблизости, правда нет, но зато есть снег. Мы разогреваем ведра со снегом на моторе «Дугласа». Нам весело. Девушки перешучиваются, а москвички утверждают, что в Центральных банях куда хуже мыться: там давка, народу полно, а здесь свободно.

И ведь никто не простуживался от такого мытья на свежем воздухе…

Летим дальше. Под крыльями наших машин плывет земля Украины, израненная войной, в пожарищах, в грудах щебня, в глубоких рубцах противотанковых рвов.

Мы повидали много развалин. Город на волге, Воронеж, Курск… Теперь – города Украины. Разрушенный Крещатик… к этому нельзя привыкнуть! Ужасно лицо войны. Непримирима наша ненависть к тем, кто ее развязал, к фашистским палачам и убийцам.

Полк стоит на аэродроме, близ Киева. Патрулируем над городом. В небе, в общем, спокойно. Редко-редко, когда к Киеву проскочит какой-нибудь назальный немецкий самолет-разведчик. Девушки даже роптать начали: «Ну что это такое? Дежурим у своих самолетов, вылетов мало…». Даже предъявили претензии командиру дивизии:

— Почему не даете нам летать?

— Хочу поберечь вас, — улыбаясь отвечал комдив. – Видели, сколько у нас мужских полков? А вы, товарищи женщины, уже свое дело сделали. Война идет к концу. Чего же я буду посылать вас в пекло, под шальную пулю? Дежурьте, патрулируйте над городом, и будет с вас…

Но все же мы приняли участие в еще одном крупном сражении – битве под Корсунь-Шевченковским.

Корсунь-Шевченковский – районный городок Черкасской области на правобережной Украине. Это край с суровым и славным прошлым. Триста лет назад он стал ареной одного из первых и решающих сражений в освободительной войне украинского народа против шляхетской Польши. Здесь, под Корсунем, 16 мая 1648 года пятнадцатитысячное войско Богдана Хмельницкого наголову разгромило двадцатитысячную королевскую армию и взяло в плен польских гетманов Потоцкого и Калиновского.

Есть и иная слава у этого края, овеянного романтикой освободительной борьбы. В трех десятках километров от Корсуни, в селе Моринцы, родился Тарас Григорьевич Шевченко. Здесь прошли его детские годы. Здесь, в городе Каневе, на высоком берегу Днепра, покоится прах великого кобзаря Украины.

Зеленые холмы и рощи этого края, тихая речушка Рось, несущая свои воды в Днепр, полны поэтического очарования. Но мы попали в эти места в иное время, и нам было не до красот природы…

В результате осеннего наступления советских войск на правом берегу Днепра, южнее Киева, в районе Корсунь Шевченковского, линия фронта изогнулась глубокой впадиной. Этот «мешок» был опасен для немцев, но в то же время они возлагали на него некоторые надежды: Корсуньский выступ был подходящим плацдармом для подготовки контрнаступления на Киев. Немцы располагали здесь очень значительными силами.

1944 год, год полного изгнания немецко-фашистских захватчиков из пределов нашей Родины, начался сокрушительным ударом советских войск под Ленинградом. А затем наступила очередь Корсунь-Шевченковского. Войска 1-го и 2-го Украинских фронтов с двух сторон прорвали фашистскую оборону и 28 января соединились в районе Звенигородки, окружив Корсуньскую группировку противника. 3 февраля над Москвой прогремел салют в честь этой новой победы.

В гигантском «котле» оказались два немецких корпуса, в состав которых входили десять полнокровных пехотных дивизий, одна моторизованная бригада и другие части помельче. Окруженная группировка насчитывала 80 тысяч солдат и офицеров, около 400 танков и самоходных орудий и множество другой боевой техники. Командовал ею генерал артиллерии Вильгельм Штеммерман.

От Умани и Кировограда на помощь окруженной группировке спешили немецкие танковые корпуса. Изнутри кольца противник предпринимал яростные попытки прорвать окружение.

А зима стояла на редкость гнилая. Таял снег на полях. Пушки и танки увязали в грязи раскисших дорог, пехота скапливалась для атак в размытых водой окопах и оврагах. И все же советские солдаты упорно шли вперед, ломая сопротивление врага, сжимая кольцо окружения.

Несмотря на нелетную погоду, наша авиация активно помогала наступающей пехоте. Штурмовики бреющим полетом проходили над немецкими позициями, поливая их пушечно-пулеметным огнем. И сразу после штурмовки следовал бросок стрелков…

Истребители нашего полка летали в разведывательные полеты. Кроме того, наши «ЯКи» использовались как штурмовики. Мы проходили бреющим над скоплениями боевых машин, поливая их пушечно-пулеметным огнем, зажигали немецкие склады с горючим.

Ассы из мужских полков сбивали в день по 3 – 4 «Фокке-Вульфа 190», или, как их обычно называли, «рамы».

В начале февраля у истребителей появилась новая обязанность: воздушная блокада «котла». Немцы лишились множества складов горючего, продовольствия, боеприпасов. Гитлеровское командование бросило на помощь окруженной группировке транспортную авиацию.

Летчик-истребитель одного из полков старший лейтенант Суриков однажды, барражируя над «своим» квадратом обнаружил колонну транспортных самолетов «Юнкерс-52». Под прикрытием «мессеров» они шли на посадку внутри кольца. Суриков немедленно сообщил об этом по радио на свой командный пункт, а сам кинулся на своем «Лавочкине» в атаку. С первого же захода он пушечной очередью поджег один из приземлившихся «Юнкерсов». Прежде чем «Мессершмитты» навалились на него, Суриков успел зажечь и второй «Юнкерс». Тут над аэродромом появились другие «Лавочкины», а вслед за ними – штурмовики «Ильюшины». Пока наши истребители дрались с «мессерами», штурмовики старательно засыпали сериями бомб немецкие транспортные машины.

С этого дня борьба с транспортными самолетами стала главной задачей наших истребителей. Поля и холмы под Корсунью были просто усеяны «металлоломом» — остатками сбитых «Юнкерсов-52». Черный дым стелился над полем боя.

Многодневное сражение подходило к концу. Все туже сжимались стальные тиски. Мрачное настроение безысходности охватило немецких солдат. Но все же