Глава VII. Как я надулпапашу и смылся

– Вставай! Что это тебе в голову взбрело?

Я открыл глаза, поозирался, пытаясь понять, где нахожусь. Ужеи солнце взошло, а я все еще крепко спал. Папаша стоял надо мной, вид у негобыл недовольный, больной. Он говорит:

– Ты зачем ружье взял?

Я понял, что о своих вчерашних подвигах он ничего не помнит,и сказал:

– В дверь кто-то ломился, вот я и сел в засаду.

– А меня чего не растолкал?

– Так я попробовал, не вышло, я вас даже с места сдвинуть несмог.

– Ну ладно. Хватит лясы точить, сходи-ка, посмотри, нет лина закидушках рыбы на завтрак. Я тут задержусь на минутку.

Он отпер дверь, и я побежал на берег реки. А там увидел, чтопо реке плывут, посверкивая корой, ветки деревьев и все такое, это значит воданачала прибывать. И подумал, как хорошо было бы оказаться сейчас в городе.Июньский паводок всегда мне удачу приносил, потому что, когда вода поднимается,по ней какая только древесина ни плывет – бревна от плотов, иногда целая дюжинабревен, еще связанных – только и дела остается, что вылавливать их да продаватьлесным складам или лесопилке.

Я прошелся вверх по берегу, поглядывая одним глазом, непоявился ли папаша, а другим – не принесет ли вода чего-нибудь полезного. И оченьскоро увидел челнок, да такой красивый – футов в тринадцать-четырнадцать длинойи идет по воде шустро, что твоя утка. Я прямо в одежде прыгнул с берега в воду,как лягушка, и поплыл к челноку. Я, правда, думал, что в нем залег кто-нибудь,люди часто так делают, простаков дурачат – подплывет такой к лодке, ухватитсяза борт, а хозяин вскочит и ну хохотать. Но на этот раз ничего подобного не произошло.Челнок унесло откуда-то паводком, тут и сомневаться не приходилось, и язабрался в него, и погреб к берегу. Гребу и думаю: старик обрадуется, увидев этуштуковину, она, небось, долларов десять стоит. Однако, когда я подошел кберегу, папаши видно еще не было, так что я завел челнок в закрытое со всехсторон ивами и диким виноградом устье ручья и мне пришла в голову новая мысль:чем удирать в лес да ноги трудить, спущусь-ка я по реке миль на пятьдесят и устроютам постоянный лагерь.

До лачуги от этого места было рукой подать и мне все времяказалось, что сюда мой старик идет, и все же, челнок я спрятать успел, авыглянув из-за ив, увидел папашу, который стоял на тропе и целился в какую-топтицу. Стало быть, ничего он не заметил.

Когда он подошел ко мне, я уже старательно тянул из воды закидушку.Он малость поругался на то, что я копаюсь, однако я сказал, что свалился вреку, это меня и задержало. Я же понимал, он заметит, что я весь мокрый,расспрашивать начнет. В общем, сняли мы с донок пяток сомов и вернулись влачугу.

Прилегли мы вздремнуть после завтрака, оба же усталые были,и я все думал: вот если бы мне удалось изобрести чего-нибудь такое, что отбилобы и у папаши, и у вдовы охоту искать меня, то это было бы куда вернее попытокубраться подальше, прежде чем меня хватятся, потому как мало ли что со мнойможет случиться, понимаете? Однако я так ни до чего и не додумался, но тутпапаша поднялся, чтобы выдуть еще один бочонок воды, да и говорит:

– Если тот малый снова начнет шнырять тут, ты разбуди меня,слышишь? Он сюда не с добром приходил. Я его застрелю. Непременно разбуди меняв следующий раз, понятно?

И тут же снова захрапел, но эти-то его слова и подали мне мысль,в которой я так нуждался. Ладно, говорю я себе, уж теперь-то я так все устрою,что никому и в голову не придет меня разыскивать.

Около двенадцати мы встали и прошлись по берегу. Водаподнималась быстро и несла много всякого деревянного сора. Спустя какое-товремя показался кусок плота – девять связанных вместе бревен. Мы запрыгнули в ялики подтянули их к берегу. Потом пообедали. Любой другой подождал бы до вечера,посмотрел бы, не принесет ли река еще чего, но это было не в папашином стиле.Девяти бревен ему хватило за глаза и теперь он спешил поплыть в город и продатьих. Так что около половины четвертого он запер меня и отчалил на ялике, закоторым тянул на буксире бревна. Я рассудил, что к ночи он не вернется.Подождал, пока он отплывет подальше, вытащил пилу и принялся за работу. Папашаеще и до другого берега не добрался, а я уже вылез в дыру; он и его бревна едваразличались вдали, точно соринка на воде.

Я взял мешок с кукурузной мукой, отволок его к спрятанномучелноку, раздвинул ветки и плети винограда и уложил в него мешок, а следомоттащил грудинку и бутыль с остатками виски. Потом забрал из хижины весь кофе,сахар и все патроны; и бумагу для пыжей тоже; и ведерко, и сделанную из тыквыбутылочку; ковшик забрал и жестяную кружку; и пилу, и два одеяла, и сковородкус длинной ручкой, и котелок, в котором мы кофе варили. Забрал лески, спички – вообщевсе, что хотя бы один цент стоило. Обчистил нашу лачугу так, что любо-дорого.Мне и топор не помешал бы, да топор у нас был только один, он в поленнице лежал,а я уже знал, что его придется оставить. Последним, что я утащил из лачуги,было ружье.

Снуя туда-сюда через дыру и вытаскивая всякие вещи, я здоровоутрамбовал почву около нее и теперь постарался скрыть это, да и опилки заодно,засыпав все землей. Потом вставил обратно выпиленный кусок бревна, подпер егодвумя камнями, и еще один снизу подсунул, потому что как раз в этом местебревно изгибалось кверху и до земли малость не доставало. Тот, кто не знал, чтобревно выпилено, уже с пяти-шести футов ничего не заметил бы, опять же,стена-то была задняя, так что вряд ли вокруг нее кто-нибудь шастать стал бы.

От лачуги к челноку все сплошь трава шла, поэтому следов яособых не оставил. Я побродил вокруг, приглядываясь, постоял на берегу, огляделреку. Никого. И я, прихватив ружье, углубился немного в лес, думал пару птицподстрелить, но тут увидел поросенка. В этой глуши свиньи, сбежавшие с ферм,дичают быстро. Я подстрелил бедолагу и отнес его к хижине.

А после взял топор и принялся за дверь. И обухом по ней молотил,и рубил, в общем, потрудился от души. Потом затащил в хижину поросенка,прислонил его к ножке стола, рубанул топором по шее и положил на землю, чтобыкровь стекла – я говорю, на землю, потому что пол в хижине был земляной, хоть итвердый, никаких тебе досок. Ну вот, следом я взял старый мешок, набил егокамнями покрупнее – не доверху, потому как мне же его тащить предстояло, – иповолок прямо от поросенка, через дверь, по лесу и к реке, а там бросил мешок вводу, он сразу и потонул. Теперь хорошо видно было: что-то тут волокли. Жаль,не было со мной Тома Сойера, он такие штуки любит и уж наверняка придумал быпарочку заковыристых подробностей. В подобных делах за Томом никому неугнаться.

Ну а под занавес выдрал я у себя немного волос, вымазалтопор в крови, прилепил волосы к обуху и бросил топор в угол. Потом завернулпоросенка в куртку, – чтобы кровь на землю не капала, – отошел вниз по рекеподальше от дома и забросил его в реку. И тут мне в голову еще один фокуспришел. Я направился к челноку, достал из него мешок с мукой и пилу, и оттащилих в хижину. Там я поставил мешок на прежнее место и продрал в нем снизунебольшую дыру – пилой, потому как ножей и вилок у нас не водилось, – папаша,когда он стряпал, обходился складным ножом. А после отнес мешок по траве насотню, примерно, ярдов к мелкому озеру, которое лежало за ивами к востоку от дома,– ширины в нем было миль пять и все оно заросло камышом, а осенью на него тучиуток слетались. С другого края озера от него отходила не то заболоченнаяпротока, не то ручей, эта штука тянулась куда-то на многие мили – уж не знаюкуда, но только не к реке. Мука понемногу сыпалась из мешка – получиласьведущая к озеру дорожка. Я рядом с ней еще и папашино точило бросил, вроде какего кто-то случайно обронил. А у озера стянул дырку в мешке веревочкой, чтобымука больше не высыпалась, и отнес его вместе с пилой к челноку.

Уже темнело, я малость отплыл на челноке вниз, под свисавшиес берега ивы и стал дожидаться восхода луны. Челнок я накрепко привязал к однойиз ив, а сам поел немного и лег на его дно – покурить и придумать, что делатьдальше. И говорю себе: они пройдут по следам мешка с камнями до реки и начнутобшаривать дно, искать мое тело. А еще по мучному следу пройдут, к озеру, и отнего по ручью, чтобы найти грабителей, которые убили меня и утащили все изхижины. В реке они, кроме моего трупа, ничего искать не станут. Да и это имскоро надоест, так что они и думать обо мне забудут. Ну и отлично, значит, ямогу остановиться, где захочу. Остров Джексона мне вполне подойдет – я егодовольно хорошо знаю, люди туда никакие не заглядывают. А ночами я смогуприплывать с него в город, смотреть что там да как и тянуть что плохо лежит,если, конечно, нужда появится. Самое для меня подходящее место – островДжексона.

За день я подустал и потому опомниться не успел, как заснул.А проснувшись, целую минуту пытался понять, где это я. Сижу, оглядываюсь посторонам, даже испугался немного. Потом вспомнил. Мне казалось, что ширины в реке– несколько миль. Луна светила так ярко, что я мог сосчитать тихо скользившие всотнях ярдов от берега черные сплавные бревна. Тишина стояла мертвая; час,похоже, был поздний, да он и пах, как поздний. Ну, вы понимаете, о чемречь, – я просто не знаю, какими словами это сказать.

Я позевал, потянулся и уж собрался отвязать челнок иотправиться в путь, как до меня долетел по воде какой-то звук. Я прислушался. Иочень скоро понял, что это. Унылый, мерный перестук, издаваемый в тихую ночь уключинамивесел. Я вгляделся сквозь ветви ив – да, вот он, ялик, через реку идет. Скольков нем людей, сказать было невозможно. Он шел в мою сторону, а когда оказался наодной линии со мной, я понял, что человек в нем всего один. Не папаша ли, думаю,вот уж кого не ждал. Течение снесло ялик ниже меня, однако он, подойдя поближек берегу, начал подниматься по тихой воде и вскоре прошел так близко, что я могбы дотянуться до него ружьем. Ну так вот, это папаша и был  – да еще итрезвый, судя по тому, как он веслами работал.

Времени я терять не стал. В следующую минуту челнок мой уже летел,держась в тени берега, вниз по реке, тихо, но быстро. Проплыв так мили две споловиной, я выгреб на четверть мили к середине реки, потому что скоро должнабыла показаться пристань переправы, и меня могли заметить с нее и окликнуть. Язатесался среди плывущих бревен, лег на дно челнока и предоставил его самомусебе. Лежал, отдыхал, покуривал трубку да в небо глядел, а в нем ни облачка.Когда лежишь в лунную ночь на спине, небо кажется таким глубоким, я этогораньше и не знал. И как далеко разносится в такую ночь звук по реке! Я слышал,как люди разговаривают на пристани, слышал что они говорят – каждое слово. Одинсказал, что дело идет к длинным дням и коротким ночам. Другой ответил, что эта,как он понимает, будет не из самых коротких, – и все расхохотались, а онповторил эти слова еще раз, и все снова захохотали, а после разбудили кого-тоиз своих, и пересказали ему весь разговор, и снова загоготали, но, правда,разбуженный с ними смеяться не стал, а коротко рявкнул что-то и попросил нелезть к нему. Первый сказал, что хорошо бы пересказать эту шуточку его старухе,ей понравится, хотя он в свое время и не такое отмачивал. Потом кто-то заметил,что времени уже около трех и что больше недели рассвета им, похоже, ждать непридется. А затем разговор стал уходить от меня все дальше, дальше, и слов я большене различал, только бормотание, да временами смех, но, казалось, совсем уждалекий.

Ну, выходит, я отплыл сильно ниже пристани. Сел, смотрю: вотон, остров Джексона, мили на две с половиной ниже меня, лесистый, встающий изводы посреди реки, большой, темный и грузный, точно пароход, на котором погашенывсе огни. От отмели в самом его начале и следа не осталось, вся под воду ушла.

Добрался я до него быстро. Пулей пронесся мимо верхушкиострова, такое сильное там было течение, но затем выбрался на тихую воду ивысадился на его иллинойской стороне. Вошел в знакомую мне глубоко врезавшуюсяв берег заводь – чтобы попасть в нее, пришлось раздвигать ветви ив, – ипривязал челнок в таком месте, что с воды его никто углядеть не смог бы.

Я пересек остров, вышел на верхнюю его оконечность, приселна бревно и стал вглядываться в огромную реку, в сплавной лес на воде, вгородок, до которого было отсюда три мили, в три-четыре его огонька. Примерно вмиле от меня шел сверху огромный плот, в середине его горел фонарь. Я смотрел,как он ползет вниз, а когда плот почти поравнялся со мной, раздался мужскойголос: «Ей на корме! Рули направо». Я расслышал эти слова так ясно, как будтоих произнесли рядом со мной.

Небо уже понемногу серело. Я зашел поглубже в лес ивытянулся на земле – соснуть перед завтраком.