Стихи о метафизическом наказании фашистской идеологии в лице адмирала Канариса

Адмирал Канарис очень любил cannabis,

или, говоря по-русски, лен-конопель.

И потому, ощущая такую надобность,

он прибыл в Россию, когда в России была капель.

Дожидаясь сезона, он укреплял гарнизоны,

сволочь, командовал своим фашистам: «Пли!»

У адмирала Канариса были свои резоны:

он мечтал об урожае отборнейшей конопли.

 

Как бывает это, потом наступило лето,

спрятались ромашки, лютики отцвели,

и адмирал обнаружил, что конопли

почему-то нету –

во всей России нету ни колоска конопли.

А курить охота – ох как курить охота!

Но с этой напастью не поделаешь ничего.

Он ошивался на наших просторах еще два года –

он искал коноплю, а конопля пряталась от него.

 

Маршал Жуков не любил слишком громких

 звуков

и, узнав о произошедшем, спокойно сказал:

«Я тебе покажу русскую коноплю, сука!» -

и в скором времени действительно показал.

Если нам не солгали, Канарис теперь в Валгалле,

но не изменилось, в общем-то, ничего:

до сих пор, избегая встреч с воинскими богами,

он ищет коноплю, а конопля прячется от него.

 

11 июля 2003

 

 

* * *

 

В этих длинных неделях лета

уже было несколько дней,

излучавших так много света,

что непросто светить сильней.

Трудно быть красивей невесты,

и, наверное, потому

мы меняли время и место,

сочиняли себе тюрьму,

и потом мне под утро снилось

все, что виделось наяву.

Я не ведаю, что случилось,

но ты помнишь, где я живу.

 

Навевает воздух мигрени,

заставляет шагать по льду,

обрывает кусты сирени

в самом лучшем моем саду.

А ведь стрелы тоже крылаты,

как Пегас или как Амур –

что за карма, за что расплата,

так невовремя почему…

Я не стану просить, увольте,

не за этим бумагу рву, -

я не знаю, живу ли вовсе,

но ты помнишь, где я живу.

 

21 июля 2003

 

 

ОПЯТЬ ЗОЛУШКА

Мечтая уехать из этого дома

(а то ведь со света сживут),

мечтая уехать и жить по-другому –

ну, скажем, как принцы живут,

все пальцы себе совершенно истыкав

иголкой… нелепая блажь:

она сочиняет волшебницу, тыкву

и весь остальной антураж.

 

И нет ничего веселей и невинней

подобных девических грез –

но блеют бараны, и хрюкают свиньи,

и это доводит до слез.

И Золушке душно, противно и тесно

в коровнике этом мычать,

месить у плиты водянистое тесто

и снова за все отвечать.

 

А папенька, выпив вонючего сидра,

топор уложив в головах,

опять вспоминает, как дьявольски хитро

соседей нагрел на дровах.

Проходят сестрицы, набитые дуры,

и громко мечтают о том,

как с миллионерами водят амуры

и что происходит потом.

 

А мачеха грезит, напялив подвязки,

бормочет и чешет живот,

что ездит она на рессорной коляске

и в каменном доме живет.

Мечта о любви, даже светлой и лунной,

не значит почти ничего,

но лишь выдает в этой девушке юной

глубинное с ними родство.

 

21 июля 2003

 

ЭЛЕГИЯ

 

Сижу за столом и боюсь сказать

«прощай» своей прошлой музе.

Сколько две ниточки ни вязать –

все равно будет узел.

 

Милая, скоро съедят урюк,

отцветут васильки и клевер.

Дальше сколько ни правь на юг –

все будет север.

 

Звонила каждые полчаса,

нечего удивляться:

оба знали, что чудеса

долго не длятся.

 

Лихо теперь течет по челу

дождик прекрасный, летний.

Помнишь, каждый твой поцелуй

был предпоследний.

 

Автор теперь не поднимет глаз.

Будь, как сама хотела –

точка росы, идеальный газ,

черное тело.

 

Будь такой, как захочешь сама.

Но перед цветочной клумбой –

лишь той,

что сводила меня с ума,

девочкой глупой…

 

22 сентября 2003

 

ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ВЕРБЛЮДА

На самом деле все было нехорошо.

Верблюду сказали: «Иди!», и верблюд пошел.

В игольное ушко, как в вариант судьбы,

верблюд пошел, поджимая свои горбы.

 

Он продирался в него не час и не год,

к ногам верблюда стекался верблюжий пот.

Было жарко, он сам себе говорил: остынь.

Он не знал, что в игольном ушке столько пустынь.

 

Верблюд содрал себе кожу, верблюд ослеп,

он забыл, как журчит вода и как пахнет хлеб,

он не помнил, кто он такой и зачем идет,

но точно знал: не свернет и не упадет.

 

Верблюд стонал, задыхаясь в стальном аду:

«Он сказал, мне легче пройти – значит, я пройду…»

А когда верблюд одолел дорогу свою –

богатый уже давно хохотал в раю…

 

22 августа 2003

 

 

СОКРОВИЩА

Драгоценности, бриллианты, зеленый шелк,

аметисты, топазы, золото… Бог простит:

кончается все, начинавшееся хорошо,

и жизнь моя смотрит на это и не грустит.

 

Изумруды, бериллы, сапфиры, любовь моя,

жемчуга и рубины, листья и лепестки,

лунные тени, звезды и дрожь ручья, –

сколько сокровищ касалось моей руки.

 

Небеса, и крупные звезды, и все равно

все прекрасно будет, куда бы ни повернуть…

До сих пор в бокале краснеет твое вино –

драгоценное, но тяжелое, точно ртуть.

 

В тихие омуты, голову очертя,

бросался, шептал счастливой звезде: сорвись!

Вот он, бокал, и разбить бы его к чертям,

но бокал кидать нельзя: жалко – сервиз.

 

Сколько раз говорил: «Не будет моей ноги».

Сколько раз ворчал про капризы.

 Про глупых дур…

От квадратного камня тоже идут круги

и любовь – всегда счастливая, мон амур.

 

Захлебнуться может. Угаснуть. Сойти на нет.

Но останется (р)едким сокровищем жить в крови –

до каких бы банальных слов ни дошел поэт,

повторяя своей любви о своей любви.

 

28 августа 2003

 

 

* * *

 

Оранжевым и красным светом

горят осенние цветы,

но между осенью и летом

есть искорка, и это ты.

 

Под нами протекает речка,

и циннии еще в цвету,

и ты стоишь, пряма, как свечка,

меж берегами на мосту.

 

Я тем счастливее, чем ближе,

чем меньше между нас границ.

Я не смотрю, я просто вижу

твой силуэт из-под ресниц.

 

И лето, и весну, и осень

я буду на тебя смотреть,

а что любовь горит – и бог с ней,

ей так положено гореть.

 

Как свечку я ее поставил

границей мира своего.

Как говорил апостол Павел,

любовь не ищет своего;

 

не тратит силы на надежду,

не обвиняет, не корит,

но лишь стоит миров двух между

и синим пламенем горит.

 

2 сентября 2003

 

 

* * *

 

Все, кто пел и плясал о высоком,

наконец-то довольны вполне:

истекаю я клюквенным соком,

дорогая моя Шаганэ.

 

Обливаюсь я влагой венозной

и уже ничего не прошу,

и стакан, как сосуд кровеносный,

я устало к устам подношу.

 

Мне казалось, я высох и выжат,

чтоб уже не наполниться впредь,

но понятно: мне велено выжить,

чтобы было кому умереть.

 

Искажен и истрачен любовью,

я оставлен в живых до поры,

и летят к моему изголовью

истерические комары.

 

12 сентября 2003

 

ПРАВИЛА

(Стихи с двумя скрытыми эпиграфами)

 

Снова бакен фарватера сбит волною,

барометр упал, хотя я его не ронял.

Я тоже хотел быть понят родной страною

и все ее правила правильно выполнял.

 

Не стоял под стрелой, лил кислоту в воду,

не сорил, не ходил, не купался; летал, хранил,

шел на зеленый, верил в прогноз погоды

и чести ее ни разу не уронил.

 

Не-влезал-убьет, не-включал-работают-люди,

сочинял поэмы в честь ее красоты,

признавался в любви, предлагал ей себя на блюде,

добивался ее свиданий, дарил цветы.

 

Я тоже хотел бы видеть ее женою,

но она, всегда обаятельна и мила,

ловко избегала всех встреч со мною

и ничего мне, в общем-то, не дала.

 

Так все и шло: пресно, Presto, crescendo,

но я не хотел уйти и не уходил.

Лишь однажды я ей понадобился зачем-то,

но даже тогда, как видно, не угодил.

 

А ее глаза глядят из-под темной челки

так, будто перед нею совсем не я.

Прекрасная, как Диана с луной в прическе,

золотистая, золотая любовь моя…

 

В Мордовии нету флота, но есть матросы.

Птицы там взлетают, но не летят.

Там продаются россыпью папиросы

и женщины сами не знают, чего хотят.

 

8 октября 2003

 

ЧЕРНАЯ МОЛНИЯ

Семью цветами полыхали

и в поле зрения росли,

на весь квартал благоухали –

остановиться не могли.

Вдоль всех обочин цвел цикорий

и хорохорился пырей,

цепляясь за квадратный корень

пушистой липы во дворе.

 

В ночи гремели водостоки

и лужи были до колен,

но утром небо на востоке

светилось, как ацетилен.

И пахла ночь аперитивом,

и сквозь дрожащие листы

мелькало солнце негативом,

черноволосое, как ты.

 

Твоя квартира в центре мира

и кожа как карбид бела, –

в пятнадцать струн звучала лира,

остановиться не могла.

За лацканы цепляла душу,

да так, что не уйти назад,

необычайна, словно груша

у входа в яблоневый сад.

 

И не уместится в тетрадке,

как день бежал, а ливень шел,

как все дрожало в лихорадке

и слишком было хорошо.

Но этого не бросить за борт,

не зачеркнуть, – не потому ль

октябрь глядит на юго-запад,

где продолжается июль.

 

И невдомек, что все застыло,

что мерзнут сами холода,

и все, что летом с нами было, –

не путеводная звезда,

не именины небосклона

и не судьбы веселый знак,

но фронт грозы, и центр циклона,

и черной молнии зигзаг.

 

23 октября 2003

 

 

* * *

 

Телеологически жива,

как вы затоптать ее ни рвитесь,

прорастет зеленая трава

через головы поэтов и правительств.

 

Быть счастливым дольше чем полдня,

а не изнывать в тоске и страхе

до сих пор не вынудил меня

ни один на свете амфибрахий.

 

Только ты могла – точнее, вы –

дать мне счастье быть самим собою

перед тем как стать листом травы

и уткнуться в небо голубое.

 

Собираясь в дальние края,

стоило любить и задыхаться,

потому что песенка моя

будет в этом поле колыхаться.

 

27 октября 2003

 

 

* * *

 

Изнывает от жажды поэт,

хотя летом бывало и жарче.

Ты, которого в сущности нет,

по сетям узнаю тебя, старче!

 

Вянут лютики и лопухи

и цикорий доходит до ручки,

но поэт сочиняет стихи,

хотя знает: его закорючки

 

никому не нужны ни черта

и не сделают переполоха.

Только Фету нужна красота,

красоте и без Фета неплохо.

 

Снова стало водою вино

и не будет ни старым, ни новым.

Все кончается. И все равно –

хорошо быть Сергеем Казновым!

 

27 октября 2003

 

 

* * *

 

Мы встречались в лохматом тумане всего

только год; ты не знала сама для чего.

Только спички спасали меня от пожара.

За то время, пока ты не знала сама,

я успел доказать теорему Ферма

и всерьез занялся кубатурою шара.

 

И когда я, мечтая исчезнуть в толпе,

выхожу вечерами на рю де ля Пэ,

я вас вижу: вы вместе, но вряд ли поженитесь.

Стар я стал, да и просто устал, наконец,

наблюдать, как тоскует влюбленный юнец,

принимая «десятку» за «Киа Маджентис».

 

Я давно не любитель подобных картин,

у меня есть внутри свой святой Валентин,

сам себе живописец, мольберт и картина.

Оттого-то и хочется мне поскорей

перестать увлекаться судьбою зверей

и направить ружье на хозяина тира.

 

29 октября 2003