Почему камни врастают в землю?

 

Если бы черви не буравили землю, у археологов было бы мало работы. Не удивляйтесь, это действительно так, ведь далеко не все предметы и постройки захороняют водные и ветровые наносы. Множество древних развалин, амфор для вина или воинских доспехов, брошенных на поле брани, закопали черви. Именно благодаря им камень, положенный у ворот, потихоньку врастает в землю. Происходит это столь же медленно, сколь и неумолимо.

Поселившись под валуном, крошечные землекопы прокладывают в грунте все новые и новые штреки и штольни. Наглотавшись земли, мини-шахтеры вылезают на поверхность, дабы опорожнить желудок, что целесообразнее всего делать рядышком с валуном. Постепенно грунт, вынутый из-под камня, окутывает его бока, а штреки и штольни, проседая, опускают камень все ниже. Потом валун и вовсе скроется от разрушительного действия стихий — ветра, дождя, мороза и солнца. Таким нехитрым способом под копролитами червей и были спрятаны бесценные произведения древнего искусства.

Но еще бесценнее сами копролиты — прозаические выбросы из кишечника червя. Почему же бесценны? А вот почему.

Втянув в норку травинку, хозяин смачивает ее жидкостью, в которой, вероятно, есть ферменты — хлорофилл быстро темнеет и травинка становится мягкой. После этого можно закусить и беззубым ртом. Но не травинкой единой жив червячок, он заглатывает еще и почву с ее микрофлорой и микрофауной. То бишь у червя всегда под боком комплексный обед.

С этим обедом в длинном и узком животе происходят удивительные вещи. Самая главная — превращение растительных тканей в основу плодородия, в гуминовый комплекс. Но на этом живот червя не останавливается: известковые железы нейтрализуют почвенные кислоты и рН копролитов сдвигается в благоприятного для растений сторону. Выбросы из кишечника червя лакомы для растений еще и потому, что обогащены углеродом, кальцием, магнием, нитратами и фосфорной кислотой. Некоторые виды подземных тружеников пошли дальше, еще полнее удовлетворяют запросы зеленого покрывала планеты: часть потребленного азота выделяют в форме, доступной для корней растений.

Сами того не ведая, наши герои заботятся и о процветании полезных почвенных бактерий, которые бурно размножаются во время медлительного пищеварения, тянущегося день-два. В их животах на бактерии нисходит благодать: множество пищи, множество органики, переведенной в легкоусвояемую форму. И еще более удивительно и полезно то, что, давая жить хорошим микробам, черви разлагают вещества, которые могли бы угнетать рост трав и деревьев.

Гимн пищеварительному тракту червя можно продолжать до бесконечности. Однако наш герой силен не только животом. Его подземные выработки — сущий рай для молоденьких корешков, которые, пробиваясь вглубь, непременно пользуются услугами червей.

Наши герои знают толк в земляных работах: в среднем под квадратным метром земной тверди они прокладывают километр выработок и выдают на-гора (опять-таки в среднем) по 3 мм копролитов за год. Этот трехмиллиметровый слой припудривает не квадратный метр, а, скажем, Евразию. Действуя просто и нехитро, эти создания за сто или двести лет «выворачивают наизнанку» верхний метр суши.

На гектаре ухоженных пастбищ трудится около десяти миллионов землекопов (крайние значения от 1 миллиона до 200 миллионов). На пашне, которую то и дело бороздит плуг, червей в несколько раз меньше. Однако количественные показатели грешат против истины: черви одного вида маленькие, а другого — здоровенные. Если земляных жителей взвесить, то на гектаре луга чаша весов склонится в их сторону, несмотря на то, что на противоположную чашу взгромоздятся пасущиеся на лугу коровы. На полях биомасса червей скромнее. А жаль: горизонтальные ходы и вертикальные норки здесь переплетены не так густо и земле труднее дышать, труднее испить водицы.

Кстати, мастера плодородия и сами ненавидят засуху. При 23° они прячутся, а жара посильнее для них вообще смертельна. Чем континентальнее климат, тем ярче выражен их летний и зимний сон — свернувшись в спираль или завязав тельце самым настоящим узлом, великие труженики впадают в беспамятство в расширенных концах норок. Предварительно вход в спальню заделывается, а стены изнутри герметизируются слизью, чтобы бушующие наверху жаркие ветры не иссушили тело. Но все это не дает гарантии, что спящий очнется от анабиоза. Если влаги в почве долго будет меньше 30%, то самые распространенные на полях серенькие черви (серая аллолобофора) умирают, не приходя в сознание. Например, после засушливого лета 1956 года пашни и луга Венгрии осиротели — погибло более половины крохотных землекопов. Такая потеря чувствуется долго: скорость естественного расселения дождевых червей всего метр в год.

Справедливости ради надо сказать, что в цивилизованном мире они не всегда путешествуют самостоятельно. Вот лишь одно тому подтверждение. В 1958 году около деревни Костино Московской области из мусорной кучи, поросшей конским щавелем, извлекли странного червячка. Через пятнадцать лет была установлена его точная родословная — это коренной житель Италии, Швейцарии, Англии... В Подмосковье он, вероятно, приехал в цветочном горшке или с посадочным материалом. Новоселу русская земля пришлась по вкусу — к 1973 году он расселился уже на целом гектаре.

 

Как-то Козьма Прутков в порыве вдохновения заметил: «Три дела, однажды начавши, трудно кончить: а) вкушать хорошую пищу; б) беседовать с возвратившийся из похода другом и в) чесать, где чешется». Если бы Козьма был жив, я бы умолял его добавить в перечень еще один пункт: г) «писать, если пишется». Возможно, порой и сам Козьма не мог остановиться...

Рассказ уже превышает все мыслимые объемы, а столько еще хочется сказать. И про то, что в Африке из копролитов местных червей делают великолепные курительные трубки, и про то, что совсем неподалеку, под Мариуполем, обитает толстый и удивительно сильный червь, ходы которого пронзают землю на восьмиметровую глубину. Но, помня другой завет Пруткова («Никто не обнимет необъятного»), под конец выложу всего один поразивший меня факт. Ещё будучи в приятном школьном возрасте, я прочитал про гигантского австралийского червя, напоминающего страшную двухметровую змею. Будучи студентом, услышал, что подобные Гулливеры живут и в Южной Америке. А о том, что и Европа в этом смысле не подкачала, узнал, только засев за этот очерк: в 1972 году в Париже вышла монография М. Буше «Дождевые черви Франции. Экология и систематика». Так вот, Буше удалось изловить европейских суперчервей ростом более метра!

Ну что ж. Большому кораблю — большое плавание.

 

 

Лягушка-царевна

 

 

...Лягушкам только образования не хватает, а так они на все способны.

МАРК ТВЕН

 

Если нет образования, приходится работать ногами. «Знаменитая скачущая лягушка из Калавераса», героиня рассказа М. Твена, прыгала дальше своих пучеглазых соперниц и приносила хозяину изрядный барыш. Увы, лягушачьи достижения в то время, очевидно, не регистрировали. Во всяком случае, у М. Твена на этот счет нет никаких цифр. А жаль. Их можно было бы сравнить с цифрами, известными науке.

Наши лягушки прыгают на 30—40 см. Гораздо дальше скачет лягушка-бык из США, а «лягушка прыткая» из Западной Европы прыгает метра на три. Абсолютный мировой рекорд — 409 см.

Ноги у лягушки хоть куда. В один прекрасный день именно они и занесли ее в экспериментальную науку и помогли прославиться Луиджи Гальвани. Правда, феномен «животного электричества» был открыт, когда Гальвани еще и на свет не появился, но открытие осталось незамеченным. Эффектные же опыты итальянца потрясли тогдашний ученый мир: подумать только, отрезанные лягушачьи лапки оживали, вздрагивали на железной решетке балкона — их нервы хранили электрический заряд. С тех пор лягушка стала царевной эксперимента и мученицей науки.

Вот еще факт о влиянии лягушек на карьеру учёных. Когда в 1866 году против И. М. Сеченова как автора «Рефлексов головного мозга» было возбуждено судебное дело, великий физиолог заявил: «Зачем мне адвокат? Я возьму с собой в суд лягушку и проделаю перед судьями все мои опыты: пускай тогда прокурор опровергает меня».

Теперь опыты с лягушками не интересуют прокуроров. Теперь со вскрытия маленького безобидного существа принято начинать будничные практические занятия по физиологии. И потом студенты, став маститыми исследователями, часто не расстаются с милой их сердцу лягушкой — удобным лабораторным животным. Только в Ленинградском университете около 15 000 лягушек ежегодно кладут свои животы на алтарь науки. А сколько в мире университетов и исследовательских центров, где во имя знаний перестают биться сердца земноводных!

Если бы существовал перечень открытий, которыми человечество обязано опытам на лягушках, он был бы очень длинен и разнообразен: в него попал бы и экспресс-анализ пищевых ядов, и способы переработки информации. Перечень этот будет расти, увеличиваться. И каждое открытие унесёт лягушачьи жизни. Зоологи называют лягушку ее латинским именем — Rana. Право, для русского уха это кровоточащее слово звучит символично!

На Земле проживает более 200 видов настоящих лягушек, остальные — не настоящие. У всех, так сказать, подлинных лягушек горизонтальный зрачок и раздвоенный конец языка. Нам с вами примелькались лишь несколько видов: две большие зеленые лягушки (озерная и прудовая), которые не решаются далеко отлучаться от воды, и две их буроватые подруги помельче (травяная и остромордая), храбро ведущие наземный образ жизни.

Не искушенные в систематике люди принимают за лягушек их родственниц — жерлянок, чесночниц, квакш. Чтобы разобраться, с кем имеешь дело, надо — как врач на приеме — потребовать: «А ну-ка, покажи язык..»

Лягушка — существо бесхитростное. Поэтому на ее раздвоенном языке то, что на уме. А ум ее занят не глобальными проблемами, а букашками и таракашками, которыми следует подкрепиться. Подкрепляется же она не только нежными комариками, но и горькими божьими коровками и вонючими древесными клопами. Значит, ей не повезло — она не знает настоящего вкуса пищи. Если бы лягушка ела со вкусом, её язык мигом отдергивался бы от невыносимо горькой пикриновой кислоты. Ей же, чтобы ощутить эту пакость, подсунутую лаборантом, надо две-три секунды.

И всё-таки лягушачий язык не прост. Знаменит он не только тем, что, пребывая сложенным вдвое, вдруг моментально раскрывается и настигает пролетающую мимо букашку, но ещё и тем, что реагирует на времена года. Реакцию эту видно под микроскопом: на языке появляются и исчезают так называемые гантелевидные клетки, похожие на парашютики одуванчика.

В Институте нормальной физиологии АМН СССР узнали, что одуванчики на лягушачьем языке цветут зимой, а к марту мельчают. В июне язык травяной лягушки вовсе голый — никаких клумб под микроскопом не видно. В августе одуванчики снова появляются, чтобы распуститься к зиме во всей красе. В чем причина? Наверное, в том, что одуванчики вроде и есть те самые вкусовые клетки, которых у лягушки никак не могли найти. Но тогда появляется новая загадка — зимой лягушка спит, зачем ей в это время вкус?

Так или иначе, но наше знание лягушачьего языка далеко от совершенства.

 

Страсти холоднокровных

 

У самцов травяной лягушки есть нечто общее с Синей Бородой, персонажем из сказки Перро: в брачное время у них синеет горло (представители сильного пола остромордых лягушек синеют почти целиком). Но у сказочного рыцаря было семь жён, а многожёнство лягушек нереально, потому что самцов среди них больше, чем самок. В научной литературе помещены сведения о том, как самцы, понапрасну звавшие пучеглазых подруг, с горя кидаются на прудовых карпов и стискивают их жабры в железных объятиях.

Женами в пруду дорожат: иной раз кавалеры не выпускают самку из объятий, даже когда зоологи кладут их обоих в спирт. Но все-таки самцы и в брачный период не теряют соображения: стоит самке выметать икру, она издаёт особый звук, и самец её немедленно отпускает.

А чтобы подруга не выскользнула самовольно, на передних лапах самца разбухают так называемые брачные мозоли. В этих шершавых мозолях находятся особые железы. Их выделения бактерицидны — они предотвращают воспаление царапин и ран, образующихся на груди самки. Иногда лягушачьи объятия продолжаются по трое суток: самка почему-то медлит с откладкой икры. И самец ждет, натруживая мозоли. Опыт предков говорит ему, что оплодотворить несколько тысяч икринок нужно сразу же, иначе головастиков не будет.

Лягушки привередливы в выборе водоемов для размножения. Но как они находят родную лужу, пока непонятно. Сначала думали, будто они руководствуются гравитацией, стремятся вниз, но потом выяснилось, что они шлепают и от низин к озерам, расположенным на возвышенностях. Тогда решили, что лягушек привлекает запах родных мест, но они пробирались и под проливным дождем, уносящим запахи. Следующей версией стала звуковая — мол, лягушек привлекают крики сородичей, их радостное плескание в родном водоеме. Но лягушки шли по верному пути и когда вокруг царила мёртвая тишина. Потом стали говорить, будто лягушки чувствуют специфические выделения водорослей в том водоёме, где их предки испокон веков откладывали икру. Но тогда как объяснить те случаи, когда земноводные приходят к засыпанному бульдозером пруду?

У наземных позвоночных животных дети как дети — похожи на родителей, а у лягушки — головастик. Его жизнь начинается в икринке, которая служит убежищем, столовой и инкубатором. Верхняя темная половинка икринки поглощает солнечные лучи и одновременно защищает еще не вылупившегося головастика от ультрафиолета. Икринка устроена наподобие ваньки-встаньки: если ее перевернуть тёмным экранчиком вниз, он снова окажется на прежнем месте, ибо самая тяжелая часть икринки — желток — расположена внизу. И еще одно защитное приспособление: в оболочке икринки содержится ранидон, который убивает микробов лучше, чем карболовая кислота.

Двери маленького домика заперты, и крошечный постоялец не смог бы выйти, если бы эволюция не снабдила его химической отмычкой: секрет специальных желез головастика растворяет прочную оболочку яйца, и малыш выходит в большой мир. Малыш растёт, набирается сил. Сквозь жабры прорастают передние ноги, сильно увеличивается язык, рот становится шире. Наконец рассасывается хвост, и молоденький лягушонок вступает в жизнь, пройдя всего-навсего тридцать (!) стадий превращений.

У травяной лягушки метаморфоз головастиков занимает 50—180 дней в зависимости от погоды, у прудовой — 72—214 дней. Иногда головастику приходится зимовать, и только следующим летом он станет полноправной лягушкой.

Не одна погода радует или печалит головастиков. Например, они терпеть не могут даже небольшой примеси йода. Если же в луже есть соли кальция, марганца или глюкоза, то, наоборот, развитие пойдёт быстрее. Зато обилие жира в корме угнетает рост.

Кстати, у головастиков ни зубов, ни желудка нет. Эти маленькие вегетарианцы потребляют микроскопические водоросли, а в водорослях много щелочей. Желудочное пищеварение с непременным участием соляной кислоты им ни к чему. Куда выгодней кишечное, щелочное. Вот они и обзавелись очень длинным кишечником.

У головастиков много врагов, самые страшные — личинки жуков-плавунцов. Однажды в пруду под Звенигородом подсчитали, что двадцать личинок плавунца за двадцать дней съели 40000 головастиков. Ситуацию омрачает ещё и то, что головастики могут быть врагами самим себе: рослые особи выделяют в воду вещества, препятствующие развитию хилых собратьев. А заморыши, вместо того чтобы обидеться, сами выбрасывают в воду химические соединения, которые ещё более подстёгивают рост акселератов. Получается, что часть головастиков добровольно уступают место под солнцем более сильным особям, как бы казнят себя, идут на самоубийство. (Академик С. С. Шварц, открывший это явление, полагал, что метаболическая регуляция численности вида свойственна всем популяциям, всей живой природе.)

Давайте считать, что тот головастик, с которым мы подружились, благополучно превратился в лягушонка. Если его мама была водной лягушкой, он станет «дневным» животным, а если икру отложила наземная лягушка — «ночным». Дело тут не в сиянии солнца, а в суточных колебаниях влажности воздуха: после дождя наземные лягушки могут резвиться и в полдень.

Но резвится лягушачий народец лишь возле своего дома — на участке в несколько квадратных метров. Однажды автор объемистой монографии «Лягушка» профессор П. В. Терентьев пометил под Ленинградом 230 лягушек. Через неделю половина бесхвостых домоседов была найдена в нескольких шагах от места первой поимки. Другие — чуть дальше. Лишь единицы отважились бродить метрах в ста. Значит, к путешествиям лягушки склонны только в сказке. Кстати, пометить лягушку краской или кольцом просто — если её опрокинуть на спину и придержать в этом положении, она застынет и лишь через несколько минут сообразит, что мир перевернулся.

А вообще-то, лягушки соображают неплохо: после четырех—семи попыток они перестают хватать мохнатых гусениц или дождевых червей, смазанных гвоздичным маслом, хлорной известью или соединенных с электрическими проводами. Урок помнят дней десять. Лабиринт лягушки осваивали хуже, хотя учили их, конечно, без всякого уважения. Когда они прыгали по неправильному пути, то получали электрический удар. Получив сто ударов, лягушки наконец понимали, чего от них хотят, и прыгали правильно — так сказать, путешествовали из-под палки.

Не надо бить и тиранить лягушек, их надо уважать. Для этого причин более чем достаточно. Хотя бы та, что первым живым звуком, некогда раздавшимся на континентах планеты, было кваканье лягушачьих предков. Рёв, рык, писк и мычание начали сотрясать воздух гораздо позже. Блеять и ржать тоже долгое время было некому. Так что, если заглянуть в даль времен, можно прийти к неожиданному выводу: наша речь — это кропотливо измененное и отшлифованное эволюцией кваканье. Правда, в необозримо далеком прошлом земноводные, скорее всего, квакали не так, как нынче. Но как именно, не знал никто, кроме них самих, — уши тогда были тоже только у земноводных.

Лягушки квакают от полноты чувств, их песня — это древнейший призыв к поддержанию непрерывного потока жизни. А вот замысловатая соловьиная трель всего-навсего вопль эгоиста, предупреждающего о частной собственности на участок, где построено гнездо, чтобы сосед не лез. И уж если не соловьям, то другим пернатым неплохо бы отдать должное вокальным данным американской жабы и некоторых древесных квакш: они издают звук флейты и свирели да еще звенят, словно бубенчики. А японская веслоногая лягушка поёт совсем как птица. Пучеглазые певцы услаждают слух японцев, которые специально держат их дома.

Жаль, что голоса наших лягушек подкачали. Но это не помешало зоологам, подслушивая их хоровые номера и интимные беседы, выяснить, например, что лягушки-дамы молчаливее лягушек-кавалеров и что наземные виды лягушек молчаливее водных. В лексиконе прудовой лягушки обычно шесть криков: громогласный квакающий призыв к продлению рода, два негромких территориальных крика, два сигнала о высвобождении и крик тревоги. Если ничего не подозревающую лягушку внезапно и грубо схватить, она иногда издает пронзительный вопль, похожий на кошачий. Это крик ужаса, прощание с жизнью.

 

Пальмы первенства

 

Этих пальм у земноводных не счесть, они во многом первые. Земноводные первыми стали обмениваться информацией с помощью звуков. Они были первыми существами, которые 300 миллионов лет назад встали на ноги: прежде на Земле ни у кого из позвоночных просто не было ног. Не было и другой полезной части тела — той, на которой сидят. Чтобы присесть и тем более переставлять ноги, эволюция наделила земноводных шаровидными сочленениями — суставами. Это достижение природы доктор биологических наук Б. Ф. Сергеев сравнил с изобретением колеса человеком.

На руках обезьян и человека большой палец отведен в сторону, противопоставлен другим. Так же и у лягушек. Иными словами, они раньше нас узнали, что такое настоящая хватка.

 

И в то же время лягушки — первые слюнтяи планеты. Это не каприз: чтобы на суше можно было глотать сухую добычу, потребовалась смазка — слюна. Она у лягушки жиденькая, водянистая, ферментов в ней нет. И еще одно приобретение лягушачьих предков — насморк. И здесь дело не в капризе, а в необходимости: лягушки ощущают запах только растворенных веществ, и поэтому их обонятельная полость усиленно снабжается влагой из множества мелких желёзок.

Перечень принадлежащих земноводным физиологических патентов длинен. Этими изобретениями теперь пользуются самые разные животные. И мы тоже. Об этом отлично сказал герой тургеневских «Отцов и детей» Базаров. «На что тебе лягушки, барин?» — спросил его один из мальчиков. «А вот на что, — отвечал ему Базаров, — я лягушку распластаю да посмотрю, что у нее там внутри делается; а так как мы с тобой те же лягушки, только что на ногах ходим, я и буду знать, что у нас внутри делается».

При всей своей хрупкости лягушачьи внутренности необычайно прочны. Нервы отказывают у нее при давлении в 14 атмосфер, а мышцы парализуются лишь при 400 атмосферах! Низкое давление лягушкам тоже нипочем: в барокамере первые признаки кислородного голода они чувствуют на шестнадцатикилометровой высоте. Зачем такая выносливость? Горы-то на Земле вдвое ниже.

Лягушка — это гораздо больше, чем лягушка. Так сказал знаменитый Жан Ростан в председательской речи, произнесенной в Зоологическом обществе Франции. И еще он сказал: «Хорошо ли, плохо ли, я — лягушатник, лягушачий академик и останусь им до конца своих дней...

Журналисты считают, что я провожу весь день, склонившись над толпой лягушек, и все они мои личные знакомые и более или менее ручные. Они считают, что я убиваю их в огромных количествах. Поэтому почти ежедневно я получаю письма примерно такого содержания: "На том свете вы будете наказаны за всех лягушек, погубленных вами на этом"».

Пострадает уж кто-кто, но не Ростан, великий почитатель лягушек. Может, наказания заслуживает Джон Макнамара, победитель нелепого чемпионата по глотанию живых (!) лягушек? Макнамара завоевал пальму первенства, проглотив за минуту пять лягушек. Один из его соперников был дисквалифицирован, потому что начал жевать трепыхающиеся существа...

Вообще-то, на Западе вкусные задние лягушачьи лапки в цене. Выпускают даже соответствующие консервы, для чего специально разводят земноводных. А в Швейцарии, где лягушачьих ферм вроде нет, строго-настрого запретили кушать отечественных лягушек. Как швейцарцы узнают, какая лягушка на сковороде — своя или заграничная? Так или иначе, но раскаленная сковорода для лягушки равносильна замогильному холоду.

 

Почему лягушка холодная?

 

В самом деле, почему она не греется изнутри? Да из-за величины красных кровяных телец — эритроцитов. У лягушки они огромные: длина 23, а ширина 16 микрон. Ничего хорошего в этом нет: чем меньше эритроциты, тем лучше. Миллилитр лягушачьей крови вмещает 400 тысяч эритроцитов, нашей — пять миллионов, а козьей даже 18 миллионов. Общая поверхность эритроцитов в миллилитре козьей крови дает умопомрачительную цифру, у нас величина тоже будет внушительной, а у лягушки — скромной.

Из-за этого она и холодная. Ведь чем больше поверхность эритроцитов, тем интенсивнее газообмен. Крошечные быстрее поглощают кислород и легче отдают его, чем эритроциты-гиганты. После того как кислород в эритроцитах вступил в контакт с гемоглобином, его надо доставить к тканям и органам. Тут принцип один: внутри всех животных действует трубопроводный транспорт. И чем мощнее мотор, прокачивающий кровь по венам, тем быстрее она снова попадает в легкие за следующей порцией кислорода. Но и с насосом у лягушки дела обстоят неважно — маломощен он и медлителен. Вес ее сердца в девять раз меньше, чем у равной ей по весу ласточки. Правда, лягушка может возразить, что у нее не один, а много моторов, что у нее еще две пары сердец. Но это не помощники, а нахлебники главного сердца. Они перекачивают лимфатическую жидкость, которая занимает обширные полости под кожей. (Одну полость даже назвали большой цистерной.)

И с легкими лягушкам не повезло — уж очень мала их поверхность, ее не хватило бы даже на то, чтобы прикрыть тело. Если, например, тщательно разровнять легкие быка и обернуть его получившейся тканью, получится кокон почти из ста слоев. Простеньким лягушачьим легким требуется помощь — кожное дыхание. Зато тут лягушка своего не упустит: она впитывает кислород животом, спиной и даже слизистой оболочкой рта. Летом прохладная кожица выделяет до трех четвертей всей углекислоты, выбрасываемой организмом, а зимой еще больше. Так что кожа — более мощный вентилятор, чем легкие.

Даже громадным ртом, «от уха до уха», лягушке пришлось обзавестись для того, чтобы побольше набрать воздуха. Но понапрасну рот разевать она не станет — задохнется. Ведь ребер у лягушки нет и воздух изо рта в легкие накачивает нижняя стенка рта. Из-за этого у нее и дрожит кожа на горле.

Постоянные неурядицы с кислородным снабжением заставили лягушку приглушить обмен веществ. Она и пищу переваривает медленно: жук, не сильно пострадавший при поимке, остается в ее животе живым более часа (жалеть его не надо — обычно это вредитель, которым брезгуют птицы). А в прохладные дни у лягушек совсем нет аппетита. Млекопитающие и птицы в это время страшно прожорливы: им надо покрывать потери энергии, поддерживать температуру тела. Но у лягушек таких хлопот нет, они не дрожат от холода, даже замерзая насмерть.

Чтобы не рисковать, лягушки спешат на зимние квартиры, едва воздух устойчиво станет холоднее воды. Большинство земноводных зимой спят в воде. Но, например, остромордой лягушке подводный ночлег не нравится, она предпочитает зимовать в ямах возле пней, среди опавшей листвы и хвои.

В коллективной подводной спальне собирается десятка два холоднокровных постояльцев. Но бывает, что рядышком в особо уютном местечке в ил зарываются и по сто особей разного пола и возраста. Здесь может прикорнуть и лягушка другого вида — ее не обидят. Лягушкам выгодно спать толпой. Так легче сохранить силы: у особей, зимующих в коллективе, уровень обмена веществ почти на 40% ниже, чем у одиноких! (Сравните — об эффекте группы мы с вами рассуждали применительно к божьим коровкам и тараканам.)

Дышат лягушки во время зимовки под водой только кожей, пульс слабеет, сдвигается рН крови... Если в спальне станет неуютно, они перебираются в другое место. Так что спят чутко. Более того, они не теряют времени даром и скучными зимними ночами растут — хотя и медленнее, чем летом.

Но если водоем за зиму промерзнет — им конец. Например, суровые зимы 1823—1830 годов погубили всех лягушек во всей Исландии. Теплая зима тоже опасна. В 1924 году под Москвой не все лягушки залегли в спячку и весной их хор звучал жидковато.

Трудная у лягушки жизнь. И врагов у нее много. И поэтому пятилетняя лягушка — редкость. А между тем в неволе она преспокойно проживет лет 15.

Лягушки растут всю жизнь. За первый год они прирастают на три сантиметра, за второй — на полтора, а потом совсем понемножечку. Голова кончает расти прежде других частей тела, а задние ноги растут и быстрее, и дольше всего. Наша крупная озерная лягушка иногда разрастается до 17 сантиметров и весит триста граммов, а лягушка-бык тянет и по шестьсот граммов. Но и это не предел: в 1906 году в Камеруне нашли лягушку-голиаф. Эта 30-сантиметровая особа весила 3,5 килограмма.