Массовка на Забратском аэродроме

 

После Тушинского – каким маленьким и невзрачным показался мне Забратский аэродром. Но вот настает день, когда он празднично принаряжается, расцветает флагами. 6 октября 1935 года на аэродроме – большой праздник. У нас гости – делегатки Первого республиканского съезда женской молодежи.

Гремит оркестр, не смолкают песни.

Делегатки – молодые работницы и колхозницы, учительницы, студентки – живо интересуются самолетами, парашютами. Кажется, совсем немного времени прошло с тех пор, как и я вот так же, глазами новичка, с любопытством взирала на незнакомую жизнь аэродрома. Теперь – совсем другое. Меня окрыжают делегатки. Сыплются вопросы.

— Товарища Зулейха, – спрашивает девушка-колхозница, – и не страшно тебе подниматься так высоко в воздух?

— А мертвые петли ты умеешь делать? – интересуется другая. – Да? Ой, неужели не боишься?

— Я тоже хочу летать, – заявляет Камиля Мамедова, чулочница из Геокчая. – научи меня, Зулейха!

Многие выражают желание подняться в воздух. Конечно, невозможно удовлетворить все просьбы, но все же, мы покатали на самолетах большую группу делегаток.

А после полетов по радио было объявлено о прыжках с парашютом.

Все взгляды устремились в небо. Там, над аэродромом, кружат три самолета. И вдруг от них отделяются три точки и камнем летят вниз. Над ними раскрываются купола парашютов, и все трое плавно приземляются на поле аэродрома.

Голос диктора:

— Только что опустились на парашютах делегатки съезда женской молодежи – летчица и первая парашютистка республики Зулейха Сеидмамедова, парашютистка Безменова и летчица Литвинова…

Мы отстегиваем ремни подвесной системы, а вокруг – толпа. Радостные, улыбающиеся лица. Возгласы одобрения… Вдруг вижу: одна женщина, одетая не по-городскому, с ужасом глядит на меня и, вскрикнув, пускается бежать прочь. Ее догоняют, спрашивают, в чем дело. Она указывает на меня (а я в честь праздника была в очень нарядном красном комбинезоне) и говорит:

— Шайтан… Шайтан спустился сверху…

Дружный хохот покрывает ее слова. Женщине объясняют, что нечистая сила здесь совершенно ни при чем и что она сама, если захочет, может научиться вот так же вот прыгать с парашютом…

Уже стемнело, когда закончилась массовка. Многие девушки, уезжая с Забратского аэродрома, призадумались об авиации и парашютизме. Одна решительно заявила: «Хочу быть летчицей», другая – «хочу прыгать с парашютом!». А колхозницы Агджабединского района попросили меня помочь им, организовать у них курсы парашютистов.

В этом смысле массовка на Забратском аэродроме имела немалое значение. Десятки юношей и девушек подавали заявления о приеме в Бакаэроклуб. Среди них были и девушки-азербайджанки – особенно знаменательный факт. Ведь до сих пор я была первой и единственной азербайджанской, поднявшейся в воздух на самолете, первой парашютисткой республики…

Впоследствии парашют много раз был моим верным спутником в воздухе. Жизненный опыт научил меня высоко ценить его.

Широко известны многочисленные случаи, когда парашют спасал людям жизнь, помогал выйти из затруднительного положения, и не только в бою, но и в трудовой деятельности – скажем, при тушении лесных пожаров, при оказании срочной медицинской помощи в труднодоступных местах, при снабжении продуктами дальних экспедиций и зимовок.

Не стану повторять общеизвестное. Хочу только вот еще что сказать. Мне кажется, в последние годы молодежь проявляет куда меньше интереса к парашютному спорту, чем проявляло мое поколение. А жаль. Парашют – превосходный спортивный снаряд. «Купание» в воздушном океане закаляет молодежь физически, вырабатывает такие моральные качества, как смелость, сила воли, настойчивость. Спортсмен-парашютист не падает духом в трудном положении, сохраняет бодрость при любых обстоятельствах.

Как убежденная энтузиастка парашютного спорта, я была бы рада, если бы эти страницы хоть в какой-то мере вызвали отклик среди молодых читателей.

 

 

Незабываемый день

 

В Москве устраивался прием по случаю минувшей 15-летней годовщины советского Азербайджана. Как я была счастлива, когда узнала, что включена в состав делегации знатных людей республики!

21 января 1935 года. Мы в Кремле. В просторном Георгиевском зале Большого Кремлевского дворца ждем, волнуясь, выхода руководителей партии и правительства. Должно быть, я волновалась больше всех: ведь я была самой молодой в делегации, почти девчонкой. Меня окружают действительно заслуженные люди. Вот стоит известный мастер-нефтяник. Вот ученый с седыми висками. Знаменитый поэт. Прославленная хлеборобка. А я? Чего я, такого совершила? – спрашиваю себя. Ну, первая парашютистка. Одной из первых полетела на самолете. Кого-то повела за собой… Мало, мало еще сделано! И во мне крепнет решимость: все силы, сколько есть, отдам служению моему народу, моей стране. А если понадобится – то и жизнь отдам. До последнего вздоха, до последнего удара сердца…

Начинается прием. И как-то сразу проходит волнение, исчезает скованность. Простота и заинтересованность, с которой руководители страны расспрашивают посланцев Азербайджана, создают атмосферу непринужденности. Идет большой товарищеский разговор – о добыче нефти, о сборах хлопка, о строительстве новой жизни на берегах Каспия, о росте национальной культуры республики. Помню, как тепло отозвался Серго Орджоникидзе о Бакинском рабочем классе, помню некоторые его замечания о путях дальнейшего развития нефтяной промышленности Азербайджана.

Больше двух часов длилась беседа. Я, конечно, помалкивала, но зато слушала, стараясь не проронить ни слова. И все же на какой-то миг оказалась в центре общего внимания.

Начали преподносить подарки. Дошла очередь и до меня.

— А вам остались самые маленькие часики, – слышу чей-то голос.

Ворошилов, улыбаясь, замечает:

— Ничего, она сама тоже маленькая.

В зале веселое оживление, все на меня смотрят – а я не знаю, куда деваться от смущения. Вечно меня маленький рост подводит…

Что было потом? Руководители поздравили в нашем лицеев всех трудящихся Азербайджана с 15-летием советской власти в республике и пожелали новых больших успехов. Республика была награждена орденом Ленина, Михаил Иванович Калинин вручил нам ордена. Под сводами древнего дворца гремит овация.

У меня на груди новенький орден «Знак Почета». Первая награда…

Возвратившись в Баку, мы, члены делегации, много раз выступали на заводах, в колхозах, институтах, рассказывали своим слушателям о встрече в Кремле, делились впечатлениями. Помню, выступала я перед рабфаковцами, перед трудящимися женщинами Баку. Меня тепло принимали, и понемногу я научилась преодолевать естественное смущение, которое охватывает неискушенного человека перед многолюдной аудиторией.

Мне приходилось отвечать на бесчисленные вопросы – главным образом о том, как я стала летчицей-парашютисткой. В газетах появились одно – два стихотворения, посвященных «первой крылатой дочери Азербайджана». И х авторы – молодые поэты – не скупились на возвышенные эпитеты. Что и говорить, все это было приятно и радостно, – но я знала, твердо знала, что обязана много и напряженно работать и учиться, чтобы по-настоящему оправдать доброе расположение моих земляков.

 

 

Инструктор

 

Я окончила специальные курсы в аэроклубе и стала инструктором-летчиком. Мне дали для обучения группу учлетов. Группа была небольшая, потому что я продолжала учиться в институте и не могла все свое время отдавать аэроклубу.

В группе у меня восемь человек. Особенно радует, что среди них есть и девушки: студентка педагогического института Гаибова, Митрофанова, Алиева. Четверо парней. А вот восьмой учлет неожиданно оказывается старым знакомым: это Джумшуд Эфендиев, мой школьный учитель физики. Несколько лет назад, он привел нас, школьников, на экскурсию на Бакинский аэродром. Собственно говоря, именно ему я обязана первым знакомством с авиацией. И вот теперь он стоит, улыбаясь, передо мной, глядит на мой шлем, на голубые петлицы с крылышками…

— Ну здравствуй, Зулейха! Вот ты какая стала. Даже не знаю, как тебя называть: на «ты» или на «вы»…

— Что вы, Джумшуд-мюэллим! Конечно на ты.

— Много о тебе слышал, читал в газетах… Поздравляю тебя с орденом.

— Спасибо, Джумшуд-мюэллим.

— Первый, но не последний, я думаю… Научишь меня летать, Зулейха?

— Научу!

И бывшая ученица становится учительницей…

Снова, как бывало, из передней кабины «У-2» в заднюю тянется резиновая переговорная трубочка – от инструктора к учлету.

— Внимание! – командую я. – Берите на себя управление.

Джумшуд Эфендиев старательно выполняет мои команды – так же старательно, как я еще недавно выполняла указания инструктора Нарышкина.

Я много летала со своими учлетами. Как я волновалась за них, когда подошло время самостоятельных полетов – право же, гораздо больше волновалась, чем перед собственным первым полетом.

Одним из первых самостоятельно полетел Эфендиев. Полетела Гаибова, Митрофанова и другие мои учпилоты. Как говорится, оперились орлята, обрели крылья…

И вот уже я обучаю новую группу.

Продолжаю учиться и сама: у нас в аэроклубе есть специальные дни командирской учебы. Осваиваю слепой полет, иначе говоря – учусь летать в самолете с закрытой кабиной, ориентируясь по приборам. Это очень важно: ведь пилот, вылетевший в хорошую погоду, никогда не гарантирован от того, что не встретит на пути грозы, тумана или сплошной облачности. Тут-то, во избежание неприятных сюрпризов, и требуется умение идти слепым полетом.

Кроме того, усиленно упражняемся в высшем пилотаже. Теперь у нас командир отряда – Саша Костыгов, превосходный летчик. Никому не удается бросить свой «У-2» в стремительный иммельман и красиво выходить скольжением на крыло, как это делает Саша. Когда он в воздухе, мы стоим на старте, задрав головы: любуемся. Но и командир Саша требовательный, просто беспощадный.

— Инструктор должен быть артистом в своем деле, – любил он повторять нам.

Редко кого хвалил Костыгов. Но однажды я удостоилась этой чести.

В тот день я вылетела с одним из моих учлетов. Мы долго пробыли в воздухе, и когда я наконец пола на посадку, то увидела вдруг на поле аэродрома вместо знака «Т» крест, запрещающий посадку. Возле креста было много народу. Что случилось? Не могу понять. Прошла бреющим над полем, разворачиваю машину – и тут увидела тучи пыли, несущиеся по земле. Ага, вот в чем дело: штормовой ветер. Знаменитый Бакинский норд…

В воздухе, на высоте, его обычно не чувствуешь. Зато на земле он причиняет нам немало неприятностей: приходится привязывать самолет – за крылья и хвостовой костыль. Бывали такие ураганы, что вырывало из-под крыльев дужки, к которым крепились канаты.

Так вот. Садиться при таком ветре опасно: недолго и перевернуться. Но садиться все-таки надо. Кружа над аэродромом, вижу, что люди выстроились двумя шеренгами. Понятно, надо посадить машину в этот живой коридор, чтобы они могли сразу подхватить ее, не дав ей перевернуться под бешенным порывом ветра. Странновато. Уж очень тонкий и точный расчет требуется.

Решаюсь наконец. Вывожу самолет на прямую и сбавляю обороты. Машина резко снижается, почти падает – прямехонько в коридор. Толчок. Сразу выключаю мотор, чтобы сократить разбег. Машину встряхивает, она замедляет бег – и тут ее хватают с обеих сторон за крылья. Ну, теперь беря не опрокинет ее. Можно вылезать.

Тогда-то Костыгов и объявил мне благодарность за отличную посадку в трудных условиях.

Мы летали не только с учебной целью. Если память мне не изменяет, это было в 1936 году: с юга, из Ирана, налетела саранча. Нас, аэроклубовцев, попросили помочь сельскохозяйственной авиации. Мы вылетели втроем в Агджабединский район: Костыгов, Фоменко и я. На наших «У-2» установили баллоны с ядовитой (для саранчи) жидкостью. Нажмешь ручку баллона – и за самолетом возникает мощная струя опылителя. Несколько дней мы носились бреющим полетом над колхозными полями.

Впоследствии Саша Костыгов ушел в военную авиацию. Мне довелось увидеться с ним в дни битвы на волге, в 1942 году. Но об этом потом.

 

 

Под крылом – ночной Баку

 

Я лечу над ночным Баку. Как он красив сверху! Под крылом моей машины – бухта, четко ограниченная подковой огней. Красные и белые фарватерные мигалки будто подмигивают мне дружелюбно, будто предупреждают нас: не сбейся с пути, Зулейха. Золотая россыпь городских огней под крылом. Мой город спит после трудового дня. Гудит в вышине одинокий мотор, и я кажусь себе самой бессонным часовым. Как часто впоследствии приходилось мне летать над затемненными городами, охраняя их от вражеских налетов! Как часто вспоминала я в годы войны эти первые мои ночные полеты над мирным спящим Баку…

Лечу и пытаюсь угадать среди моря огней мою улицу – тогда она называлась Тараской, а теперь носит имя Н.Ккрупской. Где-то там – дом, в котором мы живем. Мать, конечно, не спит. Не может спасть, когда у меня ночные полеты. Много беспокойства доставляем мы своим матерям. Такое уж нынче время – беспокойное, зовущее…

А ты, мама? Разве ты не слышишь зова времени? Ведь это ты чуть ли не первая на нашей Татарской улице скинула с себя чадру, не побоялась косых взглядов. Ты записалась в кружок ликбеза, выучилась читать и писать, и серебряные нити в твоих волосах не мешают тебе думать о вечерней школе и даже институте.

Ты не беспокойся за меня, мама! Это только кажется, что мой мотор одиноко гудит над спящим городом. Посмотри, сколько девушек пошло за мной, и с каждым годом их все больше, крылатых…

После ночных полетов я обычно звонила домой по телефону и оставалась ночевать на аэродроме. Но однажды ночью что-то случилось со связью, и я не смогла дозвониться домой. Конечно, мать всю ночь не сомкнула глаз, а рано утром с первой электричкой на аэродром приехал мой младший брат Халил.

Я увидела его возле комендантского здания, подбежала к нему.

— Мама тебя послала?

— Да. – Халил засмеялся. – я ей говорю: «Ничего с Зулькой не случится». А она: «Поезжай, да поезжай…». Ну как ты тут? Все летаешь?

А сам смотрит во все глаза на самолеты, которые выкатывают из ангаров.

Озорная мысль приходит мне в голову.

— Слушай, Халил, хочешь покататься на самолете?

— А с тобой не опасно? – Это он, конечно, в шутку спрашивает. Я-то знаю: Халил – мальчишка не из робкого десятка.

— Будь спокоен, – замечает один из наших летчиков, услыхав его слова. – Не выронит тебя сестричка.

— Ну раз так – полетели, – говорит мой Халил. И добавляет шутливо-торжественным тоном: – Прощайте, товарищи!

Я поднимаю в воздух свой «У-2». В зеркальце, прикрепленном к бортовой стойке, вижу Халила. Он сидит неподвижно, ухватившись руками за борта. Ладно! Набираю высоту, вхожу в облака. А теперь погляжу, придутся ли моему братцу по вкусу фигуры высшего пилотажа…

Вваливаю машину в глубокий вираж. Ну как, Халил? Ничего, сохраняет спокойствие. Боевой разворот. Еще один. Лицо у Халила напряженное, руки крепче вцепились в борта. Так, теперь держись, братишка! Беру ручку на себя. Машину с воем взмывает вверх. Мертвая петля…

Выведя самолет на прямую, оглядываюсь на Халила. Побледнел, бедняга. Я улыбаюсь ему, показываю вниз: посмотри, мол, над морем летим. Но он смотрит прямо перед собой, не шевельнется, не улыбнется… Так и не выглянул из кабины.

Сажаю машину у знака «Т». Халил отстегивает ремень, выбирается из кабины.

— Понравилось? – спрашиваю.

— Ничего, говорит. – Неплохо полетали…

У нас сегодня будут прыжки с парашютом. Хочешь посмотреть?

— Хочу, – отвечает Халил. – Подожду тебя, потом вместе домой поедем.

Когда прыжки закончились, мы сели в электричку, поехали в город. Я рассказываю, как прыгали мои ученики.

— Трое, – говорю, – хорошо прыгнули. А с одним новичком просто замучилась. Стал вылезать на крыло, занес одну ногу, а другой в кабине стоит, никак оторваться не может. А сам здоровый такой парень. Наконец вылез на крыло и, вижу, хочет еще перед прыжком парашют раскрыть. Еле спихнула его.

Халил смеется. И вдруг говорит:

— А знаешь, Зуля, почему я моря не видел? Я как сел в кабину, так и сидел, боялся пошевельнуться. Думаю – нарушу еще равновесие…

И еще пуще захохотал. Всю дорогу мы смеялись, вспоминая наш полет.

А выходя с Сабунчинского вокзала, я спросила:

— Доволен ты, что полетал на самолете?

— Ты – моя гордость, – тихонько шепнул мне в ответ Халил.