Дата/Время: 1 – 2 сентября 20 года Хартии.

Место: Центральная Меганезия, Футуна и Алофи.

База INDEMI и fare Carpini

 

Максимилен Лоуренс Линкс вытер пот со лба (он никак не мог привыкнуть к здешним 27. градусам по Цельсию), и продолжил.

… — Теперь мы поговорим о био–баллистике, самом эффектном из современных методов трансформации генетического материала растений. Кто знает, что такое баллистика?

— Можно мне, док? – спросил Уфти, дождался кивка Линкса, стал излагать, — Типа, если мне надо накрыть из тюбера вон тот риф, то я засекаю дистанцию и возвышение. Лучше – дальномером, но можно и на глаз, и смотрю.

— Сейчас тюберы идут уже с баллистическим компьютером, — заметил капрал Пафимоту.

— Верно, Данте, — согласился «настоящий папуас», — Но в этом компьютере та же самая наука, только автоматизированная. И, по–любому, надо уметь навести без компа. Вот, к примеру, накрыли твою позицию из ЭМИ–пушки, и у тебя не то, что комп, у тебя даже сраные кварцевые часы не работают. Все электро–цепи – в говно. И, если ты не умеешь наводить вручную, по таблице, то суши ласты.

Макс Линкс похлопал в ладоши.

— Поясните для сугубо гражданского человека, что есть «тюбер».

— Это совсем простая штука, док, — сказал Уфти, — Труба метр длиной, на хвосте — тарелка, а у раструба – сошки и винт–элеватор со шкалой, чтобы выставлять угол стрельбы. А как выставили, так бросаете в трубу мину, она — бумс по тарелке, зажигание — пуф, и мина, по навесной траектории, летит противнику на макушку. А в ней фунт нитрогликоля.

— В мине, а не в макушке, — уточнила Рибопо Маапити.

— Короче, док, это портативный миномет, — добавила Лаэа Лэфао.

— А баллистика – это наука про то, как его наводить, — подвел черту Уфти.

— Спасибо, молодые люди, — сказал британец, — Вот от этого примера и будем танцевать. Баллистика действительно получила название от военного устройства. Было в античные времена осадное орудие «баллиста». Возможно, это предок миномета, о котором так эмоционально рассказал Уфти. А история био–баллистики начинается в средневековой Чехии, с легенды о вольном стрелке, продавшем душу дьяволу за 7 волшебных пуль. По мотивам этой легенды, в XIX веке, в Германии была написана опера «Вольный стрелок», которая дала импульс идее, точнее — мечте, в голове химика Пауля Эрлиха. Мечта была о том, чтобы создать вещество, молекулы которого, наподобие волшебных пуль, поразят патогенные микроорганизмы, не причинив никакого вреда человеческим клеткам. Эрлих действовал интуитивно, и ему удалось сделать только одну волшебную пулю – препарат «салварсан», против сифилиса… Положа руку на сердце, ему даже это не очень удалось, препарат был так себе, но идея пустила корни. В 1928, британец Алекс Флеминг, который был так небрежен, что об этом ходили анекдоты, случайно занес в чашку с бактериальной культурой споры одного из видов плесени Penicillum. Через день, он обнаружил в чашке круги сплошного вымирания бактерий и вспомнил о «волшебной пуле» Эрлиха. Так был открыт антибиотик пенициллин, да и вообще антибиотики, как класс фармпрепапратов. А в конце XX века возникла идея стрелять в ядра клеток культурных растений волшебными пулями, начиненными инородным генетическим материалом, чтобы имплантировать этот материал в гены растения и получить трансгенный гибрид. Это и есть «био–баллистика», или «биолистика», как говорят американцы, обожающие ампутировать куски длинных слов. В начале, такая практика напоминала не снайперскую стрельбу, а охоту на уток из дробовика. Микрочастички вольфрама с нанесенными на поверхность фрагментами ДНК, выстреливались из электрической микро–пушки в ядро клетки, попадая в нужную точку гена только случайно. С развитием конфигуративной субмолекулярной термодинамики, которую, с подачи журналистов называют «молекулярной робототехникой» а еще чаще — «нанотехнологией», дело пошло на лад. Стало возможно вырезать строго определенный фрагмент ДНК из одной цепочки, и выстрелить им в строго определенное место другой цепочки ДНК. Это даже не снайперский выстрел, а… Молодые люди, как называется та маленькая ручная ракета, которой сбивают самолеты? Ее часто показывают в боевиках.

— Наша «Jojo», китайская «Zanway», американская «Redeye», сайберская «Igla», и ваша, британская «Javelin» — ответил Уфти.

— А самая знаменитая это американский «Stinger», — блеснула эрудицией Фэнг Торуива.

Доктор Линкс поднял палец к небу.

— Точно! В кино ее всегда называют «Стингер». Скажите, Фэнг, а как она работает?

— Не знаю, — девушка пожала плечами, — Я из нее не стреляла. Но там же есть инструкция.

— Элементарно, — вмешался Уфти, — Поверните ее в сторону самолета. На компе загорится точка. Это локатор нашел тепло движка. Если дистанция рабочая, то вокруг точки будет рамка. Тогда жмите кнопку, и все. Наши работают до 5 миль, а американские — до 8, но они раз в десять дороже. Берите нашу, все равно обычно стреляешь миль с двух — трех.

— Спасибо, Уфти. Если мне надо будет сбить самолет, то я обязательно поддержу вашего местного производителя. Но вопрос был, не как ей пользоваться, а как она работает.

— Аа, — протянул «настоящий папуас», впадая в несвойственную ему задумчивость.

— Позвольте мне? – сказал Токо Саокео.

— Вы разбираетесь в ракетах? – удивился Макс.

— Совсем чуть–чуть, — ответил студент, — но я, кажется, уловил смысл вашего вопроса.

— Ну–ну. Это интересно.

Токо встал, разровнял босой ногой небольшой участок песка, нарисовал пальцем ромб и в нем – две диагонали. Потом изобразил две Пи–образные перемычки, и пояснил:

— Это – простой сенсорный мост наведения. Эти сенсоры, которые в углах, дают на схему сигнал, пропорциональный попавшему на них тепловому излучению. Неравномерность этих четырех сигналов дает потенциал, а привод крутит эту штуку в сторону уменьшения потенциала. Если потенциал обнулился, значит, нос ракеты смотрит прямо на цель. Я так понимаю, что молекулярный робот действует аналогично, только на термодинамическом потенциале, который разный при разном повороте фрагментов большой молекулы.

Доктор Линкс трижды медленно хлопнул в ладоши.

— Браво, молодой человек! Если я когда–нибудь преодолею свою ужасную лень и напишу вводный курс по молекулярной биоинженерии, то непременно включу туда этот пример со ссылкой на вас. Все верно. Для переноса фрагментов гена нам надо только выполнить термодинамическую настройку робота, а дальше процесс пойдет, просто как химическая реакция, на выходе которой будут гены с заданными свойствами. Естественная эволюция решила эту задачу, создав вироиды – идеальные квантово–термодинамические машины, самые компактные системы био–информационного переноса, размножающиеся в клетках хозяина. Если вирус состоит из оболочки и полимера нуклеиновой кислоты, содержащей не менее полутора тысяч звеньев, то вироид — это кольцевой РНК–олигомер из 250 – 300 звеньев. Вироиды открыли в 1971, но разбирались в этих машинках еще 40 лет. При этом выяснились удивительные вещи… О которых мы поговорим на следующем семинаре.

Через минуту он уже сидел в полном одиночестве, в окружении разбросанных по песку немногочисленных предметов одежды, а его слушатели бултыхались в море, которое начиналось в десяти шагах от «лекционного зала», образованного кронами небольшой группы пальм, растущих на берегу, между инсталляцией из жилых контейнеров слева и полевой лабораторией справа. Макс знал, что через четверть часа кто–то (скорее всего, Фэнг или Рибопо) пробкой вылетит из воды, и притащит на берег кофе и кокосовое молоко. Потом кто–нибудь еще (скорее всего, Данте или Уфти) начнет готовить ужин. Потом будет всякий застольный флейм, а потом еще один день кончится. Распорядок сложился сам собой, примерно три недели назад. Завтрак. Работа на экспериментальном полевом участке. Обед. Работа в лаборатории. Cofe–break и обсуждение задач на завтра. Еще час на экспериментальном участке или в лаборатории (не работа, а удовлетворение любопытства). В конце дня — семинар для желающих: «Доступно — о генной инженерии».

Семинар был собственным изобретением доктора Линкса, который соскучился по работе со студентами едва ли не больше, чем по собственно научной работе. Когда соскучился – неизвестно. Когда он пьянствовал в предместьях Бристоля, он вовсе не скучал по всему этому. Еще раньше, когда его вышибали из университета, ему было совсем не до скуки. То была отчаянная борьба – неравная и бессмысленная, как он сейчас понял. Теперь ее сменила другая, еще более отчаянная борьба – со своим собственным алкоголизмом.

Первые две недели на Алофи Макс вспоминал сейчас, как кошмарный сон (хотя, слово «сон» тут самое неуместное, Макс практически не мог спать, вместо сна были короткие провалы, похожие на обмороки, вместо бодрствования — сумеречное, сомнамбулическое состояние). Есть он тоже почти не мог. Ему почти все время хотелось пить, но вода ни в виде сока, ни в виде молока, ни в виде супа, чая, кофе или какао, не утоляла жажду. Его организм настойчиво требовал этилового спирта, шантажируя хозяина забастовками и саботажем. Организм мог в самый неожиданный момент отключить любую функцию – двигательную, сенсорную и даже дыхательную (на короткое время, которого, впрочем, было достаточно, чтобы хозяин ощутил все радости медленного удушья). Пару раз дело дошло до экстренной медицинской помощи – впрочем, скорее в порядке перестраховки. Организм вел борьбу и противоположным средством – внезапно включая некоторые функции, так что его хозяин оказывался в ситуации, навевающей отчетливые мысли о памперсах. На этом фоне случались краткие периоды ясного рассудка, но они были наполнены или тяжелой депрессией, когда просто хотелось умереть (и чем быстрее, тем лучше), или злостью на окружающих (с огромным желанием или ударить кого–нибудь, или обидеть как можно больнее). Несколько реже, при ясном рассудке, доктор Линкс вдруг начинал видеть себя со стороны. В такие минуты он испытывал к себе глубокое отвращение и приставал к первому, кто попадался ему на глаза, с навязчивым вопросом:

— Какого черта вы со мной возитесь? Неужели вам не противно?

Ответы бывали очень разными по форме, но одинаковыми по смыслу. Самым длинным был ответ капрала Данте Пафимоту. Вернее не ответ, а история:

— У нас был случай на операции в пункте Ваианг, это на северо–западе Папуа, недалеко от спорной границы с Ириан–Джая: двое наших парней подорвались на огнеметном фугасе – ловушке. Такую штуку ставят на дорогах, и она выплевывает 25 литров горящей смеси бензина с машинным маслом на сто метров. Чамп шел первым, а Тези — вторым Их обоих накрыло. Потом мы тащили их по джунглям, до реки Имбуро, больше десяти миль. Они все время кричали. Даже промедол ни хрена не помогал. Когда за ними прилетела «юла», Чамп уже умер, а Тези перебросили в госпиталь на острове Лоорунга. Он выкарабкался, хотя у него обгорела половина поверхности кожи. Сейчас он — шеф полиции на атолле Никаупара. Его очень уважают, он отличный парень и все такое. А тогда, после того, как его накрыло огнесмесью, он выглядел гораздо хуже, чем вы, док. Чего тут объяснять?

— Извините, Данте, — возразил Макс, — Одно дело, ваш боевой товарищ, и совсем другое — какой–то деградировавший алкоголик с противоположного края света.

— Вы, док, ведете себя в точности, как Тези, — ответил капрал, — Когда мы тащили его по джунглям он кричал: «Пристрелите меня, идиоты, я же все равно сдохну!». Если вам интересно мое мнение, док, то я вот что скажу: это во все времена так: одни достойные люди, попав в ситуацию, требуют, чтобы их добили или бростили, а другие достойные люди их вытаскивают. На этом все и держится. Если где–то начинают бросать своих, то там – жопа. Побеждает тот, кто тащит своих до последнего. Такой закон природы.

— А откуда вы знаете, что я – свой? – поинтересовался доктор Линкс.

Капрал поскреб затылок сначала правой пятерней, потом левой, а потом сказал:

— До чего интересные люди, ученые. Могут придумать такой вопрос, который простому парню вроде меня, даже в голову не придет. Типа, если человек говорит: «я вру», то это правда или нет? Мы такое в колледже проходили, по логике. Вообще, мне кажется, что отсюда и идет наука: придумать такой вопрос, который никто раньше не задавал.

— Так с чего вы взяли, будто я – свой? – настаивал Линкс.

— Так по жизни получается, — ответил Пафимоту, — А как теоретически доказать — не знаю. Если честно, то теория – это не моя сильная сторона. Я как–то больше по практическому применению. А про эти парадоксы вы лучше спросите Лаэа Лэфао. Она хвасталась, что у нее курсовая работа по реляционным моделям данных. Может быть, она знает.

Тут Макс разозлился и, подобрав лопату (разговор происходил на экспериментальном участке) ударил капрала по голове. Точнее, ударил по тому месту, где только что была голова капрала, но она уже переместилась, лопата врезалась в твердый ствол пальмы и доктор Линкс заработал ушиб кисти правой руки. Злость улетучилась, уступив место обиде и депрессии. Весь остаток этого дня он ни с кем не разговаривал, на все попытки контакта отвечал грубыми ругательствами, и отказался от ужина. Подобные эпизоды происходили еще не раз и не два. Полудюжина молодых людей, тем временем, работала по материалам краденых университетских архивов, стараясь получать от Линкса хоть какие–то инструкции в те короткие периоды, когда он адекватно реагировал на вопросы. Если ничего не выходило, то они обращались за инструкциями к Микеле Карпини. Так, шаг за шагом, достигались кое–какие результаты. Дело двигалось со скоростью старой черепахи. В один прекрасный день, очередной раз находясь в состоянии обиды на весь мир, Линкс просмотрел рабочий журнал на компьютере, нашел ряд грубых оплошностей и, с огромным удовольствием, подробно высказал всем участникам команды свое мнение об их интеллекте, уровне образования, и степени понимания материала. Он изощрялся в оскорблениях часа два, поочередно и старательно тыкая каждого носом в его ошибки (записи в журнале были именными, что позволяло в каждом случае установить автора). Он задавал каждому профессиональные вопросы, находил дыры в его системе знаний, обзывал «тупицей» или «дебилом», и переходил к следующему. Исчерпав все запасы красноречия, он завершил свое выступление следующей тирадой: «Надеюсь, теперь вы понимаете, что вы все – сборище кретинов, способных только мыть пробирки, поэтому сейчас все получат от меня задания под запись, и я буду требовать, чтобы эти задания выполнялись неукоснительно и буквально, а если у вас созреют какие–то вопросы, то ищите время, когда я не занят, и задавайте их в четкой форме, лучше даже письменно, потому что устно вы не умеете формулировать то, что вам кажется вашими мыслями».

Следующие четыре недели доктор Линкс расписывал всем задания «от и до», как самым тупым лаборантам, а по вечерам, часами сидел за компьютером, отвечая на письменные вопросы. Иногда они выходили за рамки его знаний и приходилось рыться в интернет в поисках ответов. Он уставал, он не высыпался, он зевал посреди дня, он несколько раз проспал завтрак и ребята кормили его «по спецзаказу», уже около полудня. С какими–то вопросами он возился пол–ночи и досыпал после обеда, после чего требовал кофе в таких огромных количествах, что это уже выглядело рискованным. Он ругался с Токо Саокео (который выполнял функции фельдшера и пытался как–то ограничить кофейное безумие). Назло ему, доктор Линкс начал за питьем кофе демонстративно курить сигары, да еще развесил по стенам распечатанные из интернет плакатики с грубыми издевательствами над анти–табачной пропагандой. Вершиной его творчества стала компьютерная галерея портретов курящих знаменитостей с сигаретами, папиросами, сигарами и трубками. На этом этапе Макс вдруг обнаружил, что ему интересно работать, что его окружают люди, обладающие хорошим чувством юмора и, в общем–то, неплохими профессиональными задатками и базовыми знаниями. Он попытался ответить себе на вопрос: почему он так по–хамски ведет себя с ними, и пришел к выводу, что это просто глупо. Тогда он поменял форму планирования заданий на более свободную и перешел от ответов на письменные вопросы к вечерним семинарам для желающих. Желающими оказывались все, кроме тех, кто в данный конкретный день отсутствовал («находился в увольнении в городе», как это здесь называлось – все–таки, спецбаза INDEMI и лексикон соответствующий).

Прошел месяц, и отношения в маленькой группе, «триффидного проекта» разительно изменились. Если в начале доктор Максимилен Лоуренс Линкс был скорее нагрузкой к собственному рабочему архиву, а на втором этапе воспринимался, как взбалмошный (хотя и крайне ценный и работоспособный) ментор, то теперь он стал душой компании. Молодежная полудюжина уже не только старалась эффективно организовать работу по проекту (следя одновременно за здоровьем мэтра и обеспечивая ему соответствующие бытовые условия), а из кожи вон лезла, чтобы «док Мак» чувствовал себя комфортно.

Распорядок дня был подобран так, чтобы Линкс вставал, когда ему удобно, ел, когда у него аппетит, работал, когда у него соответствующее настроение, и уделял внимание своему здоровью (плавал в море и делал что–то вроде физзарядки), когда ему не очень лень. За последние три недели проект стремительно преодолел остаток дистанции до промежуточного финиша. Последние несколько дней, на обед и на ужин появлялось блюдо из похожих на бананы–переростки плодов триффида. Их добавляли то в суп то в салат с морепродуктами, их запекали с мясом, их, наконец, просто клали в сэндвич для «корпоративного колорита». Теперь мало что можно было улучшить без данных о росте триффидов непосредственно в целевом регионе – в африканской республике Мпулу. Разные варианты карты этой маленькой страны уже висели чуть ли не на каждой стене. Даже заставки на экранах компьютеров представляли собой, в основном, мпулуанские пейзажи. Схемы будущих триффидных плантаций были разрисованы в паре десятков версий — в зависимости от того или иного исхода первых «натурных экспериментов»…

Несмотря на этот оптимистичный ажиотаж, доктору Линксу было не по себе. Он более трех месяцев не употреблял алкоголь, но его мысли то и дело возвращались к бутылке. Находясь в искусственной среде базы Алофи, он не имел ни малейшего представления о том, что произойдет, если эта бутылка снова окажется для него доступной…

— Док Мак, я пошла делать кофе! – крикнула Рибопо, стремительно вылетая из воды, — А сигару вам притащить?

— Да, если не сложно, — сказал он, невольно улыбнувшись. Рибопо (как, впрочем, и Фэнг) не могли в такие моменты не вызывать ярких положительных эмоций. Они были очень похожи, хотя у Рибопо преобладала маорийская кровь, а у Фэнг — малайская. Главное, они обе были уроженками Элаусестере, а там принято с раннего детства уделять физической культуре преувеличенное внимание. Никакого переедания, но и никаких диет, накачка мышц в спортзале исключена, так же, как и диванный образ жизни. Человек ест, как ест, работает, как работает, и отдыхает, как отдыхает. Естественное существо в естественной среде. Минимум искусственных рекомендаций, минимум искусственных предметов. Не быть Рибопо ни культтуристкой, ни фотомоделью, ни легкоатлеткой, ни балериной, но когда она движется в море или на суше, без единого предмета одежды на теле, когда она, почти без усилия скользит в толще воды, или когда она бежит, едва касаясь каменистого грунта подошвами босых ног — от нее практически невозможно оторвать взгляд. Токо и Лаэа, тем временем, уплыли чуть ли не на середину пролива. Это – настоящие утафоа. Они просто рождены для моря. Из собравшейся компании только «настоящий папуас» Уфти может с ними соревноваться на равных. Данте, похожий на басконского горца — гораздо более мощно сложенный — по сравнению с ними, в воде кажется неуклюжим, и быстро выбывает из состязаний, после чего Фэнг вытаскивает его на берег с целью как следует подраться. Она, видите ли, в свободное время изучает капоэйру.

На это шоу трудно смотреть без смеха. Фэнг колотит по капралу со всех сторон. Она не стесняется бить в полную силу — мелькают ноги, кулаки, локти, девушка вертится, как волчок. Данте стоит почти неподвижно, но удары как–то сами собой соскальзывают, так что вся вложенная в них сила (немалая, надо сказать) уходит в воздух. Минуты через три, ему надоедает просто стоять – он делает легкое движение стопой, и Фэнг летит на песок, как будто ее дернул за ноги человек–невидимка. Но она ничуть не обескуражена, и снова кидается в атаку. Теперь капрал слегка двигает рукой – и снова полет на песок. На самом деле, Данте крайне осторожен. Вот когда он играет в эту игру с Уфти (в ходе утренней разминки) все гораздо реальнее: никакого позерства – короткие, предельно–отточенные и экономные движения. Даже боксеры на профессиональном ринге выглядели бы на фоне этой парочки фланирующими пижонами. Хотя, Уфти и Данте тоже лишь играют. Просто игры такого рода у них более серьезные… Все, Фэнг «спеклась» и идет в море смывать с себя налипший песок, а со стороны контейнерных домиков уже возвращается Рибопо, с небрежной грацией неся на голове сбалансированный поднос со всякой всячиной.

— Hei, foa! – кричит она, — Кто опаздает, тот увидит только донышко чашки и крошки от печенья! Данте, включи «Lanton–online», там передают про Мпулу. Типа, поехали!

…

 

— Любовь моя, ты бы убрала детей от экрана, — мягко сказал Микеле, положив ладонь на плечо жене, — Не знаю, что это, но девчонкам на это смотреть не надо.

— Но па! – возразила Люси, — Это же просто TV! Как кино…

— Детка, это не кино, — отрезал он, — Это, судя по виду, настоящее.

— Микеле прав, — сказала Чубби, — Флер, будет просто замечателно, если ты вместе с Люси пойдешь в сад или в детскую, и вы посмотрите что–нибудь на ваш общий вкус.

— А можно покопаться в папиной фильмотеке? – спросила Флер.

— Можно, — сказал Микеле, — Но не забывай, что Люси тоже должно быть интересно.

— Вестерн, — коротко сказала младшая Хок–Карпини.

— Вестерн… — задумчиво повторила старшая сестричка, — Ладно, но чур я выбираю, какой именно. Идет?

— Идет. Но только не такой, где сплошная эротика, а стрельбы 5 минут на весь фильм.

— Девочки, решите, пожалуйста, этот вопрос у меня в кабинете, а не здесь.

— Ладно, па, — вздохнула Флер и слегка шлепнула Люси по попе, — пошли, асексуалка.

— Будешь обзываться – в твой школьный рюкзак еще раз залезет древесный паук.

— Если он залезет, то ты получишь по шее.

— Ма! Она меня тиранит!

— Так, детки! – Чубби шлепнула ладонью по столу, — У меня появляется чувство, что вы сейчас обе получите по шее.

— Мы уже идем, — слегка обиженно сказала Флер, — Только пусть Люси больше не пихает этих гребаных пауков в мой рюкзак.

— … А кто будет выражаться – того я припишу на три дня к кухонным работам.

Последнее замечание имело потрясающий эффект: обеих девчонок как ветром сдуло. Микеле проводил их глазами и повернулся к экрану.

— Судя по настройке канала, тебя это здорово интересует, любовь моя.

— Это – Кумбва, — лаконично ответила капитан Хок.

— Выглядит оно не лучше, чем называется, — заметил он, — а где это примерно?

— Кумбва — столица Мпулу.

— Ах, Мпулу. Значит, происходящее имеет к тебе самое прямое отношение, не так ли?

— Да, — подтвердила она.

Судя по изображению, оператор продвигался вдоль стены по довольно широкой улице, застроенной чем–то средним между шалашами и бараками. По осевой, видимо, в сторону центра города (над которым поднимался огромный уродливый столб угольно–черного дыма), прокатывались старые грузовики, набитые вооруженными людьми, и небольшие бронемашины. На антеннах трепетали яркие вымпелы – желтый кружок на синем фоне.

— Подозрительно похоже на флаг меганезийского округа Палау, — заметил Микеле.

— Не угадал. Это — символ «Agro–Revolution Movement» (ARM). Как бы, солнце свободы, встающее в небе над Экваториальной Африкой.

— Мда… Как бы, оно уже один раз вставало, где–то в 60–х годах прошлого века.

— То был фальшстарт, — пояснила Чубби, — По крайней мере, так сказано в их программе.

— Понятно. А кто сочинял их программу?

— Капитан Алонсо. Ты его видел на моем дне рождения. Такой симпатичный подвижный парень — melano, чуть помоложе меня. У него шрам на щеке в виде звездочки. Кстати, он полиглот, сам перевел программу на языки africaans и nsengo–bantoo.

— По–моему, — мрачно заметил Микеле, глядя на экран, — Эта программа написана на более простом языке. Универсальном, к сожалению…

Оператор добрался–таки до центра города. Тут все было понятно даже непрофессионалу. Прямо на улице, в укрытиях из штабелей мешков с песком, стояло несколько минометов. Расчеты из двух человек вели непрерывный огонь по чему–то, скрытому в густом дыму. Чуть вперед выдвинулись три бронемашины с шестиствольными пулеметами на турелях. Когда из дыма раздавались редкие выстрелы, они отвечали очередями, видимо – наугад. Под одной из стен небрежно были сложены трупы в желто–зеленой униформе, числом поболее дюжины. На противоположной стороне улицы вяло догорал бронетранспортер, въехавший в хлипкую стену одного из бараков. Из бортового люка свешивался торс без головы. Подъехал самосвал с каким–то прямоугольным коробом вместо кузова. Короб медленно наклонился, его передняя крышка откинулась, а затем в небо по отлогой дуге последовательно взлетели десятка три длинных цилиндров, утаскивая за собой шлейфы дыма, подсвеченного огненным факелом в хвосте. Дым заполнил всю улицу, так что смотреть стало совершенно не на что.

— Инструкторам – зачет, — лаконично прокомментировала Чубби.

— Городу – пиздец, — так же лаконично добавил Микеле, — Родная, ты не могла бы дать популярный комментарий, расчитаный на совсем простого фермера?

— Ну, если для совсем простого фермера… — Чубби поправила воображаемый галстук на воображаемой рубашке, — Тогда так: сегодня, в 7 утра по средне–африканскому времени, чаша терпения переполнилась, и волна справедливого народного гнева смела кровавую тиранию генерала Ватото, чтобы под знаменем свободы и реальной демократии…

— Это не для простого фермера, а для клинического идиота, — перебил Микеле.

— Ой, извини милый, я перепутала настройки.

Она развязала и бросила в угол воображаемый галстук, расстегнула верхние пуговицы на воображаемой рубашке, сбросила сандалии, встала на кончики пальцев ног, потянулась и несколькими энергичными движениями привела аккуратную короткую стрижку к форме, напоминающей наскоро сляпанное из прутиков и травинок птичье гнездо.

— Уже другое дело, — поощрил он.

— Дубль два, — объявила Чубби, — Наши славные ребята, под талантливым, хотя несколько сумбурным, руководством дока Линкса, наработали достаточный на первое время объем посадочного материала триффидов. В связи с этим, операция «Народный Гнев» была резко переключена из «OFF» в «ON». Технически, это выглядело так: сухогруз «Hajang» класса «река–море» в течение позапрошлой ночи поднялся из Мозамбикского пролива по реке Зомба до озера Ниаса, за день прошел до северной оконечности этого озера, после заката высадил в Северном Малави мотопехотный десант численностью два батальона, за ночь произвел марш по спорной конго–самбайской территории, прошел через уничтоженный внезапным бомбовым ударом блок–пост на демаркационной линии Самбая–Мпулу…

— Минутку, — перебил Микеле, — а удар–то откуда произошел?

— Предположительно – со штурмовика катангайских федералистов. Они контролируют территории севернее Мпулу и Самбаи, и южнее бассейна Лоулаба в восточном Конго.

— Бывает, — задумчиво сказал он, — И что дальше?

— Дальше подпольщики ARM в 6:00 провели в Кумбва серию мощных взрывов, которыми были уничтожены основные казармы правительственной армии и жандармерии, склады оружия и боеприпасов, парк боевой техники, телефонные и электропередающие линии, ретрансляторы сотовой связи, склады горючего и здание генерального штаба.

— Гм… Чем–то мне это напоминает Алюминиевую революцию.

— Да, некоторое сходство есть, — смущенно призналась Чубби, — сценарии вооруженных восстаний довольно часто повторяются. В 7:00 батальоны народной мотопехоты ARM…

— Те, которые приплыли из Мозамбикского пролива? – уточнил он, рассматривая экран, на котором все так же отображалась задымленная улица в центре мпулуанской столицы.

— Да именно они… Вступили в Кумбва, подавив с ходу неорганизованное сопротивление правительственных войск генерала Ватото, и взяли в кольцо центральную площадь, где расположены президентский дворец и казармы национальной гвардии… — Чубби глянула на экран и поправила сама себя, —.. Где они были расположены. Судя по тому, что сейчас видно (дым, конечно, мешает) обстрел 100–фунтовыми реактивными снарядами оказался достаточно эффективен, так что сейчас там расположен, в основном, щебень.

Кадр сменился. Теперь на экране был диктор, излагающий что–то на фоне карты региона, украшенной цветными кружочками и стрелочками.

— Можешь его не слушать, я тебе лучше расскажу, — продолжала капитан Хок, — В Мпулу есть два крупных населенных пункта: Кумбва и Мпондо, лежащие на т.н. Английском шоссе, которое идет с востока на запад, и является единственной приличной дорогой в стране. Стратегическая магистраль. Сейчас ее захватил корпус фермерского ополчения под командованием прогрессивного полковника Нгакве.

— Прогрессивного? – переспросил Микеле, — Это в каком смысле?

— В том смысле, что это наш человек, — пояснила она, — И еще, он не такой отморозок, как альтернативные фигуранты… Вот, его как раз показывают.

— Нормальная горилла… Ты с ним лично знакома?

— Да. Мы с ним очень мило пили кофе. Он даже чуть–чуть флиртовал со мной. Скорее из вежливости, чем ради результата. Нгакве — толковый парень, а то бы его давно убили.

— Естественный отбор, — проворчал Микеле, — А эта молодежная банда, перед которой он выступает, надо полагать, и есть ополчение? Кстати, предметы, которые у них в руках, кажутся мне очень знакомыми.

— Это пистолет–пулемет «Spagi», я тебе его показывала.

— Я об этом и говорю. Ты его даже разбирала и собирала у меня на глазах. Это выглядело очень эротично… А что будет дальше со всей этой революционной чехардой?

— Ремилитаризация, агротехнизация и модернизация, — лаконично ответила Чубби.

— Хм… А можно в более понятном изложении, для фермеров?

— Ну, если вкратце, то надо нейтрализовать все посторонние армии, посадить плантации триффидов и аналогичных полезных зверей, и построить основу для горно–инженерных разработок. Энергетика, инфраструктура, полицейский порядок, обучение персонала…

— Только и всего? – иронично спросил он.

— Работы много, — согласилась капитан Хок, — Но у нас на это есть целый год.

— Целый год? Замечательно! Может быть, лучше к завтрашнему утру. Чего тянуть?

— Это – Экваториальная Африка, милый, — напомнила она, — Там все решает еда и оружие. Если у нас есть и то и другое, а оно у нас есть…

— …То мы имеем банду сытых и хорошо вооруженных отморозков, — договорил Микеле.

— Зря ты так. Мпулуанцы — хорошие ребята. Такие же, как мы.

— Ну, да, — весело согласился он, — Мы–то уж точно хорошие ребята…

…

 

Возможно, этот вечер в маленькой компании на острове Алофи сложился бы иначе, если бы Люси Хок–Карпини не уперлась в своем желании посмотреть целый диск «спагетти–вестернов» с Клинтом Иствудом – от «Грязного Гарри» до «Кровавой работы». Флер, по опыту зная, что упершуюся младшую сестру переубедить невозможно, а силовой путь решения проблемы неминуемо приведет к ссылке на кухню, оказалась перед выбором: либо смотреть что–то другое на своем ноутбуке в гордом одиночестве (что совсем не прикольно), либо устроить какую–нибудь авантюру. В отличие от Люси (которая почти полностью пошла в маму), Флер унаследовала склад мышления примерно поровну от обоих родителей. Соответственно, план авантюры оказался причудливым сочетанием принципов военной разведки и агробиологии. Обнаружив (с помощью бинокля), что на противоположном берегу пролива происходит нечто вроде скромой корпоративной вечеринки, Флер немедленно отправилавь туда. Преодолеть 3 мили спокойного моря на надувной моторке, для островитянки не проблема. Форсировав пролив между Футуна и Алофи, она посетила папину ферму, быстро нашла нужную группу растений, и собрала охапку свежих листьев с приятным цветочным запахом. Затем, она снова вышла в море, высадилась на пляж базы INDEMI, и попала в отдыхающую на вечеринке компанию.

И пяти минут не прошло, как Токо Саокео потянул носом и задумчиво сообщил:

— По–моему, пахнет tiareute.

— Я тоже чувствую, — согласиласть с ним Лаэа Лефао.

— Это из моей лодки, — сообщила Флер, — Я нарвала немного, мало ли…

— А что это такое? – поинтересовалась у нее Фэнг.

— Это такие листья. Их заваривают. Еще называется «ромашка–бикини». Были слухи, что это – растение–мутант, после термоядерных испытаний, но папа доказал, что никакой не мутант, а нормальная флора, и растет не на Бикини, а на другом конце нашего океана, на островах Новогвинейского моря. Просто раньше о нем не знали.

— Совершенно верно, — подтвердил Токо и добавил, — Эффект от нее типа, как от экстази.

— Ну, ты скажешь, — фыркнула Лаэа Лефао, — По–твоему, если гиперстимулятор, так сразу экстази? А чай, кофе, матэ, какао?

— Я, конечно, погорячился на счет экстази, но эффект специфический.

— А если эту ромашку покурить, типа как марихуану? – спросил Данте.

— Не покатит, — ответила Лаэа, — Эффект дает эфирное масло, содержащееся в tiareute.

— Как у ланкийской корицы или гавайской розы, — добавил Токо.

— Ты одно с другим не путай. Одно – афродизиак, а второе – галлюциноген.

— А tiareute к чему ближе? – спросила Рибопо.

— К первому, — сказал Тока, — Но она еще усиливает эмпатийность.

— Чего–чего? – встрял Уфти.

— Это восприимчивость и контактность, — сообщил ему доктор Линкс, — Подобный эффект встречается у многих растительных галлюциногенов. Одно время их даже применяли в психотерапевтической практике, но впоследствие это было запрещено.

— У нас не запрещено, — возразила Лаэа, — Психолог должен информировать клиента, что это психотропный препарат, а дальше – по желанию.

— От этой tiareute тоже бывают глюки? – заподозрил Данте.

— Нет, только эмпатийность и коммуникабельность.

Токо покачал головой и сказал:

— Нет грани между гипер- эмпатийностью/коммуникабельностью и галлюцинациями.

— Не поняла, что ты имеешь в виду.

— Лаэа, это же элементарно. Ты контактируешь с близким человеком и сопереживаешь ему. Усиливаем — и этот эффект переносится на любого встречного. Еще усиливаем, и чувствуем эмпатию с рыбкой, с цветком, с волной, с камнем. Это уже галлюцинации.

— Ты гонишь, — заметил Уфти, — Ладно, с волной, но с камнем это никак не возможно.

— Нет, он прав, — сказала Лаэа, — Под LSD запросто бывает эмпатия с камнем.

— А под этой бикинийской ромашкой?

— Если обожрешься ей, то и не такое будет, — предположил Данте.

— Ничего подобного, — возразила она, — Есть предел дозы, при превышении которого tiareute действует, как простой транквилизатор. Типа валерьянки.

— А если наоборот, совсем чуть–чуть, типа, гомеопатии? – спросил Уфти.

Лаэа пожала плечами.

— Наверное, будет легкий эффект, вроде хорошего настроения.

— Ага, — подтвердила Флер.

— Ты–то откуда знаешь?

— Оттуда. Это же мой папа ее исследовал.

— А вывели ее мы, папуасы, — вставил сержант, — В ту эпоху, до прихода британцев, у нас была древняя продуктивная культура. Мы вывели банан, сахарный тростник, tiareute…

— … И ныне вымершего антарктического мамонта, — поддел его Токо.

— Ты прикалываешься, — проворчал «настоящий папуас», — а я серьезно. Вот док Мак не даст соврать. Ведь это мы вывели банан и сахарный тростник, верно?

— Скорее всего, да, — подтвердил доктор Линкс.

— Вот! Понял? А первые символы алфавита «rapik» появились на папуасских щитах.

Лаэа немедленно возмутилась:

— Да щас тебе! Rapik привез в Гавайику a