II. Шизоидная проблема, регрессия и борьба за сохранение эго

 

2

 

В первой главе мы видели, что наиболее легко распознаваемые характерные черты шизоидной личности — это ее трудности в установлении внешних объектных связей. Потребности шизоида устанавливать связи с реальными людьми противостоит его интенсивный страх этого, так что после периода колебаний, наполненного огромной тревогой, между «интровертированно-экстравертированным» поведением, его влечет к уходу в отчуждение и психическую изоляцию. Теперь мы обратимся к другой стороне данной проблемы. Что происходит с эго, когда объектные связи в реальной жизни рушатся и отвергаются? Среди характерных черт шизоида, упомянутых в предыдущей главе, была «регрессия», и теперь мы рассмотрим ее более подробно. Шизоид отстраняется от внешнего мира и будущего и в этом процессе поворачивает вспять, регрессирует к внутреннему миру, где хранится прошлое. Как далеко заходит такая регрессия эго и что она влечет за собой?

 

Регрессивные феномены

 

 

Много лет тому назад у меня был пациент, мужчина сорока с лишним лет, у которого, по его мнению, был лишь один симптом. Его крайне волновала женская грудь, и он обращал внимание на каждую проходившую мимо женщину. Он считал свой шизоидный робкий и интровертированный характер вполне нормальным. «Конечно, я не общительный, не компанейский человек». Он связывал свою озабоченность с тем, что его жена была крайне холодной и неотзывчивой женщиной, и такой же была его мать, о которой он всегда говорил как о «застегнутой на все пуговицы снизу доверху». Такая озабоченность грудью казалась регрессивным симптомом и соседствовала со многими другими инфантильными чувствами, которые он крайне не хотел за собой признавать. В ходе анализа его сосредоточенность на груди заметно уменьшилась, но ее место занял поток однотипных фантазий, которые длились неделями, отнимая силы и серьезно мешая ему в выполнении служебных обязанностей. Фантазии (с бесчисленными вариациями) заключались в том, что он удалится на покой и уедет в безлюдную местность, где построит дом-крепость на морском берегу и отгородится от всех дел. Никому не будет позволено вступать в его владения, а те люди, которые попытаются туда прорваться, будут удалены. По контрасту с его профессиональной и социальной жизнью, в его внутренней психической жизни был выстроен такого рода дом, в котором он жил в одиночестве и куда никого никогда радушно не приглашал.

В его голове роились мысли о постройке неприступного замка на вершине горы, формой напоминающей грудь, возведению вокруг замка неприступных оборонительных сооружений, и жизни в этом замке. Сильные мира сего пытались взять замок штурмом, но не могли прорваться внутрь. Он, однако, ощущал некоторое беспокойство и не хотел становиться заточившим себя в замке узником, а хотел иметь возможность в ином обличье выходить во внешний мир, но чтобы никто не мог вступить с ним в контакт. Когда в одной из фантазий он увидел меня, поднимающегося вверх по горе, то стал бросать в меня громадные валуны и сшиб с горы. Эта фантазия говорит о желании занять безопасное положение у груди, в соответствии с его симптомом, и ее реальной темой является уход во внутренне безопасную ситуацию. В этой фантазии он движется туда-сюда между грудью, которую он может покидать и снова туда возвращаться, и маткой, внутри которой он может чувствовать себя в безопасности. Неделю или две спустя он внезапно прервал анализ, использовав в качестве причины мимолетную болезнь своей жены. Его фантазии и анализ обнаружили могущественное регрессивное влечение, которое лежало в основе его шизоидной отчужденности и ухода от реальных личных связей. В то время я считал эти фантазии всецело связанными с интересом к груди, с дальнейшей регрессией в глубины инфантильного переживания, от груди к матке, где он мог быть «в безопасности внутри». В настоящее время я считаю прежнюю интерпретацию неполной.

 

Сейчас я думаю, что его поглощенность грудью, которую я ранее истолковывал как свидетельство наступившей регрессии, в действительности была защитой против конечной регрессии, которая снова привела его

к первичному регрессивному импульсу вернуться в безопасность матки

. Во взрослой жизни испытываемое им тяготение к груди было регрессивным феноменом, однако по сравнению с возвращением в матку мы должны воспринимать это как борьбу за сохранение объектных связей. Грудь интересует новорожденного младенца, который находится во внешнем мире, вне матки. Его компульсивное желание страстно цепляться за грудь было конструктивной борьбой против могущественного стремления убежать прочь от постнатального мира, возвратиться в матку и быть там в безопасности. Возможно, если бы в то время я приписал этому симптому такую конструктивную мотивацию, он мог бы не только обнаружить свое глубинное регрессивное желание вернуться к защищенному пассивному состоянию, но и получить в анализе поддержку своей борьбы за сохранение активного, хотя пока еще инфантильного, ищущего грудь эго.

 

Возможно, он бросил лечение из-за страха, что анализ загоняет его во власть регрессивного бегства от активной жизни.

 

В то время я не осознавал существование определенной защиты против шизоидного ухода и регрессии, объясняющей, как я теперь считаю, многие реакции, которые у взрослого человека представляют собой проявления инфантильных феноменов

. Все постнатальные феномены, сколь бы инфантильными они ни были сами по себе, оральные, анальные и некоторые генитальные феномены — принадлежат к сфере активных «объектных отношений» и поэтому могут служить в качестве защиты против ухода в пассивную пренатальную безопасность. Такие выводы крайне значимы для понимания целого спектра психопатологических переживаний. Факты регрессии и фантазии о возвращении в матку давно уже были знакомы аналитикам. Тем не менее им никогда не находилось надежного места в теории психоанализа. Шизофреническое и депрессивное состояния связывались Абрахамом с орально-сосущей и орально-кусающей фазами младенчества, а фантазии о возвращении в матку рассматривались просто как часть фантазийного материала регрессии в целом. Уход в шизоидных состояниях неточно связывался с шизофренией во многом так же, как «депрессивный характер» связывается с «депрессивным психозом». Огромный клинический материал заставляет говорить о более точном значении этих проявлений.

 

 

Существующие теоретические концепции

 

 

В истории психоанализа есть важная попытка принять во внимание пренатальную жизнь, а именно, предложенная Отто Ранком теория «травмы рождения», результатом которой становится невроз. Эта теория не получила дальнейшего развития, потому что Ранк основал ее на предположении о том, что физическая травма рождения была первопричиной любой последующей тревоги. Он искал психоаналитических средств, обеспечивающих быстрое обнаружение и повторное переживание этой травмы рождения в тщетной надежде, что после этого невроз станет доступен быстрому исцелению. Лечение и исцеление представали как процесс «повторного рождения», при этом подразумевалось, что в некотором смысле невротическая личность все еще находится «в матке». Фрейд показал ошибочность этой теории в целом. В письме к Абрахаму в феврале 1924 года он писал:

 

«Я без колебания скажу, что считаю эту книгу [Ранка] очень важной, что она дала много пищи моему уму, и что я еще не пришел к определенному мнению на ее счет... Мы давно уже были знакомы с фантазиями, связанными с маткой, и осознавали их важность, но при том значении, которое придал им Ранк, они приобретают намного больший вес и в одно мгновение показывают биологическую подоплеку эдипова комплекса. Повторяю то же самое своими словами: некий инстинкт, который стремится восстановить пренатальное состояние, должен быть связан с травмой рождения. Это можно назвать и инстинктивной потребностью счастья, осознавая, что понятие “счастье” в данном случае используется в эротическом смысле. Ранк идет теперь дальше, чем психопатология, и показывает, как мужчины изменяют мир в угоду этому инстинкту, и как невротики, сталкиваясь с трудностями, мечтают о возвращении в чрево матери» (Джонс, 1957).

 

Фрейд считал фантазию о возвращении в чрево матери эротическим желанием, согласующимся с эдипальным инцестуозным влечением к матери, которому противодействует отцовский запрет, порождающий вину. В марте 1924 года он вновь писал Абрахаму:

 

«Давайте рассмотрим самый крайний случай: Ференци и Ранк утверждают, что мы были не правы, остановившись на эдиповом комплексе. По их мнению, настоящее решение следует искать в травме рождения, и любой, кто не преодолел эту травму, потерпит неудачу в эдиповой ситуации. Тогда вместо нашей этиологии неврозов мы будем иметь этиологию, обусловленную физиологическими случайностями, так как невротиками станут либо дети, которые особенно сильно пострадали от травмы рождения, либо те, кто особенно чувствителен к такой травме» (Джонс, 1957).

 

Фрейд отверг взгляды Ранка, главным образом, по двум причинам: первое, что тот искал причину неврозов в физическом несчастном случае (таким образом, потерпев неудачу в раскрытии подлинной психодинамической этиологии), и второе — даже тогда не было данных о том, что быстрое раскрытие травмы рождения приводит к быстрому исцелению. Критика Фрейда была убедительной, но все же мы до сих пор не приблизились к пониманию подлинной значимости этих маточных фантазий и регрессивных феноменов в целом. После публикации в 1926 году работы Фрейда «Торможения, симптомы и страх» Джонс написал ему:

 

«Вы оказались достаточно мудры, чтобы сделать то, что никто из нас не смог, а именно, позволили взглядам Ранка повлиять на вас» (Джонс, 1957).

 

Мы же должны продолжать самостоятельно искать решение данной проблемы.

 

Фрейд считал, что фантазии о возвращении в матку имеют ту же основу, что и эдипальное влечение к матери. Материнские гениталии, грудь и матка — все они воспринимались как объекты инцестуозного желания. Влечение к этим органам, активизировавшись во взрослой жизни, представляет собой прогрессивное возвращение к еще более ранним стадиям позитивного, активного, инфантильного сексуального влечения. Далее, Фрейд считает наличествующее в этих регрессиях инстинктивное влечение к «восстановлению прежнего существования» активным и «побуждающим к (эротическому) счастью». Таким образом, не учитывается, что есть разница между фантазиями возвращения в матку и связанными с грудью и инцестуозными фантазиями.

Фантазии возвращения в матку аннулируют постнатальные объектные отношения, а связанные с грудью и инцестуозные фантазии — нет. Этот момент имеет принципиальное значение для эго, ибо сила эго и чувство собственной реальности зависят от объектных отношений. Возвращение в матку является бегством от жизни и подразумевает отказ от груди и инцестуозных фантазий, которые включают борьбу за продолжение жизни.

 

 

Анализ случая, с которого я начал данную главу, показывает, что пациент считал весь внешний мир враждебным и опасным, вызывающим страх. Можно сказать, что его регрессивное стремление вернуться «внутрь», в безопасное место, было обусловлено не инцестуозным влечением к эротическому счастью с матерью, а страхом. Именно подлинный страх диктует возвращение к матери, скорее ради безопасности, нежели для удовольствия. Он чувствовал, что был рожден в злобный мир, и страх стимулировал инстинктивную реакцию бегства, возвращения назад в безопасную крепость, из которой он вышел. С этой точки зрения представляется, что фантазии о груди и об анальных и инцестуозных генитальных отношениях с матерью постнатального существования являются выражениями борьбы другой части личности за то, чтобы «оставаться рожденным» и жить как отдельное эго в мире объектных отношений. Они являются защитой против другой части личности, которая «ушла внутрь», чтобы спасти себя от потрясений; ибо такой «уход внутрь» действует на эго пугающим образом.

То, что с одной стороны, кажется обещающим безопасность, с другой — вызывает страх аннигиляции. Желание возвратиться в матку может также восприниматься как желание умереть.

Вот почему мой пациент обеспечил возможность выхода наружу в ином обличье, по крайней мере, для наблюдения, для сохранения некоторых контактов с внешним миром. Ранк близко подошел к основной проблеме психических движущих сил, однако нашел неверное решение, но и Фрейд, в свою очередь, не смог найти правильного решения. Возникающая в процессе исследования шизоидных феноменов точка зрения еще не была выявлена. Мы видим в первой главе, что Фэйрберн действительно (ссылаясь на Фрейда) «прямо утверждает, что мы были не правы, остановившись на эдиповом комплексе». Он идет дальше — к неудаче избавления от инфантильной зависимости. «Регрессия в матку» является выражением глубочайшей инфантильной зависимости, когда слабое инфантильное эго не может справиться с неадекватным или травматическим окружением. «Подлинное решение следует искать» (Фрейд) не в травме рождения, а в психологической значимости регрессивного стремления в матку. Является ли оно простым бегством или же тайной надеждой на возрождение в более сильном обличье?

 

После 1924 года многое было сделано для понимания первых лет жизни человека. Мелани Кляйн провела интенсивные аналитические исследования доэдипального периода. Она показала, что «тревога преследования» предшествует «депрессивной тревоге» и что младенец в первые несколько месяцев жизни способен на столь интенсивный страх, что может доходить до страха смерти в смысле полного уничтожения. Правда, Кляйн считала, что этот страх деструкции обусловлен, в конечном счете, гипотетическим инстинктом смерти, и поэтому считала его, по сути, эндопсихическим феноменом. Однако фрейдовская умозрительная теория инстинкта смерти встретила малое признание среди аналитиков и стала излишней в свете подлинно новаторской «теории внутренних объектов», созданной Мелани Кляйн. Эта теория, а также представление об интенсивном страхе, который может охватывать младенца в самый ранний период жизни, незаменимы для решения проблемы глубочайшей регрессии, лежащей в основе шизоидных состояний.

Три других важных вклада в решение данной проблемы были сделаны Винникоттом и Балинтом в клинической сфере, и Фэйрберном — в области теории. Проведенная Фэйрберном ревизия психоаналитической теории необходима для понимания проблемы. Он перенес акцент с влечений на самость или эго, которому они принадлежат, и с импульсов — на объектные отношения, в которых они становятся активными. Он сделал это в результате своей клинической работы с шизоидными пациентами и продвинулся от депрессии к шизоидному состоянию как основе всех психопатологических отклонений. Результатом стало возникновение скорее «личностной», нежели «психобиологической», теории. Фрейдовский анализ эго является концептуализацией депрессии — теорией эндопсихической структуры как процесса контроля со стороны эго и суперэго и/или вытеснения импульсов ид асоциального характера. Вина, в конечном счете, в бессознательной форме, является движущей силой этого процесса и реальным источником сопротивления психотерапии (Фрейд, 1923). Анализ эго Фэйрберна является концептуализацией шизоидного процесса и делает понятным «расщепление эго», наступающее вследствие шизоидного ухода. Здесь движущей силой является не вина, а простой страх. Так как шизоидный уход происходит в первую очередь от «плохого» пугающего внешнего мира, Фэйрберн не считает психическую жизнь младенца целиком детерминируемой эндопсихически, как это полагала Мелани Кляйн.

 

Он считает психику младенца с самого начала его жизни целостным, единым, динамическим эго, сколь бы примитивным оно ни было, реагирующим на объектный мир. Внешние объектные связи определяют начало и будущее течение эндопсихического развития в структурном смысле. Первоначальная психика младенца не является неинтегрированным собранием эго-ядер, не является она также безобъектной и чисто аутоэротической. Работа Кляйн в действительности «вывела из употребления» оба этих элемента первоначальной психоаналитической теории, хотя она и испытывала колебания по первому из них. Фэйрберн ясно заявляет, что младенец с самого начала является целостным, хотя и примитивным, динамическим эго

 

3

 

с единым стремлением, вначале трудноразличимым и слепым, к объектным связям, в которых он нуждается для дальнейшего развития эго. Именно инфантильное эго такого типа, уже, по сути, целостное человеческое существо, мы должны воспринимать как способное неким элементарным образом переживать интенсивную «тревогу преследования», полнейший страх, который, как обнаружила Кляйн, может характеризовать первые несколько месяцев жизни. Джонс писал:

 

 

«Д-р Фэйрберн начинает с центра личности (эго) и показывает присущие ему стремления и трудности в попытке достичь объекта, где оно сможет найти поддержку... (Это) свежий подход в психоанализе» (Фэйрберн, 1952а, предисловие).

 

 

Теория эндопсихической структуры Фэйрберна дает нам возможность концептуально описать регрессию как уход от плохого внешнего мира в поиске безопасности во внутреннем мире. Она может рассматриваться как суть шизоидной проблемы и как самый глубинный элемент во всем психопатологическом развитии

 

4

 

. Фэйрберн считает, что проблема шизоидного индивида в том, что его обусловленный страхом уход приводит к неспособности осуществлять подлинные связи с объектами и к последующей изоляции, которая влечет за собой риск тотальной утраты всех объектов и вместе с этим и утраты своего собственного эго. Это серьезный вопрос — приведет ли уход шизоида и его регрессия к возрождению или к подлинной смерти. Попытка спасти свое эго от преследования путем бегства внутрь к безопасности порождает еще более серьезную опасность утраты эго другим путем.

 

Такова необходимая отправная точка для исследования регрессии. Она с поразительной ясностью иллюстрируется сновидением университетского лектора ярко выраженного шизоидного интеллектуального типа:

 

«Я перешел с Земли на космический корабль. Плывя в пустом пространстве, я вначале считал, что это чудесно. Я думал: “Тут нет ни одного человека, который мог бы мне навредить”. Затем внезапно я запаниковал при мысли: “Возможно, я не смогу вернуться назад”».

 

Шизоид может настолько уходить в себя, что возможна полная утрата контакта с внешним объектным миром. Молодая жена, которая стала глубоко шизоидной в раннем детстве из-за полного отсутствия материнской заботы, столкнулась при переходе в дом мужа с громогласной доминирующей свекровью. Она сказала: «Свекровь пугает меня. У меня такое чувство, будто я нахожусь отсюда за много миль. Это вызывает у меня испуг. Я опасаюсь, что уйду так далеко, что не смогу вернуться. Я боюсь сойти с ума». Она была вынуждена звонить мне ночами, раз за разом, для сохранения контакта и смягчения страха.

Именно на данной стадии шизоид начинает непосредственно сталкиваться с опасностью деперсонализации своего эго в повседневной жизни, совместно с дереализацией своего окружения, и с приводящим в ужас риском утраты самости — психологической катастрофой, которая может сначала быть страстным желанием бегства, однако может закончиться смертью. У описанного в начале данного раздела пациента была веская причина обеспечить для себя возможность выхода, в ином обличье, для контакта с реальностью за пределами воздвигнутого им замка. Однако это был не «контакт», а лишь отстраненное наблюдение. Не было реальных связей, потому что пациент боялся позволить внешнему миру войти «внутрь», вступить с ним в контакт. Регрессия и шизоидный уход в некотором смысле — это одно и то же, с терапевтической точки зрения. Хотя регрессия является поиском безопасности, она приносит безопасность лишь тогда, когда есть реальный человек, к кому и с кем можно регрессировать. Работа Фэйрберна над шизоидной проблемой повлияла на Мелани Кляйн, и она приняла его термин «шизоидный» как дополнение к ее собственному термину «параноидальный» для описания самой ранней эволюционной позиции, предшествующей последующей «депрессивной» позиции. Термин «параноидально-шизоидная позиция» не является, однако, точным в строгом смысле этого слова. Так же как «депрессивная позиция» обременена виной, так и «параноидальная позиция» одержима страхом. «Шизоидная позиция» еще глубже, ибо инфантильное эго ушло, в поисках безопасности, внутрь от преследования или же решительно стремится к такому уходу.

«Параноидальный» и «шизоидный» представляют собой «опасность» и «бегство» соответственно. Кляйн полагает, что неудача проработки этой ситуации впоследствии делает ребенка неспособным решать проблемы депрессивной позиции, так что он может регрессировать к более ранней стадии в качестве защиты против боли депрессии. Кляйн считала «депрессивную позицию» центрально значимой для появления того, что Винникотт (1955Ь) называет «сострадание» или «забота» о других— морального чувства цивилизованного человека. Более ранние позиции, параноидальная и шизоидная, или «преследующая» и «уходящая», являются до-моральными и не допускают никакой заботы о других людях.

Защита от связанных с ними опасностей, однако, совершенно различна. Параноидальный индивид сталкивается лицом к лицу с физическим преследованием (как, например, в сновидениях он подвергается нападкам со стороны смертельно опасных фигур), а депрессивный индивид сталкивается лицом к лицу с моральным преследованием (как, например, в чувстве того, что он окружен обвиняющими глазами и указывающими пальцами), так что Кляйн считает обе позиции как устанавливающие первичную форму тревоги.

В действительности, большинство индивидов предпочитает либо смотреть в лицо депрессивной тревоге (вина), либо тревоге преследования (страх абсолютно плохого преследующего объекта), либо колебаться между депрессивной и параноидальной позициями, нежели смотреть в лицо экстремальной шизоидной утрате всего, как объектов, так и эго. Как тревога преследования, так и депрессивная тревога являются переживаниями объектных отношений, в то время как шизоидная позиция аннулирует объектные связи в попытке убежать от тревог всех типов.

Хотя шизоидный уход и регрессия являются, по сути, одним и тем же феноменом, они имеют различные смыслы для разных частей самости. С точки зрения центрального эго, т.е. сознательной самости, или эго повседневной жизни, уход означает тотальную утрату. С точки зрения той части самости, которая подверглась расщеплению и ушла внутрь, это не «утрата», а «регрессия» или отход назад внутрь малого безопасного пространства, как это представлено в своей крайности фантазией о возвращении в матку. Мы должны, поэтому, допускать три базисные позиции: шизоидную (или регрессивную), параноидальную (или преследующую) и депрессивную (или отягощенную виной); обе позиции, и параноидальная и депрессивная, могут использоваться в качестве защиты против шизоидной позиции. Когда индивид подвергается внутренней угрозе деперсонализации вследствие непроизвольного шизоидного бегства от реальности (когда глубокий страх пробуждается слишком интенсивно), он будет бороться за сохранение своего эго, находя убежище в фантазиях о плохих внутренних объектах преследующего или обвиняющего типа. Затем, непреднамеренно проецируя эти фантазии на внешнюю реальность, он начинает думать, что люди либо замышляют погубить его, либо критикуют и обвиняют за все, что он делает. Фэйрберн считает параноидальную реакцию способом манипуляции интернализованными объектами в качестве защиты против главных опасностей шизоидной апатии и депрессии, полагая в «шизоидной позиции» решающий фактор всего последующего развития. Мы можем согласиться, что «депрессивная позиция» имеет решающе важное значение для морального, социального и культурного развития младенца, но представленный мною клинический материал, как мне кажется, подтверждает точку зрения Фэйрберна, что шизоидные феномены и бегство от объектных отношений имеют большее значение для заболевания, чем депрессия, чаще встречаются в области психопатологии, и что шизоидная позиция имеет жизненно важное значение для развития.

 

Шизоидный поиск компромисса в человеческих взаимоотношениях

 

 

Маточные фантазии и/или пассивное желание умереть представляют собой крайнюю шизоидную реакцию, окончательную регрессию, однако чаще встречаются более мягкие шизоидные, т.е. отстраненные или отчужденные, состояния психики. Прежде чем мы начнем изучать эти более часто встречающиеся состояния, может быть полезно взглянуть на крайний случай. Одиннадцатилетняя девочка начала воспринимать жизнь как непереносимую для себя и искала поддержки в усилении зависимости от своей матери. Она была помещена в больницу, и ее лечили, дисциплинируя «истерические попытки контролировать семью». После нескольких недель лечения она сказала матери: «Я не могу продолжать. Как бы мне хотелось потерять сознание и очнуться внутри твоего живота». Ее забрали домой в истощенном состоянии, и она сразу же впала в глубокий сон, который лишь частично прерывался на непродолжительное время в течение ряда дней. Отметив эту глубинную регрессию, обратимся к ее более часто встречающимся формам. В первой главе я использовал термин «то внутрь, то наружу программа» для описания той дилеммы, в которую попадают шизоидные люди в связи с объектными отношениями. Они втянуты в конфликт между, в равной мере, сильными потребностями в тесных хороших личных контактах и страхом перед ними, и на деле часто то вступают во взаимоотношения вследствие своих потребностей, то вновь выходят из них по причине своих страхов. Шизоидная личность вследствие своих страхов не может искренне отдаться полностью или постоянно кому-либо или чему-либо. Наиболее прочные объектные отношения шизоида являются эмоционально нейтральными, часто просто рациональными. Это приводит к хаосу в жизни. Шизоид ненадежен и непостоянен. Он хочет получить то, чего у него нет, но теряет свой интерес и пытается уйти, когда наконец получает то, что хотел. Это в особенности мешает дружеским и любовным отношениям. Фраза о том, что «отсутствие делает сердце более любящим», справедлива для шизоидных людей, пока не пробуждается чрезмерный страх, а затем шизоид обращает любовь в ненависть. Шизоидный индивид может часто испытывать сильное стремление к другому человеку до тех пор, пока тот отсутствует, однако фактическое присутствие другого человека вызывает эмоциональный уход, который может варьировать от холодности, утраты интереса и неспособности к разговору до враждебности и отвращения: «присутствие делает сердце менее любящим». Часто пациент жалуется на то, что он ведет длительные беседы с терапевтом «у себя в голове», однако его голова становится пустой, когда он находится на сессии. Поэтому шизоид склонен быть постоянно «внутри себя» и «вне» любой ситуации.

Он обычно ведет активную фантазийную жизнь, однако в реальности страдает от необъяснимой утраты вкуса к жизни. Шизоид живет в воображаемом мире, а не в мире материальном, из которого бежит в себя. Он хочет реализовать свои мечты в реальной жизни, но как только его мечта начинает осуществляться, то необъяснимым образом не способен ни признавать это, ни радоваться этому, в особенности если это связано с личными отношениями. Одна незамужняя женщина в течение многих лет страстно желала выйти замуж и в возрасте сорока лет смогла завязать первую серьезную связь с мужчиной. Он был превосходным человеком, хотя и довольно необщительным холостяком, не очень подходившим на роль любовника. До тех пор пока она не была уверена в том, сколь много она для него значит, она нетерпеливо и часто сердито добивалась большего проявления чувств с его стороны. Она сама вызвала его на разговор, и, когда внезапно поняла, что он действительно серьезно настроен, сразу же почувствовала испуг, утратила интерес и стала критической и отвергающей. У нее развился кризис, который прорвался однажды, когда она пришла на очередную сессию. Она встала в дверях и сказала напряженным голосом: «Я не могу подойти к вам. Не подходите ко мне. Мне придется уехать за много миль отсюда и жить в полном одиночестве». Я спросил у нее, чего она боится, и она ответила: «Если вы сближаетесь с людьми, то вас проглатывают, вы оказываетесь внутри».

Здесь мы видим поразительное выражение клаустрофобической реакции на близкие отношения, которые заставляли эту женщину жить в одиночестве всю жизнь. Ранее она имела обыкновение рассуждать о том, за кого из двух знакомых мужчин она хотела бы выйти замуж, и говорила: «Кого бы из них я ни выбрала, у меня сразу же возникает мысль, что моим избранником должен бы стать другой». Шизоид страшится, что близкие взаимоотношения повлекут за собой утрату независимости. Это затрудняет любые отношения. Для того чтобы быть близким с одним человеком, может быть необходимо держать другого человека на расстоянии. Чтобы поддерживать отношения с супругом, может быть необходимым отдалиться от детей или родителей; или же близкие отношения с одним ребенком могут привести к отчуждению по отношению к другому ребенку. Иногда это приводит к перепадам настроения в связи с одним и тем же человеком — периоды теплого эмоционального контакта сменяют периоды холодности и отчуждения. Не возникает никаких стабильных свободных теплых привязанностей. Эта клаустрофобическая реакция на любые подлинные близкие взаимоотношения видна в сновидении женщины-пациентки: ее сестра выражала большую любовь и теплоту по отношению к ней, и она всем этим наслаждалась; затем внезапно она ощутила панику и подумала: «Мы становимся слишком близкими друг другу, это опасно, произойдет нечто ужасное», и отдалилась. Такое «то внутрь, то наружу» поведение, определяемое то потребностями, то страхами, оказывает серьезное влияние на сексуальные отношения в браке, так что, например, мужчина может быть способен завязать сексуальные отношения с женщиной, к которой не ощущает серьезной привязанности, в то время как бессознательно испытывает внутренний запрет вследствие глубоких страхов на близость с женщиной, которую он действительно любит. Он расщепляет себя на «ментальную самость» и «телесную самость», и если он ментально находится «во» взаимоотношениях, то телесно он должен быть «вне» этих отношений, и наоборот. Он не может отдать всего себя одному человеку.

Шизоиды в большей степени боятся хороших и нежных отношений, чем плохих и враждебных, вот почему они сталкиваются с затруднениями в личных взаимоотношениях. Как только они чувствуют, что становятся близки с кем-либо, они зачастую бессознательно отказываются от всякого позитивного чувства, иногда в огромном страхе. Чаще это проявляется в более мягкой форме необъяснимой утраты интереса. Так, двое пациентов-мужчин поведали истории о разорванных помолвках. Эти помолвки произошли на пике сильного чувства, и почти сразу же возникло состояние тревоги и паники, заставившее их тут же разорвать помолвку. По их словам: «Я почувствовал себя в ловушке, в тюрьме». Всегда, как бы сильно шизоид ни пытался вступать в контакты, он так же всегда уходит от них.

Фундаментальный шизоидный страх, который обычно выражается пациентами как страх быть «задушенным», «задохнувшимся», «захваченным», «помещенным в тюрьму», «проглоченным», «укрощенным», «поглощенным», если они подвергнутся риску близких взаимоотношений, часто переживается более смутно. Таким образом, сохранение независимости становится навязчивой идеей. Она порождает страх связать себя с кем-либо или с чем-либо хоть каким-либо образом. Люди будут менять одежду, дома, работу, интересы, а также друзей и супругов. Нерешительность — типичный результат такой позиции. За внезапными взрывами энтузиазма следует утрата интереса. Один пациент рассказал о вполне типичном симптоме. Он сказал: «Я не могу заставить себя читать книгу. Я думаю: “Хотелось бы почитать”, — и начинаю чтение. Но лишь я начинаю получать от чтения наслаждение, я теряю интерес и думаю: “О! Я не хочу продолжать этим заниматься. Я лучше почитаю другую книгу”. В настоящее время я читаю одновременно шесть книг и не могу заставить себя закончить хоть одну из них». Дон Жуан-книголюб, вероятно, коллекционировал бы книги, не читая их. Этот шизоидный страх полного самопогружения объясняет и неспособность концентрировать внимание при обучении.

В первой главе мы рассматривали программу «то внутрь, то наружу», которая крайне осложняет жизнь: выраженной шизоидной особенностью является компромисс — ни за, ни против. Знаменитая притча Шопенгауэра о дикобразах, заимствованная Фрейдом, точно иллюстрирует эту позицию (хотя объяснение мотивации с ее помощью слишком ограничено). Много дикобразов собрались вместе, потому что им было холодно, но при этом укололись об иглы друг друга и поэтому вновь отодвинулись. Они продолжали так «сближаться и отдаляться» до тех пор, пока наконец не нашли приемлемую дистанцию, когда им было не столь холодно и в то же время они не кололи друг друга. Один пациент говорит: «Я все время живу на окраине жизни, со спящими чувствами, не будучи ни крайне несчастным, ни по-настоящему счастливым. Я ни во что не вхожу достаточно глубоко, чтобы получать от этого удовольствие». Другой пациент заявляет: «Я хронический “не участник”. Я хожу на собрания или лекции какого-либо общества и вполне наслаждаюсь ими, но как только меня просят присоединиться, я никогда туда больше не прихожу». Третий пациент с обширными философскими интересами говорит: «Я мастер соблюдать нейтралитет. При обсуждении в группе я не выдвигаю собственную точку зрения. Я хочу услышать, что скажет кто-либо другой, а затем говорю: “Да, я думаю примерно так же”, — хотя на самом деле в действительности я не согласен. Я не хочу быть связанным стереотипами, однако страшусь выходить в неизведанное и оставаться там в одиночестве, то есть обладать собственными взглядами. Я останавливаюсь на полпути. Это мешает мне выполнять какую-либо творческую работу».

Таким образом, потребности шизоида плюс страх хороших взаимоотношений побуждают его то сближаться, то отдаляться от одного и того же человека или ситуации, или находить компромисс в позиции «ни за, ни против». Если не будет квалифицированной помощи в преодолении страха хороших отношений, компромиссная позиция часто является лучшим лекарством, ибо она более приемлема в действительности, чем разрушительные колебания. Во время курса лечения пациент может оказаться вынужденным отступать к этому компромиссу, как к передышке, когда он сталкивается лицом к лицу с тревогами в связи с близкими взаимоотношениями. Однако при этом люди живут намного ниже своих реальных возможностей, и жизнь кажется им пустой и не приносящей удовлетворения. Если бы мы смогли исследовать эту проблему более широко, мы, вероятно, были бы поражены громадным количеством людей, которые не могут жить полнокровной жизнью, и не в связи с отсутствием средств или возможностей, а из-за эмоциональной неспособности отдаваться чему-либо целиком. В этом причина скуки, неудовлетворенности, разочарований, которые часто прикрываются финансовыми или социальными проблемами, однако излечить их, решая эти проблемы, нельзя. Человек с шизоидными наклонностями обычно чувствует, что он «упускает случай» и что жизнь проходит мимо него, и получает некоторое облегчение, если может найти козла отпущения. Один пациент, который вел излишне ограниченный образ жизни, отчасти из-за того, что его отчужденность породила у него фобии путешествий, фантазировал, что он живет на маленькой загородной станции в заболоченной местности, рядом с главной железнодорожной линией, и весь транспорт проносится мимо и исчезает вдали, никогда не останавливаясь здесь.

Чаще встречаются люд<