Глава шестнадцатая. Наследие схимонахини Антонии

 

В ворота, а вернее в проем, который был раньше воротами женского Введенского монастыря, лихо вкатили два представительского класса автомобиля. Они остановились у бывшего монастырского корпуса. Из одного автомобиля выбрался полный мужчина в представительном костюме с галстуком. Это был

 

 

глава Кузьминского района. Его сопровождали два человека: замглавы и главный архитектор города. Из второго автомобиля вышел архиерей в сопровождении тоже двух человек: секретаря епархиального управления и завхоза епархии.

— Вот, владыка, — хозяин района широким жестом обвел полуразрушенные строения, — забирайте все в свое хозяйство. Здесь было ПТУ, мы его отселили. Устраивайте монастырь или что там еще хотите. Времена теперь другие. Вы сегодня правильно сказали: настало время собирать камни, — и глава района засмеялся.

Владыка оглядел заросший жирной крапивой двор бывшего монастыря и полуразрушенный собор.

— Да, дорогой Сергей Павлович, здесь, пожалуй, только камни и собирать. Ну а насчет кирпича, у вас же в районе заводик кирпичный?

— Много, владыка, не обещаю, — развел руками глава администрации, — но тысяч двадцать — двадцать пять дадим. Кстати, здесь в бывшем монастырском саду монахиня живет. Ей уже за девяносто. Почитай, ровесница века.

— Это интересно, — живо откликнулся архиерей.

— А вот давайте пройдем, владыка. Там у нее домик небольшой. Я еще пацаном был, — продолжал рассказывать уже на ходу глава района, — когда к ней генерал приезжал и помогал этот домик восстанавливать. Говорят, она того генерала с поля боя вытащила, раненого. Я этому верю, у ней награды за Великую Отечественную есть, это уж точно знаю.

По тропинке, мимо одичавших яблонь, прошли к небольшому домику. Но сколько ни стучались в дверь, никто не открывал. Постучались громче. Вскоре скрипнула дверь и на порог вышла немного сгорбленная старая монахиня в подрясничке и сером апостольнике. Она оглядела всех внимательным взглядом. Ее почти бесцветные глаза, подернутые влагой старческой слезливости, словно излучали свет. Свет теплый и ласковый. Архиерей был без панагии, в подряснике и скуфейке, а секретарь так и не расстался с широкополой греческой рясой и большим крестом с каменьями. Что и говорить, протоиерей Владимир Куницын выглядел куда солидней, а небольшого роста худенький архиерей смотрелся скорее секретарем этого солидного батюшки. Но монахиня, обойдя стороной отца Владимира, прошла прямо к владыке и, смиренно сложив руки, попросила:

— Благословите, владыка.

Архиерей, благословив, спросил:

— Как ваше имя, матушка?

— Инокиня Анна.

— Инокиня, — как-то в раздумье повторил владыка, — а почему не монахиня?

 

 

— Меня владыка Арсений постриг в инокини и наказывал, чтобы в монахини не постригалась. Вот и исполняю его святую волю.

— Это какой владыка Арсений? — удивился архиерей.

— Митрополит Ташкентский и Туркестанский, — ответила с улыбкой старушка.

— Вы знали митрополита Арсения? — охнул в удивлении архиерей. —

Так это я должен у вас благословения просить.

— Зачем вы, владыка, такое говорите? Вы Богом в архиереи избраны. Это я, грешница, дерзаю вас просить о милости. Благословите мне, владыка, остаться здесь, при вновь открытом женском монастыре.

— Матушка, — с упреком покачал головой секретарь, — не знаете, о чем просите. Здесь мужской монастырь будет.

— Погоди ты, отец Владимир, — отмахнулся от секретаря архиерей и обратился опять к Анне: — С чего вы решили, что здесь женский монастырь будет? Мыто, действительно, обсуждали возможность открытия здесь мужского монастыря.

Секретарь епархии солидно закивал в знак подтверждения.

— Это не я решила, это вы, владыка, решили, — ответила инокиня, смиренно потупив голову.

Все с недоумением смотрели то на инокиню, то на владыку.

— Да, — сказал владыка, — а вы, матушка, правы: когда мне этот домик показали, так я про женский монастырь подумал, а уж как вас увидел, то решил, что здесь непременно будет женская обитель. Ну, что же матушка Анна, это не вы должны у меня проситься остаться в монастыре, а я буду просить вас стать для сестер обители духовной наставницей. На неделе сюда прибудет игуменья с монахинями, и я их предупрежу о вас.

Анна преклонилась перед архиереем до земли.

— Благодарю вас, владыка, значит сбылись предсказания схимонахини Антонии.

— Кто такая? — полюбопытствовал архиерей.

— Вот в этом домике, при монастыре жила, — указала Анна на свою хибарку, — мне тогда восемнадцать лет было, и матушка Антония была моей духовной руководительницей. А как монастырь закрыли, она мне предсказала, что я доживу до времени открытия святой обители, если буду в ее келейке молиться за всех. Когда обитель откроется, я передам синодик новым сестрам, чтоб поминали. И вот тогда Господь призовет меня в свои обители. Вот после войны, чтобы исполнить матушки Антонии благословение, я этот домик выкупила. А помог мне один добрый человек. Царство ему Небесное.

 

Эпилог

 

Бывшая студентка филологического факультета Екатерина Капустина собрала свои вещички в сумку и в последний раз оглядела большую комнату

 

 

с несколькими двухъярусными солдатскими кроватями. В углу на табуретке стоял тазик с отбитой эмалью, а над ним рукомойник. С потолка свисали оборванные шнуры электропроводки. Стены с ободранными обоями. Словом, все говорило о неустроенности помещения и неудобстве его для жизни. Монастырь только начал восстанавливаться, и кругом такая же неустроенность. Но разве только в этом дело? Нет, больше она сюда не вернется, хватит, поиздевались над ней, теперь она свободна.

Катя еще не решила, куда пойдет, но главное — подальше от монастыря. А как она сюда стремилась! Как мечтала о благодатной жизни с сестрами по духу и вере. Как это все красиво в книгах и какая некрасивая действительность. То, что работа тяжелая, — это еще полбеды, но эти постоянные придирки монахини Наталии... И куда мать игуменья смотрит, коли у нее монахиня Наталия — сущая деспот в рясе. А то, что у Кати обостренное чувство справедливости, — разве

это плохо? Но именно это и ставится ей в главную вину. Нет смирения. А перед кем смиряться? Если тебя и за человека не считают. Нет, все.

Катя подхватила сумку, перекинула лямку через плечо и решительно вышла из монастырского корпуса. Решила пройти лесом к платформе на электричку. Навстречу ей из леса шла инокиня Анна с вязанкой хвороста. «И чего это она за хворостом ходит? — подумала Катя, — ведь у нее дров полно. Может, на старости лет умом тронулась? А тут ее все за прозорливую считают». Катя решила просто поздороваться и пройти мимо. Но инокиня сняла с себя вязанку, посмотрела на девушку и рассмеялась. «Господи, да она и впрямь ненормальная», — решила Катя.

— Катенька, деточка, я знаю, тяжело тебе, — неожиданно сказала старушка, и Катя, пораженная этими словами, вдруг в голос зарыдала.

Она сидела на земле и горестно всхлипывала, а старушка гладила ее по волосам и приговаривала:

— Ну, вот и хорошо. Поплачешь, погорюешь, а Господь-то милостив, он твои слезки в радость превратит. Только так. Только многими скорбями нам надлежит войти в Царство Небесное. А как же по-другому, по-другому не получится.

Катя окончательно успокоилась и вопросительно посмотрела на инокиню.

— Ну, вот и хорошо, — обрадовалась старушка, — теперь бери мою вязаночку и неси, я утомилась. Меня ведь скоро Господь призовет, еще немного — и в путь.

— А почему вы засмеялись? — робко спросила девушка, беря вязанку с хворостом.

— Это я над собой рассмеялась. Молодая, глупая была. Все-то, мне казалось, недопонимают меня.

 

 

Недооценивают. А я такая хорошая, и это никто не видит. Вот что, идем ко мне, я тебе все расскажу, и мы вместе посмеемся.

Уже за полночь Катя заснула в келье инокини Анны. А старая инокиня поправила фитилек лампады, раскрыла Псалтирь и начала читать. Катя спала под мерное молитвословие и улыбалась. Она видела хорошие, добрые сны. А инокиня Анна шептала молитвы о упокоении, и перед ее мысленным взором проходили родители и сестренка Оля, старенькая няня Анисия и отец Владимир Каноников, игуменья Варвара и строгая монахиня Корнилия, прапорщик Константин Тураньев и генерал-майор Коновалов Степан Афанасьевич, эсерка Самойлова и главврач госпиталя Смышлянский. А рядом с ней на молитве всегда стояла Акулина. Как-то, еще до войны, ей приснилась Акулина в окружении многих детишек. Она выглядела довольной и радостной, так что прямо вся светилась.

— Акулина, кто эти дети? — спросила Анна.

— Это невинно убиенные младенчики. Мне поручили заботу о них, и я так счастлива!

Анна проснулась и долго лежала с бьющимся от волнения сердцем. Сон был до того ясный, что она не сомневалась в небесном счастье Акулины.

Когда Катя проснулась, то увидела инокиню за молитвой.

— Вы совсем не спали? — удивилась она.

— Нет, я спала, только мне для сна немного надо. Ты иди, Катя, к себе, а ко мне приходи вечерком. Расскажешь, как над тобой там поиздевались, — при этих словах старушка рассмеялась, а с ней и Катя.

«Скорей бы вечер, — подумала Катя, возвращаясь в монастырь, — пойти к матушке Анне в келью и помолиться с ней. Так хорошо. Почему люди не понимают, что с Тобою, Господи, все наши скорби, рано или поздно, обращаются в радости? Надо только уметь верить, надеяться и любить. Главное — любить...»

2009-2010 гг., г. Самара

[1] Полуторка — автомобиль грузоподъемностью в полторы тонны.

[2] Наружка — служба наружного наблюдения.

[3] Домушник — квартирный вор.

[4] Лопатник — бумажник для хранения денег, кошелек.

[5] Ботать по фене — разговаривать на воровском жаргоне.

[6] Уркач (урка, укаган, уркан) — опытный уголовник.

[7] Безымянна — народное название промышленных районов Куйбышева, где во время ВОВ был построен эвакуированный из Воронежа авиационный и другие заводы.

[8] Мокруха — убийство.

[9] Малява — письменное сообщение между блатными.

[10] В мае 1956 года епископ Иероним (Захаров) был переведен с Куйбышевской кафедры в епископы Брянские; поговаривали, что это были происки уполномоченного.

[11] Солодовников А.А. Слово Божие.

[12] Вскоре отец Серафим по ложным обвинениям был посажен в тюрьму.

[13] Каэры — производное от букв КР (контрреволюционер). Всех, кого ОПТУ осудило как противников советской власти, называли каэрами, а женщин — каэрками.