Часть XX. Кому умирать , кому танцевать

 

 

#np The agonist – Take me to church

 

 

Вы видели влюблёнными волков?

Вот и я нет. Кроме себя однажды.

Психологичность удаётся мне легко,

но всё потом, не там, где дёрнуть страшно

раз лишний нерв, чтоб бабочкиных крыл

тот дёргательный акт не погубил.

 

Мечту живьём встречая, убегай.

Конечно, если можешь... нет, не можешь.

Она разрушится. Она... а ты – страдай.

Раз встретил, не держи. Лишь осторожно

гляди (руки назад), почти что не дыша.

Не дастся плотному, но чудо хороша.

 

В устах у Лоры "материалист"

приравнено к ругательному слову.

Хотя оттенок жалости в нём был.

Обозначался человек им бестолковый,

ужасно ограниченный, пристрастный,

и оттого уж глубоко несчастный.

 

Ян сциентизма не держался точно.

Наукой увлекался, увлечён же не был.

Затейливые пятна, кляксы, точки

в речах у спутницы – воспринимал как небыль.

Они все, разом, собрались в лице Инессы.

Открылся смысл ему мистерий леса.

 

Слова про рощу золотую, о венках и

возможности пройти свою же смерть

(которыми сестра её бросалась),

как из берлоги по весне медведь,

восстали, чтоб кружить. В глазах – фосфены.

Жмурься, не жмурься, жив ты, несомненно.

 

Бывает, муза обовьётся, и сидит.

Пиши хоть мусором за баками, ей похеру.

Ты для неё, как секретарь, не жри, не спи,

забудь о том, что личность ещё, вроде, ты,

через тебя транслирует она

невидимое – в видимый мир сна.

 

С любовным всплеском то же самое примерно.

Вся разница, что не по вертикали.

Горизонтально шпарит, пробивая стены,

всё фокусируя в другом. Хранитель далей

и концентрат святого, обнажён,

вот – человек, в которого влюблён.

 

Сказать, что Пауку то не понравилось,

значит о его чувствах промолчать.

Ферзь пал. По всем фронтам бросала Кобра шаг...

Её убить хотел за смертную печать,

но ей самой едва ли повредил бы.

Он знал: дробленье в нём происходило.

 

Сошествие богов на нашу землю

сопровождается всегда их отрицанием.

Нам безразлично, что из них был первый,

который все обличия вобрал потом.

«Раз подтвердил я это амплуа,

знать, истинно оно... или она».

 

Хотел Инессу видеть он и слышать

всё время, но с ней время жало тормоз.

Тогда как Лора тем, что просто дышит,

движение демонстрировала, скорость.

Он выгребал себя из чувств усильем воли.

Он выбирал для райских встреч часы вне роли.

 

Живущая так, словно мир есть рай,

юродивой казалась (странной птицей)

двуглазка. «Зло почуял – сострадай».

И, начисто лишённая амбиций,

ходила меж людей, вся им навстречу,

как будто, понимая, чуть, но лечит.

 

Снег полежал и слез. Газон остался.

Зимы у моря толком не бывает.

Ян Инь катал в места, где не раздастся

случайно выстрел. Ею, как мистралем,

ожоги овевало, что внутри него.

За "как" вдруг появилось "для чего".

 

Минули праздники. Каждый чего-то ждал.

Приехала Алиса, мать закапывать.

Ни дела, ни её не возбуждал

город, где жить – равно жизнь зарабатывать.

За панихидой, после, парой с Яном

финансы обсудила дочь Царя и

 

рванула в универ. Запомнил он её

в слезах, ничтожно маленькой, усталой.

Она не "отпустила вверх", нет. Гроб

в себе забила матери, отцу вслед.

Вот уж кому мог аплодировать Альбер:

в абсурд плевала, презирая сонмы вер.

 

Копилась желчь в ней. Ян это приметил.

Я восхищаться им могу уж потому,

что взгляд диаметральный сохранил тот.

Возможно, Лора в этом помогла ему.

Обычно человек лишается вопросов,

встретив того, кто свыше ему послан.

 

Стандартная система взора в мир:

я – точка, ближний круг – моя семья

(не обязательно по крови), и круги

друзей, знакомых, дальше... до всея

света, слепою остающегося зоной.

Любовь из я сдвигает точку на иного.

 

Ян как-то удержал себя в себе.

Не удержи, с ним вместе бы взлетело

всё, чему он – негласный президент.

И развалился б не один, а вместе с делом.

Инесса в парке, в миг, где падала звезда,

на предложение его сказала "да".

 

 

Две из сестёр по линии бродили

береговой, исчерченной волнами.

Инь собирала раковины. Ими

обшить хотела платье к сочетанью.

– Мне нужно прояснить один момент.

Чтоб не осталось недомолвок. – Твой букет?

 

– Я про отца узнала. Он женат

на матери был Яна. – Ну и финт!

Шутница же вселенная у нас!

Тебе всё Вита рассказала? – Да. – И с ним

ты, думая, что кровная родня,

решила всё же... – Да. Он для меня

 

как нечто, что словами не раскрыть.

– Не сомневаюсь. Хорошо, ага... Пилот

отцом был мне. Пред тем, как хоронить

его, мы познакомились... Я в рот

имела эти шутки, но смеюсь.

– Как фамильярна с божеством ты! – Ну и пусть.

 

«Король погиб, да здравствует король!»

– Мне нужно знать, что ты не против брака.

– Оставь. Я не стремилась есть с ним соль

пудами. И не отдаю, чтоб плакать.

Он не вещичка, чтоб дарить или терять.

– Не ври, что вы постель с ним разделять

 

не стали. Сама знаешь, это кончилось...

– С чего бы, интересно? – Как? С ним я.

– И что? На человека монополий кончен век.

Фамилию возьмёшь, и только. Явь

открыта, хочешь – принимай, не хочешь – нет.

Ты с ним на завтрак, я же на обед.

 

– Ты так спокойно говоришь, как будто

тебе уж всё равно. – На это – да.

– Я помню, как пришла однажды утром

ты. Вся тряслась; в глазу горит звезда...

– Инь, мы с ним мозг совместный образуем.

С кем спит он, думаешь, мне дело есть? Разуй же

 

глаза! – Скажи, – на этом младшая смутилась, –

какой он... ну... – Как бы со всеми разный, не?

Реакцию с собой сказать я в силах.

Но, сколько женщин, столько и реакций есть.

Все грани одного я существа

не вскрою, им не будучи сама.

 

Знакома с Идой ты? – Нет. Только слышала.

– Так вот, она прекрасной будет матерью.

Ни я, ни даже ты, взлети хоть выше всех,

не в состоянии собою подменять её.

– К чему ты это всё мне говоришь?

– К тому, что ты, ревнуя, лишь вредишь.

 

Причём самой себе. Да, поступилась

учёбой, наплевала на мораль,

родство сокрыв от всех, и... мыслишь, милость

сошла в его лице с небес? – Не трать

слов, дорогая. – Чем бы ни был брак,

я защищу тебя. Мне ж не диктуй, жить – как.

 

– Защита? Нет, спасибо. Громки фразы.

За барабанным боем – пустота.

– Не знаешь ни того, кто мужем назван

будет тебе, ни кто твоя сестра.

Обложка внешняя, без сути, надорвётся.

– Я на коне. Тебе беситься остаётся. –

 

Произошёл разрыв очередной.

Лора сглотнула, мол, "она не ведает".

– Инь, не хочу я ссориться с тобой.

– А мне-то что? Сама увидишь. Редко я

в предчувствиях ошибку совершаю.

Я до конца с ним. Ты же – нет. Вот шаль, на, –

 

передала сестре, замёрзшей в свитере

одном (от жара не носящей вовсе курток), –

и нет, я не Юнона для Юпитера.

Я просто знаю: ты б перешагнула,

случись что с ним иль... даже и со мной.

Так что, люби, хоть облюбись. А он всё мой. –

 

Ракушки собраны. Инь встречена их матерью.

Вломилась Лора в залу оружейную.

Не потому, что бурей обратилась вся.

Не потому, что головокружение.

«Проблема в том, что нет проблем давно», –

пока те есть, и ей быть суждено.

 

Ян развлекался, в деревянный круг

у двери – со стола ножи бросая.

Воткнулось лезвие с ней рядом. Но испуг

не овладел ей. Есть в таких большая

опасность людях: самосохранение

притуплено. А жажда обострения

 

всего огромна. Чтоб адреналину

глотнуть, нужны большие дозы смерти.

В карьер, к примеру, завернуть машину.

Иль в гору без страховки влезть. Бессменна

погоня их за риском. Вот теперь:

ещё чуть-чуть, и сгиб бы младший Телль. *********

 

Осклабилась в дверях. Он не успел

и слова вымолвить, как Лора запустила

в ответ потоком их. Болтлив, кто уцелел.

Мертвец уже не столь красноречив. А

ей важно было дать ему понять,

что рано оборону убирать:

 

– Не претендую для тебя на роль мечты.

Исправно с ней справляется Инесса.

Дом – крепость; тут и Ида, без фаты...

Но, милый мой, твоя жизнь – я. Отвесна

скала, которую мы взяли. Ты и я.

Наших имён враги боятся. И друзья.

 

Кровавой хваткой взяли этот город.

Теперь им правим. Царь – ничто без царства

и без царицы, воплощения его лишь.

Одна из трёх я – всем в лицо смеялась,

кто собирался от тебя отторгнуть власть.

Ты знаешь сам: с тобой я родилась,

 

мы вместе стали тем, что мы сейчас.

Не пробуй без меня жить. Не получится.

Жена, любовница... я – смерть твоя. Пока

со мной един, неуязвим ты перед улицей.

Ни нож, ни пуля не коснутся волоска

на голове твоей. Я знаю. Да, без "как".

 

Я просто знаю, что легла б на амбразуру,

тебя закрыв. Хоть грудью, хоть спиной.

Да, чуть подъехавшая, но отнюдь не дура.

Попробуй, продержись, порвав со мной!

– Не знаю, – Ян ответил, – эти страсти

откуда, но причин им нету. Здрасьте,

 

пожалуйста... Задумал с Лорой рвать?

Права ты: что имею, взяли вместе.

Глаз Ферзем проколола? Ревновать

придумала моя же смерть – к невесте?

Она с горячки напорола? Может, Инь

и думает, "с другими всё", но – веришь, ты ль?

 

Спроси любого из моих, кто королева,

все, как один, укажут на тебя.

И дело тут не в том, какая с древа

кусала. Мы им целы – ты и я.

Всех радует своим существованьем Инна.

У Иды развивается под сердцем сын мой.

 

А ты – не птица в клетке. Не залог

казнить и миловать божественного права.

Ты казнь и милование в себе само.

Лекарство и смертельная отрава.

Я не терплю признаний, всё сама

ты знаешь. Хватит криков! Вот кошмар.

 

Кричишь без повода. Устроила спектакль.

– Не думай, что я собственность твоя, –

с оттенком грозным Лора прошептала. –

Да, мы с тобой отличные друзья.

Но змеи не нуждаются в хозяевах.

И сами знают, им кого любить... и жалить.

 

– Ты угрожаешь? – Ян шагнул к ней ближе, –

руку кормящую кусать ты собралась?

– Нет, что ты, – смех её, – я варианты вижу

всего лишь. – Чтоб самой со мной упасть?

Я не боюсь удара в спину, Лора.

– Но слаб наследник, что родится скоро.

 

– Серьёзно? – Нет, конечно, – улыбаясь,

лицо как будто стягивала вправо, –

дразнюсь, как шут, как он же, я кривляюсь.

Зато высказываю слабость твою. Правда,

боишься за него, – она задумчиво

рекла, от мысли исказив чело своё.

 

– Попробуй только тронуть его, сука.

Я начиню тобой обед твоей сестре.

– Ах, даже так! – Да-да. – Убрал, блять, руку.

– Не то что? Сама жаждешь, как в костре

воды. В тебе желание сродни простой потребности.

– А сам-то, сам ты! Олицетворенье верности! –

 

Он в волосы ей пальцы запустил.

И жар один, и больше света нет.

В их связи были бури, был и штиль...

Но облака недаром рисовал поэт

вокруг четы божественной. Такое

волнение не передать словом ни коим.

 

Всё синяки да ссадины. На теле

их видно; но под ним не меньше их.

Да что я, извращенец, в самом деле?

Фантазьи вашей оставляю сих двоих.

Когда-то, да, подобное описывать

была горазда. Видимо, старею так.

 

«Ты только не бросай меня, пожалуйста», –

если сказал, считай, всему уж крышка.

Не продержаться на соплях: на жалости.

Зависимый – не человек уже, а мышка.

Зависимый – не равный, вещь, скорей.

Бросают вещи. Вещи, не людей.

 

Шпана из замка, в богоборство безотцовщину

переводившая, дошла б до фанатизма

в служеньи человеку, давшему ей всё,

что почитала сказкой, архаизмом,

печаткой ног на золотом песке,

что исчезают возле моря, вдалеке...

 

Дошла б, не будь в ней воли и ума.

Они мешали становиться бездной.

Когда в груди танцует смерть сама,

жизнь смотрит танец; жизнь, какая без дна.

Ловила Лору и держала всякий раз

сама, но сверху: автор и рассказ.

 

Он – в кресле, она – прямо на столе.

Колечки дыма в потолок пускает.

Мозг, перезагрузившись, тем живей

работает... Простите, что кусками

разрозненными подаю вам это лакомство.

Для Лоры наперво не столько связь, сколь "главно – что".

 

Курили, разговаривая, двое.

Не замутнённые друг друга обожанием.

Поэтому она без аналоя

и долго так, и прочно так – держалась с ним.

Под свод, где люстра, уходил от них весь дым.

С огромных окон свет стремился к ним.

 

– Наш мэр, он полный идиот. – Давно я знаю то.

– Над ним контроль ужасно утомителен.

Брыкается, а, с городом что делать, без понятия.

– Возьми, да в кресло мэра сам сядь. Ты ж политик ведь.

Тайная власть развязывает руки.

Во власти явной можно взвыть со скуки.

 

Но ты способен их объединить.

– Мне временами кажется, что сам я говорю

из уст твоих. Одна бы мать родить

должна нас, Лора. – Ну, не надо рюш.

Свою кандидатуру двинь на выборы.

Электорат таких, как ты, ценил всегда.

 

Ты интересен, образован, бизнесмен,

и привлекателен, чего уж. Образцовый,

ну... семьянин. Вот только не спортсмен, –

(сказала, подкурив от прежней – новую). –

Инь сёстрам милосердия под стать.

Ида сойдёт за суррогатную вам мать.

 

А я с Морским коньком слетаю на Гавайи.

– Последнее к чему ты говоришь?

– Мне просто интересно побывать там.

– Мне так же просто мнится, ты с ним спишь.

– Могу, но нет. Чего уж. Буду честной.

– Что хочешь, делай. Просто интересно.

 

– Слон обеспечит сведенья об избирателях.

Огр даст, что нужно, в прессе о тебе.

Пока не развалилось наше братство, мы,

командой, тебя взвысим до небес.

Но, чёрт, посмей только сестру мою обидеть.

Я изнутри сгрызу, что света ты невзвидишь.

 

– Не бойся за неё. Я, как и ты,

хочу ей дать, что б та ни попросила.

– То и пугает. Райские мосты

взрывают сами люди. Тяжки мы им.

Пройти раз, два... ну, десять – можно. Дальше,

чтоб не разъесть друг друга, расставание – удача.

 

– А ты сама? – Что я? Схожу к бессмертным,

и рада. Жизнь уйдёт, лишь щёлкни пальцем.

Я узнаю законы от вселенной

и беззаконие оттуда же. – Чем дальше,

тем больше непонятно, есть ли край твой, –

сказал, ей волосы рукой перебирая.

 

 

Раз, два, щелчок (указанный чуть выше).

Инесса в шёлке, органзе и, каплю, в море,

им внесена между колонн дворца, где пишут

соединенье рук двоих. Рушник в соборе

до ручки шариковой спущен: не беда.

Сей ритуал и так притягивает дам.

 

Полгорода со стороны на то глазело,

как Яном Инь носима на руках.

Вся в чёрном Ида. Лора же со стрелами

сравнима, окровавленными. Как

«подружка», хоть и с белой без отличия,

Нику, свидетелю, мигала для приличия.

 

– Что, Кобра, всё теперь, не отвертеться?

– Да уж. Забавный, скажем, разворот.

– Мы ожидали, будешь ты невестой.

– Где я, и где кольцо. Оно ведь жмёт.

– Курок зацепишь, и промажешь в сердце?

– Не сердцеедка. Ближе плащ и берцы.

 

– Зато нет маски чистой, чтоб напиться.

– О, с места не сходя, нашла компанию.

– Ко мне всегда ты можешь обратиться.

– И взять на этот вечер нам задание.

– От чар друг друга устоять друзьями?

– Да, сложно. Но и сами мы с усами. –

 

Вита смотрела на дочерний брак,

не разгласив, однако, тайных знаний.

Что распадётся он, считала, быстро. Так

развалится итог завоеваний

блицкригом – от неловкости правления.

Вначале счастье, позже сожаления.

 

Другая дочь – вся в красном (будто шпагу

сглотнув, прямая), с лёгкою улыбкой.

«Вот уж кому, хоть перемри все за год,

не жалко будет», – думала, ошибку

лишь в половине утвержденья совершив.

Не жаль. Но больше незачем и жить.

 

____

 

********* Вильгельм Телль стрелял из лука в яблоко на голове собственного сына. И попадал. В яблочко.

 

 

(заметки на полях)

God bless suffering

 

 

Ты хочешь заслужить при жизни рай?

Есть у меня рецепт один: страдай.

 

 

Говоря совсем уж примитивно,

ты сначала дрянь наружу выжмешь,

а потом, освобождён от дряни,

именуемой в народе эгоизм

(то есть от себя, что в целом мире

один есть, и чувства все к нему же),

каждый миг благословлять захочешь,

веселясь, как вышедший с ума.

Станешь и цветком, растущим в камне,

и волной, историю несущей,

и соседом, будь он алкоголик

или преуспевший бизнесмен.

Восторгаться сможешь чьим-то счастьем,

радость разделяя с человеком.

Зависть бестолкова: тебе лично

то, что у другого, не пойдёт.

Сопереживать, страдая, будешь,

ненавидеть зло, как факт, стараясь

вместо исправленья его в мире,

исцелять святынею в себе.

Лишь страдая, можно выйти к свету.

Этот мир, мы помним, перевёрнут:

чтобы в нём прийти куда-то, нужно

идти в сторону, обратную итогу.

Даром ли те люди, кого славят

мастерами в деле, их занявшем,

никогда собою не довольны.

Так они всегда стремятся вверх.

Стоит возгордиться, всё утратишь,

ведь печальна участь человека,

сам в себе он – просто горстка праха,

но, единый с небом, всемогущ.