II. Накуся – выкуся, или настоящий мужчина

Жены и женщины

 

 

 

 

Москва

 

2002

 

 

Оглавление

 

 

Жены и женщины.... 3

 

 

I. Прожженные жены.. 3

 

II. Накуся – выкуся, или настоящий мужчина. 7

 

III. Не хватайте акулу за жабры.. 9

 

IV. Пляска в троллейбусе. 13

 

V. Еще раз про... морковь. 16

 

VI. Кутузов в кедах и другие подарки природы.. 19

 

VII. Таблетка с шампанским.. 22

 

VIII. Романтика «телепузиков». 25

 

IX. Штрихи к букве «Ж». 29

 

X. Неженатый – невиноватый. 32

Жены и женщины

(лирико-сатирико-бытовой рассказ с элементами автобиографического повествования и чистейшего вымысла)

 

I. Прожженные жены

 

       - А не пора ли тебе жениться? – игриво спросила Ирина, идя синим вечером под руку с Димкой Радушиным.

       «Жениться? – как ошпаренный, Димка дернулся, убрал левую руку в карман и слегка отстранился от Иры. – Ты меня не знаешь. И не знаешь того, что я человек информированный. Ведь мне не раз говорили, будто о женитьбе осведомляются лишь толстые и разочарованные в мужьях дамы, да самодовольные, но недовольные женами прохиндеи. Ты, конечно, не толстая дама и не самодовольный прохиндей. Значит, ты вопрошаешь не ради любопытства и не ради того, чтобы хоть что-то сказать, когда запас слов и идей в мозгу полностью исчерпан. Следовательно, ты набиваешься. Но для чего? Ведь у тебя же есть гражданский муж – муж никудышный, но гражданин примерный. Примерный – значит примерно такой же, как все мужья».

       - Да, мне пора жениться. – произнес Дима вслух, а про себя подумал: «Если бы о женитьбе меня спросила деловая женщина, то я бы ответил, что жениться я всегда успею, ибо дурное дело, вообще, нехитрое. Она бы улыбнулась и с ходу возразила, что успевают далеко не все. Например, ее муж еле успел, потому и прихватил то, что первое попалось под руку, и потащил это первое попавшееся чучело под венец. Я бы сделал вид, что не опаздываю с женитьбой, как один из тех клоунов, которые вовремя не подсуетились и не уехали вместе с цирком, когда пришло время рвать когти. В конце концов, мне всего лишь двадцать четыре. Деловая женщина опять бы улыбнулась, или даже усмехнулась, и пробормотала бы что-нибудь о клоунах и цирковых трюках, вроде того, что пока грустный клоун бежит за уехавшим без него цирком, веселый клоун забавляется с укротительницей тигров. Мол, карьера карьерой, но пора и честь знать. Что бы я ответил на эти упреки? Скорее всего, ничего, так как, по сути, они адресованы не мне, а ее домашнему шуту, то есть ее мужу».

       - Так почему ты не женишься? – спросила Ира.

       «Эти приставания становятся слишком навязчивыми. – подумал Дима. – Вопросы заданы таким тоном, будто Ирка принуждает меня жениться на каком-то выброшенном на помойку объекте страсти. Как будто объекты истинной страсти валяются на каждом шагу!»

       - Я не женюсь, потому что не тороплюсь и выбираю. – сухо проговорил Дима.

       «Молодые люди не любят, когда им задают вопросы о женитьбе, хотя этими вопросами их допекают с раннего детства. – задумался Дима. – Помню, начнешь играть в детском саду с девочкой – и сразу же появится какой-нибудь долговязый чурбан, который склонится над тобой и ухмыльнется: «Нашел себе невесту, женишок?» «Кому и кобыла невеста». – так, вслед за классиками, я бы отреагировал сейчас, но в детском возрасте мы еще не умеем так деликатно выражаться».

       - А разве у тебя большой выбор подруг? – поинтересовалась Ира.

       «Что за глупый вопрос? Что я, выстраиваю всех знакомых девушек в ряд и выбираю из них по зубам лучшую лошадку, пригодную для того, чтобы мужчина на ней всю жизнь ездил? А ведь именно такой верховой ездой занимаются почти все наши мужики. Жены у них и деньги приносят, и нечистоты выносят, и лапшу готовят, и в магазины бегают, и носки стирают и даже с детьми нянчатся, как с родными, – ну, словом, вьючные млекопитающие. Скоро жены начнут таскать своих пьяных суженых на хребтах по улицам вместо такси».

       - Выбор-то богат, только выбирать пока нечего. – съязвил Дима и тут же спохватился: «Никакой особи женского пола не понравится такой ответ. Женщины любят, когда их выбирают и увозят. Более того, каждая наивно полагает, что мы должны выбрать именно ее. Да и слово «нечего» надо бы заменить на «некого». «Никто», все же, выше, чем «ничто», то есть полное ничтожество, недостойное внимания. Женщины любят внимание и, следовательно, они оскорбляются, если их относят к категории «ничто» и игнорируют как потенциальные объекты поклонения».

       - А как же Люда? – продолжила допрос Ирка.

       «Не ожидал я, что пройдясь вечерком по морозцу, Ирку потянет на подобные беседы. Неужели она превращается в одну из толстых и разочарованных дам? Может, дело запахло разводом, или того хуже – керосином? Нет, Ирка не толстая и очень даже симпатичная, но мы настолько разные, что никогда не сойдемся вместе. Единственное, что у нас общего, это короткая дорожка от работы до автобусной остановки. Приходится проходить ее вместе. Но дальше ни я ей не нужен, ни она мне не нужна».

       - Так как же Люда? – не унималась Ирина.

       - Какая Люда?

       - Разве у тебя много знакомых Люд?

       «Мужское самолюбие всегда тешит мысль о возможности иметь одновременно по сотне подруг. Мы, парни, хвастуны по натуре. Но кто же мне поверит, если я скажу, что у меня три знакомых девушки по имени Люда. Тем более засмеют, если я скажу, что одна из них блондинка, вторая – брюнетка, а третья – рыженькая, как Чебурашка. И такая же ушастая».

       - Ты, наверно, имеешь в виду ту девушку, которая приходила к нам в институт? – дошло до Димы.

       - Да, крашенную блондинку.

       «Крашенную? – Димка насторожился. – О женщины! Обманщицы вам имя! А я-то думал, что она натуральная... В любом случае, она мне не нравится. Вернее, она миленькая, но не в моем вкусе. Кажется, у нее кривые зубы и короткие ноги. Для лошадки, может, и сойдет, но я поищу себе попородистей».

       - Помню, ее действительно звали Люда. Но с ней у меня не было ничего серьезного.

       - Странно. А я думала, ты ей нравишься. – раздосадовано сказала Ира.

       - Но она мне не нравится.

       - Чепуха! Если девушке нравится парень, она его получит, хотя бы на десерт. Если она тебя не получила, значит, ей этого и не хотелось.

       «Какая уверенность в голосе! – поразился Дима. – Что значит жизненный опыт! Видимо, Ирка права: любой мужчина побежит за женщиной, если она его как следует поманит, и не просто побежит, а помчится, тяжело и победно топая и изрыгая из недр души своей несуразные звуки. Сколько великих голов на этом слетело! Например, голова Людовика XVI, влюбленного в Марию-Антуанетту».

       - Не знаю, хотелось ли Люде меня заарканить или нет, да только я не суслик, чтобы попадаться в женские ловушки. – оправдывался, как мог, Дима, хотя признавал свое поражение: «Блондинистая Людка не питает ко мне интереса. У нее уже есть давнишний бой-френд – настолько давнишний, что перезрел и начал тухнуть. Иначе для кого она красит губы и волосы одним цветом? Если женщина красится – значит, это кому-нибудь нужно».

       - Тогда где твой предмет обожания? – опять двинулась в атаку Ирина.

       «Предмет... Да, именно предмет! Все-таки, я был не прав, думая, что женщине лестнее быть никем, нежели ничем. Женщины сами уподобляют себя вещам и мечтают, чтобы их подороже купили. Только деньги пойдут не продавцу, а самой вещи. Впрочем, леди понимают, что деньги есть не у всех, а потому не всех покупают. Некоторые умудряются выйти замуж по любви, то есть в надежде, что будущий муж принесет им деньги когда-нибудь потом. Муж денег не приносит и оказывается как бы в долгу у жены. Любовь кончается, а начинаются развод и сутяжничество».

       - У меня есть на примете две-три кандидатуры в предметы обожания. – признался Дима, хотя сам не знал, верить сказанному им же самим или не верить.

       - Две-три – значит ни одной. – помрачнела Ира.

       - Почему? – искренне удивился Дима. Настал и его черед задавать вопросы.

       - Потому что у тебя происходит раздвоение личности. Одно полушарие мозга за Валю, второе – за Галю. Но ведь ты же не можешь разорваться надвое?

       «Могу. – хотел возразить Дима. – Если наступлю на противопехотную мину». Но он этого не сказал, ибо подобные слова разговоров не украшают.

       Тем не менее, ему следовало бы сказать, но о другом: «Черноволосая Люда, возможно, любит меня. Признаться, она не то, чтобы очень красива, но мне интересна. С ней есть о чем поболтать. И она не станет меня донимать расспросами о призрачной, мифической женитьбе, которая Бог знает когда будет. У нас есть общие интересы. Но правда и то, что мы не столь часто встречаемся, и я даже не знаю, есть ли у нее кто-нибудь еще. Я стесняюсь спросить у нее об этом. Но интуиция подсказывает, что у такой классной девушки должны быть поклонники. Интуиция же твердит, что ни одного серьезного поклонника или бой-френда на данный момент она не имеет... Так что же тогда я медлю? Чего жду? Иди и хватай Люду голыми руками!

Действительно, непонятно. Любой на моем месте пошел бы, да и пригласил ее куда-нибудь в кино. Удивительно, но, не чувствуя робости и смятения в разговоре с двумя другими Людами, с черненькой я иногда смущаюсь. Не потому, что боюсь. Скорее потому, что ни ее и никого другого я по-настоящему не люблю. И никогда никого не любил. Минутные увлечения проходят так быстро, что не успеваешь опомниться, а твоя вчерашняя подружка совершенно позабыта, и ты уже либо с другой, либо вообще сидишь один с видом, будто тебе никто не нужен. Вот я и не пойму: нужна ли мне Люда? Экспериментировать и испытывать ее на любовные чувства я не хочу, да это и некрасиво было бы с моей стороны. Что ж мне остается делать? Сидеть и чего-то ждать, а по сути, продолжать лишь временные и случайные знакомства.

В частности, я могу пойти к рыжей Люде. Она не глупа, хотя и не умна тоже. Так ведь и я пока что не Спиноза. Единственное, что меня смущает, так это ее большие уши. Я знаю, что многие не обратили бы на них внимания, но для меня эти уши – как палки в колесах горбатого «Запорожца». Приходится тормозить и опять сидеть и думать, идти или не идти к рыжей Люде. То, что она рыжая, мне наплевать. Для меня это не хорошо и не плохо. Для меня это вообще ничто. Но упаси меня Бог от девичьих ушей, напоминающих лопухи на даче интеллигента! Доводы, будто я тоже не Аполлон, бессмысленны. Аполлон – это выдумка, плод изощренной древнегреческой фантазии, а вот Чебурашка, похоже, – злая реальность».

       - Раздвоиться я не в силах, но имею полное право гоняться за двумя зайчихами поочередно. – попробовал отшутиться Дима.

       - Валяй, попробуй, волочись за своими Людмилами. – махнула ручкой Ирина. Она любила этот жест, ибо находила его необычайно изящным. Дима не обратил внимания на его изящество, поскольку был занят своими мыслями. Разговор задел молодого человека за живое. Лишний раз пришлось вспоминать о любви, которая не то существует, не то придумана поэтами-бабниками.

       Дима вздохнул с облегчением, чувствуя, что разговор на неприятную тему подходит к концу. Туда ему и дорога! Только жаль, что беседа оставила небольшой осадок тревоги. Когда речь идет о будущем, мы всегда испытываем чувство тревоги, но для двадцатичетырехлетнего это кажется неестественным. У двадцатичетырехлетних вся жизнь впереди. Однако, где гарантия, что будущая жизнь будет лучше прежней? И не поздно ли в двадцать четыре года начинать беспокоиться о карьере, отбрасывая Люд на задний план, а на передний выставляя то учебу, то работу? Понятно, что Люды могут помешать карьере, ввергнуть парня в житейскую рутину с ее жалкими подгузниками да металлическими кастрюлями и ввести его в непредвиденные, но неизбежные расходы. Но ведь рутина и расходы – это вся наша жизнь, и как часто мы себя утешаем избитой фразой, будто «все так живут!»

       «Я никому не обязан следовать общим правилам и жить так, как все. – уже давно решил Дима Радушин. – Пусть те, кому не терпится жениться, женятся и связывают себя раз и навсегда по рукам и ногам. Любовь и брак лишают свободы, а без свободы нет выбора. Без выбора нет карьеры, так как выбор дает возможность лавировать и, в случае неудачи, начать все сначала. А без карьеры нет будущего. Я не желаю жить одним настоящим, я думаю о том, что со мной будет дальше. Может, это чистый эгоизм, но я так не считаю. Ведь и мужу, и жене, и их детям лучше жить в достатке, чем влачить жалкое существование на 30 квадратных метрах. В конечном итоге, именно для детей и внуков я зарабатываю себе на жизнь».

       Ирина повернула голову в сторону, и Дима получил возможность как следует ее рассмотреть. Он тысячу раз смотрел на эту высокую, стройную Афродиту, но почему-то при каждом новом взгляде отыскивал в ней что-то новое. Вот и сейчас она показалась ему довольно привлекательным созданием, и привлекательность эту только подчеркивали ее слегка растрепанные длинные волосы. Несмотря на зимний холод, Ирка не носила головных уборов, потому что знала, что в шапке главное девичье достоинство – шикарные русые волосы – были бы спрятаны, словно золотые нити, завернутые в текстильную или меховую шкуру. Нет, волосы должны видеть все.

Именно поэтому Дима испытывал особое удовольствие от коротких вечерних прогулок с Ириной. Он украдкой бросал взгляды то налево, то направо, выискивая бритоголовых, с замерзшими на ветру носами парней, которые проходили мимо и с завистью вплоть до отвисших челюстей оглядывали Ирку и ее спутника. Холод подгонял красноносых дальше, и они удалялись прочь, силясь на ходу захлопнуть свои разинутые рты. Прохожие постоянно выныривали из темноты, поблескивали слезящимися глазами на отмороженных физиономиях и столь же стремительно утопали в сумерках декабрьской Москвы.

       «Некоторые из них уже женились. – подумалось Диме. – А что толку? По-прежнему блуждают во мраке, как привидения, и, видимо, став женатыми, еще больше уподобились бестелесным призракам».

       Рядом показались парень с девушкой. Оба хохочут, а на посиневших ушах уже образовались сосульки. «Наверное, они пока не поженились. Но непременно поженятся, раз им так весело. Плакать будут потом. И вообще, кажется, влюбленные, как пьяные – тоже на морозе не мерзнут».

       Ирка посмотрела на Димку, который, судя по всему, не желал более идти с ней под руку и согревать ее своим аспирантским теплом. «Если бы он не был таким осторожным, то я бы решила, что он недостаточно зрелый, чтобы серьезно рассуждать о любви. Но нет, он хитрый и скрытный и, вдобавок, самовлюбленный осел. Ему втемяшилось в голову, что он исключительный, и все честные девушки должны расстилаться перед ним ниц. А девушки не любят расстилаться ниц понапрасну. Девушки хотят только одного – заботы и внимания. И вовсе не обязательно, чтобы нас одаривали бриллиантами, хотя это тоже очень неплохо.

Мужчина должен проявлять активность и создавать хотя бы видимость того, что он к тебе не равнодушен. А этот остолоп не хочет создавать видимости. Поэтому многие в него влюбляются, а затем уходят с проклятьями и строят против него козни. Женская месть страшна! Даже страшнее мыши на столе. Глупые мужчины бодаются и дерутся, чтобы показать, что один из них круче другого. А женщины соревнуются, чтобы победить. При этом необязательно быть сильнее. Вполне достаточно просто выглядеть круче. И горе тем простофилям, которые не понимают таких элементарных вещей!»

IV. Пляска в троллейбусе

 

Дима по-прежнему не отходил от телефона и целых десять минут размышлял, ехать ему или не ехать. С одной стороны, ему было интересно узнать подробности ссоры Егора и Жанны, а также хотелось уяснить раз и навсегда, как к нему относится рыженькая Люда. Мысленно представив себе Люду и сконцентрировав всю зрительную память на ее личике и прическе, Димка пришел к выводу, что не такие уж у нее большие уши, как это ему казалось прежде. Кроме того, очень лестно осознавать, что тебя специально приглашают две симпатичные молодые девушки.

Зная свой внутренний мир лучше кого бы то ни было, Димка лишний раз заглянул в него и обнаружил, что принять окончательное решение довольно сложно. «На самом деле, я как раз тот человек, который может и не пойти. Недаром куратор назвал меня пофигистом. Это значит, что мне по фигу, кто и куда меня зазывает. Правда, не хотелось бы обижать Люду и Олю. Я вообще не люблю никого обижать понапрасну. Еще ребенком я сам себе дивился и удивлял окружающих своей нелюбовью ко злу и всяким злым людям. Боже мой, каким виноватым я себя чувствую и по сей день, виноватым перед всеми теми людьми, которых я когда-то ненароком обидел! Вот и сейчас я знаю, что могу обидеть и Люду, и Олю, если откажусь от их предложения. Но... но что мне делать с этим моим вечным чувством – неохота?

Собственно, так, впустую, и проходят лучшие годы жизни. Сижу, зеваю, а зачем живу на свете, даже сам не знаю. Пойти, что ли, и размяться? С другой стороны, не думаю, что мне будет весело на Олиной квартире. Я всегда чувствую себя наиболее паршиво, сидя на банкетах и вечеринках, когда гости лопают салаты, похрустывают куриными костями, и никто, решительно никто, не обращает на меня внимания. Хорошо, что на сей раз нас будет четверо. При нечетном числе я всегда ощущаю себя лишним звеном компании. А четверку я даже могу возглавить, ведь это так просто: встать в центре, спеть песню, сплясать и рассказать неприличный анекдот. Слава Богу, уж это-то я умею! Пусть мне, как обычно, будет страшно скучно, но двух девушек я развлеку на славу... Эх, ладно, еду! И пусть потом пойдут сплетни, будто у меня завязались какие-то особые отношения с Людой – как завяжутся, так и развяжутся. В конечном итоге, Оля рискует гораздо больше, ведь Жанна выцарапает из ее глаз жемчужины, проведав, что Егор вздумал провести ночь на ее квартире. М-да, Жанна их непременно выцарапает... Ну а я посмотрю. Шутка».

Когда человек много думает о том, как ему поступить, он чаще всего поступает бездумно. Поэтому Дима сам не заметил, как очутился на морозе. Он даже не заметил, как оставил квартиру, и потому не мог сказать, закрыл ли он за собой дверь. Купив шампанского, шоколаду и украсив покупку маленьким, но пышным букетом цветов, Дима отправился к дому Оли. Он не хотел идти, но его подгоняло любопытство – чувство, которое уже неоднократно его чуть не погубило. «Любопытной Варваре на базаре нос оторвали. – Димка вспомнил известную поговорку и представил себе женщину без носа. Или пуще того: как ей отрывали на базаре нос. – Душераздирающее зрелище. Должно быть, покупатели набросились на Варвару, и каждый поочередно принялся тянуть ее за нос. Поочередно, потому что не могли же они тянуть за один нос одновременно!»

Димка сел в троллейбус, и не потому, что был жаден или у него не было денег на то, чтобы поймать попутку. Он не любил машины и всегда чувствовал себя в них дискомфортно. Из-за высокого роста он с трудом размещался внутри салона и, к тому же, вынужден был дышать вонючим бензином и без конца дергаться на сиденье. По Москве невозможно нормально ездить, ибо только ты разгонишься, как напорешься на препротивный, никому не нужный светофор. От такой нерусской езды рывками к горлу подступает тошнота. Троллейбус гораздо круче любой автомашины, так как он вообще не успевает разогнаться, едет равномерно и только потрясает приделанным к резине задом, попадая на уличные колдобины. Поздним вечером в нем можно разместиться со всеми удобствами: народу мало, и ты имеешь полное право вытянуть метровые ноги, куда тебе вздумается. И что самое главное, ты можешь прыгать, танцевать голым при луне, петь похабные песни про водителя и резвиться, как Бог на душу положит, потому что ты уже не пассажир. Ты один в просторном салоне, и салон этот принадлежит тебе. А водитель тебя боится.

Правда, Димка не всегда ездил на одних троллейбусах. Когда-то он смело водил родительский «Москвич», но настала пора, и «Москвич» износился и как чудо российской техники превратился в полнейшую рухлядь. «Ну давай же, заводись!» – бывало прикрикнет Димка на стального коня. «Пых-пых-пых...» – только и услышишь в ответ от мотора. «Ну же, ну же!» – кряхтит водитель, но все тщетно. «Пых...» – уже слабее реагирует «Москвич» и выдыхает из капота пар на потеху проезжающим мимо вольвистам, тойотистам и прочим пижонам на своих «Пежо».

По пути к Оле Димка вспомнил не менее забавный случай, который побудил его несколько лет тому назад воспользоваться услугами частника. Тогда, после сытного ужина на банкете в мэрии, живот студента невероятно раздулся. На столах блестела потрохами деликатесная рыба, и слева, и справа побулькивала в глотках банкетирующих столичная водка – единственный напиток, предложенный изрядно освиневшим гостям. Димка не хуже других знал, за чей счет этот банкет. Высказанное сгоряча предположение профессора Стаканского о возможности присоединения Камчатки к России 300 лет назад оказалось подходящим поводом для того, чтобы души наших чиновников в очередной раз возрадовались. Толпа камчатских отцов и благодетелей повалила с дарами моря в Москву, где и отпраздновала юбилейную дату с местными коллегами. Хозяйственники съели всю икру, сплясали на днях Камчатки в Коломенском, неоднократно спустились по Васильевскому спуску, ради хохмы вызвали Преснякова на концерт на Пресне, а в конце забаррикадировались у Баррикадной. А мэр Москвы получил в подарок картину с изображением белых ночей в виде белого квадрата. Мэр тут же зашвырнул картину с камчатскими далями подале, произнес привычно приветственную речь и удалился, оставив зрителям оставшиеся корма.

Правительственный чиновник с поистине детским восторгом сообщил собравшимся, что пока на Камчатке не все коренные народности спились до чертиков. В доказательство послышался волчий вой, и из-за кулис высыпали еще не спившиеся шаманы с бубнами. Круглобокий губернатор Камчатки прочел лекцию о том, как однажды казак Атласов углубился в темный лес, шел-шел, да и дошел от Москвы до далекого полуострова, после чего застолбил его и сделал посольский заказ. «Черт, опять перепутал! – послышался раздраженный голос профессора Стаканского. – Сколько раз репетировали, а он все свое гнет! Не посольский заказ, а Посольский приказ». Но, глядя на честное лицо губернатора, никто не усомнился в том, что казак Атласов действительно упаковал ко Дню солидарности трудящихся праздничный заказ из заботливо законсервированных камчадалами крабов, красной икры и сырокопченой колбасы в придачу.

Послушав завывание волков и шаманов, а также поучительную историю из жизни русского землепроходца, народ распустил слюни и повалил в банкетный зал. Димка, как самый младший в своей ученой компании, думал было пойти домой, но профессор его остановил: «Ты что, дурак? За все уже уплачено из бюджета». Компания очутилась за столом напротив хлебосольного губернатора. Но, на беду, профессоров оставили без сладкого. Пришлось Димке уважить солидных мужей и в наглую стащить торт с соседнего стола. Еды было много, утробы насытились, и люди быстро позабыли об энергетическом кризисе на Камчатке. Димка попросил губернатора подарить ему на память автограф. Губернатора, как важное лицо, постоянно окружали какие-то моськи, поэтому пробиться за автографом, не выпив с ним на брудершафт, было непросто. Но губернатор не знал, что написать, кроме своей гордой фамилии, и под Димкину диктовку аккуратно вывел на пригласительном билете: «Профессору Дмитрию Радушину на память об икре». Довольный тем, что осчастливил смерда, губернатор повернулся к моськам.

И тут разверзлись... нет, не небеса, бери ниже. Просто Димка так наелся на халяву, что молния на брюках начала разъезжаться – намек на то, что и гостям пора бы уже разъехаться. Выйдя из мэрского небоскреба, Димка решил, что несолидно всю дорогу до дома придерживать брюки руками. Вот именно тогда он и воспользовался услугами частного автолюбителя, который не ел камчатских деликатесов и не понимал злой участи объевшегося студента, но, сам того не ведая, скрыл Димкин позор.

«Жизнь – треклятая штука. Потому что разгуливать по Москве с голым задом считается большим позором, нежели восседать этим задом на сиденье ржавого «Москвича». – мысленно заключил Дима и вышел из троллейбуса. Он направился к дому Оли со сложными чувствами. И чувства осложнялись с каждым новым шагом на пути к ее квартире. Сначала он поскользнулся, взмахнул рукой с бутылкой шампанского и, дабы она не разбилась, зашвырнул ее в сугроб. «Падаю». – успел сообразить Дима и сделал на льду пребольный шпагат. Цветы были безнадежно измяты и закопаны в том же сугробе, где блестела при тусклом свете уличного фонаря бутылка шипучего вина.

Отряхнувшись и подобрав бутыль, Димка подумал: «Хотел бы я посмотреть на Егора, который будет ее открывать. После такой встряски выстрел будет феноменальный. Подобный тому, что произвел на защите диссертации доцент Молотков, пустивший пробку промеж глаз профессору Стаканскому. А потом они оба сидели перед пустыми бокалами и пели песню про удалого изверга Хасбулата. Воистину незабываем тот момент, когда поздно вечером я повстречал в темном коридоре профессора, волочившего за собой гитару и блуждавшего мутным взглядом по исписанным стенам вуза. Отметина от пробки была все еще заметна».

Следующим препятствием на Димкином пути стал кодовый замок на двери подъезда. Но Димка справился с ним без труда, потому что только пьяный профессор не заметит три стершиеся от бесконечных нажатий и вдавленные внутрь замка кнопки. Подъезд напоминал Третьяковскую галерею и, по крайней мере, не уступал ей в количестве настенных надписей и художеств. Тут тебе и сестрица Аленушка, только голая, и братец Иванушка с недвусмысленной характеристикой «козел», и три богатыря в непристойных позах, а вместо лошадок – крик болеющей души: «ЦСКА – кони». А что касается лифта, то такое ощущение, будто жильцы этой картинной галереи, торопясь после работы к семейным очагам, не всегда успевали добраться до своих кровных уборных, вследствие чего их прорывало где-то между третьим и шестым этажами.

Наконец, дверь Олиной квартиры. Подойдя к ней, Димка снова взгрустнул и подумал, что напрасно приехал и что, скорее всего, Оля и Егор над ним просто подшутили, сообщив о визите Люды Лисюковой. Но отступать было поздно, и Дима позвонил в хорошо знакомый ему звонок у двери Олиной квартиры. Прежде чем дверь открылась, до Димкиных ушей донеслась какая-то музыка, правда, не такая громкая, как полагается на вечеринках. «Да ведь уже около двух часов ночи. Люди кругом, очевидно, спят. Так зачем же врубать Рикки Мартина на полную катушку?» – рассудил Дима, хотя из квартиры доносился голос какого-то другого и, без сомнения, тоже модного певца. О том, что певец был модный, говорила та самоуверенность, с которой он стонал и хрипел и, всячески похрюкивая, изображал из себя сорвавшегося с люстры и больно убившегося головой о табурет удавленника.

 

V. Еще раз про... морковь

 

- Димка пришел! – воскликнула Оля при виде нашего героя. – Проходи. Шампунь – сюда, обувь – туда.

Излишне разъяснять читателю, что под шампунем Оля понимала шампанское, а под шампанским – шампунь. Впрочем, она уже, наверно, выпила не один литр шампуня, потому что щеки ее порозовели, да и вообще, в глазах было слишком много оптимизма. «Одна капля шампуня убивает лошадь наповал. Лысую лошадь». – сострил Димка и эффектно сбросил с плеч тяжелую дубленку. «Наконец-то я могу снять эти дубленочные оковы. А то я чувствовал себя на улице, словно замороженный на центрифуге космонавт: стынешь, как в невесомости, крутишься на холодном ветру, а все тело, как в жестком скафандре». – вздохнул Димка.

Оля провела его в комнату, где за столом сидели Люда и Егор. Причем Люда была на редкость ухожена: губки и реснички накрашены, элегантный деловой пиджачок, хотя и не броский да серый, но лишь подчеркивал стройность фигуры и изумрудную брошь на груди. Новая прическа напрочь скрыла растопыренные уши, которые тут же принялся искать Димка и не нашел. Рядом с Людой хозяйничал Егор и улыбался улыбкой высидевшего яйца утконоса. Его нос действительно был утиный, но в целом, Димка понимал, что такой тип мужчин даже нравится большинству женщин. По крайней мере, вряд ли мужской нос для женщины самое главное.

- Ха, Димон приехал! А я-то уж думал, что ты спишь один в теплой кроватке. Где уж тебе по ночам расслабляться, ты же теперь – академик! – начал подкалывать друга дамский любимец.

- А я вот ни на минуту не сомневался, что ты опять тусанешься в чужом квартире. Где уж мне до тебя, ведь ты же теперь – человек семейный! – Димка перевел разговор со своей личности на личность собеседника. – Ну и за что тебя выгнала Жанна?

- Жанна меня выгнала? Ха! – Егор вздернул вверх свой клюв. – Да наплевать мне на Жанну! Надоела со своим зудением: сделай то, сделай это, забей гвоздь в пылесос, вынеси мусор под дверь соседей... Пускай посидит одна дома и подумает в бессонной ночи о недостойном звания супруги поведении.

- Ну плюй, плюй. – махнул рукой Дима. – Но ведь доплюешься – могут быть и дети!

- Ты на что намекаешь? – чуть ли не взревел Егор и копнул ладонью в пепельнице. – На то, что Жанна там не одна?

- Нет, на то, что у нормальных, здоровых супругов временами появляются детишки. И это закономерно. – поразился Дима. – Ей Богу, странно, что ты полагаешь, будто для рождения ребенка Жанне нужен кто-то посторонний.

Егор покраснел и сжал кулаки. Но, поразмыслив, пришел к выводу, что и сам способен народить дитя.

- Дим, ты кушать будешь? – спросила Люда, встряхнув рыжей головкой.

- Буду. – коротко ответил Дима. Он действительно почувствовал голод, который постоянно давал о себе знать в непринужденной, дружеской обстановке.

Люда и Оля взялись обслужить гостя, а Егору, чтобы он поменьше распускал язык и побольше был занят делом, подсунули бутылку шампанского.

- Холодненькое... – блаженно пробормотал Егор.

- Минус семнадцать на улице. – заметила Оля.

- Внимание: сейчас будет бум-с! – предупредил Егор, на что Димка мысленно отреагировал: «Да, утечка мозгов за границу ему не грозит». Но, на всякий случай, Димка встал из-за стола: «Чего доброго, и сам насвинячится, и меня бумкнет».

- Раз, два, три... О-о, бум-с! – почти хором прокричали Оля и Егор.

«Радости – полные штаны. – покачал головой Димка. – Значит, веселье только начинается».

Оля подыгрывала Егору, и это начинало раздражать Димку. Другое дело – Люда. Кажется, ей наскучило общество изменчивой Оли и упрямого Егора. «Кажется, она чувствует себя не в своей тарелке так же, как и я. – Димка посмотрел на внешне безучастное Людкино лицо. – Личико-то спокойное, но изнутри просвечивают эмоции. Егор ей симпатичен, но та стеснительность, которая проявилась при моем приходе, выдает неравнодушие ко мне. Это приятно и похвально. Но если она и дальше будет молчать и не закричит «бум-с», то меня одолеет тоска, и я потихоньку ускользну за дверь. С Людой-брюнеткой все гораздо проще, и с ней мне не приходится скучать. Ирка вызывает восхищение уже своей неземной красотой. А что хорошего в Люде Лисюковой? Я и она просто не подходим для ролей Ромео и Джульетты. Достаточно посмотреть на Олю и Егора, чтобы уяснить раз и навсегда: не противоположности тянутся друг к другу, а партнеры по интересам. Противоположности по определению противны друг другу».

Пока Димка уплетал нехитрое кушанье за обе щеки и наслаждался поистине зверским аппетитом, Егор и Оля оприходовали бутылку шампанского. Люда терпеливо дожидалась окончания трапезы, чтобы подойти к Димке поближе. Путь к сердцу мужчины открылся, но путешественница застряла где-то посреди пути, а именно – в желудке. Чавканье начинало действовать на нервы, и, не выдержав нравственной пытки, Люда обратилась к Егору, который любезничал с Олей:

- Давай потанцуем.

«Very well, как говорили негры, поедая жуков на картофельной плантации штата Колорадо. Детка облегчает мне работу. – подумал Дима. – Егор измотается и быстро отпляшется. Людка останется неудовлетворенной, ибо женщины всегда более выносливы, чем самые лихие танцоры. И тут выйду я и протрясу поглощенный ужин. Уж что-что, а танцевать-то я люблю, хотя толком и не умею. Во всяком случае, если не наступать Людке слишком часто на ноги, то можно заставить ее признать во мне специалиста».

Оказалось, что Егор тоже недурной танцор. Правда, скорее плясун, чем танцор. Как недорезанный горец, он начал вертеться вокруг изумленной Люды с безумными выкриками: «Ас-са!» Естественно, через несколько минут он утомился и сел за стол покурить. В этот момент как раз заиграла спокойная музыка, и Димка приготовился подойти к Люде. Но Оля вышла ему навстречу и, действуя, как всегда, неожиданно, схватила его за руку и уволокла в сторону. Оля положила руки на Димкины плечи, и Димке ничего не оставалось, как водрузить свои мужские грабли на ее талию.

- Помнишь, как мы в первый раз танцевали? – тихо и со вкрадчивой хрипотцой спросила Оля.

- Не знаю, как в первый раз танцевала ты, а я дебютировал в пять лет. Помню, изображал Ленина в детском саду под музыку Вилли Токарева. Воспитателям понравилось.

- Да нет, я не о том. – обиделась Оля. – И не пытайся отвертеться от прямого ответа.

- Хорошо, тогда расскажи, что ты помнишь.

- В первый раз мы танцевали вместе на новогоднем вечере в Сокольниках.

- Неужели? Я что-то не помню. – соврал Димка.

- Тогда я напомню. На тебе был длинный белый шарф, и, поскольку ты не хотел танцевать в паре, я взяла инициативу в свои руки. И я заставила тебя выйти на площадку, схватившись за кончик шарфа и потянув тебя за собой.

- Да, что-то припоминаю. Был такой белый шарф...

- Кстати, ты и не сопротивлялся. А я вцепилась, как дикая кошка, в шарф и не отпускала добычу целых полчаса. Тебе так понравилось со мной танцевать, что после моего ухода ты бегал по всей танцплощадке и выискивал себе новую партнершу.

«Ох уж эта женская логика! – покачал головой Дима. – Ну кто же ищет новую партнершу, если его во всем устраивает старая?» Димка искоса поглядывал на Люду, но Оля, как будто нарочно, стремилась повернуть его лицом в другую сторону. Люда сидела напротив Егора и, кажется, перестала обращать на Димку внимание. «Проклятье! Такая удача сорвалась. И что только эта Ольга встряла между нами? – Димка сжал губы, но, посмотрев в глаза партнерше, смягчился и улыбнулся. – С такими людьми, как Оля, нужно обходиться мягко. Грубая сила здесь неуместна».

«Мордашка смазливая, а толку чуть. – подумала в свой черед Оля. – Если бы у него было побольше опыта, то он бы знал, что, танцуя с красивой девушкой, надо из вежливости выказывать к ней некоторую заинтересованность. Побольше энергии и темперамента. Смелее, покажи, на что ты способен!»

- Почему ты никогда не пригласишь меня сам на танец? – Оля произнесла эти слова достаточно громко, чтобы Люда могла их услышать.

Димка понял, что это ловушка. Оля знала, что он не решится ее обидеть и начнет отвешивать дешевые комплименты, а потому своим ответом ударит по чувствам Люды. «Не сомневаюсь, что Людка в него влюблена. Но что-то непохоже, чтобы он был в нее влюблен. Сейчас мы это проверим». – Оля заулыбалась и вытаращила на Димку жгучие невинные глазки.

Димка глянул украдкой на Люду, но не показал и тени колебания:

- Я не приглашаю тебя потому, что чувствую себя недостойным такого чарующего обаяния.

«Ловко я выкрутился. – порадовался за себя Димка. – Сказано с эффектом, и никто не обиделся, потому что никто ничего не понял. А чтобы Оля не радовалась победе, прокружусь с ней по комнате и усажу ее к Егору». Так Дима и поступил: прокружился, уронил две вазы на пол и отошел к Люде.

- Здоров ты, учитель, крушить аксессуары. – пробормотал Егор, нехотя пропуская Диму к столу.

- Тесновато тут для учительского размаха. – ответил Димка, а сам подумал: «Как-то неприятно, когда тебя называют учителем. Потому что это слово опошлено словом «учительница». Учителям так мало платят, что они повсеместно превратились в учит<