Глава V. Папашаначинает новую жизнь

Я быстро закрыл дверь, повернулся к нему – ну, точно, онсамый, папаша. Всю жизнь я его боялся, уж больно часто он меня дубасил. Думал,и теперь со страху помру, однако уже через минуту понял, что ошибся, то есть,понял после первого, как говорится, потрясения, от которого у меня духперехватило, потому что уж больно неожиданно он появился, а после, гляжу, – небоюсь я его, и все тут.

Лет ему было около пятидесяти, на эти годы он и выглядел.Волосы долгие, спутанные, сальные и на лицо свисают, а за ними глазапоблескивают – так, точно он в кустах сидит. И все сплошь черные, без седины,как и длинные, взлохмаченные бакенбарды. А в лице ни кровинки – то есть, там,где его вообще видно, лицо-то; белое оно было, но не как у человека с оченьбелой кожей, а как у больного, до того белое, что взглянешь на него и мурашкипо коже бегут – белое, точно квакша, точно рыбье брюхо. Ну а одежда – сплошныеотрепья. Сидел он, положив ногу на ногу, башмак на той, что сверху лежала, давноразодрался, два пальца наружу торчали, и он ими этак пошевеливал время отвремени. А шляпа его на полу валялась – старая черная войлочная шляпа с широкимиполями и продавленным, точно дно старой кастрюльки, верхом.

Я постоял, глядя на него, он посидел, на меня глядя и легонькопокачиваясь вместе со стулом. Потом я поставил свечу на пол и только тутзаметил, что окно поднято, значит он сюда по навесу залез. Оглядывал он меня,оглядывал, а потом и говорит:

– Какой ты весь расфуфыренный, это ж надо. Думаешь, небось,что важной персоной заделался, а?

– Может, думаю, а может, и нет, – отвечаю.

– Ты язык-то попридержи, – говорит он. – Ишь какой спесинабрался, пока меня тут не было. Ну ничего, я из тебя дурь повытрясу. Говорят,ты еще и ученый стал – читать-писать выучился. Думаешь, ты теперь лучше отца,раз он ничего такого не умеет? Так я и это из тебя вытрясу. Кто это тебесказал, будто ты на меня теперь сверху вниз смотреть можешь, а? Кто?

– Вдова. Вдова сказала.

– Вдова, да? А кто сказал вдове, что она имеет право совать носв дела, которые ее не касаются?

– Никто не говорил.

– Ладно, я ее отучу лезть, куда не просят. А теперь слушай –ты эту свою школу брось, понял? Я им всем покажу, где раки зимуют – научилимальчишку от отца рыло воротить, я, мол, не то, что он, я получше буду. Смотри,поймаю тебя около школы, тебе же хуже будет, слышишь? Да твоя мать и вовсечитать-писать не умела, так и померла. И никто в нашей семье не умел и тоже всепомерли. Я и сам не умею, а ты, вона, раздулся от важности. Не такой я человек,чтобы это терпеть, понял? Ну-ка, давай, почитай мне, а я послушаю.

Я взял книжку, начал читать что-то про генерала Вашингтона,про войны. Он с полминуты слушал, а потом как даст ручищей по книжке, она иполетела через всю комнату. И говорит:

– Ну так. Читать ты умеешь. А я было не поверил, когда тысказал. Теперь слушай: чтоб я этого чванства больше не видел. Не потерплю. Я затобой послежу, умник, и если поймаю возле школы, шкуру спущу. Ты у меня ахнутьне успеешь, как я тебя в правильную веру обращу. Надо ж, послал бог сыночка!

Потом он взял со стола синюю с желтым картинку, изображавшуюкоров и с ними мальчика, и говорит:

– А это что такое?

– Это мне за хорошую учебу выдали.

Папаша разодрал картинку пополам и говорит:

– Я тебе кой-чего получше выдам – плетью из воловьей кожи.

Тут он примолк, только под нос себе бурчал что-то, просиделтак с минуту, а после и говорит:

– Выходит, ты у нас теперь фифа надушенная, так что ли? Утебя и кровать с простынками, и зеркало, и даже ковер на полу, а родной отецпускай, значит, со свиньями дрыхнет в старой дубильне. Послал бог сыночка. Ничего,я из тебя эту спесь вышибу. Ишь, важный какой стал, да еще и разбогател,говорят. Это как же?

– Врут они все, вот как.

– Ты, это, не забывай, с кем разговариваешь. Ятерпел-терпел, да надо ж и меру знать, – так что ты мне не дерзи. Я уж два днякак в городе, тут только и разговоров, что про твое богатство. И внизу по реке мнетоже про него рассказывали. Я потому и вернулся. Завтра отдашь мне эти деньги –они мне нужны.

– Нет у меня денег.

– Врешь. На них судья Тэтчер лапу наложил. А ты их забери.Они мне нужны.

– Я ж говорю, нет у меня денег. Спросите у судьи Тэтчера, онвам то же самое скажет.

– Ладно, хорошо. Я спрошу. Он у меня мигом раскошелится илия не знаю, что сделаю. Ну-ка, говори, сколько у тебя сейчас в кармане лежит.Давай все сюда.

– Только один доллар, и я хотел…

– Очень мне интересно знать, чего ты хотел – а ну, вытаскивай!

Отобрал он у меня монету, куснул ее, чтобы проверить,настоящая ли, а потом сказал, что пойдет в город виски купить, а то у него,дескать, весь день во рту ни капли не было. А когда вылез на навес, сунулголову обратно в окно и обругал меня за то, что я спеси набрался и нос от неговорочу; и только я решил, что он ушел, как папаша опять в окно вставился исказал, чтобы я помнил насчет школы, потому как он сядет около нее в засаду и,если я эту дурь не брошу, то вздует меня.

На следующий день он напился, пошел к судье Тэтчеру, обругалего по всякому и потребовал, чтобы судья отдал ему деньги, а тот не отдал, ипапаша заявил что отсудит их.

Судья с вдовой сами пошли в суд – просить, чтобы меняотобрали у папаши и отдали кому-нибудь из них на попечение, однако судья у насбыл новый, только что назначенный, и старика моего совсем не знал; он сказал,что судам не следует лезть в такие дела и разрушать семьи, что ему не хочетсяразлучать ребенка с отцом. В общем, пришлось вдове с судьей Тэтчером эту затею оставить.

Папаша до того обрадовался, что прямо места себе не находил.Сказал, что если я не добуду ему денег, так он меня до смерти запорет. Я занялу судьи Тэтчера три доллара, папаша забрал их, напился и чуть не до полуночи колобродилпо всему городу – ругался, орал, вытворял бог знает что и бил в жестянуюсковородку; ну его и упрятали в кутузку, а на следующий день суд засадил еготуда на неделю. Однако папаша сказал, что он доволен, что он своему сынуголова и еще покажет ему, почем фунт лиха.

А когда его из тюрьмы выпустили, новый судья заявил, чтонамерен сделать из него человека. Привел он папашу в свой дом, одел во всечистое, усадил завтракать со своей семьей, и обедать, и ужинать тоже, в общемпринял, что называется, как родного. А после ужина судья долго толковал с нимоб умеренности, так что мой старикан расплакался и сказал, что был дураком, которыйпустил свою жизнь псу под хвост, но уж теперь он начнет жить заново и станетчеловеком, за которого никому краснеть не придется, и надеется, что судьяпоможет ему, не станет смотреть на него свысока. Судья сказал, что готов обнятьего за такие слова и сам расплакался, и жена его тоже; а папаша заявил, чтоникто его раньше не понимал, и судья сказал, что верит этому. Ну, мой старикначал объяснять, что для падшего человека сочувствие – первое дело, а судья сним согласился, и оба они еще немножко поплакали. А когда пришло время спатьложиться, папаша встал, протянул перед собой руку и говорит:

– Посмотрите на нее, джентльмены и все леди; коснитесь ее ипожмите. Это рука, которая была рукой свиньи, но больше она не такая, теперьэто рука человека, который начал новую жизнь и скорее умрет, чем вернется кстарой. Поимейте в виду эти слова и не забывайте – это я их сказал. Теперь эторука чистая, пожмите ее, не бойтесь.

Ну, они ее, конечно, пожали друг за дружкой, все, кто тамбыл, и каждый пустил слезу. А жена судьи даже поцеловала ее. Потом мой старикдал обет нипочем больше не пить, – судья все за ним записал, а папаша под этимделом крестик поставил. А после этого его отвели в прекрасную комнату длягостей, да только ночью на него жуткая жажда напала, так что он вылез на крышуверанды, спустился с нее по столбу, обменял свой новый костюмчик на бутыльдешевого пойла, влез обратно и от души повеселился; а когда стало светать, он,пьяный, как сапожник, снова полез на крышу, сверзился с нее и сломал руку, даеще и в двух местах – и уж было замерз там до смерти, но после рассвета кто-тона него наткнулся. А когда они пошли взглянуть на комнату для гостей,оказалось, что по ней плавать можно – был бы лот, чтобы глубину промерять.

Судья здорово обиделся. Сказал, что, как он себе понимает,моего старика если и можно исправить, то только хорошим зарядом картечи, адругого способа он, судья, не видит.