Глава Четвертая. Его приятели

Где Клеменс обычно пропадал, я не знаю – по некоторым признакам он днями просиживал в загаженных стойлах у всяких-яких аферистов, обычно захолустного происхождения, именовавших себя художниками

(продукцию видел, не комментирую), а чаще – просто у "хороших людей": в эту категорию попадал кто угодно, если Клеменс (как выяснилось по некоторым его скупым репликам) мог с ними видеть себя в компании персонажей из фильма "Доктора Живаго". (Имею в виду голливудскую версию, где высокодуховное создание "блаженного большевика", рррррусскую душу, играет египтянин с ресторанно-рачьим именем Омар, его многотерпеливицкую супругу – дочка Чаплина, а

"любовь на стороне" – блистательная и, несмотря на эпические катаклизмы, словно только что от кутюрье Джулия Кристи.) Немудрено, что, храня пред мысленным взором такого рода смещенный образец,

Клеменс принимал за чистую монету любые выкрутасы очередного князя

Нарышкина – в исполнении какого-нибудь почетного алкоголика из города Кривозубьевска. (Переступив порог моей квартиры, такое существо непременно спрашивало: "Извиняюсь, а как у вас тут дела с половым вопросом?", что в переводе с куртуазно-троглодитского означало, следует ли снимать обувь.) Еще Клеменсу важно было видеть себя заодно с персонажами из фильма "Война и мир" бондарчуковского разлива – или, на худой конец, с таковыми из калатозовской ленты

"Летят журавли". Если выполнялось хотя бы одно из означенных условий, то есть если он попадал хотя бы в один из вышеуказанных фильмов, бытовое поведение "актеров" уже не имело для него никакого значения.

Особенно ярко мне запомнились два лицедея, которые в свободное от

"съемок" время, то есть в повседневной жизни, числились студентами каких-то неброских вузов. Хотя нет, один из них был учащимся очень даже престижного, а именно Горного института, взрывник по будущей своей специальности. Призванием другого была инженерия канализационных сетей. Этот, второй, носил имя Варсонофий

Изяславович (так он мне, по крайней мере, представился), хотя домашнее (точней, общажное) его имя было Вилфред: именно так его звали и Клеменс, и взрывник. (Ух, как тошно мне ставить Клеменса в этот ряд! Аж зубы ломит!) От Варсонофия Изяславовича в любое время суток сильнейшим образом разило сивухой – я бы даже сказал, таинственно разило, потому что мне он объявил, что завязал уже четыре года как, что он "зашитый" – и что дубаря даст даже от одной капли (мотивация отказа от шоколадных конфет с ликерной начинкой).

Таинственная вонь стойко исходила от него все то время, что я имел несчастье его у себя в квартире видеть (обонять), но зато благодаря насильственному и длительному вдыханию этой энигматической амброзии я наконец-то понял восхищение Набокова "смешными местами" у Гоголя: у того в "Ревизоре" сказано про заседателя, что "в детстве мамка его ушибла, и с тех пор от него отдает немного водкою". Раньше эта фраза совсем не казалась мне остроумной, а тут до меня, слава создателю, дошло, что она сильна вовсе не юмором, но "совершеннейшей правдою жизни". Этот Варсонофий Изяславович имел тщедушное вертлявое тельце – настоящий михрютка, а если выкладывать впечатления без купюр – анчутка, банный черток (в табели о рангах нечисти – существо какого-то двадцать восьмого ряда): у него были "лирические"

(когда-то голубые, затем мутные, словно осклизлые) глаза с длинными, девичьи загнутыми ресницами, всегда смущенная улыбочка, открывающая серебряную фиксу и рядом с ней – черный вонючий провал зуба в три, сальное темно-русое покрытие темени… то есть при условии евроремонта он мог бы вполне сойти за нестеровского пастушка – настоящий Лель

Средне-русской возвышенности, – такой и прирежет, и рубаху последнюю отдаст, притом "с легкостию необыкновенной". (Возможен также обратный порядок действий – по настроению.)

Думаю, в его послужном списке, как ни крути, фигурировала какая-нибудь каталажка, по крайней мере, его мелкое уголовное прошлое с тюремными последствиями явно проступало то в виде желтого, крошащегося грибком испорченного ногтя (выглядывавшего в дырку синего, зашитого красными нитками носка), то этой дурацкой манерой – куря, ссыпать пепел в согнутую ковшичком ладошку (несмотря на заблаговременно предложенную пепельницу), при этом сидеть, кстати, не на стуле и не на табурете, даже не на подоконнике, а обязательно в углу кухни, вжав голову в плечи, на корточках

(перекрывая нашей бедной кошке доступ к месту справления ее естественных нужд); но самой мерзкой (это уж стопроцентно тюремной) ухваткой была у него, пожалуй, пищевая: когда моя жена, идя на поводу у женской жалости, прикармливала его иногда чем-нибудь существенным – например, картофельным пюре с котлетой плюс салатом из лука и квашеной капусты, он, несмотря на волчий голод, который был очевиден, сначала всегда обязательно расковыривал котлету на мелкие-премелкие кусочки, перемешивал их с пюре, вываливал туда истекающий подсолнечным маслом салат, перемешивал снова и, когда образовывалась однородная, вполне помойного вида тюря, просил суповую ложку и тюрю ту с животной жадностью выжирал. ("Прямо в вену!.. – отрывисто приговаривал он при этом. – Прямо в вену…")

Находясь как раз в фазе отдавания последней рубахи, он приютил на своей общежитской койке взрывника – имени его напрочь не помню – какой-то Вова-Коля-Саша, уроженец украинского городка

Коморы, когда тот, лишившись стипендии, был изгнан гордой петербургской женой из девятиметрового супружеского рая.

Я прозвал его мысленно Упс. Дело в том, что "Oops!.." было единственным иностранным словом (даже недословом – междометием), которым он владел. Русский человек, не льнущий ко всяким там клеменсам, в долю секунды, когда ему, скажем, удается поймать падающую со стола рюмку, если и не матернется, что невозможно представить, так вскрикнет по-русски: "Оп!!." Но поскольку эти персонажи из "Доктора Живаго" вынуждены были общаться с моим

Клеменсом исключительно по-английски (в чем преуспевал Варсонофий

Изяславович: "Хау мэни тайм нау?"^7 – реплика, сопровождаемая для большей ясности постукиванием по пустому запястью), то и Упс должен был соответствовать. Количественный пробел в лексике он с лихвой компенсировал частотой употребления упомянутой лексической единицы.

Короче говоря, даже когда я сидел в своей комнате, яростно заткнув уши, из кухни (где Клеменс с лютеранской скромностью потчевал жидким чаем загадочные русские организмы), без конца доносилось: "Упс!.. упс!.. упс!.. упс!.." Это означало, что Упс пролил жидкого чаю себе на треники, затем, во втором заходе, пролил его на клеенку, затем, соблюдая определенную последовательность, пролил его на пол и, к восторгу кошки, уронил в ту же лужу брусок сливочного масла, который я из несколько искаженного сострадания им с самого начала предложил.

Выставляя это неискреннее угощение, я вынужден был видеть, как тела этих двух гостей, как тщедушного, так и крупномясого, резко содрогались от мучившей их отрыжки; на столе валялась масленая бумажка с огрызком чебурека, вмиг исчезнувшим на глазах, – также я вынужден был прослушать часть диалога, соответственно между

Варсонофием Изяславовичем и Упсом, где без конца мелькали географические названия: Ольстер, Ливерпуль, Манчестер, Берлин и даже злополучный Рим. Фразы были такого типа: "Ну и сгонял я в

Ольстер, а там наши уже в умат…", "…а он из Ливерпуля три дня не вылазит" и т. п. Оказалось, что так они именуют этажи общаги, притом их этаж, самый верхний (элитарный), назывался как раз Рим, что, видимо, и сбило с толку незадачливого взрывника на том роковом зачете, ибо (частенько наведываясь в это общежитие еще до окончательного туда переселения) он не мог и мысли допустить об использовании родного названия в иностранных целях. Видимо, в масть к той специфической географии – и для единства стиля – Варсонофий

Изяславович и был переименован в Вилфреда.

Как сложилась его судьба, не знаю. Вполне могу представить, что этот инженер по канализационным сетям стал ведущим какого-нибудь ток-шоу, почему нет? Ведь был он, прямо скажем, весьма ушлым на задавание всяких заковыристых вопросов, причем не "проклятых русских", то есть абсолютно пустопорожних в практическом смысле, а вполне конкретных, ведущих к очень даже серьезным материальным последствиям. Например

(не сказка, но быль), как раз после отъезда Клеменса он (не потерпев фиаско, но вовремя переориентировавшись) именно посредством акупунктурно точного вопроса захомутал не кого-то там, а прокисшую в своем стародевье профессоршу по канализации: когда та начала было зверствовать на очередном зачете, где он не мог вразумительно объяснить, что такое фановая труба, Варсонофий Изяславович, этот михрютка с лирическими ресницами, сделал гениальный тактико-стратегический ход: "Эльгирия Эрастовна, – изрек он со всей задушевностью, какую вмещало его неказистое тельце, – а вы – я извиняюсь, конечно!.. – вы борщок с гусиными потрошками готовить умеете?" При этом он, как всегда, смущенно улыбался, привычно прикрывая грязноватой ладошкой свою фиксато-щербатую ротовую полость. И Эльгирия Эрастовна, дама о тридцати девяти годах и девяноста трех килограммах живого веса, происходившая из "хорошей семьи", где мама была тем-то, папа – тем-то, бабушки-дедушки с обеих сторон – теми-то, теми-то, но ни мужа, ни любовника, даже самого завалящего, так себе и не организовавшая, была поражена этим вопросом прямехонько в самую сердцевину, в самую что ни на есть ахиллесову пяту своего трепетного, своего невостребованного женского начала… Через месяц Вилфред, взявший, разумеется, фамилию жены, повелевший теще на брачном пиру плясать огненную качучу, притом бесперечь принимавший на грудь "иерусалимскую слезу", так что его откачивала затем токсикологическая бригада (им тоже, разумеется, поднесли), подкатывал к альма-матер на японской машине.

Как сложилась дальнейшая судьба взрывника, тоже не знаю. Не исключено, что он выгодно продался талибам-моджахедам, сколотил капиталец и улетел на Брайтон-бич – расширять словарный запас, в том числе и нативный. Варум нихт?..^8

Вот такие питерские друганы были у моего Клеменса.

…Кончай, Майк, – ревнуешь ты, что ли? Фффу… Терпение, Майк. Ведь должен же он когда-нибудь прозреть, образумиться. И прозреет! Это только вопрос времени. Выдержка… Взвешенность решений… Здравомыслие…

Капля камень точит…

А кто вам сказал, идиоты, что я и есть та самая капля?!