Глава вторая. Рукопись Марьяны Галицкой

 

Майк, посылаю тебе три небольших текста Марьяны Галицкой. Они входят в ее книгу "Цепочки и цепи" (издательство "Ха-Овед", Иерусалим).

Перевод, как можешь догадаться, мой. Я перепер только три эти новеллы, остальное, как договаривались – помнишь, года два назад? – тебе. Короче, если тебя эта штука заинтересует, пришлю оригинал.

Галицкая у нас очень известна. Можешь представить:приехала лет десять назад – и пишет исключительно на иврите! Интервью она не дает принципиально, а мне, в сугубо частном разговоре, сказала: не хочу быть заложницей русского языка – потому что при этом неизбежно, даже на дистанции, останусь заложницей политики – и всей прочей тамошней мерзости; кроме того, говорит, не нахожу более возможным писать на языке своего рабства и унижений. По-русски она только "шлет мыло", то есть нащелкивает имэйлы своим приятелям по всему миру. Как у нее в одной песне (она и на гитаре играет): "…а я, с утра пораньше, намыливаю мир…"

По Питеру ты ее, наверное, не знал: она никогда не примыкала ни к каким компашкам, салонам, кружкам – счастливо избежала всей этой

"затхлости, кумовства, групповухи и захолустной спеси" (ее определение), напечаталась пару раз в Москве – и улетела.

Теперь подумай, каково мне это было переводить с иврита. (Если возьмешься – честно говорю, не завидую.) Ведь автор все равно думает по-русски, куда она денется! И вот, представляешь, ввела в иврит такие нееврейские смыслы, взялась прививать такую уж отпетую лексику – просто Мичурин от языка! А мне расхлебывай. Я ей говорю: вы же не против перевода – так сами себя переведите! А она – ни в какую. Хотя, честно сказать, работали-то мы большей частью все равно вместе. Наслаждение получил я громадное. Учитывая все муки этого процесса, упомянутое наслаждение не назову иначе как мазохистским.

В общем, дай знать, что ты решил.

Твой Джордж.

Цепочка № 1.КАКИМ ОБРАЗОМ У МЕНЯ ПОЯВИЛСЯ РЕБЕНОК

Мой первый мужчина заразил меня венерической болезнью. Ну да, умники, разумеется, незамедлительно вякнут: "Вот это да! То же случилось с Ницше – только его заразила, соответственно, женщина". А я отвечу: умничать легче, чем жить. Кроме того, для худосочного

Ницше это был первый и последний опыт такого рода, а меня моя беда не остановила, и доказательства того, а также последствия будут описаны ниже.

В моей группе (я училась тогда в институте) у меня была хорошая приятельница, Вероника, которой я все открыла, и она стала смотреть на меня с презрением, хотя мне этого не сказала. Но зато передала это (кстати, по глупости) своему мужу (она через год вышла замуж). Я точно не знаю, в каких именно выражениях она ему это излагала, наверное, так: знаешь, у нас в группе-де есть такая поблядушка

(имярек), она даже "этим самым" уже переболела. Это для того, конечно, она сказала, чтобы на таком вонючем фоне муж сильнее оценил ее чистоту, непорочность и в целом безгрешность. Это во-первых.

Вторым же значением этого сообщения было: таких, дорогой мужeнек, пожалуйста, остерегайся.

Через год он забеременела, взяла академку и уехала рожать к маме на

Украину. А Женька (мужа звали Женька, он учился в другой группе) стал немедленно крутиться возле и смотреть на меня с пристальным интересом: не забыл, видно, полученное наставление. И когда он меня разглядел (а была я красивой, как цыганка, тут разглядывать не требовалось) да когда мы еще потрепались с ним в перерывах (я была очень острой на язычок, народ просто писался со смеху), то, видно, решил: ну и болела, с кем не бывает, и с моей женой могло бы случиться – ляг она не под меня, хорошего, а, скажем, по ошибке, под плохого. Ну и говорит он однажды: а у тебя, типа, есть кто-нибудь? Я говорю: нет. Он говорит: врешь. Я говорю: зачем ты тогда спрашиваешь, если уверен, что у меня кто-то есть? Он (деловито так): тебя надо срочно с Лешкой знакомить, просто срочно!! – А кто это – Лешка? – Это мой друг, – говорит Женька. Ну и дальше стал расхваливать этого Лешку, просто превозносил до небес – и меня тоже, конечно, – ну и говорить, какая же мы будем уникальная пара. Через день он сказал, что договорился с Лешей и что Леша придет к нему на

Стремянную в воскресенье, в семь часов вечера, ну и я чтобы пришла, выпьем.

И вот я прихожу (подробностей не помню), а Леши все нет, и Женька говорит: он звонил, немного задерживается. Потом происходит вот такой эпизод: мы накурили, мне захотелось открыть форточку, а было высоко, и Женька говорит: дай я тебя подсажу. Он как-то поддержал меня, я взлетела на подоконник (как в балете) – и оказалась к нему спиной. То есть стоит перед ним на возвышении, как на выставке, стройная и рельефная: где надо тугая, где надо и сочная, такая обтянутая бордовым трикотажем фигурка. Женька застыл, задрав голову, и рук с моих бедер никак не снимает. Так и стоим, ни тпру ни ну. Я форточку уже распахнула, январский ветер дует мне в грудь. Я говорю: все, мне надо слезть. Он: я тебя сниму. Я: не надо. Он, не продолжая диалог, просто снимает меня, ставит на пол, крепко сжимает в объятиях – сначала стоя сзади, прямо за грудь, потом резко разворачивает и начинает – мясисто и мокро целовать в рот.

Целовал-целовал, аж задохся, потом понуривает башку и мямлит – скулежно так: что делать? я хотел тебя для друга, а теперь мне жалко, я для себя хочу. (Тут только до меня и доходит, что дура жена россказнями про мои "прегрешения" еще тогда, два года назад, его воображение страшно распалила, то есть только тут я догадалась, что она ему мой позор растрепала.) И вот он резко, с размаху, валит меня на их супружескую тахту – причем с такой силой, что ее свинячьи ножки буквально разъезжаются по паркету. А я под ним, под чистоплюем этим, в платье трикотажном, просто каменная лежу, как поверженный монумент, – и бедра свои сжала так, будто он мне промеж них не сардельку свою общепитовскую – лемносский кинжал засадить собрался.

Так и не допустила. Он мне не нравился (хотя сейчас, очень задним числом, я вяло думаю: варум нихт? какая разница?), кроме того, я настроилась на мифического ("судьбоносного") Алешу, но главной причиной окаменения была та, что я не могла проделывать эти штучки с мужем подруги – даже не подруги, приятельницы, – какой бы вошью она ни была. Вот и лежу под ним, как соляной столб.

А ведь этот Женька сделал вообще страшное. Безжалостно раздавливая меня своим твердым, как сталь, телом – притом мои коленки своими, с силой, как расширителем для ребер, то есть как хирургическим инструментом, с яростью пытаясь раздвинуть, он снял свое обручальное кольцо – и резко швырнул – под тахту, в пыль. Мне страшно стало с той секунды жить – гораздо, гораздо страшнее, чем прежде.

Ну, в тот-то вечер мы как-то все уладили, то есть я так думала, что уладили: улыбались на станции метро неловко-примирительно (он меня провожал – не из галантности, конечно, а просто не знал, как загладить, чтоб до жены не докатилось – прямо о том попросить – меня, "поблядушку" – не знал как) – да, мы улыбались друг другу, причем я, как всегда, чувствуя себя сразу за весь мир виноватой, чуть ли не прощения у него просила, а он говорил: ну что ты, ну что ты, это все я, я, – ну просто как Чичиков и Манилов мы с ним были: бесконечно раскланивались, все глубже увязая во взаимных лжеизвинениях, прощениях, комплиментах, – а я уже знала, что мне так просто это с рук не сойдет.

Но серьезность ситуации все же недооценивала. Ведь в те времена, когда, кроме перепихона, никакой другой свободы не было, приглашение к мужчине домой означало приглашение на секс: то есть попробуй-ка прийти, послушать-почитать стишки и не дать – он же на тебя смотреть будет с такой обидой, с таким оскорбленным видом (это в лучшем случае), словно ты напрочь растоптала в нем веру в человечество, но чаще станет тихо ненавидеть, а то и мстить. Ситуацию с Женькой осложняли еще, как минимум, два компонента: первый – а вдруг скажу жене, и второй – давалка-то оказалась честнее его, имманентно добропорядочного мужа, бюргера беспорочного. В итоге: ни телесного кайфа от блуда, ни духовного удовлетворения от своего непоколебимого благочестия – ничего! Я тогда еще не знала, что у всякого прыткого мужа на такие случаи припасено для жены стандартное, но тем не менее сокрушительное в своем идиотизме объяснение: "Я просто устраивал твоей подруге экзамен! Да! Проверить, насколько она верная тебе подруга!" (То-то экзаменаторы хреновы!..)

А с Лешей я все-таки познакомилась. Сейчас уже забыла, как именно произошла эта первая встреча – помню только, что Женька – как я сначала подумала, – дабы доказать изначальную благонамеренность своих устремлений (то есть припасти себе алиби к приезду жены), эту встречу все же устроил. Неясным оставался, правда, вопрос, действительно ли он приглашал Лешку тогда на Стремянную (но спонтанно соблазнился, а Лешка прийти так и не смог) – или сразу заманил меня сугубо для собственного употребления, а про Лешкин визит наврал? Но какая мне была разница, ведь я в Алексея влюбилась зверски.

Он был рыжим – и похож (это я сейчас понимаю) на молодого Бродского.

Тогда мне ничего не было известно о Бродском, я, конечно, не принадлежала к соответствующим кругам, но этот тип обаяния сработал, как тяжелая, очень тяжелая артиллерия: от меня остались ошметки.

Кроме того, Алексей недавно остался без мамы, она умерла, и я его жалела так, что от постоянной, даже слепящей какой-то боли не могла дышать. Это странно, но и проживал он недалеко от того места (о чем я тоже много позже узнала), где жил до изгнания Бродский.

И вообще, он был первым питерским мальчиком, с которым я познакомилась. До того – гопники, лимита, мухосранские обольстители с фиксами, которые, все как один, напирая на "о", говорили "ложить", а также, разумеется, "я извиняюсь" и "лицо хозяйки лучше всего увидишь в ее унитазе" (имелось в виду, что санитарное состояние унитаза ярче всего выявляет хозяйственные и гигиенические навыки невесты). Все мои предыдущие ухажеры (между тем, первым мужчиной, и

Алешей) жили в общагах – студенческих, рабочих, семейных, – там всегда за окном висели авоськи с какой-то гнусью, там капало, воняло, текло, смердело, гнило, ржавело, разлагалось. И вдруг я попала совсем в другой мир – с абажуром, книгами, картинами в рамах, с еврейским папой – ласковым балагуром, вежливым, предусмотрительным, подтянутым, ироничным… Алексей щурил грустные глаза в светлых ресницах, а я думала: если это сон, позволь мне,

Господи, умереть во сне – пожалуйста, не допусти, чтоб проснулась.

Но у Господа был другой план, так что меня разбудили.

Разбудил Алексей.

Он отчетливо произнес: мы должны расстаться.

И – никаких объяснений. В этом состояла дополнительная часть ужаса, хотя слово "часть" здесь неуместно и абсурдно, потому что у моего ужаса не было границ. Получалось, что Алексей принял решение на основании какого-то своего тайного и отдельного знания, которого не было у меня. Или, спасибо информаторам, он заполучил какие-то сведения, которые даже брезгует обсуждать (о той моей венерической болезни).

Он принял это решение в одностороннем порядке.

Обжалованию оно не подлежало.

Сжатый рот. Стена. Холод и мрак. Смерть.

Но оказалось, что и там, в посмертье, меня ждало не НИЧТО, а НЕЧТО.

Этим "нечто" оказался обычный ад – а он не ощущается таким уж банальным, когда тебе двадцать два.

Я узнала, что со мной сыграли шутку. Я была просто марионеткой в

Женькином спектакле. Женька дал задание Алексею: меня завлечь, влюбить в себя, сымитировать взаимность – и через какое-то время резко бросить. Что Алексей и проделал.

Такова была месть Женьки.

Но и это не все.

В аду ведь не только на огне зажаривают – но и в лед вмораживают. А то какой бы это был ад, без контрастных пыток?

Дело в том, что узнала я эту правду не от кого-то еще, а от своей лучшей подруги. Да не той, не Вероники – та никогда подругой и не была, – так, приятельница для всяких хи-хи. A к тому времени, когда она уехала к мамаше рожать, у меня появилась настоящая подруга.

Слова "настоящая подруга" я не выделяю ни курсивом, ни разрядкой, ни петитом, ни заглавными буквами. Потому что я не хочу прилагать усилий к тому, чтобы убеждать каких-то случайных людей в очевидном.

Сейчас мне много лет, и, оглядываясь назад, я отчетливо вижу, что у меня было несколько сильных, то есть вовсе не единственных – "настоящих любовей", а подруга была у меня одна, только одна – и я счастлива этим. Ведь что-то в этой жизни должно, даже обязано быть единственным, правда?

Ее звали Вера. Я никогда не встречала человека такой силы и благородства и – что немаловажно – такой деятельной любви ко мне. И вот именно моя Вера вываливает мне всю, без купюр, правду-матку.

Казалось бы, так и должно быть. Но закавыка состоит в том, что вываливает она мне эту бескупюрную правду-матку постфактум, когда

Алексей меня уже бросил, когда со мной уже случилась анорексия, и я воду уже не могла глотать, а вены у меня плохие, и с капельницами была морока, и мне прокапывали плазмозаменители прямо в подключичную вену, – вот только тогда она мне, скелету в рубашке, Женькин сценарий пересказала. Я слезы лить не могла, не лились почему-то, но еще подумала: может, она это нарочно, из доброты своей сочиняет?

Чтоб я об Алексее не жалела? И тут (а была я не вполне в ясном сознании) меня как прутом раскаленным пронзили: а откуда ты знаешь это, Вера? – спрашиваю. И тут она говорит… Ее ответ и был самым мощным ударом – он послал меня в глубочайший, в беспросветный нокаут…

Оказывается, Вера ВСЕ ЗНАЛА С САМОГО НАЧАЛА! Каким-то образом

(сейчас не помню) она слышала разговор Женьки с Алешей. Что же ты… что же ты мне сразу не сказала? – прохрипела я. (А мне не спрашивать хотелось, а рвануть прочь, уйти как угодно, от этих унижений и кромешной тьмы – но куда деться, когда ты прочно приторочена к койке жгутами-бинтами?) Стала я биться, пластырь на груди сорвала, игла из вены выскочила, постель мокрая, кровь, крики, сестры прибежали, меня матерят, раздели догола, снова иглу в меня всаживают, а Вера, поверх их голов, пытается психотерапией меня поддержать, говорит: ты пойми, я видела, что у вас с Алексеем все хорошо – ну как я могла такое тебе сказать?

Резонно. То есть похоже на правду. Но даже если это правда, даже если она и вправду решила, что Женькин спектакль в какой-то момент вышел из-под его контроля, то все равно по факту кукловодами в этом спектакле сработались трое: мой враг, мой возлюбленный и моя лучшая подруга. А тряпичная кукла была, всем на потеху, одна.

И вот тогда, то есть не сразу тогда, а через полгода, когда я уже ходить могла, и меня выписали, и я вернулась домой, к своим деду-бабе (а жили они в пригороде), я вошла в дом и говорю: все, сватайте меня. И заплакала. И они заплакали. Жила я у них потому, что не могла с матерью – с ней жить было просто невозможно, никто не мог. А насчет сватовства, это в нашем пригородном городке было просто. Лет тридцать сновала у нас там по домам такая врачиха,

Ревекка Марковна, и, конечно, знала про болячки подопечных все подчистую, ну и как кто живет, конечно, знала досконально. В смысле быта, достатка, доходов – в каждый угол-закуток свой нос совала; и знала она самое главное: где в еврейских семьях есть подходящие женихи, а где – девушки на выданье. Она, эта участковая, по сути, свахой была, причем очень характерная: маленькая, толстенькая, очкастая, усатая, проворная и беспардонная до невозможности

(профессия!) А к нам она вообще без конца заскакивала: то дед хворает, то бабуля – им уж под восемьдесят было. Вот я и говорю: скажите, мол, Ревекке Марковне, чтоб сватала.

Выбросила, значит, белый флаг.

Ну и сосватала меня Ревекка Марковна, делов-то.

С первого взгляда мне было ясно, что видеть его напрочь не могу, вот как противен был. Но замуж решила бесповоротно. Какие уж тут повороты после того, что случилось! (А вот и нет: были у меня потом в жизни тысячи разнокалиберных поворотов – я ведь от мужа этого уже через месяц сбежала, не вынесла.) Он, по-моему, полный идиот был

(хотя не настаиваю, не успела узнать достаточно близко) – но мои слабые точки усек на счет "раз". И стал в них целенаправленно бить: ты беззащитная, все тебя обманывают, все о тебе сплетничают (примеры сочинял на ходу), никому ты не нужна, тебя предают лучшие друзья (а как поспоришь? мою историю он знал), друзей у тебя, по сути, нет, а вот зато… А вот зато в их семье (родители, бабка, брат) царит как бы такой рай под оливами, что…

Ну, я и купилась.

А помнить надо было бы мне, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Впрочем, насколько "бесплатным" был тот сыр?.. Ну, это вопрос уже дискуссионного плана, для любителей мудозвонства на тему

"Существует ли свобода воли – или все предопределено?". На дух не переношу этого пустопорожнего треньканья, этого псевдозаполнения воздуха – так что вопрос о цене сыра опустим, ладно?

Мы с ним друг другу не подходили. Хотя любовник, надо отдать ему должное, был он отменный. Сейчас, когда количество их брата, что я перепробовала, доходит суммарно до дюжины футбольных команд (неслабо и футбольное поле! – это я о себе), могу со всей ответственностью сказать: он входил в десятку сильнейших. Но мы настолько друг другу не подходили, настолько катастрофически не подходили, что этот

"релевантный" для большинства фактор не показался мне тогда, даже в мои двадцать два, ни ценным, ни существенным – и уж во всяком случае этот фактор не оказал на меня никакого тормозящего действия, когда я, через месяц после свадьбы, рванула от мужа с концами.

Его звали Павел. Имя-то красивое, а что толку? Мы были абсолютно чужими. Странно, но его это устраивало. А семья у него оказалась еще хуже моей – той, что моя мамаша со своим алкашом сварганила, – семья у него при ближайшем рассмотрении оказалась криводушная, тупая, насквозь показушная ("Что скажут соседи?") – такой сумеречный, весь в перезвоне импортных сервизов, мещанский курятник. Но это я разглядела не сразу, а то бы замуж не пошла: ведь я же не за Павла шла, а именно за его семью – как бы дружную, сплоченную, благополучную, которая, как настоящая мама, меня приласкает – и от всего защитит. Вот тоска-то…

Бывали у нас с Павлом забавные моменты, еще до свадьбы. Вот поругаемся, и такое отчаяние на меня нападет, беспросветность какая-то, а мириться-то надо, и вот скачу я на нем во весь опор (его самая любимая поза, моя – самая нелюбимая), и оба мы приговариваем-выкрикиваем (с ним, во время соитий, я любила словечки): ох, скорей бы пожениться! Господи! хоть бы уж скорей пожениться! Скорей!! скорей!! скорей!!. Почему-то нам обоим казалось

(а говорю, что общего ничего не было, ха!) – почему-то нам обоим казалось, что коли подпишем в загсе соответствующие бумажонки, то есть вгоним себя в стальную ловушку семейного стойла, замуруемся заживо в брачном колумбарии – глядишь, и дела пойдут на лад: все поспокойней – выбора-то нет. (Так юноши, особо пугливые по части

"свободы выбора", сдаются – вот облегчение-то! гора с плеч! – на пожизненную службу в армию: делай, что тебе говорят, а за это – такая восхитительно пустая, такая легкая, такая безоблачная черепная коробка!..)

И мы зарегистрировались – через два месяца после знакомства. Хотели и раньше, да не получилось, не нашли блата.

Но право одного выбора я за собой оставила: решила, что ребенка от него рожать ни за что не буду.

Кстати, заходил раз, еще до свадьбы, Алеша. Явился внезапно, без предупреждения. Мы только-только с моим идиотом хорошенько поскандалили, только начали мириться, только в постель было полезли, перемирие закреплять, – звонок в дверь. Открываю – и ахаю (чуть не ухаю в обморок): Рыжик.

Ну, я его в комнату провела, а Павел демонстративно на кухню вышел, политкорректность изобразил. Нам с Алешей говорить-то особенно не о чем было – и потому он молчал, а я тихо плакала. Хоть и понятно мне тогда стало, что Женькина пьеска подверглась основательной редактуре живой жизнью, то есть Алеша не остался ко мне равнодушен, – но мне понятно было также и то, что замен в новой пьесе (игре) я делать уже не стану. Ведь мне нужен был защитник (футбольная терминология), а рыжий Алеша был, к сожалению, из породы нападающих.

И вот какой гол в результате сложных и многочисленных пасов получила я в свои ворота. Приходит как-то ко мне Павел, еще женихом (а дело было в мае), – я лежу на диване: спина устала, готовлюсь к экзамену по судебной медицине. Он сел за стол, напротив телека, и говорит: чего ты там читаешь? Я говорю: это судебка. Хочешь послушать, о чем билеты? Он говорит: ну? А сам телек уже включает, там футбол. Ну, я ему вслух и читаю: "Билет 10: Трупные явления. Общая классификация, время образования. Билет 11: Трупные пятна. Условия формирования, методы исследования, судебно-медицинское значение. Билет 12:

Охлаждение и высыхание трупа. Признаки, время наступления, судебно-медицинское значение. Билет 13: Трупное окоченение.

Признаки, проявления и патомеханизм этой фазы. Наступление и разрешение окоченения. Методы исследования окоченения, его судебно-медицинское значение. Билет 14: Гниение трупа. Сущность этого процесса, условия и признаки гниения. Билет 15: Мумификация, жировоск, торфяное дубление. Условия образования, судебно-медицинское значение".

Это я ему специально прочла, чтобы он меня пожалел: все-таки май на дворе, а я вон чем занимаюсь. И потом, он же обещал меня вообще жалеть всю жизнь! А он (сам уже футбол смотрит) небрежно и швыряет мне через плечо: ты что, дура? это и есть твое образование, что ли? – и звук в телеке прибавил. Я как заору: убери звук, идиот!!! Я к экзамену готовлюсь, не видишь?!! Ну, он звук вообще убрал, надел наушники – а от этого другой эффект: он комментирует, что видит, причем довольно громко, потому что себя не слышит. Ну, это я решила потерпеть: будущий муж все-таки. Ну и дальше читаю: "‹…› При последовательном (несвободном) падении тела с высоты на нем обнаруживаются дополнительные повреждения от ударов о выступающие предметы, куда относятся части здания (балкон, трубы), а также забор, деревья и т. п., возможно даже раздевание и расчленение тела.

В этом случае фрагменты тела будут довольно кучно сосредотачиваться на площади, которая…" – "ПАССС!!! – орет во всю глотку Павел (я чуть инфаркт миокарда не схлопотала). – ПА-А-А-ССС,

УРРРО-О-О-ОД!.." – "‹…› Наименьшим разнообразием отличаются повреждения полых органов (желудок, сердце, мочевой пузырь и т. д.): при этом происходят полные или частичные разрывы стенок органа, подоболочечные кровоизлияния, повреждения связок и полный отрыв органа…" – "БЕЙ!!. НУ БЕЙ ЖЕ, КОЗЗЗЗЕЛ!!." – "‹…› Полный отрыв сердца может произойти при ударе, направленном…" – "БЕЙ, ИДИОТ!

МУДАК СТОЕРРРРРОСОВЫЙ!!." – "‹…› Части тела животных, которыми могут быть нанесены травматические повреждения: рога, копыта, зубы, лапы, когти. При использовании острых составляющих тела (зубы, когти) возможно частичное или даже полное скелетирование жертвы. ‹…›

Невооруженный человек может нанести повреждение руками: ногтями, кулаком и ладонью (плашмя, ребром), пальцами (сдавление частей тела, выдергивание волос), локтем; ногами (стопами, коленом, голенью); зубами; головой…" – "ИЗ ТЕБЯ, ГАД, ЦЕНТРАЛЬНЫЙ НАПАДАЮЩИЙ, КАК ИЗ

ДЕРЬМА СВЕЧКА!!!" – "‹…› Повреждения ногами. При ударах лежащего человека могут образовываться обширные кровоизлияния (отражающие форму части обуви), множественные переломы ребер, грудины, разрывы внутренних органов, закрытая черепно-мозговая травма…" – "БЫЛО

РУКОЙ, БЫЛО!!!" – "‹…› Повреждения зубами разнообразны и зависят от многих обстоятельств. Следы укусов выявляются в виде щелевидных, звездчатых, неправильной формы ран, располагающихся по двум дугообразным линиям. Иногда на месте укусов имеются только ссадины и кровоподтеки. При сдавлении (с большой силой) челюстями могут быть откушены: ушная раковина, нос, палец, половой член, мошонка…" – "У-У-У-У-У-У-У-У-У!.." – "…Более крутая дуга повреждений остается от действия зубов нижней челюсти, а более пологая – от верхней. В повреждениях от укуса…" – "А-А-А-А-А-А-А!!!!…" – "… могут отображаться особенности зубного аппарата: аномалия прикуса, пробелы на месте отсутствующих зубов, отклонение зубов, их необычное положение. ‹…› Скручивание кости представляет собой ее вращение вокруг продольной оси при одновременной фиксации одного из ее концов. При этом возникают винтообразные переломы…" – "О-О-О-О-О-О!.." – "‹…› Чем длиннее и глубже рана, тем сильнее она зияет".

"Слушай, – говорю, – чаю хочешь?" – "Валяй", – говорит. Принесла.

Сидим, пьем. Каждый смотрит в свое: он – в телек, я в учебник… "‹…›

Раны могут иметь разнообразную форму (прямолинейную, звездчатую, извилистую и т. д.) ‹…› Удар – сложный кратковременный процесс взаимодействия тупого предмета с телом (или частью тела) человека, при котором тупой предмет оказывает импульсное центростремительное, одностороннее действие на тело или часть тела человека. В зависимости от целевого предназначения тупого предмета различают: а) орудия – предметы, изготовленные для использования в трудовых процессах (молоток, скалка, сковорода, обух топора и т. д.); б) оружие – предметы, предназначенные для нападения или защиты

(кастет, дубинка и т. д.);в) случайные предметы (булыжник, палка, доска, кирпич, ствол дерева и т. д.) ‹… › Смерть от механических повреждений может наступить не сразу…" – "НЕ БЫЛО ЗА

ЛИНИЮ ВОРОТ!!! НЕ БЫЛО!!!" – "…и не в ближайшие часы после травмы, а в более отдаленном периоде времени в результате разнообразных осложнений. ‹…› Железнодорожная травма. История создания первых паровозов полна творческих исканий и инженерных открытий. ‹…› Таким образом, при соприкосновении с землей тело пострадавшего, выброшенного с движущегося электровоза, будет иметь скорость 24 м с.

Чтобы тело развило такую скорость только лишь при свободном падении, оно должно упасть с высоты 28 метров. ‹…› Колесный диск, сдавливая тело во время железнодорожной травмы, перекатывается как бы по желобу, образованному телом. Стенки этого "желоба" и подвергаются трению о боковые поверхности колесного диска. ‹…› Тело сдавливается с силой, равной 15-20 тоннам, сопровождаемой трением вагонного колеса, что приводит к обильному выдавливанию подкожной жировой клетчатки. ‹…› При сдавлении тела между буферами вагонов возможны случаи выпадения кишок через разорвавшуюся промежность и выпадения легких через ротовую полость. Таким образом, попавшие между буферами части тела превращаются, по образному выражению профессора

М. И. Райского, "в мешок костей и мяса…"

В какой-то момент у меня снова заныла спина. С утра все-таки я была за столом – не разгибаясь, шпоры писала. Опять легла на диван… " ‹…›

На развитие гниения большое влияние оказывают, разумеется, индивидуальные особенности трупа. Так, трупы детей подвергаются гниению гораздо быстрее трупов взрослых лиц. В то же время трупы новорожденных и мертворожденных гниют медленнее в связи с отсутствием гнилостной флоры. В трупах полных людей гниение развивается быстрее, чем в трупах худых или истощенных. ‹…› При смерти беременной давление гнилостных газов может вытолкнуть плод из ее матки. Это так называемые, "роды в гробу" или "трупные роды". При эксгумации…" – "ШТРАФНОЙ!!! ШТРАФНОЙ!!! У-У-У-У-У-У-У!!!…" -

"…обнаруживается скелет младенца между ногами взрослого скелета.

Изменение позы трупа (или скелета при эксгумации) также может быть связано с давлением гнилостных газов". – "У-Р-Р-Р-Р-А-А-А-А!!!" – "‹…› Иногда в целях сокрытия следов преступления трупы людей сжигают. Время, необходимое для сожжения трупа новорожденного, составляет 2-2,5 часа, трупа взрослого человека – около суток. ‹…› Продолжение по теме

"Термическая травма". ‹…› Четвертая степень отморожения – некроз, охватывающий всю толщину тканей, включая кости. Развивается сухая гангрена: ткани черного цвета, сухие, окаймлены демаркационной полосой синюшно-красного цвета. ‹…› На трупах мужчин, умерших от переохлаждения, обращает на себя внимание сморщенная (пустая) мошонка: яички смещаются в паховые каналы. Этот признак впервые был описан в 1847 году в журнале "Друг здоровья" русским врачом

Пупаревым и получил его имя. ‹…› Оледенение головного мозга сопровождается увеличением его объема, что в целом ряде случаев приводит к расхождению швов или растрескиванию черепа".

Думаю, всякий поймет, если скажу, что до смерти загорелось мне в ту минуту с мужиком полежать. Думаю, всякий поймет. Тем более мужик был в пределах физической досягаемости. После такого чтива не то что с мужиком – с крокодилом порезвиться захочешь.

Ну и занялись мы делом. И так интенсивно занялись, что… Да нет, главной причиной того через девять месяцев случившегося результата была вовсе не интенсивность старта… Потому что у меня и с Павлом раньше, и до него – интенсивности в этих трудах было хоть отбавляй.

Но я всегда осторожной была, даже перестраховывалась – мало того, что превентивные меры очень четко предпринимала, но и потом – после контакта и до самой месячной крови – все с ума сходила: перед ожидаемым сроком каждые десять минут засовывала туда к себе ватку – полжизни готова была отдать, чтоб она хоть чуть-чуть побурела. А тут… То ли оттого, что замуж собралась – туда, где меня все и от всех защитят… То ли от этого гниения-разложения… (Еще бы!..) Но факт остается фактом: расслабилась я… так уж расслабилась…

А природа, она ведь сразу розовые очки надевает – на ту, что новую жизнь производить будет: раньше, пока я не залетала, чуть день задержка – со мной уже полный психоз, паника, волосы дыбом. А в розовых-то очках будучи, что я подумала: ну и случилась серьезная задержка, ну и что? И я себе отвечаю: конечно, это от нервов! Как же не от нервов, если мы с моим женихом-мужем каждые полчаса регулярно скандалим!..

Вот от всего этого (см. мой рассказ с самого начала) и родился мой сын, Славинский Валериан Павлович.

Помню чувство, когда он в два толчка навсегда покинул мое тело.

Сначала вышла головка – это была только мука, не отличимая от прежней.

Зато со вторым толчком, стенками своего лона, я четко прочла стремительный росчерк его явно мужского тельца: плечи – ручки – бедра – ножки.

А начало моего рассказа не есть фактическое начало. Если откручивать пленку назад, начнут мелькать-множиться тысячи тысяч мелких земных причин и следствий, они будут – на наш слепой взгляд – роиться, как пчелы, они будут наползать друг на друга, как муравьи, беспорядочно мельтешить, как частицы в броуновском движении, взрываться букетами ядерных реакций, ползти цепочками, прыгать пунктирами – они будут соединяться, где надо, в узоры, где надо – просто пересекаться, на каком-то участке – идти параллельно, потом расходиться, чтобы затем снова сойтись, – и в конечном итоге приведут, разумеется, к Адаму и

Еве. Но и это не будет началом истории под названием "Каким образом у меня появился ребенок". А до Подлинного Начала надо идти назад, назад – туда, где "Земля была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою". Но и это не Подлинное Начало, а только то, что взято на веру из книги. А поскольку мое образование

(я получила специализацию в генетике) приучило меня быть материалистичной, конкретной и очень точной, я предлагаю принять за точку отсчета Обозримое Начало. Тогда мой вывод о появлении у меня ребенка будет звучать следующим образом: ребенок у меня появился в результате длинной цепочки сугубо земных причин и следствий, где начальным звеном (пусковым моментом) явился мой первый мужчина, который заразил меня венерической болезнью.

ЦЕПОЧКА № 2. СПАСИБО ГАГАРИНУ!

Студенческие годы (не считая перекантовок у деда-бабы за городом) я провела в Ленинграде, причем сразу же оказалась – территориально, по месту жительства – в окружении крупнейших ученых: генетиков, биохимиков, светил в области физколлоидной химии, биофизиков. Рядом, за углом, жил даже знаменитый ленинградский специалист по проблемам мозга, уже старенький. То есть в нашем районе, точнее, на протяжении всего нескольких кварталов сосредоточился буквально цвет естественных наук Ленинграда, и, когда я, бывало, диктовала сведущему человеку свой адрес, обычно в ответ слышалось: "О-о-о!"

(восхищенное), а потом: "Там ведь такая-то проживает? На соседней улице? Я к ней часто заходил… И такая-то? И такой-то?"

А сама я училась на биофаке – хотя и не универа, пятым пунктом не вышла, а пединститута. И дело не в том, что я жила рядом с этими светилами. Конечно, такое соседство приятно, но, даже если бы мы жили в разных частях города, влияния на мою судьбу это бы не оказало. Я хочу другое сказать: в глазах окружающих мое проживание в этом престижном месте выглядело по определению так, будто я,

"подающий надежды ученый", живу в окружении известных ученых не случайно, другого и быть не может, то есть будто я есть типичный представитель – и вообще, с малолетства, стопроцентный продукт – этой среды. По мнению всех, кто обо мне ничего не знает – а обо мне как раз никто и не знает ничего, – я родилась в одной когорте с этими благополучными, опечаленными разве что свинкой или ангиной детьми; наши родители, конечно же, "дружили домами": наносили друг другу визиты – или заскакивали попросту, по-соседски – делились дефицитом и новостями; устраивали, знакомили, замолвляли словцо; снимали в совместно насиженном местечке дачи; передавали друг другу кулинарные рецепты, нянь, репетиторов, портних, парикмахерш, мозольных операторов, гинекологов; писали друг другу рекомендации, куда можно – а большей частью, разумеется, куда нельзя, – а мы, дети, играли в одной песочнице (Летнего сада) или

"за диваном" (как сказал поэт); затем забавные казусы пубертации плавно, без помех, переходили в юношеские благонравные ухаживания, а там уже шелестит гербовыми бумагами процесс законного бракозаключения, удостоенный двойного (с обеих сторон) профессорского благословения, затем, конечно, аспирантура, докторантура, доцентура – профессура, номенклатура, конъюнктура – короче, вся эта карикатура на жизнь. То есть я, по представлениям людей, зашоренных собственной вялостью, – людей, словно навсегда присыпанных пылью, а оттого неизбежно благоглупых, – просто не могла вырасти иначе, кроме как с "детьми из хороших семей". ("Хороших" – то есть ловко лавировавших в лакунах людоедской эпохи). Следовательно, не подлежащая ничьему сомнению лжекартинка моего старта, то есть триптих "детство-отрочество-юность", такова: школа с английским уклоном (дедушка-большевик), музыкальная школа, бассейн (прыткая мама), фигурное катание (папа-еврей, духи-конфеты), высокие сосны на неизменной даче под Тарту, соответствующие кружки при центральном Дворце пионеров (тетины связи), заблаговременно исправленный пятый пункт в паспорте (умная бабушка) – и триумфальное поступление в университет.

А что еще можно подумать о человеке, недалече от дома которого разлеглись, на зависть "гостям нашего города", эррогантные сфинксы, в подъезде дома – выставили плейбойские свои груди с малолетства растленные кариатиды, лепнина потолков в просторной квартире словно намекает на деда-палеонтолога, члена-корреспондента Академии наук, стрельчатые окна выходят на Неву, а живые цветы будто свежесрезаны смазливой и бойкой французской горничной (которая, конечно, крутит шашни с садовником).

"Вы были единственным ребенком в семье?" – "Да". – "В еврейской семье?" – "Да". – "О-о-о!!! Все с вами понятно!!!"

Лишь пошлость человечьего сердца в целом тоскливей этих частных шаблонов.

Действительно, я родилась в Ленинграде, на Петроградской стороне. И кабы меня оставили в покое, то есть просто предоставили бы самой себе – и этому городу – да, и этому городу, – я бы, как молодой волк, жадно всосала б в себя сумрачный сок его камней, и его молодой костный мозг, особенно розовый в гулкой пустоте июньского утра. Да, моя душа родилась не в райском саду с его всен