Покушения, сообщники, безнаказанность

 

 

Из того, что законы не наказывают намерение, со­всем не следует, что деяние, предпринятое с явным намерением совершить преступление, не заслуживает наказания, хотя и меньшего, чем само преступление. Большое значение, придаваемое предупреждению покушений на преступление, оправдывает примене­ние наказаний. Но так как между покушением на преступление и совершением преступления может пройти определенный промежуток времени, то более суровое наказание за содеянное преступление может вызвать раскаяние. То же самое относится и к пре­ступлению, совершаемому сообщниками, из которых не все были непосредственными исполнителями, но по разным причинам. Когда несколько человек совме­стно осуществляют рискованное предприятие, то чем выше риск, тем сильнее они стремятся сделать его равным для всех. Следовательно, тем труднее найти желающего стать непосредственным исполнителем этого деяния, поскольку ему придется рисковать боль­ше, чем остальным сообщникам. Исключение состав­ляет тот случай, когда непосредственному исполните­лю назначают особое вознаграждение. Но тем самым уравновешивается больший риск с его стороны, а по­тому и наказание должно быть равным для всех. Эти рассуждения могут показаться слишком метафи­зическими тому, кто забывает об исключительной важности законодательных мер по предупреждению предварительного сговора между соучастниками пре­ступления.

Некоторые суды при рассмотрении особо тяжких преступлений обещают освободить от наказания того, кто назовет своих сообщников. Эта мера имеет свои положительную и отрицательную стороны. Отрица­тельная сторона заключается в том, что государство поощряет предательство, презираемое даже преступ­никами. Более дерзкие преступления менее опасны для государства, чем те, в которых проявляется ни­зость человеческой натуры, так как первые соверша­ются нечасто. Кроме того, дерзости достаточно благо­творного влияния, чтобы заставить ее служить общему благу. Преступления же, побуждаемые человеческой низостью, совершаются чаще, более тлетворны и всег­да более эгоцентричны. Кроме того, суды обнаружи­вают по данному вопросу колебания в своей практи­ке, а законы — несостоятельность, поскольку взывают к помощи тех, кто их нарушает. Положительная сто­рона заключается в предупреждении тех особо тяж­ких преступлений, последствия которых очевидны, виновники неизвестны и которые внушают паниче­ский страх населению. Эта мера показывает также, что, нарушая верность законам, то есть государству, преступник способен нарушить верность и частному лицу. Мне кажется, что общий закон, предусматривающий освобождение от наказания соучастника, рас­крывшего преступление, следовало бы предпочесть специальным постановлениям, принимаемым отдель­но для каждого конкретного случая подобного рода. Это препятствовало бы сговору сообщников из-за опасения каждого из них лишь самому подвергнуться риску наказания. И тем самым суд не придавал бы смелости преступникам, обращаясь в отдельных слу­чаях к их помощи. Однако в таком законе следовало бы также предусмотреть изгнание освобожденного от наказания преступника, назвавшего своих сообщни­ков. Но напрасно терзаюсь я угрызениями совести, уполномочивая священные законы, этот памятник доверия к обществу, основу человеческой нравствен­ности, на вероломство и лицемерие. Какой же при­мер получит нация, если будет нарушено обещание освобождения от наказания и того, кто откликнулся на призыв закона, к стыду общественной совести и при­крываясь изощренными предлогами, поведут на казнь! Такие примеры — довольно частое явление во всех странах. И потому не редки люди, видящие в госу­дарстве не что иное, как сложную машину, которой управляют в собственных интересах наиболее прож­женные и могущественные люди. Холодные и равно­душные ко всему, что составляет отраду возвышенных и нежных душ, они с невозмутимой изощренностью возбуждают в них то самые дорогие чувства, то самые сильные страсти и манипулируют ими в зависимости от тех или иных своекорыстных интересов, касаясь самых сокровенных струн этих душ, подобно музыкан­там, ударяющим по струнам своих инструментов.

XXXVIII

Наводящие вопросы, показания

 

 

Наши законы запрещают при рассмотрении дела задавать так называемые наводящие, вопросы, посколь­ку, согласно мнению ученых юристов, эти вопросы носят видовой, а не родовой характер, то есть каса­ются конкретных обстоятельств данного преступления и внушают подсудимому прямой ответ, в то время как они должны касаться преступлений вообще. По мнению криминалистов, вопросы должны кружить по спирали вокруг факта, но не идти к нему по прямой. Этот метод обосновывают двумя соображе­ниями: или опасением внушить подсудимому ответ, который бы сразу отвел от него все обвинения, или, может быть, полагают противоестественным для под­судимого предъявлять непосредственно самому себе обвинения. Как бы то ни было, но в обоих случаях налицо явное противоречие законов, допускающих пытку наряду с этим методом ведения допроса. Дей­ствительно, какой же вопрос будет более наводящим, чем вопрос, подсказанный болью. Первое соображе­ние находит подтверждение в пытке, так как боль внушает крепкому человеку упорное молчание, чтобы заменить большее наказание меньшим, а слабому внушает раскаяние, чтобы избавиться от мучений, испытываемых им в настоящем и потому более дей­ственных, чем ожидающих его в будущем. Второе соображение совершенно очевидно аналогично перво­му, так как если вопрос видового характера заставляет подсудимого сделать признание вопреки законам природы, то мучения и пытки заставят его сделать это гораздо быстрее. Но люди в большинстве случаев руководствуются скорее различиями в названиях ве­щей, чем в их сути. Среди прочих злоупотреблений буквальным толкованием, которые имели немалое влияние на дела человеческие, довольно известным является признание ничтожным и недействительным показаний уже осужденного преступника. "Наступи­ла его гражданская смерть, — говорят с серьезным видом юристы-перипатетики, — а мертвый недееспо­собен". Чтобы доказать действенность этой пустой метафоры, было принесено множество жертв и часто спорили и размышляли о том, должна ли истина уступить приоритет юридическим формулам. Если только показания уже осужденного преступника не направлены на задержку судебного разбирательства, то почему бы не предоставить ему, учитывая его крайне бедственное положение, возможность в инте­ресах истины привести новые факты, которые изме­нят существо дела и могут способствовать оправда­нию его или других при новом разбирательстве? Соблюдение формальностей и внешних атрибутов судебной власти необходимо при отправлении право­судия отчасти для того, чтобы не оставлять места для судейского произвола, а отчасти чтобы народ удостоверился, что правосудие отправляется не беспорядоч­но и пристрастно, а на основе твердых и неизменных правил. Отчасти также потому, что на людей, по своей природе подражателей и рабов привычки, го­раздо большее впечатление производит воспринимае­мое чувствами, чем разумом. Но эти формальности нельзя закреплять в законе так, чтобы от этого роко­вым образом пострадала истина, которая бывает или очень простой, или очень сложной и нуждается в определенных внешних атрибутах, чтобы снискать расположение невежественного народа. Наконец, об­виняемый, упорно отказывающийся отвечать на воп­росы следствия, заслуживает наказания, определяемо­го законом. Причем наиболее строгого из всех установленных законом, чтобы люди таким образом не уклонялись от необходимости служить примером остальным. Подобного рода наказания излишни, если факт совершения преступления данным преступни­ком сомнения не вызывает. Бесполезен и допрос, подобно тому, как излишне и собственное признание в совершенном преступлении, когда вина преступни­ка подтверждена другими доказательствами. После­днее встречается чаще всего, поскольку опыт показы­вает, что в большинстве случаев обвиняемый свою вину отрицает.

XXXIX

Об особом роде преступлений

 

 

Читающий эти строки заметит, что я опустил один род преступлений, тот самый, что утопил всю Европу в человеческой крови. Ради него полыхали страшные костры, пламя которых пожирало живые человечес­кие тела, а сами костры служили увеселительным зрелищем для безрассудной толпы, и, как сладкозвуч­ной гармонии, внимала она глухим неразборчивым стонам несчастных, доносившимся из клубов черного дыма — дыма от поджаривающихся частей челове­ческого тела — среди треска обугливающихся костей и шипения еще трепещущих внутренностей. Но люди понимающие догадаются, что ни место, ни время, ни суть предмета не позволяют мне исследовать при­роду этого преступления. Слишком долго и безотно­сительно темы моего исследования мне пришлось бы доказывать необходимость полного единомыслия в государстве вопреки примеру множества наций, по­тому что тончайшие различия в суждениях, которые неуловимы для человеческого разума, могут тем не менее послужить причиной социальных потрясений, если одному из них не будет отдано предпочтение перед другими. Кроме того, мне пришлось бы до­казывать, что суждения в силу уже самой своей при­роды в одних случаях проясняются самостоятельно, в результате борьбы противоположностей, причем ис­тинные всплывают на поверхность, ложные же по­крываются тиной забвения, а в других, наоборот, им требуется для этого быть облеченными авторитетом власти, поскольку сами по себе они неубедительны. Слишком долго было бы также доказывать, что каким бы ненавистным нам ни казалось господство силы над умами людей, низводящее их до лицемерных и униженных существ, оно все же нужно и необходи­мо, хотя это и кажется противоречащим духу крото­сти и братства, подвластного силе разума, перед ко­торым мы благоговеем. Все сказанное следует считать доказанным с предельной ясностью и отвечающим интересам людей, если осуществляется это властью человека, которая всеми признана. Я говорю только о преступлениях, вытекающих из природы человека и общественного договора, но не о грехах, наказывать за которые даже временно следует исходя из других принципов, чем те, на которых зиждется ограничен­ная, мирская философия.

XL

Ложные понятия о пользе

 

 

Одним из источников ошибок и несправедливостей являются ложные понятия о пользе, усвоенные зако­нодателями. Эти ложные понятия создаются, когда частные недостатки ставят выше общих, а чувства подавляют, вместо того чтобы их возбуждать, и при­казывают логике: "прислуживай". Ложное понятие о пользе создается, когда жертвуют тысячами действи­тельных выгод для устранения недостатка вообража­емого или имеющего ничтожные последствия, когда у людей отнимают огонь из-за боязни пожаров и воду, чтобы они не утонули, когда зло исправляется исклю­чительно разрушением. **3аконы, запрещающие но­шение оружия, именно таковы. Они обезоруживают только тех, кто не склонен к совершению преступле­ний и никогда не решится на это. Но те, кто готов нарушить самые священные законы человечества и важнейшие положения кодексов, станут ли они ува­жать законы маловажные и чисто произвольные, ко­торые так легко нарушить и остаться безнаказанным? Ведь их точное исполнение ограничивает личную сво­боду, столь дорогую человеку и просвещенному зако­нодателю, подвергая в то же время невинного всем тем тяготам, которые должны выпасть на долю ви­новного. Эти законы ухудшают положение тех, кто подвергается нападению, и улучшают положение тех, кто нападает. Они не уменьшают, а увеличивают число убийств, так как безопаснее напасть на безо­ружного, чем на вооруженного. Такие законы следо­вало бы назвать не предупреждающими, а боящимися преступлений. Они рождаются под влиянием некото­рых обративших на себя внимание частных случаев, а не в результате взвешенной оценки всех возможных положительных и отрицательных положений этого всеобщего закона.** Ложное понятие о пользе возни­кает также при попытке установить в многочислен­ной среде обладающих сознанием душ симметрию и порядок, что возможно лишь в отношении бесфор­менной и неодушевленной материи. Оно возникает и тогда, когда пренебрегают ближайшими стимулами, которые одни только и действуют на массу с посто­янством и силой, предпочитая им стимулы отдален­ные, со слабым и непродолжительным эффектом, если только сила воображения, довольно редкая у людей, не усилит этот эффект, преодолев отдаленность сти­мула. Наконец, ложность понятия пользы проявляет­ся в тех случаях, когда суть предмета приносится в жертву его названию, а понятие общественного блага противопоставляется единичному благу каждого из частных лиц в отдельности. Разница между челове­ком, живущим в обществе, и человеком, находящим­ся в первобытном состоянии, заключается в том, что вред, наносимый этим последним другим людям, ограничивается соображениями его личной выгоды.

А человека, живущего в обществе, дурные законы побуждают иногда наносить ущерб другим людям без всякой для себя выгоды. Деспот приводит в ужас и уныние своих рабов, но все это возвращается к нему с еще большей силой и терзает его душу. Действие страха в рамках семьи ограничено домочадцами, а потому меньшей опасности подвергается семейный деспот, превративший страх в орудие своего счастья. Но когда страх становится орудием государственной власти и воздействует на массы, то чем больше людей подпадает под его воздействие, тем проще отыщется какой-нибудь отчаянный или отчаявшийся человек или искатель приключений, который использует дру­гих в своих целях, возбудив в них их самые сокровен­ные чувства. И увлечь будет тем легче, чем большее число людей согласится нести риск задуманного дела и чем меньше эти несчастные ценят свою жизнь, что, в свою, очередь зависит от беспросветности пережи­ваемых ими страданий. Причина, по которой одна обида порождает другую, заключается в том, что ненависть долговечнее любви, поскольку для первой продолжительность деяний — источник силы, а для второй — источник слабости.

XLI