Концепт «пустоты» в Русской концептуалистской поэзии конца 20-го века

Согласно сегодня уже общепринятой точке зрения, полуторатысячелетний цикл существования макрокультурного образования, которое условно можно назвать «европейской культурой», завершился к началу нашего столетия. Эсхатологическая ситуация абсолютного конца вызвала вселенский страх перед крахом мировой культуры, опустошением бытийных структур, заставила воздать должное понятию «пустота» и в европейской культуре. «Не только страх перед небытием, но и трудности, связанные с его пониманием, заставляют человека творить «культуру бытия». Но теперь, когда человечество повернулось лицом к космосу, когда люди стали всего лишь землянами, им открылись пространственно-временные интервалы, где почти ничего нет. Но не только перед собой, но и в повседневном будничном мире открыли земляне силы, способные все превратить в небытие» (Чанышев, 1990: 160). Таким образом, именно с переходом феномена пустоты из онтологического пространства в семиотическое связано появление понятия культурного вакуума - семиотического пустого пространства, образующегося при смене культурных парадигм, когда старые культурные формы (язык, искусство, игра) закостенели (по Шпенглеру), а новые еще не созданы. Поэзия и философия в такой период изобилуют знаками пустоты, небытия: «… из дыр эпохи роковой // В иной тупик непроходимый» (Б. Пастернак), «Логика бесконечного небытия» Д. Хармса, или стихотворение А. Введенского «Кругом возможно Бог»:

Горит бессмыслица звезда, Она одна без дна. Вбегает мертвый господин И молча удаляет время.

Н. Бердяев в лекции «Кризис искусства» заявляет: нарушаются все твердые грани бытия, все декристаллизируется» (Бердяев,1990: 9). По выражению В. Розанова, острое зрение начинает видеть разрывы (Розанов, 1992: 27). Интересно в этом плане наблюдение Г.Д. Гачева, который описывает русский поэтический образ смерти как «разбрызгивание фонтана» бытия (Гачев, 1988: 321). Потребность заполнения пост-культурного вакуума возобновила интерес к понятию «пустота» многих мыслителей: Ж.-П. Сартра, М. Хайдеггера, К.-Г. Юнга, Н.А. Бердяева, Л. Шестова. «Приметы времени раскрываются в пространстве, и пространство осмысливается и измеряется временем» (Бахтин, 1975: 235). Макрокультурное пространство не терпит пустот. Основоположниками новой, заполняющей, структурирующей окружающую действительность, но одновременно и саморазрушающей культуры ХХ столетия стали русский и французский авангард 20-х годов. Абсурд и хаос - центральные знаки русской авангардной поэзии, адекватно отражающие состояние культуры и мироздания.

Постмодернистская картина мира во многом характеризуется лингвистическими терминами. Действительно, термины, извлекаемые из науки о языке (текст, морфология, буква, знак, грамматика и т.д.), вполне точно и объективно описывают ситуацию смены культурных парадигм. Внедрение терминов лингвистики в постмодернистское мировосприятие заставило нас, во-первых, обратиться к хорошо разработанному в лингвистике понятию поля, определив им составную часть, или сектор картины мира, а во-вторых, искать направление в современном искусстве, которое решало бы проблемы языка как центрального мирового феномена, с одной стороны, преодолевая власть и насилие языка (Барт), а с другой, следовала бы теориям лингвистической относительности и речевых актов. При этом отсутствие эстетизации и социальная критика языка создали бы идеальную ситуацию для исследования картины мира современной русской поэзии и места смыслового поля «пустота» в ней. Для решения такой задачи тексты русской концептуальной поэзии оказались лучшим материалом. Описание языка его же средствами рискует стать тавтологичным, поэтому оправдано привлечение поэтических средств.

Проанализировав большой корпус поэтических текстов Д.А. Пригова, Л.С. Рубинштейна и Т. Кибирова, а также критические статьи этих же авторов по поводу собственного творчества, мы выявили основные черты мировидения поэтов-концептуалистов. Оговоримся заранее, что, с одной стороны, эта картина мира совпадает с наивными представлениями носителя русского языка, что находит подтверждение в обращениях концептуалистов к фольклору (песни, былины, паремии, фразеологические единицы), к текстам песен советской эпохи и современной эстрады, к рекламным текстам. С другой же, картина мира московского концептуализма обнажает многие характеристики, позволяющие нам определить московских концептуалистов «элитарными» языковыми личностями. К таким характеристикам мы относим знание и свободное оперирование (цитация, аллюзии, намеки и другие приемы) текстами античных поэтов и философов, русской поэзии (от Державина до собственных современников), философии языка ХХ столетия (М. Хайдеггер, Г.-Г. Гадамер, Ж. Деррида, Ж. Делез и др.). Кроме того, в поэзии московских концептуалистов присутствуют частые отсылки к лингвистическим и культурологическим теориям (Ф. де Соссюр, Ю.М. Лотман, К. Леви-Стросс и др.). Итак, основными чертами мировидения русского концептуализма, важными для описания представлений о пустоте, являются: Мир как пространство Хаоса, принимающего различные культурные формы, «…ибо Хаос своего лица не имеет и лишь скрывается в ликах природы - наиболее наглядных и привычных» (Малявин, 1991: 55). Проанализированные тексты дают основание заявлять, что Хаос концептуалистов имеет во многом мифические смыслы бездны, хляби, пустоты, которые вписываются в околоядерную сферу концептуального поля «пустота» - ведь, как было отмечено, концептуальная поэзия работает с культурными стереотипами, концептами: Только б хватило нам сил удержаться на этом плацдарме на пятачке этом крохотном твердом средь хлябей дурацких.

Хаотической или эклектичной в стилевом отношении нам представляется и сама поэзия концептуалистов. По этому поводу В.В. Малявин пишет: «По характеру же своему, как философия (нефилософствующая) отсутствия и пустоты, постмодернизм неизбежно метастилен: он принимает все стили и каждый из них делает маской, укрытием несуществующего…» (Там же: 52).

Мир, изображенный концептуалистами, под тяготой непосильного бремени словно распадается, крошится. Поэты в каждом стихотворении подчеркивают идею развала, распада мира «на куски», его рассыпания в прах от внутренней пустоты. Так, каталожная структура творчества Л.С. Рубинштейна служит особого рода моделью мироздания, лишенной причинно-следственных связей, что на наш взгляд, созвучно пафосу постструктурализма обнаруживать в «присутствии» разрывы, сбои (у Рубинштейна - паузы, пустоты между карточками). Поэтому идеи мусора, хаоса, развитые в творчестве концептуалистов, имеют глубокий эсхатологический смысл: мироздание переполнено малозначащими деталями, подробностями-соринками, обрывками. Эта тема не нова, еще Гераклит говорил, что самый прекрасный космос может быть просто кучей случайно рассыпанного сора.

Д.А. Пригов в поэме «Одна тысяча отвечаний на одну тысячу вопрошаний: Что это может значить? И Что можно сказать о…?» пишет: «Что можно сказать о человеке, замахнувшемся на пустое место - да практически ничего, просто почудилось что-то, напился, накололся, кто-то порчу навел; однако же хотим заметить, что вообще-то весь мир полон пустот и точек, чреватых практически всем, что только может быть на этом свете (Ср. с «точками бифуркации» (Пригожин, Стенгерс, 1986)), так что наш случай может выглядеть и как вполне метафизически разумное поведение» (Акцент и замечания в скобках наши. - Н.С.). Такое видение мира М. Липовецкий считает парадоксом культуры русского постмодернизма 1980 - 90-х годов, состоящим в том, что он «строит свою паралогию на развенчивании такой могущественной для своей культуры модернизма «структуры разумности», как мышление бинарными оппозициями» (Липовецкий, 1998: 285). Все это, в конечном счете, ведет к хаосу. Стирание различий между полярными категориями неизбежно обесценивает и опустошает их. В конце концов, бытие становится неотличимым от небытия: и то и другое в равной мере видимость, или, по терминологии Ж. Бодрийара, симуляция.

Отказ от «Я», преодоление деления мира на субъект и объект связаны с процессом психологического самоопустошения и понятием отрицательной антропологии. Центр тяжести перемещен с индивидуальности художника на текст; концептуализм - это мир, в котором отсутствует субъект или же он тоже попадает в ряд объектов, сфабрикованных штампами языка. Этот отказ от «Я» - своего рода присутствие в отсутствии. Погруженность поэта в пространство языка оказывается, по определению Л. Витгенштейна, «методом изоляции субъекта». Отказ от «Я» становится принципом концептуального письма, смысл которого - в обретении свободы для аналитического отношения к бытию, позволяющий сохранить чистоту и истинность взгляда на действительность. Это состояние лингвокультуры постмодерна: переход от тоталитарного сознания к расположенности раздробленных индивидуальных сущностей. Художественная система концептуализма, работающая с языковым сознанием, со сложными взаимоотношениями между сознанием индивидуально-художественным и общекультурным, проблематизировала привычную метафизическую парадигму. Видение нового концептуального пространства (достаточно зыбкого, являющегося непрерывной перекомбинацией известного) все же парадоксально вписывается в культурный контекст: концептуализм 80-х - это подавленный романтизм 60-х. И ранее описанное моделирование Вселенной, мистификация слова отталкиваются не только от принципов доисторичности, но и от непосредственно предшествующей истории. Итак, мировидение русской концептуальной поэзии изобилует знаками пустоты, которые включаются в границы концептуального поля «пустота» и иллюстрируют мифологизированные структуры современной русской лингвокультуры. Таким образом, в параграфе определены основные условия лингвокультурной феноменологизации как начальной ступени процесса становления концепта: наличие признаков или характерных черт, устанавливающих место феномена в модели мира; уровни проявленности и формы экспликации феномена. Более подробное описание модусов феномена пустоты выводит исследование на структурирование. [19; 31]