Роман Виктора Пелевина «чапаев и Пустота» с точки зрения философии дзен-буддизма

 

«Чапаев и Пустота» - роман <http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A0%D0%BE%D0%BC%D0%B0%D0%BD> Виктора Пелевина <http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9F%D0%B5%D0%BB%D0%B5%D0%B2%D0%B8%D0%BD,_%D0%92%D0%B8%D0%BA%D1%82%D0%BE%D1%80_%D0%9E%D0%BB%D0%B5%D0%B3%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87>, написанный в 1996 году <http://ru.wikipedia.org/wiki/1996_%D0%B3%D0%BE%D0%B4>. Сам автор характеризует свою работу как «Первое произведение в мировой литературе, действие которого происходит в абсолютной пустоте». В 1997 году <http://ru.wikipedia.org/wiki/1997_%D0%B3%D0%BE%D0%B4> роман был включён в список претендентов на Малую Букеровскую премию <http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A0%D1%83%D1%81%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9_%D0%91%D1%83%D0%BA%D0%B5%D1%80>. [2; 15.05.2013]

На самом деле все происходит в 1919 году в дивизии Чапаева, в которой главный герой, поэт-декадент Петр Пустота, служит комиссаром, а также в наши дни, а также, как и всегда у Пелевина, в виртуальном пространстве, где с главным героем встречаются Кавабата, Шварценеггер, «просто Мария»...

По мнению критиков, «Чапаев и Пустота» является «первым серьезным дзен-буддистским романом в русской литературе». [22; 23] К своему собственному удивлению почти все критики Пелевина (и союзники, и противники) соглашаются в том, что пелевинская философия целиком и полностью заимствована из дзен-буддизма. [25; 4]

Роман является проповедью дзен-буддизма. Пелевин использует дзен не как литературный прием, он является его адептом и пропагандистом. По ходу романа, показана относительность и иллюзорность мира, описаны усилия героев достичь просветления, ощутить пустоту, шуньяту. Понятие шуньяты, центральное в дзен-буддизме, определило фамилию главного героя и название книги. Помимо дзена, в романе затронуты идеи субьективного идеализма и экзистенциализма. Тут нет противоречий, различия не полярны.

Настоящее противоречие существует между философией и эстетикой романа. Дзен отрицает многословье, логические объяснения, сюжет во времени; дзен и роман - антагонисты. Эстетика дзен - озарение. Это набросок кисточкой на бумаге, экспромт хайку, взлет самурайского меча. Дзен породил чайные церемонии, икебану, японские сады. Главное - лаконичность и натуральность. Эта эстетика не имеет никакого отношения к «Чапаеву и Пустоте» <http://pelevin.nov.ru/romans/pe-pust/>. [26; 1-2]

Пелевин свято верует (не без пленительного плутовства) в тотальную иллюзорность реальности, в которой мы живем, а, точнее, полагаем, что живем. Он то и дело обворожительно моделирует другие миры и рассказывает альтернативные версии жутковатой российской истории Захватанная грязными пальцами площадных мистиков-колхозников грань между жизнью и смертью в творчестве Пелевина размыта. Однако, по мнению художника, в наших силах осознать иллюзорность своей жизни, поднять ржавое забрало житейской пошлости и „здравого смысла“ и выйти под стерильный свет солнца подлинного Бытия. [27; 2]

Пелевин изящно переводит читателя из одного психического измерения главного героя в другое (как, впрочем, и в состояния других героев с «ложной личностью»). Он обыгрывает китайскую притчу Чжуан-цзы о сне про бабочку, видящую сон про то, что она - Чжуан-цзы. Петр Пустота, находящийся в психлечебнице наших 90-х годов, видит как бы сны про себя - Петьку - комиссара Чапаева в 1918-м году и записывает их, а тот, в свою очередь, видит сны про пациента Петра и тоже их записывает, - что сдвигает у читающего чувство реальности, так же как и другие переживания «ложных личностей» - к примеру, пациента в личности Просто Марии, осуществляющей «алхимический брак России с Америкой», воплощенной в лице Арнольда Шварнцнейгера. Во всех этих переходах явственно ощущается, как посредством наркотического слова нас слегка заводит в «альтернативные состояния» сознания. При этом, показывая мастерство эквилибристики на грани сдвинутых реальностей, впадая на время то в одно измерение, то в другое, Пелевин умудряется проследить (точнее, чаще - проговорить в диалогах) некоторые умные темы - Россия и Запад, Россия и Восток - (на примере японского эстетизма жизни и смерти, так же, как и в примере с Марией, парадоксально включенного автором в некоторую ячейку плотной российской реальности, - и там, в этом волшебно открывшемся за бронированной новорусской дверью японском мире, втягивающем в свою завораживающую внутреннюю перспективу невинную жертву (мучимую традиционной хронической российской болезнью), Пелевин исследует ложную, как личность Петра, революционную историю России и проводит также некий социальный психологический анализ новых классов современного российского общества, изложенный в переводе на язык бандитского арго.

Этот текст - действительно попытка автора нащупать в русле буддийских путей новое видение, сдвинуть обыденные стереотипы относительно личности, времени, причин и следствий, жизненных целей - причем сдвинуть не только имитацией химически «расширенных состояний» психики (в чем автор очень силен). Пелевин проговаривает и в японском сюжете, и в сюжете о бандитах, ловящих кайф на грибках, темы переживания блаженства бытия через актуализацию внутреннего потенциала: Здесь и Сейчас. Чапаев же оказывается Гуру, истинным Духовным Наставником своих приближенных, оставившим народу в легендах и анекдотах некие притчи о Пустоте. Он - за пределами условностей: и красные, и белые, среди которых он ведет битвы, - для него так же относительны, как разных цветов слои одной луковицы. [28; 2]

Подробно рассмотрим действующие лица и прототипы:

) Петр Пустота. 26 лет. В 1918 году поэт из Петербурга, декадент, католик и комиссар Чапаева. В 1990-х - пациент Образцовой психиатрической больницы №17, считающий себя «единственным наследником великих философов прошлого». Прототипы: 1) Петька, адъютант Василия Чапаева из книги Фурманова, фильма братьев Васильевых и анекдотов; 2) Петр Демьянович Успенский (1878-1947), ученик Георгия Гурджиева (см.).

) Чапаев. Красный командир, похожий на белого офицера. Мистик, гуру. Маг, адепт. Член ордена Октябрьской Звезды, как и Черный Барон Юнгерн (см.). Прототипы: 1) Чапаев из книги Фурманова, фильма братьев Васильевых и анекдотов; 2) Георгий Иванович Гурджиев (1877-1949) - эзотерик, гуру, торговец коврами. Ю.Стефанов напоминает: на литографии Владимира Ковенацкого, опубликованной в журнале «Огонек» (1989, №47), Гурджиев изображен в кавалерийских галифе и затрапезной майке; 3) дон Хуан из книг Карлоса Кастанеды.

) Григорий фон Эрнен, он же товарищ Фанерный - давний друг Петра Пустоты, тоже поэт. В момент их встречи - чекист. Не исключено, впрочем, что просто кошмар героя, один из «темной банды [его] ложных я».

) Анна - племянница Чапаева, пулеметчица-льюисистка. Прототипы: Анка-пулеметчица из фильма и анекдотов.

) Котовский - кокаинист, уголовник, творец нашей Вселенной. Тоже мистик и буддист, но несколько отмороженный. Прототипы: Григорий Иванович Котовский (1881-1925) - красный командир времен Гражданской войны. Герой фильма «Котовский» (1943; коронная фраза - «Котовский в городе»; и в романе она звучит не раз) и анекдотов.

) Барон Юнгерн, он же Черный Барон - защитник «Внутренней Монголии»; инкарнация бога Войны; командир Особого Отряда Тибетских Казаков; контролирует (вместо скандинавского бога Одина) Валгаллу - небесный чертог для храбрых воинов, павших в бою. Прототипы: 1) Барон Роман Федорович Унгерн фон Штернберг (р. 1887/8; расстрелян большевиками 15 сентября 1921 года в Новониколаевске; у Пелевина - в Иркутске). Собрал и возглавил Азиатскую кавалерийскую дивизию, в которой были тибетские части. Прогнал из Урги китайцев и вызволил из плена Живого Будду. Монголы чтили барона как бога Войны, нового Чингисхана. И как Махагалу, гневное божество, принявшее обет защищать учение Будды при помощи устрашения, когда сострадание оказывается бессильным; 2) Черный Барон из песни «Белая армия, черный барон...» (См. также: «Балладу о Даурском бароне» А. Несмелова; книгу «И люди, и боги, и звери» Ф. Оссендовского; роман-сценарий Ф. Горенштейна «Под знаком тибетской свастики»; повесть «Самодержец пустыни» Л.Юзефовича); 3) дон Хуан из книг Карлоса Кастанеды; 4) Карл Густав Юнг (1875-1961) - основатель «аналитической психологии». Испытывал большой интерес к загробному миру, разъяснял «Тибетскую книгу мертвых» и т.п. Ввел понятия: «Тень» (совокупность вытесняемых качеств, стремлений, желаний) и «Персона» (образ, который мы представляем миру). Тень менее цивилизована, более примитивна, не связана правилами приличия и т.п.; 4) по мнению В. Штепы, еще один возможный прототип барона - философ и писатель эпохи раннего национал-социализма Эрнст Юнгер (1885-1998): изображая ужасы войны, он в то же время утверждал войну как возможность «глубочайшего жизненного переживания», как «внутренний опыт».

) Жербунов и Барболин - красные матросы-балтийцы; они же санитары в Психиатрической больнице №17. Конвой архангелов, провожатые Петра Пустоты по обоим мирам. Прототипы: «Здесь во время октябрьских боев 1917 года при взятии дома градоначальника героически погибли члены Союза рабочей молодежи товарищи Жербунов и Барболин», - сообщает мемориальная доска на доме № 20 по Тверскому бульвару.

) Фурманов - комиссар полка ивановских ткачей. Прототипы: 1) Дмитрий Фурманов (1891-1926) советский писатель, комиссар 25-й дивизии Восточного фронта (командир - Чапаев); 2) комиссар Федор Клычков из его романа «Чапаев» и из фильма братьев Васильевых.

) Тимур Тимурович Канашников - зав. Третьим отделением Психиатрической больницы №17. Пациенты называют его Хозяином. Групповая терапия по профессору Канашникову - турбоюнгианство, легкая пародия на метод Юнга и на турбореализм (литературное направление начала 1990-х, к которому относили и Пелевина).

) Просто Мария, Семен Сердюк, Владимир Володин - обитатели палаты номер семь Третьего отделения Психбольницы №17.

) Кроме того: комиссар Бабаясин (см. повесть Пелевина «День бульдозериста»); Валерий Брюсов; Алексей Толстой; другие посетители и обслуга «Музыкальной табакерки»; башкир Батый - адъютант и денщик Чапаева; Семен - денщик Пустоты; ивановские ткачи; медсестра; военный психиатр полковник Смирнов; штабс-капитан Жорж Овечкин и его приятель-офицер. А также Ленин, Шварценеггер, фирмач Кавабата, казак Игнат и прочие.

Очень интересно и очень забавно читать все это, особенно диалоги Чапаева с Петром о возможности установления реальности познаваемого мира и самого познающего, и «махамудринскую» медитацию-в-действии с Котовским о «Я» (Личности), использующую аллегорию с меняющими форму каплями плавящегося воска (как в лекции О.Розенберга на Буддийской выставке 1918 года). Не говоря уже про все каламбуры, к блестящим примерам которых можно отнести сцену с «казаками тибетского полка» на шестибивневых белых слонах, и особенно их буддийскую расшифровку русской народной песни «Ой не вечер, да не вечер» в духе программы Пути Освобождения. Благодатный буддийский материал и законы художественного жанра провоцируют также стиль мифологизации, - то есть, как всегда, вынесение внутренних явлений на уровень внешних персонажей и действий (таких, как барон Унгерн - Владыка смерти Яма в этом романе, и недвижное движение Петра с Черным Бароном по бескрайнему полю смерти - некоему пелевинскому Бардо и др.).

Если выговорить кислым языком критического пересказа линию идейного развития сюжета: Петр учится от Чапаева тому, что жизнь - это не то, что мы себе представляем, что нельзя принимать это все всерьез, и в конце концов Петр видит, что весь мир подобен сумасшедшему дому, а мир истинный и желанный - некая «внутренняя Монголия» (надо полагать, нирвана в этом художественном языке). Так параллельно с текущими историческими перипетиями гражданской войны вокруг Чапаева разворачивается поле внутренних стратегических действий - духовных стяжаний. При том, что нирвана и Пустота, - как видно, самые вдохновляющие для Пелевина идеи в буддизме (идея альтруистической Любви из буддизма не переходит в центр размышлений автора), можно рассмотреть результат освоения этих двух понятий.

 

КОНЦЕПТ «ПУСТОТЫ» В РОМАНЕ

концепт пустота буддизм пелавин

Нирвана, «внутренняя Монголия», - блаженное состояние, которое достигается после понимания Пустоты. (Так, говоря технически, в стороне остается собрание заслуг и вопрос о клешах - омрачениях психики. Таким образом, процесс достижения высшего состояния никак не связывается с нравственными проблемами).

Пустота, по Пелевину, - это, по одному диалогу Петра с Чапаевым, - недвойственность субъекта и объекта, а по сцене с Котовским, плавящимся воском и выстрелом Чапаева в лампу, плавящую воск, - это, на грубом уровне, отсутствие отдельной личности, при наличии некой единой субстанции (сознания?) а на тонком уровне (при взрыве лампы) - зависимость от причин и самой единой субстанции.

Эти размышления, конечно, интересны, особенно в устах современного русского писателя, тем более что его понимание Пустоты вполне соотносимо с позицией ряда буддийских школ, хотя, если ориентироваться на Прасангику, не дотягивает до истинного понимания.

Кроме того, можно было бы верить искренности философских поисков, отраженных в диалогах, воспроизводящих в разговорном жанре буддийские логические ходы, если бы не выстреливал пулемет в конце книги. Как это ни парадоксально, Пелевин в своем освоении буддийских идей, с нашей точки зрения, не выдерживает того же испытания вызовом низкой реальности (нашей сансары - агрессии, тупости, общества и т.п.), что и Желязный - он, хоть и изворачиваясь в эзотерике - якобы через Пустоту, вступает все же в бой (- не в сострадание!) - и отступает от сансары в нирвану. Когда пьяные красные ткачи окружают, Чапаев с учениками залезает в бронемашину, и Анна открывает огонь из глиняного пулемета, содержащего указующий на Пустоту палец прошлого Будды. «Буддийский пулемет» преобразовывает в пустоту ткачей, землю, весь мир вокруг островка, на котором остается бронированная машина. Конечно, законы мифолого-поэтического творчества, - но все же... В итоге, пустота обретается благодаря ловкому технологическому приему, а Петр с друзьями спасаются от мира во «Внутренней Монголии».

И что? А нам-то, кроме немалого развлечения, это что дает? Куда ведет? Что проясняет?

Пожалуй, слишком много вопросов и требований к Виктору Пелевину с буддийской (или - собственно, духовной) стороны. С художественной стороны: роман талантлив. А то, что при поверке религии художественной реальностью выявилось меньше духовных уровней, нежели у Достоевского, так где Достоевский относительно христианства, а где мы относительно буддизма! - Тоже ведь надо понимать.

При имеющемся в романе художественном прочтении буддийского учения, его программа - это спасение из мира безумия путем признания последнего за иллюзию, что кажется, пожалуй, несколько слабой позицией в случае с такой мировой религией, как буддизм. Ведь подобный совет сам безумен - любой сможет убедиться в этом, стоит только попробовать ему последовать. Недаром буддийское Учение несколько более подробно разработано, нежели высветленные Пелевиным две идеи: Нирвана и Пустота.

Словом, при нашей расшифровке сюжета и проблемных развязок представляется, что это фрагментарная картина с включениями буддийского материала, но с пропуском тех функций, которые присущи этим элементам в оригинальной системе, - из-за чего и сами буддийские элементы в книге теряют свой глубокий смысл. Утрачены ключи. Элементы буддизма и все фрагменты текста связаны иной, чуждой буддизму логикой: логикой противопоставления существам и обществу, воплощающим сансарность бытия избегания неприятного (мира сансары - круговорота проблем) и достижения приятного (блаженства нирваны), - за чем маячит столь знакомое лицо - неизменного (изощренно использующего все обстоятельства, и духовной сферы также) родного эгоизма, то есть на сцену выступают наши, очень свои законы, которые подчиняют себе здесь буддийские понятия и идеи. [28; 2]

Дав герою такую фамилию, Пелевин будто специально кинул рецензентам сладкую косточку: слово «пустота» обыгрывалось ими с особым наслаждением. И чаще всего в привычном для русского языка отрицательном смысле - как никчемность, ничтожество и т.п. Между тем очевидно, что писатель имел в виду тот смысл, который слово это имеет в буддизме и даосизме. «Вы можете подумать, что пустота означает «ничто», однако это не так, - предупреждает Далай Лама XIV. -...умудренное сознание, опирающееся на реальность, понимает, что все существа и явления - умы, тела, дома и тому подобное - не существуют в своей основе. Такова мудрость пустоты».

Достичь пустоты - значит освободить сознание от загрязненностей, от иллюзий, которые принимаешь за истину. И тогда сознание будет готово принять истинную природу вещей и истинную реальность. Петр Пустота: «Поразительно, сколько нового сразу же открывается человеку, стоит только на секунду опустошить заполненное окаменелым хламом сознание!»

Назови Пелевин своего героя, допустим, Шуньятой (санскр. - пустота), смысл остался бы тем же, а глупых рецензий было бы меньше. Но он предпочел провокацию. И то сказать: многозначно мерцающая пустота в имени куда эффектнее.

Отвлекшись от буддизма и даосизма, можно вспомнить и о том, что: о пустоте Шекспира писал Борхес; о пустоте Пушкина - Синявский; о пустоте Бродского - Ю. и М. Лотманы. О пустоте Гумилева (с ним поэта Пустоту, кстати, роднит интерес к Китаю) упомянул Н.Богомолов. Значит, пустота имманентна поэту вообще, как свойство. [28; 4]

Не будем гадать - в какой мере Пелевин является буддистом. Вполне можно предположить, что он верит искренне, его выбор нужно уважать. В его текстах происходит смешение концепций и методов из нескольких направлений буддизма - тибетского и дзэн-буддизма. Но так как в буддизме нет понятия ереси и секты, то возможно, что сами буддисты сочтут тексты Пелевина соответствующими буддийской доктрине. Несколько упрощая, идею буддизма можно сформулировать так: видимый мир - это только мое впечатление, представление моего ума. Поэтому ум нужно сделать чистым, а лучше - пустым.

Постмодернизм подходит к проблеме несколько иначе и говорит, что мир - это представление, к тому же - не мое. Это - впечатления моего раздвоенного, поврежденного, шизоидного сознания. Или вообще все, что я вижу, знаю и хочу - это не мое, а внушено мне кем-то другим, СМИ, рекламой, властью. Все вокруг - тотальный обман, мистификация истории и культуры, симуляция человеческого существования. Пелевин выступает не просто против советской власти или западного образа жизни, не против антигуманной социальной реальности, а против иллюзорной и абсурдной сущности всего этого мира, против реальности вообще. [29; 8]

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

В курсовой работе был рассмотрен концепт «пустоты» и эволюция его интерпретаций на почве различных культурных пластов и религиозных, философских течений.

Первый раздел разъясняет особенности формирования философии буддизма и его историю. Перечисляются особенности этой мировой религии: такие, как отсутствие единого бога. Тем самым целью жизненного пути буддизма становится «просветление».

В подразделе «1.1» мы рассматриваем историю буддизма в России, а так же подробно останавливаемся на отечественной буддологии от 18 века до современности. Эта часть работы полезна тем, что показывает роль России в «открытии» буддизма Европой. Тем самым предвосхищается наличие особого внимания современных авторов к данному вопросу. Так же подчеркивается глубина погружения русского культурного пространства в пространство культуры Востока.

Подраздел «1.2» исследует концепт «пустоты», его ведическое происхождение и укоренение в буддийской философии. Субъект и его путь к восприятию пустоты претерпели структурные изменения, тем самым концепт очистился от лишней терминологии, и путь к «нирване» стал прямым.

Во втором разделе дана дефиниция термину «дзен-буддизм», рассмотрена история феномена и его особенности. Так же указывается место, отведенное концепту «пустоты» в рамках данной философии. Здесь всякие трактовки термина сводятся к нулю самими основателями дзена, мастерами. Однако для ученых, писателей, мистиков, поэтов и просто искателей истины границы постижения самой пустоты как «шуньяты» бесконечно расширились. Плюрализм дзена утверждает множество путей на пути к просветлению.

Подраздел «2.1» изучает сходства и различия мировосприятия дзен-буддийского и постмодернистского. Существует особая взаимосвязь между этими явлениями. Дело в том, что еще в начале века фрейдистские и юнгианские идеи взорвали мир. Наряду с открытиями в сфере психоанализа и бессознательного довольно серьезно повлиял на развитие культуры Европы буддизм. Его переход из «дхьяны» в «чань», и из «чаня» в «дзен» напоминает движение от эпохи модерна к постмодерну.

В третьей части дан структурированный анализ использованию концепта «пустоты» московскими структуралистами конца 20-го века, а так же подробно рассмотрена его реализация.

В подразделе «3.1» исследуется роман Виктора Пелевина «Чапаев и Пустота» в контексте культуры постмодернизма. Изучается влияние на книгу дзен-буддизма, а так же подробнейшим образом рассматриваются персонажи и их прототипы.

Подраздел «3.2» останавливается на изучении реализации концепта «пустоты» в романе. В отличие от концептуалистов, Пелевин подразумевает в чистом виде «шуньяту» под своей «пустотой». Она же является главной точкой, к которой стремятся герои. Как и для буддиста времен «чань», «дзен» или «дхьяны» пустота приобретает позитивный оттенок. Однако на фоне мрачной русской современности и непростого революционного прошлого пустота «обесцвечивается» и переносится из разряда дзен-буддисткой «шуньяты» в пространство обыкновенной, серой, безликой пустоты эпохи постмодерна.

Тем и отличается европейское восприятие от восточного: как взгляд на самого себя - так обязательно негативный (экзистенциализм), как осознание пустоты, как истинной формы бытия - так депрессивно-безличное. Очевидно: дзен и постмодернизм близки, и в то же время бесконечно далеки.