Южная седловина. Второй этап

Когда вечером 22 мая мы дошли до лагеря V, ветер уже заметно усилился. Вокруг нас взметались снежные вихри, и холод казался еще более пронизывающим. К тому времени как мы устроились в палатках, ветер разбушевался не на шутку и с каждой минутой все усиливался. Ночь была крайне беспокойной. Конечно, значительно хуже она прошла для группы заброски на седловину, ночевавшей в лагере VII.

На следующее утро, когда я готовился к выходу, в палатку заглянул Да Тенсинг. Вопреки нашим самым тщательным расчетам мы все же считали необходимым забросить в лагерь VII больше грузов, чем это было в силах нашей группы, и я потребовал, чтобы еще два человека присоединились к нашей группе. Добровольцем вызвался Да Тенсинг, всегда готовый прийти на помощь, и с ним молодой Чангджиу. Да Тенсинг, доблестный ветеран, был сильным альпинистом и хорошо знал предстоящий нам путь, так что никаких возражений с моей стороны не последовало. Они предпочли выйти прямо из Передового базового лагеря, где были более комфортабельные условия для ночевки, и сейчас стремились скорее выйти в путь.

В 8 час. 30 мин. утра, надев кислородный аппарат открытого типа, я вышел из лагеря с двумя шерпами из первого штурмового отряда – Да Намгьялом и Анг Тенсингом (по прозвищу Балу). По сравнению с тем, когда я поднимался к Джорджу Лоу десять дней назад, путь изменился до неузнаваемости. Мы шли сейчас по крепкой, хорошо протоптанной тропе, ведущей к подножию крутой стены. На самой стене, хотя и встречались технические трудности, путь был значительно легче. В снегу были протоптаны глубокие следы, превратившиеся в удобные „лоханки“, а на ледовых участках вырублены широкие ступени. Ненадежные перила швейцарцев были заменены прочной манильской веревкой, которая не была еще засыпана снегом. При этих условиях мы достигли довольно быстро, меньше чем за два часа, местоположения лагеря VI. Для нагруженных шерпов, поднимавшихся без кислорода, это было прекрасным достижением. Мне лично восхождение давалось нелегко, и, пока мы сидели, отдыхая, на опустевшей бивуачной площадке, я сомневался – удастся ли мне добраться до штурмовой группы или хотя бы до лагеря VII; это было неприятное предчувствие. Чарльз Эванс и Том Бурдиллон догнали нас, когда мы тронулись дальше, и почти с удовлетворением я отметил, что и им приходилось нелегко. Каковы бы ни были причины моего плохого самочувствия вначале, я должен сказать, что последующие триста метров показались мне гораздо менее утомительными. Чувствуя себя лучше, я уже был в состоянии подумать о несчастных шерпах. Они мужественно продолжали подниматься, но уже явно чувствовали влияние высоты и не могли придерживаться моего темпа.

Путь между лагерями VI и VII был также очень крутым, но в общем менее извилистым. На коротком участке маршрут, выбранный Джорджем Лоу, прилегал вплотную к большому ледяному склону стены у самого края ледника Лходзе. Я заметил, что в этот момент мы находились примерно на уровне нижних скал Женевского контрфорса. Затем следовал длинный траверс обратно к середине обледенелого склона, немного ниже громадного ледяного обрыва, и после нескольких шагов вверх по крутому льду мы добрались до начала другой веревки, свисавшей над вертикальным участком, по которому следовало обойти обрыв. Пока мы отдыхали над этим препятствием, я смотрел вверх и обнаружил, что как раз над нами возвышается тот растрескавшийся выступ, который я так часто рассматривал за последние недели из Передового базового лагеря. Поднявшись далее по ледовым ступеням, мы прошли затем по полкам, приближаясь к все еще скрытому от нас лагерю.

Откуда-то сверху раздался призыв, который ветер относил в сторону. С Южной седловины, разгруженные и веселые, как ученики воскресной школы на пикнике, спускались носильщики. В этом месте разойтись обеим группам было нельзя, к тому же участок отличался сложностью, о чем свидетельствовала очередная веревка, раскачивающаяся несколькими метрами выше. Поэтому мы охотно остались ожидать на месте, воспользовавшись этим для передышки. Последним спускался Чарльз Уайли. Я поздравил его с успехом, хотя и не знал еще подробностей его замечательного подвига, совершенного им накануне. Пересиливая ветер, Чарльз крикнул мне: „Клянусь Юпитером, Джон! Верхняя часть гребня грандиозна! Если вам хоть немного повезет, вы сможете наверняка разбить верхний лагерь очень высоко“. Эти слова воодушевили меня, в чем я в тот момент очень нуждался. Последние тридцать метров до лагеря оказались даже круче, чем я ожидал. Косой траверс вел к подножию рассеченного трещиной выступа, основание которого мы обогнули слева. Еще около пятнадцати метров весьма крутого склона, еще одна веревка, еще ступени во льду. Палатки оставались скрытыми от нас до последней минуты, и было приятной неожиданностью увидеть их на обширной площадке с громадным утесом позади; они были закрыты от Западного цирка высоким клинообразным сераком. В то время как мы перебирались через трещину, отмечающую линию возможного отрыва этого серака от склона горы, Да Тенсинг и Чангджиу уже сбросили свои грузы и спускались обратно. Они пожелали нам счастливого пути. Подъем от лагеря V занял около трех с половиной часов.

Фото 34. Вид с Южной седловины по направлению к Нупдзе. Справа на переднем плане видны остатки лагеря швейцарской экспедиции 1952 г.

Площадка, на которой стояли палатки, была необычной. Выдаваясь над общей поверхностью склона, спадающего с пика Лходзе, этот балкон должен был поразить швейцарцев, когда они обнаружили его в ноябре прошлого года. О существовании его не подозреваешь, пока не подойдешь вплотную. На всем обширном пространстве стены Лходзе эта площадка является единственным местом, где есть возможность установить более двух палаток. В предыдущие ночи здесь удалось разбить до восьми палаток. Пройдя несколько шагов к южному краю площадки, я увидел гребень Нупдзе, который просматривался отсюда почти в профиль и вряд ли был выше лагеря VII. Острый, как лезвие ножа, он невольно притягивал к себе взор. В нем было что-то устрашающее. В этом гребне на высоте около 7600 м, не более чем в тысяче метров к югу от нас, заметно выделялась зазубрина. Во время периода акклиматизации мы часто смотрели через нее, так как эта низшая точка стены Нупдзе – Лходзе. Однажды, поднявшись на 900 м. над нашим первым Базовым лагерем в Тхьянгбоче, мы с Майклом Уордом впервые увидели Южную седловину и верхнюю часть Эвереста. Теперь мне хотелось, посмотрев в обратном направлении, узнать знакомые места. Однако для этого наша высота была еще не достаточной.

С северного края балкона открывался эффектный вид на верхнюю часть Эвереста. Вершинный гребень, тянувшийся над полосой бурых скал западного склона, был виден отсюда в сильно сокращенном раккурсе, и потому казалось, что до него рукой подать. В этот день над ним бушевал ветер, и всякая попытка штурма была бы невозможной. Длинный флаг снежной пыли тянулся над всем протяжением Юго-Восточного гребня. В противоположность этой обманчивой близости Южная седловина казалась невероятно далекой. Только сейчас я действительно понял, что нами пройдена лишь половина пути до седловины. Об этом мне уже неоднократно говорил Джордж Лоу, рассматривавший вершину с этой же точки; однако, находясь в Западном цирке, сгорая от нетерпения и полный оптимизма, я упорно не хотел с этим соглашаться. Устал я сравнительно мало и ближайшие полчаса посвятил фотографированию, пока не подошли оба „штурмовика“. Во время отдыха в лагере VI они заменили патроны с натронной известью в своих кислородных аппаратах закрытого типа новыми, найденными в снегу в этом лагере.

Так как последние были холодными, клапаны в аппарате Чарльза Эванса замерзли. Это происшествие явилось предзнаменованием будущих событий.

В этот вечер благодаря предусмотрительности Джорджа Бенда, забросившего сюда запасное оборудование, мы смогли после перерыва в несколько дней снова наладить хорошую радиосвязь с Передовым базовым лагерем. Это было как раз во-время, так как мне необходимо было знать, что намеревается делать вторая штурмовая группа. С большим облегчением я узнал от Джорджа Лоу, что группа собирается выходить в лагерь V на следующий вечер и, таким образом, будет следовать за нами с интервалом в двое суток. Это превосходило все мои ожидания, так как я помнил, в каком тяжелом состоянии Хиллари и Тенсинг спускались с седловины. Весьма невнятно я слышал также, как Джемс Моррис разговаривает из Базового лагеря с каким-то более высоким лагерем в цирке, вероятно с лагерем III. Надеясь передать ему последние новости, я сделал подробный отчет о прошедших событиях, однако позже мы узнали, что он нас не слышал.

Во время ужина мы сравнили наши предшествовавшие опыты пребывания на такой высоте. Чарльз Эванс три года назад поднимался на Аннапурну до высоты примерно 7300 м. Я лично в 1935 г. в Каракоруме достиг при восхождении на Салторо-Кангри 7500 м. Что касается Тома, он впервые был на такой высоте.

В этот вечер снова разразился ураган. Так же как и прошлой ночью, рев ветра и хлопанье палаток долго не давали нам уснуть, так как довольно неприятно все время ожидать, не будешь ли ты со своей группой поднят на воздух и сброшен в пропасть. Все же позднее благодаря кислородным приборам и талантам Тома Бурдиллона мы смогли поспать, приспособив швейцарские баллоны, доставленные сюда из лагеря VI, где они были найдены. Обычно для сна мы использовали один баллон на двоих, так что расход в два литра в минуту делился поровну. Будучи третьим и к тому же наименее ценным из всех трех для штурма, я, тем не менее, пользовался отдельным баллоном. Потребляя один-два литра в минуту, я чувствовал себя лучше своих товарищей до тех пор, пока не кончился кислород, что произошло уже через четыре часа.

Утро 24 мая началось для меня крайне тяжело. Каждый шаг казался непосильной работой даже на протяжении тех пятидесяти метров, которые мы шли по ровному нижнему краю трещины, отделявшей нас от верхнего обрыва, чтобы добраться до навешанной веревки и ледяного желоба. Преодоление этого крайне крутого участка стоило мне мучительного напряжения. Я останавливался, тяжело дыша, через каждый шаг. Несколькими метрами далее, пройдя вдоль полки над нашими палатками, я вынужден был вовсе остановиться. В это ужасное мгновение у меня мелькнула мысль, что со мной все кончено, и мое участие в штурме невозможно. Когда Том и Чарльз Эванс подошли к нам, я обратился к ним за советом. Оказалось, что трубка, соединяющая экономайзер с краном регулировки подачи, перекрутилась, так что я тащил без кислорода убийственный груз в двадцать с лишним килограммов, вдыхая лишь воздух, просачивающийся через клапаны маски. Неудивительно, что такое испытание было непосильным! Том устранил неисправность, но тут же обнаружил, что соединение двухлитровой подачи дает течь. Пришлось заглушить это соединение. Создалось положение, обратное тому, в котором очутился два дня назад Чарльз Уайли в кулуаре около Женевского контрфорса. Ничего больше не оставалось делать, как перейти на сокращенный кислородный паек (до этого я тратил по четыре литра в минуту). Если не считать дополнительной траты сил, вызванной недостатком кислорода, это было, пожалуй, к лучшему: темп моего движения сравнялся с темпом шерпов, а кислород экономился, и тем самым вероятность истощения нашего запаса уменьшилась.

Потеряв с полчаса ценного времени на это происшествие, мы двинулись дальше. Я подумал о наблюдателях внизу, которые так же, как и я, в подобных случаях ломали себе голову: „Какого чёрта они там остановились, отойдя так мало от лагеря VII?“ Действительно, мы поднимались к началу ледника Лходзе медленно. Обе связки двигались со скоростью улитки. Как раз перед верхней террасой нам преградили путь два последних препятствия: первым был очередной ледовый обрыв с зияющей трещиной у подножья. К счастью, по нему тянулась полка, полого поднимавшаяся слева направо. Это заставило нас свернуть с прямого пути, но зато, к нашей великой радости, привело прямо к вершине обрыва. Здесь мы снова обнаружили старую свободно лежащую швейцарскую веревку; однако она была уже ненадежной, и, во всяком случае, пользоваться ею было незачем.

Выше нам преградила путь вторая громадная трещина. Мы были вынуждены пройти дальше вправо, пока она не сузилась настолько, что, сделав широкий шаг, можно было ее перейти. Это был трудный и опасный шаг, так как края трещины нависали над пропастью и переход совершался с одного ненадежного снежного карниза на другой. Все же мы благополучно преодолели это препятствие, как это сделали до нас уже многие члены экспедиции. Поднявшись еще на несколько метров, мы сели отдыхать на уровне траверса. Было около часа дня. Западный цирк казался отсюда очень далеким и маленьким, как будто сократившимся до масштабов географической карты. Ниже, за чертой, где скрывался ледопад, ледник Кхумбу казался черной ямой бездонной глубины. Белыми комками повисли над ним редкие облака. Несколько ниже, под западным гребнем Эвереста, лежал, как еле заметное пятнышко, Передовой базовый лагерь. Теперь-то, наконец, я смог заглянуть через зазубрину в гребне Нупдзе на покрытые лесами горы к югу. Конус Пумори казался карликовым, и за ним видны были почти равные по высоте вершины двух других гигантов: Гьячунг-Канг (7897 м) и Чо-Ойю (8187 м.). Теперь мы могли глядеть на них, как на равных, так как мы сами поднялись очень высоко.

С затаенным любопытством мы начали траверс склона. Здесь не сохранилось никаких следов трассы, хотя лишь за два дня до этого по ней прошли семнадцать человек. Ветер стер все начисто, покрыв склон предательским, гладким, как доска, настом. Порой этот наст выдерживал наш вес, но иногда мы внезапно проваливались в лежащий под ним мягкий снег. Это был изнурительный путь. Некоторое время крутизна склона оставалась очень большой – больше, чем я ожидал. В том месте, где вдоль ледника Лходзе проходил желоб, склон был круче 45 градусов. Метров на тридцать ниже нас виднелась старая веревка, свисавшая между краем ледника и горизонтальной полосой скал. По мере того как мы двигались поперек широкого склона, крутизна постепенно уменьшалась. Я вспомнил, как Ламбер в свое время говорил, что здесь можно спуститься на лыжах. Но для лыж такой уклон был предельным, и он закончился бы безумно смелым, но захватывающим прыжком с высоты 900 м. на дно цирка.

Бесконечно долго продолжался этот траверс. Чарльз Эванс и Том Бурдиллон шли во главе, затрачивая много сил на выбивание следов в насте. Следовавшие за мной шерпы начали заметно уставать, и мы шли даже тише, чем шедшая впереди пара. Время, казалось, тянулось бесконечно. За один прием предполагалось пройти четыре или даже шесть шагов подряд. Однако уже после третьего шага сзади раздавалось недвусмысленное оханье – Балу хотел отдыхать. Еще один шаг, и он выражался уже совершенно ясно: „Сагиб! Арам мангта хай!“ – и если я пытался сделать еще шаг, веревка неуклонно тащила меня назад. Делать нечего, приходилось останавливаться, наблюдая за агонией этих двух людей, которые стояли, навалившись на ледоруб, охая и задыхаясь порой в течение целой минуты. „Тхик хай?“ – спрашивал я. В ответ раздавалось неясное ворчание Да Намгьяла, и мы двигались дальше под аккомпанемент моих обнадеживающих, но, вероятно, мало убедительных заверений о близости седловины. Затем все повторялось сначала. Через каждые сто метров я останавливался и вырубал в снегу широкую впадину, в которой мы все трое садились и некоторое время отдыхали в безопасности, свесив ноги над склоном, круто спадающим к едва заметному далеко внизу лагерю V.

Все же около трех часов дня мы вошли в кулуар и зашли за скалы. Мы шли уже пять с половиной часов, и я бросил взгляд на манометр моего кислородного баллона. Он показывал 21 атмосферу. Это был почти предел, ниже которого эффективная подача должна была кончиться. Я крикнул вверх Тому и Чарльзу, чтобы они подождали, пока мы доползем до них. Неужели мне придется идти без кислорода? Подача его прекратится наверняка в ближайшие полчаса. Не присоединиться ли мне к другой связке предоставив обоим шерпам двигаться своим темпом? Мы находились в этот момент метров на семьдесят пять ниже того места, откуда возможно траверсировать влево кулуар и верхнюю часть Женевского контрфорса. Седловина была близко от последнего. В ответ на мой вопрос Да Намгьял заверил меня, что они будут рады идти более медленным темпом. Лучше что угодно, но не идти, как сейчас, когда тебя все время тянут назад. Я привязался к веревке Чарльза, и мы пошли вперед, оглядываясь время от времени, чтобы удостовериться, что шерпы следуют за нами.

Было 4 часа дня, когда мы достигли верхней части Женевского контрфорса и остановились на минуту на ровном участке твердого фирна. Над нами, через впадину Южной седловины, виднелся Южный пик Эвереста. Это был не „маленький выступ на гребне“, как я окрестил его в Лондоне, а красивый остроконечный снежный пик, который волнующе близко возвышался на 900 м. над нашими головами. Справа от него спускался Юго-Восточный гребень. Вначале очень крутой, он затем, примерно на половине своей высоты, плавно переходил в снежное плечо. Это место представлялось мне идеальным для штурмового лагеря, организация которого являлась моей задачей на следующий день. Далее крутизна гребня, на котором чередовались скалы и снег, опять увеличивалась, но несколько ниже виден был другой уступ. Ниже следовал еще один крутой участок, и гребень спускался скальным контрфорсом к дальнему правому углу седловины примерно в 550 м. от нас за хорошо заметным скальным выступом, возвышающимся над восточным краем седловины.

Обращенные к Южной седловине снежно-скальные склоны гребня были очень круты и изрыты забитыми снегом желобами, которые спадали прямо против нас в верхнюю часть седловины. Мы уже слышали от Уилфрида, что Юго-Восточный гребень и увенчивающий его Южный пик производят сильное впечатление, однако никто из нас не был подготовлен к такой захватывающей прекрасной картине, как эта. Мне казалось, что над Южной седловиной возвышается новый пик альпийского масштаба, о существовании которого я ранее не подозревал. Моим первым ощущением было почти что чувство обиды и досады, что после столь длительной борьбы нам придется еще встретиться с такой трудной задачей.

Что же можно сказать о Южной седловине, лежавшей у наших ног? Взору открывалось такое мрачное и унылое зрелище, какого я никогда не ожидал увидеть: широкая площадка примерно по 350 м. вдоль каждого края ограничивалась с севера и юга крутыми склонами, которые поднимались к Эвересту и пику Лходзе и обрывалась на запад в цирк и на восток к стене Кангшунг. Эта пустынная поверхность покрыта частью камнями, частью пятнами обнаженного голубого льда. По краям она окаймлена бахромой снега, затвердевшего под действием ветра почти до состояния льда. Именно ветер создает ощущение ужаса, которым овеяно это место. Он дул с неистовой силой, когда мы спускались по склону с верхних скал Женевского контрфорса на ровную поверхность седловины. Мы держались при спуске немного вправо, где среди камней виднелись какие-то цветные пятна. Наш взор остановился на чем-то оранжевом. Это были остатки швейцарского лагеря.

Спускаясь вниз после тяжелого длительного восхождения, я испытывал странное чувство, как будто залезаю в какую-то западню. Это чувство еще усиливалось при виде того, к чему мы приближались. Перед нами находились остатки трех или четырех швейцарских палаток. Оголенные металлические стойки еще поддерживались ветхими оттяжками; на них висели обрывки материи – все остальное было сорвано ветром. Вокруг валялись вмерзшие в лед другие остатки ткани, а на поверхности снега лежало несколько более тяжелых предметов. Я заметил две рамы кислородных аппаратов типа Дрэгер и связку найлоновой веревки. Однако для подробного ознакомления с окружающей обстановкой не было времени. Становилось поздно, и мы должны были торопиться установить палатки, пока нас не победил холод. На нас было надето все, что возможно – штормовки, пуховые куртки и брюки, пуховые, шелковые и ветронепроницаемые рукавицы, все это поверх свитеров, шерстяных рубашек и нижнего белья, и тем не менее мороз давал себя знать. Из груды снаряжения, сложенной здесь 22 мая группой заброски, мы вытащили пирамидальную палатку и начали ее устанавливать.

И тут началась борьба, которую никто из нас никогда не забудет. Если на контрфорсе ветер был сильный, то здесь он был ужасающий. Мой запас кислорода кончился еще до спуска на седловину, а Чарльз Эванс снял свой аппарат, чтобы удобнее было работать. Мы были поразительно слабы, и для борьбы с этим злобным ураганом наших сил явно не хватало. Больше часа мы отчаянно боролись, напрягая все силы, играя в дьявольскую игру „кто кого перетянет“, чтобы поставить одну-единственную палатку; в других условиях это заняло бы минуту или две. Полотнище все время вырывалось из рук, и мы оказались запутанными в целой сети веревочных оттяжек. Шатаясь и задыхаясь, мы упорно пытались тем или иным путем добиться цели, но силы в этой борьбе были слишком неравны. Том еще некоторое время пользовался своим кислородным аппаратом и сначала не мог понять, почему мы – Чарльз и я – шатаемся, как пьяные. Споткнувшись о камень, я в течение пяти минут лежал лицом вниз, не имея сил подняться. Но вскоре и у Тома кончился запас кислорода. Он тут же быстро ослабел и лежал на снегу в полубессознательном состоянии.

К этому времени (это могло быть около 5 час.) подошли оба шерпа. Балу, окончательно потеряв всякое самообладание, сразу же полез в полурасставленную палатку. Однако этим он все же, хотя и невольно, нам помог. Мы стали передавать ему кислородные баллоны и камни, которыми он придавил изнутри полы палатки. Наконец с грехом пополам палатка была расставлена. Установка палатки типа „Мид“ заняла меньше времени, и около 5 час. 30 мин. лагерь был разбит. Мы поместились втроем в пирамидальной палатке, а двое шерпов – в палатке „Мид“. Лежа среди хаоса спальных мешков, надувных матрацев, рюкзаков, веревок и кислородных аппаратов, мы пытались прийти в себя после пережитого тяжелого испытания.

Надвигалась темнота. Чарльз начал заправлять примус, а я вылез наружу, отбить от окружающих камней несколько кусков льда, чтобы растопить его для получения воды, и разыскал в сложенном грузе продуктовые рационы. Разобравшись, насколько было возможно, в хаосе вещей, мы залезли в спальные мешки, надев на себя все, что возможно, включая штормовки. С 5 час. 30 мин. до 9 час. мы вскипятили и выпили не менее чем по четыре полные кружки жидкости; сюда входили: лимонад, суп, чай и какао. Это было большое наслаждение. Пока мы с Чарльзом занимались этим, Том подготовлял кислородную аппаратуру для ночи. Наконец мы устроились на ночь, не забывая ни на секунду о бушующем ветре, который трепал стенки палатки, как бы стремясь изгнать нас из этой пустыни, где он царил безраздельно.

Фото 35. Стена Лходзе (аэрофото). Слева видна Южная седловина и под ней – Женевский контрфорс. Справа возвышается пик Лходзе. Передний план пересекается гребнем Нупдзе. Ледник Лходзе круто спускается к верхнему краю Западного цирка.