Кто крепко вмазать не дурак и водку пьет из банки?

И мы подхватили, вторя его голосу целым ансамблем визжащих волынок и прохудившихся труб:

Грибные Эльфы – черный флаг!

Грибные Эльфы – черный флаг!

Грибные Эльфы – черный флаг и белые поганки!

Нет ничего, что бы действовало на перекинувшегося человека столь же сильно, как хоровое пение. Я чувствовал себя так, словно огромная волна подняла меня и, то и дело опрокидывая, потащила по полю. Моё горло едва не лопалась под напором бешеных, разрывающих глотку и легкие звуков. Я орал и сам себя не слышал, постепенно проваливаясь в некое подобие транса - черный сон без сновидений, где царят немолчный крик и мерный, гипнотизирующий топот множества ног. Так я и шел, и вскоре все человеческое совершенно оставило меня.

Видесские дневники (часть 2): Все лики зла.

“А вообще был именно кровавый погром. Просто били всех подряд, громили лагеря, жгли палатки...”

Ролёвки - трёп (2:5030/1016.33) RU.RPG.BAZAR

Сооб: 513 из 1000

От: Michael Voskoboinikov 2:5030/1171 20 Июл 2000 00:16

Кому: Yury Alimov

Тема: Видесс

Солнце взорвалось у меня под веками ослепительной вспышкой, вмиг наполнившей нестерпимой болью всю мою голову. Я с трудом сел, глядя, как тошнотворно колышется перед моим глазами поле, и как извивается в мучительном танце стоящий поодаль лес. Правда, через пару минут зрение нормализовалось, так что я стал видеть окружающие предметы немного почетче. Оглядевшись, я не сразу понял, где нахожусь. Местность вокруг напоминала пейзаж после бомбежки: дымило выжженное в траве пятно костровища, возле которого были разбросаны неподвижные тела в одежде на арабский манер. Хотя в халаты и арафатки были одеты далеко не все: возле самого костра лежал человек, при взгляде на которого я не мог вспомнить ничего, кроме донельзя странного прозвища - Агасфер Лукич.

Вцепившись в это имя, словно в путеводную нить, я принялся тянуть изо всех сил, постепенно разматывая спутанный клубок вчерашних воспоминаний. Агасфер Лукич, значит... Вскоре память поддалась, и передо мной начали разворачиваться смутные сцены вчерашнего пиршества.

Первое, что мне вспомнилось - как я сижу у костра, а ветер с полей швыряет мне в лицо едкие клубы раскаленного дыма. В руках у меня была полная бутылка “буренки”, а рядом со мной сидел пьяный “в стельку” Агасфер Лукич.

- Выпей со мной! - изредка тормошил его я. - Или ты меня не уважаешь?

Невысокий, с обширными залысинами и топорщащейся бородой, Агасфер Лукич производил на нашей стоянке до крайности неуместное впечатление. Но мы люди гостеприимные, и каждый из нас полагал святым долгом выпить вместе с “самим Агасфером Лукичом”. Из-за этого ему приходилось пить до девяти стопок за то же самое время, пока все остальные принимали “по одной”.

Вскоре Агасфер Лукич совершенно утратил человеческий облик. А поскольку мы то и дело будили его, чтобы снова налить, ближайшие двое суток он оставался в точно таком же плачевном состоянии. Агасфер Лукич валялся посреди нашей стоянки, словно куль с мукой, осоловело вращая налитыми глазами и лишь иногда протягивая руку за очередной порцией водки. Для этого достаточно было толкнyть его в плечо и строго произнести:

- Агасфер Лукич, ты меня уважаешь?! Ну, тогда выпей со мной!

Очередной раз мы поили Агасфера Лукича аккурат перед тем, как на четвереньках погнаться по полю за женой Ленского. Это произошло из-за того, что оказавшаяся возле нашей стоянки Нина Ленская неожиданно остановилась, подбоченилась и принялась во весь голос орать:

- Вам что было сказано про спиртное? - надрывалась она. - На этой игре запрещен алкоголь крепче двенадцати градусов! А вы тут спирт пьете, да еще материтесь на весь полигон! А ну, быстро заткнулись!

Не то, чтобы мы совсем не уважали жену Ленского, пусть даже она выжила из ума и кличет собственную дочку “Колобкой253”. Но к себе мы не собирались терпеть подобного отношения, а то дождешься - и Колобкой назовут тебя самого. Хотя в начале Кузьмич честно попытался разрешить миром этот конфликт.

- Кажи спиртометр! - дружелюбно попросил он. - Ах, у тебя его нет?! Тогда с чего ты взяла, что наш спирт крепче двенадцати градусов? Мы правила знаем: сначала разбавляем до положенного, а только потом пьем!

Но Ленскую это только больше взбесило.

- Что? - истерично завизжала она. - Ты еще глумиться будешь? Сейчас вы все отсюда уедете, стоит только мне...

Если бы она была повнимательней, то увидела бы, что выбрала не то место, где стоит орать. Её крики и так уже порядком нас разозлили, а когда она принялась угрожать - кое-кто из нас не выдержал. Перекинувшимся людям свойственна некоторая синхронность, так что не успела Ленская договорить, как мы с Эйвом упали на четвереньки и с воем бросились по полю в ее направлении.

Какое-то время Ленская смотрела на нас выпученными глазами, но когда мы подбежали поближе (а двигались мы стремительно, передвигаясь по полю огромными скачками), ей изменила ее бесноватая смелость. Видать, она сумела разглядеть в неверном свете костра перекошенные лица, пустые глаза и обильно капающую из оскаленных пастей слюну. Как-то раз в Новгороде Дурман страшно искусал одну нерасторопную женщину, и по нашим лицам Ленская поняла, какая участь ее ждет.

253 Не совсем ясно, как можно называть ребенка таким уродливым именем. Мы видим этому единственное объяснение: Ленский сам круглый, как колобок, и хочет, чтобы дочка была на него похожа. Потому они с женой и называют её “Колобка”.

Повернувшись, она бросилась бежать - а мы гнались за ней с хриплым воем, преследуя ее практически по пятам. Остановились мы только метров через сто пятьдесят - у края неглубокого овражка, который по каким-то причинам не отважились пересечь. Спрыгнув в овраг, Ленская кое- как выкарабкалась на тот берег и пропала в темноте, а мы с Эйвом повыли еще немного, развернулись и потрусили назад.

Потом было много чего еще: звездное небо, пьяные крики и незнакомый сумеречный лес. Сначала мы повздорили с какими-то москвичами (им вздумалось обозвать нас козлами, за что один из них выхватил плоскостью саперной лопатки по лицу), а потом ушли в Гарсарву, где Дурман полночи исполнял под гитару всевозможные песни.

Поет Дурман хорошо, так что оставшиеся до рассвета несколько часов пролетели совсем незаметно. Я лежал на земле, слушая, как у Дурмана под пальцами рождаются тихие, печальные звуки, которым вторит его голос - глубокий и злой:

Ты задремлешь у костра,

Эта ночь за тобой.

И опять, как вчера,

Ты успеешь согреть искру

Сладкого сна.

Но там, где ты есть, воцарилась она...

Э-хэй, тьма-пелена...254

Это воспоминание стояло в моем списке последним. Дальше память отказывалась мне служить, выдавая череду смутных, никак не связанных между собою картин. Хотя теперь, с утра, мне казалось, будто бы вчера кто-то сообщил нам, что на игровом полигоне объявился Лустберг. Вспомнить бы только, кто это был: Даир, что ли? Да, точно Даир.

Это была добрая весть: к Лустбергу у нас накопилось немало вопросов. Они начинались с распространяемых СП-б Институтом Подростка “информационных справок” и заканчивались материалами уголовного дела, которое областные (Ленобласть) менты возбудили в отношении нашего братства и команды “Моргиль”. А поскольку произошло это благодаря “неусыпной заботе” Гущина и Лустберга, мне пришла в голову мысль воспользоваться случаем и как следует отблагодарить Тони за эту хуйню. Придя к такому решению, я прекратил копаться у себя в башке, выпил чашку теплой воды и принялся будить братьев.

Через пару часов свыше двухсот человек собрались на поле неподалеку от нашей стоянки. Сегодня был четверг, шестое июля - день, заявленный мастерами как начало игры. Образовав исполинский квадрат, собравшиеся приготовились слушать речь Ленского, специально для этого притащившего с мастерской свою невообразимо жирную тушу.

Пока все готовились к параду, ясное доселе небо взгорбилось громадами дождевых облаков. Жара спала, сменившись моросящим дождем, принесшим с собой атмосферу сырости и едва уловимый запах прелой травы. Смешавшись с толпой, мы глядели на пеструю вереницу нарядов, к которой примешивался тяжелый блеск шлемов и быстрая радуга кольчужных колец.

Сегодня на поле собрались люди из множества городов (Москвы, Питера, Воронежа, Твери и других), так что нельзя было придумать лучшего времени для реализации нашего плана мести. Тем более что Лустберг был тут как тут: стоял на противоположной от нас стороне поля в выцветших синих джинсах и черной меховой безрукавке, повязав длинные волосы полосой грязно-белого меха.

254 Песня “Тьма-пелена”; авторы - Маугли, Рязаныч.

Его лицо выражало равнодушную скуку, тонкий рот кривился над аккуратно постриженной бородой. Взгляд блуждал, лишь мельком касаясь движущегося через центр поля человека в багровой рясе, отороченной по краю синей полосой с белыми звездами255. Человек нес перед собой круглый щит, капюшон был надвинут - так что ни рук, ни лица человека Лустбергу было не разглядеть. Да вроде и незачем: мало ли тут ходит людей, наряженных еще и не так?

Момент был, что надо: внимание присутствующих было приковано к центру поля, посреди которого Ленский произносил вступительную речь. Так что многие невольно провожали взглядом фигуру в красном, дерзко пересекавшую поле неподалеку от жирной туши “главного мастера”. А значит - видели, как я вплотную подошел к стоящему в первом ряду Лустбергу и рывком отвел в сторону щит, освобождая спрятанную под ним саперную лопатку.

Не знаю, успел ли Лустберг заметить одетый на лезвие шанцевого инструмента полиэтиленовый пакет, поверх которого лежала целая куча говна256. У него было не так уж много времени: в следующую секунду я бросил говно с лопаты прямо ему в лицо. Раздался звучный шлепок, после которого я принялся пятиться назад, выставив вперед лопатку и прикрываясь щитом. Дело было сделано, и я не собирался задерживаться на этой стороне поля.

- Да что же это творится? - послышался крик из стана приятелей Лустберга, не успевших еще толком разобраться в ситуации. - Он его лопатой ударил! А ну, стой!

Но броситься в погоню так никто и не решился: саперная лопатка и кулачный щит оказались весомыми аргументами. А еще через пару секунд все поняли, в чем тут дело: собравшиеся бросились в стороны, зажимая руками носы, образовав вокруг Лустберга широкую полосу отчуждения. К этому моменту широкая общественность заприметила, что на этой стороне поля что-то не так: Ленский умолк, и большинство глаз повернулось в нашу сторону. Медлить было нельзя, так что я сорвал с башки капюшон и заорал во весь голос:

- Люди! Будьте свидетелями! Тони Лустбергу из Питера бросили в лицо говном за то, что он мусорской стукач! Теперь он чуха! Люди, будьте свидетелями...

По толпе пронесся гомон, многие подошли поближе, чтобы все как следует рассмотреть. Я продолжал орать, наблюдая краешком глаза, как мои братья разошлись по полю и разъясняют те же самые подробности представителям других регионов:

- Вы спросите, за что с ним так поступили? - авторитетно толковал Барин, пользовавшийся некоторой популярностью меж иногородними ролевиками. - Тогда я должен буду сначала спросить: а у вас в городе есть стукачи? Подумайте, как бы вы поступили на нашем месте?!

Через десять минут не было на поле такого человека, который бы не знал, чем бросили в лицо Лустбергу, а также кто и почему это сделал. Стоит отметить и то, что Лустберг даже не попытался нам отомстить. Он постоял немного, размазывая по лицу говно, а затем не выдержал и удалился по направлению к своей стоянке.

- Сделано! - поздравляли друг друга мы, глядя вслед удаляющемуся Лустбергу. - Пусть теперь жалуется, сколько душе угодно! Интересно, что он напишет: “Помогите! Грибные Эльфы намазали меня говном!” Вот смеху-то будет! Что же, месть наша свершилась: пейберда исполнена!

Мы были настолько довольны, что по возвращении в город поручили Королеве увековечить этот случай в стихах. Так родилась элегия “Король Говно”, первые пару четверостиший которой я с удовольствием здесь приведу:

255 Эту рясу заказал в свое время брат Кримсон, заплатив за нее в специальном ателье немалые деньги. Она сшита из чистейшей шерсти и являет собой точную копию костюма Рейстлина, чей портрет можно разглядеть на обложке одной из книг серии “Dragon Lance”.

256 Возможно (хотя и маловероятно), что кому-то будет интересно узнать следующую подробность: говно для этой акции предоставили Маклауд и Эйв.