Приехать домой, позвонить Крейзи и сказать, что я, похоже, проспал.

По счастью, я нашел в себе силы остаться. Вдвоем с Эйвом мы вытащили из помещения Панаева (который хоть и дознулся, но был все-таки жив) и неудержимо блюющего Браво. Кое-как взвалив Теня на плечи, Эйв схватил Браво под руку и потащил обоих наших “ночных дежурных” в направлении местного шалмана. Там он положил Теня на бильярдный стол, заказал кофе и принялся допытывать Браво насчет истории их с Панаевым “ночных похождений”. Узнал он вот что.

В середине ночи Панаеву и Браво пришла в голову мысль зайти “на чай” к проживающей неподалеку Иришке. Причем “чай” был только предлогом: на самом деле товарищам нужна была чайная ложка. Получив желаемое, товарищи на трамвае (который Тень “застопил” с помощью природоохранного удостоверения) отправились в район Некрасовского рынка, где функционировала ночная “точка” по реализации героина.

Притаившись возле подъезда, друзья некоторое время ждали, пока не объявится хоть какой- нибудь покупатель. Через полчаса в подъезд вошел незнакомый молодой человек, и Браво, выждав положенное время, двинулся следом за ним.

- Жди меня тут, - напутствовал он Теня перед тем, как скрыться в подъезде.

Долго ждать не пришлось: не прошло и пяти минут, как Браво выбежал из подъезда и с криком “Панаев, ноги!” ринулся в ближайшую подворотню. Вволю побегав по заснеженным дворам, друзья спрятались в каком-то парадняке, чтобы раскатать на обледенелом подоконнике "пару дорожек". Со шприцами и ложкой было решено покамест подождать.

241 Гараж (сленг. нарк.) - пластиковый колпачок, надевающийся на иголку шприца.

После этого наши товарищи направились в сторону Московского вокзала, где пост ночного дежурного занимал человек из “Шестисотого Драккара” по прозвищу Якудза. Выдав себя за проверяющих Городского Штаба, Панаев и Браво проникли в помещение милицейского пикета, и покуда Якудза спал, сделали в журнале дежурств следующие записи:

“Приходнулся - отошел. Огурцов”.

“Приходнулся - не отошел. Панаев”.

Как выяснилось позже, надписи эти оказались пророческими. Покинув Московский вокзал, наши “дежурные” заложили по городу приличный крюк и только под самое утро вернулись в Городской Штаб. Устроившись в тепле, они высыпали героин на картонку, положили рядом Иришкину ложку, зажигалку и припасенные на такой случай двухкубовые шприцы. Тщательная подготовка не прошла даром, буквально через пару минут Браво с Панаевым “дознулись” едва ли не до смерти - один на куче елок, а другой прямо на инспекторском столе.

Выставив “дежурных” вон, я принялся с лихорадочной поспешностью приводить в порядок помещение. Полетели в мусорный мешок пустые водочные бутылки, объедки и грязная пластиковая посуда. В едином порыве исчезли полные хабариков пепельницы, смятые упаковки из-под сосисок и разбросанные тут и там номера газет “Грибная Правда”, “Русский порядок”, “Лимонка” и “Штурмовик”. Я носился по комнате, словно вихрь, заметая наиболее очевидные следы вчерашнего пиршества.

Я почти успел: когда я впрыгнул в кресло и еще раз окинул помещение критическим взглядом, за дверью как раз послышался звуки шагов и чьи-то приглушенные голоса. Но боже мой! В суете мгновенной уборки я совсем забыл про лежащую на столе картонку с героином. Причем лежала она так, что с моего места до нее было ну никак не дотянуться!

Дверная ручка уже начала поворачиваться, когда я запрыгнул на стол, схватил картонку и стремительным движением переложил ее на подвешенный в углу комнаты электрощиток. А в следующую секунду я был уже на своем “рабочем месте”: сидел в кресле и с сосредоточенным видом перебирал кипу ничего не значащих бумаг.

Для меня так и осталось загадкой: кто были все эти люди, которые нынче утром пришли нас проверять? Я смог опознать только нашего куратора из Госкомэкологии, остальных я видел впервые. Черт знает, из каких министерств и ведомств их сюда принесло, могу сказать одно: мне они сразу же не понравились.

Один за другим проверяющие вошли в помещение. В такт шагам покачивались меховые шапки и тяжелые драповые пальто, в желтом свете ламп матово блестели холеные лица. Цепкие взгляды, подобно бритвенно-острым наконечникам копий, грозно сверкали из-под сурово сдвинутых бровей. Куратор из Госкомэкологии выглядел на фоне остальных затесавшейся в волчью стаю болонкой - заискивающе улыбающийся толстяк, украдкой вытирающий вспотевшие от волнения руки.

Не прошло и двух секунд, как взгляды проверяющих перестали обшаривать помещение и сошлись на моей персоне. Один из комиссии уже разомкнул губы, чтобы извергнуть из себя первый вопрос, как пришедший из глубины моего существа порыв подкинул мое тело вверх, словно распрямившуюся пружину.

- Здравствуйте! - решительно начал я, выкладывая на стол “инспекторский чемодан” и распахивая крышку. - Как вы сейчас увидите, мы подготовили для вас некоторые документы!

С этими словами я зачерпнул из чемодана несколько стопок протоколов и широким шагом двинулся к собравшимся. Каждая стопка относилась к какой-нибудь из ранее проведенных нашей организацией кампаний и была скреплена собственной скрепкой - с тем, чтобы каждому проверяющему досталась своя часть документов.

- Перед вами, - толковал я, распихивая документы по рукам, - данные за пять организованных при нашем участии кампаний: одну “цветочную”, две “елочных”, и две “можжевеловых”. Как вы можете видеть, материалы сопровождаются сводными отчетами о числе задержанных нарушителей, сумме составленных протоколов и количестве изъятой лесопродукции. Например, для первой цветочной кампании такие данные составляют двести двадцать восемь человек и сто шестьдесят тысяч стеблей, для можжевеловой - сто тридцать пять человек и двадцать семь тысяч стволов можжевельника, а для елочной кампании прошлого года...

Меня понесло. В голове образовалась звенящая пустота, а язык все сыпал и сыпал трескучими цифрами. Да так, что если бы они в самом деле вылетали у меня изо рта, то в скором времени заполнили бы собой все помещение. Говорил я очень быстро, то и дело обращаясь к кому-нибудь из присутствующих с просьбой обратить внимание на те или иные места в имеющихся у них документах. Попутно я пересыпал свою речь миллионами различных подробностей, постоянно “перескакивая” с одной природоохранной кампании на другую.

- В период с 21.12.97 по 31.12.97 в районе станции “Сортировочная” нашими инспекторами было задержано сто восемнадцать нарушителей, тридцать шесть из которых оказались оптовиками, провозящими от двадцати и до пятидесяти метровых елей. Любопытно, что девять человек из этого числа - Анисимов, Асанова, Баев, Богданова, Горленков, Дивисенко, Кичук, Ульбашева, Фесько - были задержаны весной 1998 года при проведении патрулирования на радиусах общественных бань в рамках “можжевеловой кампании”. К сожалению, из двадцати семи тысяч семьсот двадцати восьми стволов можжевельника, изъятых за время этой акции, на рекультивацию были направлены только сто пятьдесят. Остальные двадцать восемь тысяч пятьсот семьдесят восемь стволов были уничтожены, как и девяносто пять тысяч стеблей Leucojum, Ruscus, Cyclamen, Crocus и Galanthus, изъятых за время цветочной кампании того же года. Оставшиеся шестьдесят пять тысяч были переданы в учреждения здравоохранения, школы и детские дома. Таким образом...

Через минуту я уже и сам не понимал, о чем говорю, а проверяющие и подавно. Большинство из них просто стояли, с трудом водя взглядами по страницам бумаг, а наиболее решительных я то и дело одергивал, поднимая ладонь и “выстреливая” в их сторону новые сведения. Минут через пять я прошелся по комнате и собрал документы обратно, а затем резко сбросил темп речи и совершенно обычным голосом произнес:

- Ну что же, спасибо. Надеюсь, что на ваши вопросы я смог ответить как можно более полно. К сожалению, в ближайшие несколько минут сюда приведут нарушителей, так что позвольте мне закончить с этим и приступить к своим непосредственным обязанностям. До свидания, уважаемые, с Новым Годом!

Ошалевшие от свалившихся на них сведений, проверяющие развернулись и потянулись из комнаты вон. За все время “проверки” ни один из них не проронил ни слова - ни “здрасьте”, ни “до свидания”, даже с Новым годом меня не поздравили. Сунув документы в чемодан, я присел на свое место и нацелился было достать из ящика стола пузырь водки, как двери открылись и в комнату заглянул куратор из Госкомэкологии.

- Молодой человек! - мерзкий толстяк явно перестал нервничать и теперь аж лоснился от удовольствия. - Нужно подготовить двадцать пять елочек для передачи в детские дома! А я загляну сюда часикам к шести и как раз их заберу...

Тут мне показалось, что куратор подмигнул, показывая, кому на самом деле пойдут эти двадцать пять елочек. Так что я тут же встал со своего места и как мог более почтительно произнес:

- Не извольте беспокоиться, все сделаем в лучшем виде. К шести часам будет готово, я лично за этим прослежу. Будьте насчет этого совершенно спокойны!

- Вот и хорошо! - расплылся в улыбке толстяк, стремительно выплывая за дверь. - Я очень на вас надеюсь!

Когда все закончилось, я запер дверь, снял с электрощитка картонку с героином и бросил её в мусорное ведро. После этого я сел на свое место и вынул из ящика стола бутылку водки и пластиковый стакан. В голове у меня, словно хоровод сухих листьев, кружились протоколы пяти кампаний, роились какие-то фамилии и цифры, во рту ощущался резкий привкус ничем не разбавленного вранья. Черт с вами, подумалось мне, работа-то сделана: с проверкой я разобрался! Осталось отложить для этой жирной крысы двадцать пять елок, и дело с концом!

К полудню нужное количество елок, отобранные вручную и перевязанные синенькой подарочной лентой, гордо стояло в дальнем углу нашего штаба. Они бы так и уехали вместе с толстяком в “детские дома”, кабы их не увели у него из-под носа другие посетители. А произошло это так. Было примерно полвторого, когда двери штаба открылись, и в дверной проем по очереди протиснулись двое атлетически сложенных мужчин невообразимых размеров. Они были “раскачаны” до такой степени, что рельеф мускулатуры можно было разглядеть даже сквозь толстые зимние “пропитки”. При этом оба посетителя выглядели так, словно собирались прямо отсюда идти на дипломатическую встречу, были коротко стрижены и по сумме признаков производили крайне пугающее впечатление.

Пару раз они уже приходили сюда, чтобы прикупить несколько десятков елок поприличнее, и каждый раз платили втрое против установленной на базарах цены. Не знаю уж, для кого они брали эти елки, но от одного вида этих мужчин мне тут же делалось нехорошо. И хотя они были со мной предельно вежливы, я не слишком этим обольщался: если бы они неожиданно передумали платить, я и не подумал бы возражать. Но они платили, всякий раз определяя цену по собственному разумению - причем так, что я еще ни разу об этом не пожалел.

На этот раз один из них заглянул в помещение, увидел приготовленные мной елки и расплылся в широкой улыбке.

- Для нас приготовил? - спросил он.

- Ага, - ответил я, не решаясь расстроить отказом ТАКИХ покупателей. - Ровно двадцать пять штук!

- Грузите! - кивнул мой собеседник и потянулся за кошельком. - Вот, держи.

Через полчаса я сидел со своей одноклассницей Кенди в баре “Диадор”, а на столе перед нами стояли графин водки, тарелки с мясом “по-французски” и крохотные пиалки с салатом “Оливье”. Я успокаивал себя тем, что успею раздобыть для куратора из Госкомэкологии еще елок, но, похоже, немного не рассчитал. Не учел, что с двух графинов водки, сдобренных парой бутылок шампанского и несколькими кружками ледяного пива я могу “перекинуться”, и тогда мне не будет до этих елок ни малейшего дела.

Постепенно, вместе с тем, как в моей крови повышался уровень алкоголя, дикая, неуемная радость начала охватывать меня. Музыка стала громче, окружающие цвета вспыхнули ослепительной радугой, в груди поднялась и стала стремительно нарастать будоражащая чувства волна. Кенди я видел как будто сквозь пелену, которая постепенно смыкалась, поглощая мои сознание и память - до тех пор, пока не накрыла меня целиком. Тогда я исчез, а тот, кто дремлет в глубинах моего разума, открыл глаза и взял руль в свои руки.

Я проснулся на куче елок, каждой клеточкой измученного тела ощущая, что черное безумие отступило, и я снова могу что-то чувствовать и осознавать мир. На дворе стоял полдень следующего дня, Елочная Кампания подходила к концу, а я лежал и все никак не мог припомнить: вроде как вчера я должен был сделать что-то очень важное? Только вот что? Память работала с трудом, сознание двигалось вслепую сквозь смутную паутину ассоциаций, и вот, наконец...

- Комиссия, - одними губами прошептал я, - я должен был встретить какую-то комиссию!

Обстоятельства вчерашнего дня полыхнули в моем сознании подобно серии ослепительных вспышек. Ага, сообразил я, комиссию я встретил - тут все в полном порядке. Двигаемся дальше: проданные елки, бар “Диадор”, смутные очертания Кенди. Начиная с этого момента в моих воспоминаниях открывалась пропасть, заполненная лишь какими-то обрывочными видениями. Заглянув в неё, я содрогнулся от ужаса - до такой степени жутко все это выглядело.

Первое, что я увидел, было лицо какого-то мужика с заломленными за спину руками. Его держали двое приписанных к нашему штабу бойцов ОПОРГ №2, а я сидел на столе и хлестал ему по роже свернутым в трубку протоколом.

- Будешь еще рубить елки, сука? - орал я. - У, браконьерская рожа!

Судя по всему, вернувшись в штаб, я разошелся не на шутку. Нарушителей я приказал подтаскивать ко мне не иначе, чем с завернутыми за спину руками, после чего орал на них и лупил поперек рожи протоколами. Об одного мужика я излохматил целую пачку бумаг, прежде чем выяснил: это не нарушитель, а работник елочного базара, пришедший узнать - не продадим ли мы ему немного елей?

Понятно, что одному мне не удалось бы устроить подобный террор - так или иначе, а людей ко мне должен был кто-то подтаскивать. Тут мне здорово помогли бойцы ОПОРГ №2, которые (невзирая на мое скотское состояние) продолжали беспрекословно выполнять любые мои приказы. В какой-то момент любой посторонний человек, который оказывался у нас в штабе, рисковал оказаться перед моим столом лицом вниз и с закрученными за спину руками.

На беду, посередине очередной экзекуции в пикет заглянул куратор из Госкомэкологии. Он показал себя человеком недалеким - вместо того, чтобы “взять ноги в руки” и бежать, он ворвался в помещение и принялся орать, будто его резали:

- Что здесь происходит? - визжал он. - Ну-ка, вы, немедленно прекратить! Я кому сказал?!

Я смотрел на него и не мог понять: откуда взялся нарушитель такой невиданной наглости? Амнезийные барьеры надежно отделяют “меня трезвого” от “меня пьяного”, с куратором из Госкомэкологии моё “альтерэго” оказалось совершенно незнакомо. Так что не успел он еще закончить орать, как его руки оказались вывернуты, а лицо низведено до уровня моего стола. Тогда я взял очередной протокол, размахнулся как следует и от души врезал по этому лицу скатанной в трубку бумагой.

- Ну что, сука?! - спросил я. - Будешь еще рубить елки? А?

Потом было много чего еще: шум, крики, пиздюли и куратор из Госкомэкологии, который сначала что-то орал, а потом со страху едва не спрятался под стол. Это случилось, когда он по глупости решил напомнить мне про свои двадцать пять елок.

- Вы меня не так поняли! - прохрипел он из угла, в который мы его загнали. - Я просто пришел забрать свои елки!

Это взбесило меня до такой степени, что я отбросил в сторону протокол, схватил со стола лампу и попробовал задушить куратора шнуром. В этот момент кто-то напал на меня сзади, так что мне пришлось оставить свою затею и дать противнику решительный отпор. Здесь моя память давала сбой, я никак не мог вспомнить - кто был мой противник, как он смог миновать мою “охрану”, и почему его самого не подтащили ко мне с заломленными за спину руками?

На этом месте завеса тьмы становилась особенно плотной: дальше не было ничего, кроме холодного снега, медленно раскачивающихся фонарей и горького привкуса рвоты. Воспоминания плыли перед моими глазами, превращаясь в череду бессвязных образов - плыли, покуда не утонули во мраке беспамятства.

Вот черт, подумал я, что же я скажу Крейзи? На всякий случай я быстренько прокрутил в башке несколько “приемлемых вариантов”. Случай опробовать это вранье представился очень скоро: не прошло и пяти минут, как я услышал в коридоре голоса, а затем дверь открылась и в комнату вошел Крейзи.

- Говорят, ты проснулся? - участливо спросил он, но что-то в его голосе навело меня на нехорошие мысли. - Ну, рассказывай!

- А что тут рассказывать? - начал я, на всякий случай усаживаясь на елках. - Комиссию встретил в лучшем виде, все прошло просто отлично. Мы просмотрели данные по пяти кампаниям, я сообщил проверяющим, что за период с 1997 по 1998 год нами было...

- Выключи эту шарманку! - оборвал меня Крейзи. - Говори по существу: больше ничего не произошло?

“Неужели он что-то знает?” - мелькнуло у меня в голове, но я тут же оборвал себя: “Да нет, откуда? Разве что слухи какие-нибудь дошли!” Поэтому я принял обеспокоенный вид и принялся врать как следует, вдумчиво и с расстановкой:

- На вверенном мне участке, Антон, произошло ЧП. Кто-то из дружинников - к сожалению, я не знаю кто - напился и грубил проверяющему из Госкомэкологии. К счастью, ничего страшного не случилось, все обошлось. Так что...

Пока я это говорил, Крейзи смотрел прямо на меня. И по его взгляду я догадался - знает он куда больше, чем мне показалось вначале. Такой взгляд ни с чем не спутаешь: презрительный и кислый, словно свернувшееся молоко. Дескать, давай, ври - я все про тебя знаю и другого не ожидал! Но на это раз я даже договорить не успел - Крейзи изменила выдержка.

- Значит, все обошлось? - вдруг заорал он. - Не случилось ничего страшного?! Кто-то ИЗ ДРУЖИННИКОВ, ты говоришь, ГРУБИЛ проверяющему?! Сука, да я же сам тебя от него оттаскивал! Обмудок, кретин!

Тут я присмотрелся к Крейзи повнимательнее и заметил на нем несколько характерных ссадин - следы вчерашней драки. А затем моя память наконец заработала, и я вспомнил: да, действительно, от проверяющего меня оттаскивал Крейзи.

- Ну а если ты все знаешь, - не на шутку разозлился я, - то какого хуя спрашиваешь?!

- Ладно, ладно, - успокоил меня Крейзи, на всякий случай отодвигаясь в сторону. - Не кипишуй, авось как-нибудь обойдется! В первый раз, что ли? Давай, вставай!

Как я уже говорил, кампания подходила к концу, последняя наша кампания. Нам неоткуда было знать, что время прекращения наших полномочий уже не за горами, и что в Новом Году общественная инспекция будет полностью расформирована. Впрочем, даже если бы это стало известно, мы бы не слишком расстроились. Мы свято верили: если одна дверь закроется, другая откроется, и на наш век с избытком хватит интересных вещей.

Вечером тридцатого числа мы покинули Городской Штаб, навсегда оставив позади оперативную природоохрану - преступную и справедливую, необходимую и в то же время бессмысленную - непростое дело, в течение последних лет заставлявшее быстрее колотиться наши сердца. Но мы не могли уйти, не попрощавшись - так что в конце этой мелодии прозвучал завершающий аккорд.

На площади возле Витебского вокзала расположено сразу два елочных базара - один справа, а второй слева от центрального входа. В течение кампании мы скидывали на эти базары огромное количество елок, покуда нам не пришла в голову оригинальная мысль: забрать все елки с одного базара и продать на другой.

Так мы и сделали: под пронзительные крики хозяина базара перетащили елки через площадь и покидали их в сетчатый загон. Хозяин второго базара не посмел нам отказать, и через несколько минут мы уже садились в метро, довольно шурша “свежезаработанными” деньгами. Это стало последним нашим деянием на ниве природоохраны - мимолетным росчерком, маленьким, но приятным штрихом.

1999-2000. Искры уходящей эпохи.

Вейся, наше знамя!

“Кто людям помогает, тот тратит время зря.

Хорошими делами прославиться нельзя!” С. Шапокляк

Время нашего повествования подходит к концу, так что пришла пора отставить в сторону утомительные подробности, сменить объектив и взглянуть на события с точки зрения расширенной перспективы. Ради этого мы немного изменим устоявшийся порядок подачи материала: сначала дадим общую оценку событий вокруг нашей организации за последующие несколько лет, и лишь после этого откроем читателю те несколько историй, которые мы специально приберегли на потом. Начнем с того, что наш праведный труд, о котором вы читали в предыдущей паре глав (1997, 1998), не остался незамеченным. Наши недоброжелатели из “СПб Института подростка” (В. А. Гущин и А. Э. Лустберг) составили и распространили несколько “информационных справок”, подкрепленных их положением социальных педагогов и кипой горячих “депутатских запросов”.

Половина из этих бумаг предназначалась Комитету по Лесу и Госкомэкологии, треть ушла к ментам, а остатком Гущин с Лустбергом бомбардировали всевозможные службы - от муниципальных управлений до ФСБ. Речь в таких “документах” шла вот о чем:

“На территории Санкт-Петербурга и области действует группа экофашистской направленности “Грибные Эльфы”, члены которой борются за “очищение леса от людей” и легализацию наркотических средств. Группа занимается избиениями, поджогами туристических палаток и уничтожением лесозаготовительной техники.

Группа возникла в 1994 году на базе Движения ролевых игр. Самоназвание "грибные" связано с грибами, содержащими наркотические вещества (псилоцибин), употребляемых членами группы. В 1996-м году социальные работники Санкт-Петербургского Института подростка предприняли неудачную попытку социализировать “грибных” посредством привлечения их к природоохранной деятельности в качестве общественных лесных инспекторов. К сожалению, такой метод (в начале 90-х успешно сработавший с панками и металлистами) в случае с “грибными” не дал желаемых результатов.

Такая форма "воспитательной" работы привела к усилению молодежной хулиганской группировки и формированию на ее базе организации экологических экстремистов - формирования, пропагандирующего решение экологических вопросов неправовыми методами и легализацию наркотиков.

В природоохранной работе (в период работы в качестве общественных инспекторов по охране леса) группа ориентировалась на силовые методы воздействия на экологических нарушителей в ущерб правовым. Впоследствии в группе началось интенсивное злоупотребление правами общественных инспекторов для оказания давления на участников ролевых игр.

Один из лидеров "Грибных эльфов" (кличка Крейзи) в интервью газете "Стрела" в 1998 году заявил о том, что его группа является экотеррористами. Из состава общественной лесной инспекции хулиганов и экотеррористов удалось вывести только в 1999 году, за счет роспуска самой общественной инспекции после депутатских запросов из Законодательного собрания Санкт-Петербурга...”.

Все эти доносы были сплошь нелепость и болезненный бред - особенно рассуждения про экофашизм и “поджог и уничтожение техники”. Что такое “экофашизм” нам так до сих пор и не ясно, а вместо “поджога и уничтожения техники” в багаже нашей экологической организации лежало пять масштабных (причем легальных) природоохранных кампаний.

За последний (1998) год мы вышли на лидирующие позиции среди питерских экологических организаций: по оперативному “охвату” и численности инспекторов, по количеству задержанных нарушителей, составленных протоколов и объему изъятой лесопродукции. А также по числу жалоб, поступающих на членов нашего патруля.

И хотя нами было допущено немало безобразия, актов коррупции и должностных преступлений - хорошего было сделано по меньшей мере столько же, если не больше. Составленными при нашем участии протоколами можно было оклеить средних размеров дом, и коли это и есть “экотерроризм”, то мы на весь город первейшие “экологические террористы”.

В своем доносе Гущин и Лустберг упоминают публикацию в газете “Стрела”, в которой Крейзи якобы “заявил о том, что его группа является экологическими экстремистами”. Скорее всего, они имеют в виду заметку, принадлежащую перу журналиста А. Щербакова, который по Крейзиной просьбе взялся “написать о нашей конторе что-нибудь приличное”. Некоторое время после этого Щербаков размышлял, а затем выдал вот что (ниже я привожу наиболее впечатляющие выдержки из этой статьи):

“В северной пальмире экстремизм набирает силу. Психология сторонников крайних взглядов примерно одинакова, а потому экстремисты разных толков очень хорошо понимают друг друга.

Справка “Стрелы”: “Грибные Эльфы” - экстремистская экологическая организация, члены которой полагают, что природу необходимо защищать от человека любыми методами, включая насилие, уничтожение техники и т.д. Среди акций “эльфов” - облавы на браконьеров и торговцев растениями, занесенными в Красную Книгу, охрана заповедников...

После этого в статье приводятся аналогичные справки по двум ОПОРГ, с которыми мы имели дело во время природоохранных кампаний, и дается весьма угрожающая оценка проведенной ими “работы”. Затем Щербаков вновь возвращается к нам, продолжая свои рассуждения о “смычке экстремистов самого разного толка”.

... ему вторят “Грибные Эльфы”: “Мы ненавидим всех!” - говорится в одном из их манифестов. Их слова не расходятся с делом. В комитете по экологии лежат уже несколько десятков заявлений на “крайне зеленых”, обвиняемых в избиениях, поджоге туристических палаток и прочих “подвигах”. Так, прошлым летом группа “грибных” обстреляла из помпового ружья лагерь так называемых “индеанистов”. Другой пример: во время работы в заповеднике в Псковской области группа “эльфов” полностью разнесла внутренность здания местного совета...”

Нечего сказать - этой публикацией Щербаков здорово нам удружил. Мягко говоря, его просили несколько не о том, но Щербаков решил, что “острая” статья сделает нашей конторе хорошую рекламу. С его легкой руки “экстремистское клеймо” накрепко прилипло к нашей организации и лишь через много лет сменилось (так как в смысле экстремизма предъявить нам было нечего) на еще более абсурдные ярлыки типа “псевдоэкотеррористы” и “деструктивные мимикранты242”. Впрочем, до этого было еще далеко, а пока на конференции “Greenpeace” в Москве было зачитано послание лидеров “Дружины Гринхипп”, сообщавшее о якобы имевшем место внесении группы “Грибные Эльфы” в международный список экологических экстремистских организаций. Это сообщение сопровождало воззвание к другим экологическим организациям с просьбой бойкотировать наши акции и отказывать нам в какой-либо поддержке.

Невзирая на это, конференция “Greenpeace” не стала бойкотировать выступление Егора Панаева, который выступил на этом собрании с обращением от нашей организации по поводу вот какой проблемы. По словам Благодетеля, наглые финны пробили постановление о передаче значимой части лесов Карельского перешейка в долгосрочную аренду для целевого использования - рубок генерального назначения, иначе называемых “сплошные рубки”.

242 Эти, с позволения сказать, “термины” (made in Gushin&Lustberg) обозначают “криминализированное сообщество, мимикрирующееся под экстремистскую организацию”.

Финны сумели сделать это достаточно тихо, не привлекая к факту аренды ненужного внимания, но выступление Панаева подняло вокруг этого события просто невообразимую вонь. Гринписовцы принялись “бить в барабан” изо всех сил, общественность всколыхнулась, и для пересмотра “вопросов аренды” была собрана специальная комиссия (возглавить которую поручили нашему Благодетелю).

В итоге финнам в аренде отказали, леса Карельского перешейка были (хотя бы на время) спасены, а мы вернули природе долг за те две фуры елок, которые вырубили в прошлом году в районе поселка Каменка. Этим мы как бы “подвели итоги”, после чего собрали собственное заседание и принялись рассуждать: что достигнуто, чего мы лишились и каким образом наша организация станет действовать дальше?

Как мы уже говорили, инспирированные Гущином депутатские запросы уничтожили общественную инспекцию на корню243. Но мы не собирались сдаваться: кроме “оперативной природоохраны” у нас были в запасе и другие методы. Поэтому мы повесили камуфляжные ватники в шкаф и решили попробовать свои силы на новом поприще.

Им оказалась общественно-политическая арена: наша организация приобрела достаточную известность, чтобы во весь голос заявить о себе. Справедливости ради заметим, что до своей статьи про экстремистов А. Щербаков сработал про нас еще одну, несколько более “лояльную” публикацию. Она была озаглавлена “Особенности национальной охоты на браконьеров” и примечательна картинкой на обложке напечатавшей её газеты “Стрела” (№51-1):

243 Уничтожение института общественной инспекции - основной вклад членов “Дружины Гринхипп” в дело охраны природы. Теперь оперативной природоохраны в нашем городе нет, и рвать дикорастущие цветы, резать можжевельник и рубить елки могут все, кому это угодно. Были слухи, что “зеленый контроль” передали МВД, но у них и так хватает работы - до елок, цветов и можжевельника им нет дела.

В статье шла речь о работе одного из наших штабов (Московский вокзал) и о суровых буднях общественного лесного инспектора. Понятное дело, Щербаков и тут не преминул сгустить краски (“ с оптовыми нарушителями "эльфы» разговаривают с суровостью сталинских троек...”), но в целом статья производила вполне благоприятное впечатление.

Другой материал выпустил в свет журналист “Вечернего Петербурга” А. Дмитриев, под броской шапкой “Молодые Грибные Эльфы”(№2'2000). Это было развернутое интервью, которое дал “Вечернему Петербургу” Крейзи, выступивший перед читателями в качестве “лидера молодежного экологического движения "Грибные Эльфы"”.

Начал Крейзи неплохо, рассуждая “о росте числа молодых людей с активной жизненной позицией, охране заповедников и важности рекультивации можжевельника”, но затем его интервью стало приобретать все более тревожную окраску. Это произошло, когда Крейзи повел речь о политических взглядах:

“Мы принимаем помощь людей независимо от их политических убеждений, нам достаточно их желания помочь делу сохранения природы. Я считаю положительным фактом, что с нами сотрудничают политические радикалы: люди часто через какие-то радикальные убеждения приходят к пониманию подлинных истин, которые оказываются потерянными в современном цивилизованном обществе...”

Затем политика утомила нашего команданте, и он заговорил о проблемах наркоманов и о необходимости легализации марихуаны. Некоторое время он рассуждал на эту тему, а потом перекинулся на глобальные вопросы.

“Древние языческие заповеди учили, что природа - это храм, и что нужно жить в гармонии с ней. Со временем человек решил, что может спокойно эксплуатировать природу, как ему хочется. Плоды такого отношения мы сейчас пожинаем в виде загубленных рек, озер и лесов”, - заявил Крейзи совершенно охуевшему от таких речей журналисту. А потом подумал еще немного и закончил интервью вот какими словами: “Нас всех ждет неминуемая смерть в техногенном аду!”

Впрочем, это интервью - ничто по сравнению с тем, которое втрескавшийся кислотой Крейзи дал однажды питерскому телевиденью. Это произошло во время масштабного митинга, устроенного молодежным общественно-политическим движением “Единый Антинаркотический Фронт”, в которое “Грибные Эльфы” входили в качестве одного из учредителей.

В тот раз мы подъехали к зданию Законодательного Собрания на микроавтобусе “Ford Transit”, на боках и капоте которого красовались полуметровые эмблемы с символом нашей организации - кругом, в который вписаны три псилоцибиновые поганки. Вся площадь была заполнена людьми: здесь собралось человек четыреста, причем половина собравшихся была представлена бойцами ОПОРГ товарища Гребнева.

- Наркотикам - нет! - хрипло кричал в мегафон один из устроителей митинга. - Наркоторговцам...

- СМЕРТЬ! - разрывами фугасов отзывались Гребневские бойцы, в едином порыве скандируя свой партийный лозунг: - ДА, СМЕРТЬ!

Любопытная картина, должно быть, открывалась в тот день из ЗАКСовских окон. “Зазывалу” и его лозунги про наркотики было практически не слышно, так что единственный клич - который вихрем метался над площадью, бился о стекла и заставлял глухо вибрировать толстые каменные стены - был партийный клич соратников Гребнева.

В это время к нашему микроавтобусу подошел один из присутствующих на мероприятии тележурналистов, постучался в окно и принялся расспрашивать: что это за символика у нас на бортах, правда ли, что наша организация называется “Грибные Эльфы”, и как контора с таким названием оказалась на митинге “Единого Антинаркотического Фронта”? Не может быть, чтобы мы и в самом деле являлись учредителями...

Тогда из машины вылез Крейзи - с лицом, совершенно белым от кислоты. (Надо заметить, что из четырехсот митингующих не менее сотни были наркоманами всевозможных мастей, ради такой потехи съехавшихся к зданию ЗАКСа едва ли не со всего города. Они размахивали руками, подпрыгивали и кричали “Наркотикам - нет!”, как мне показалось, с особым остервенением). Спрыгнув на землю, Крейзи уставился прямиком в телекамеру, прищурился и спросил:

- Вы хотели что-то узнать?

- Да, - обрадовался журналист, делая знак оператору. - Я хотел узнать, почему ваша организация называется “Грибные Эльфы”? Откуда пошло такое название и что оно означает?

Вопрос был, право слово, непростой. Успевшее на крыльях человеческой молвы облететь не один регион название нашего братства было выбрано совершенно без расчета на участие в подобных “антинаркотических акциях”. Мы уже объявляли меж братьями конкурс на “лучшую отмазку”, но так до сих пор ничего убедительного и не придумали. Наше старое объяснение, типа “мы - эльфы, которые едят грибы” выглядело теперь, мягко говоря, недостаточно политкорректным. Но Крейзи это, оказывается, вовсе не смущало.

- Вы знаете, - указывая пальцем прямо в объектив, заявил Крейзи, - что государство денег на охрану природы не дает?!

- Что?! - спросил журналист, несколько сбитый с толку такой постановкой вопроса. - Причем тут...

- Притом, что кто-то должен этим заниматься, пусть даже без всякого финансирования! - гнул свою линию Крейзи. - А поскольку денег нет, то в далеких походах члены нашей организации часто остаются без пищи. И чтобы не умереть с голоду, мы вынуждены собирать и есть грибы. Поэтому мы и называемся - “Грибные Эльфы”. Потому что едим грибы!

Через пару дней по питерскому телевидению показали ролик, в котором совершенно упоротый Крейзи, снятый на фоне микроавтобуса с поганками, во всеуслышание заявлял: “Поэтому мы и называемся - “Грибные Эльфы”. Потому что едим грибы!” Все остальное журналисты благополучно вырезали, оставив от Крейзиного “объяснения” только самую суть. Получилось весьма убедительно, хотя несколько не в том ключе, на который мы изначально рассчитывали. Зато достаточно честно.

Это был не единственный случай, когда Крейзи проявил свое искусство по части “высказаться перед народом”. Как-то по весне он, Королева и я баллотировались в Московском районе в депутаты местного самоуправления. В своей предвыборной листовке Крейзи, помимо прочего, написал вот что: “Долой кровососущую плодильню в наших подвалах!”. Крейзи имел в виду комаров, но поскольку в листовке он никак этого не объяснил, далеко не всеми гражданами было правильно понято это его заявление.

Кроме этих историй, было много чего еще, в чем мы приняли самое деятельное участие - общественно-политическое движение “Новый Город”, пара пред<