Цыси в исторической и художественной литературе

 

С именем Цыси сталкивается каждый, кого ин­тересует Китай последних столетий, однако знаем мы о ней до сих пор очень мало; сведения наши, как правило, отрывочны и не дают достаточного представления об этой, прямо сказать, одиозной фигуре. Но знаем мы мало не потому, что о Цыси мало написано (напро­тив, она вряд ли могла бы пожаловаться на слабое вни­мание к ее персоне), а потому, что, увлеченные экономической историей, борьбой масс и другими широкими проблемами, мы подчас забываем о роли отдельных личностей, которые на поверку оказываются очень влиятельными и типичными. Стоит ли удивляться, что из многочисленных сочинений о Цыси наши ученые исполь­зуют лишь незначительную часть, а до широкого чита­теля эти интересные материалы и вовсе не доходят?

Первоисточниками в таких случаях обычно счита­ются династийные хроники, но биография Цыси из «Очерков истории Цин» — маньчжурской династии, правившей Китаем с 1644 по 1911 год, — содержит лишь самые краткие, сухие и официальные сведения. Несколько больше можно найти в исторических сочи­нениях Сяо Ишаня, Фань Ваньланя, Юань Динчжуна, Пу И. Пу И — это последний маньчжурский импера­тор; его книга в основном мемуарна, однако та часть, которая относится к Цыси, является скорее исследова­нием (к тому же явно подправленным другими), по­скольку автор был маленьким ребенком, когда сам ви­дел свою двоюродную бабушку.

Любопытно, что трогательные воспоминания маньчжурского императора вышли не где-нибудь, а в КНР, но в ходе многочисленных идеологических кампаний в Китае была парализована даже такая историческая наука, поэтому самые новые работы о Цыси на китайском языке можно найти за пределами КНР. Очень много интересных данных содержится в «Подробном обозрении неофициальных историй династии Цин», вышедшем в 1959 году на Тайване под псевдонимом Сяохэнсянши чжужэнь (Хозяин ароматной комнаты). Там же к 1961 году выдержали четыре издания «Правдивые записи о позднецинском дворе» У Сянсяна, который еще в 1943 году написал документированные «Заметки о государственном перевороте 1861 года», т. е. о смерти императора Сяньфэна и расправе Цыси со своими первыми противниками.

Нонаибольшую ценность среди китайских исторических сочинений о Цыси представляют, пожалуй, работы, появившиеся по свежим следам событий: «Записки о государственном перевороте 1898 года» известного реформатора Лян Цичао, созданные в том же году; «Китайский кризис изнутри» (1901) Вэнь Цзина; «Тайная история Китая нового времени» (1904), подписанная псевдонимом Мэньши таньху кэ[5], и др. Последняя из этих книг опять-таки связана с Лян Цичао, который предварил ее сочувственным предисловием. Интересна книга Вэнь Цзина: она была написана на английском языке, подготовлена в Сингапуре и издана в Лондоне. Осведомленность в делах Цыси у автора очень велика, но в то же время он так часто и квалифицированно ссылается на примеры из западной истории, что иногда задумываешься: а не иностранец ли это, подписавшийся китайским именем?

Разумеется, возможен и другой вариант: перед нами китаец, получивший европейское образование или сочинявший свою книгу с помощью иностранцев. Во всяком случае, Вэнь Цзин первый из известных мне авторов сравнил Цыси со знаменитыми европейскими интриганками: Мессалиной, Фульвией, Юлией Агрип­пиной, Екатериной Медичи. Впоследствии эту линию продолжил, например, англичанин Р. Холл, напомнив­ший о королеве Виктории, которая, как и Цыси, обожа­ла драгоценности, преследовала каждое вольное слово, притворялась крайне озабоченной судьбами народа — когда случайно оказывалась в провинции. Но его ана­логия выглядит более частной, чем сравнение Вэнь Цзина.

В 1904 году на китайском языке вышла «Тайная история Цин», подписанная псевдонимом Югуй. Автор этой книжки весьма радикален по своим взглядам — неудивительно, что другие его сочинения по истории маньчжурской династии появились в революционном журнале «Миньбао» (1908).

Работы Лян Цичао, Вэнь Цзина, Мэньши таньху кэ, Югуя — это, по существу, антиманьчжурские памфлеты, ценные не только своей фактической стороной, но и прогрессивной, чаще всего справедливой тенденциоз­ностью. Авторы европейских работ о Цыси восприня­ли некоторые достоинства таких памфлетов, хотя надо сказать, что в западной литературе критическое отно­шение к вдовствующей императрице зародилось рань­ше, чем в китайской.

Наибольший интерес у европейских авторов Цыси вызывала накануне революции 1911 —1913 годов. Вы­шли книги англичан Дж. Блэнда, Э. Бэкхауза и П. Сэрджента, китайского эмигранта во Франции Г. Ле Су и др. Впоследствии внимание к Цыси на Западе про­является несколько реже. Например, в 1936 году вышла книга итальянца Д. Варе, который долго служил в ки­тайском посольстве в Риме, а затем был назначен итальянским консулом в Китай. Краткий очерк о Цыси в законном соседстве с Цинь Шихуаном и Чан Кайши появился в 1948 году в книге англичанина Б. Мартина, однако эти личности рассматриваются чуть ли не на­равне сЛао-цзы, Конфуцием, Ду Фу, Юэ Фэем, Пу Сунлином и Сунь Ятсеном. Более серьезным представ­ляется опубликованное в 1949 году исследование амери­канца У. Хасси, но особой положительной эволюции в освещении Цыси на Западе не наблюдается. Скажем, труд Блэнда и Бэкхауза немногим хуже работы Хасси, а в 1965 году в Лондоне вышла книга Ш. Холдейн, которая представляет собой шаг назад от обоих этих сочинений и совершенно не учитывает китайских источников.

Очень важный материал о Цыси, опять-таки недостаточно учитываемый, дает мемуарная литература, прежде всего воспоминания фрейлины Юй Дэлин («принцессы Дерлин») и ее младшей сестры Юй Жунлин. Первое из этих сочинений, переведенное на английский и немецкий языки, было довольно популярно в начале века, но сейчас, к сожалению, почти забыто, а второе появилось на китайском языке лишь в 1957 году и пока не переводилось даже в отрывках.

Как явствует из их автобиографических повествований и других источников, Юй Дэлин и Юй Жунлин были дочерьми полуамериканки и маньчжурского сановника Юй Гэна, служившего посланником Китая в Японии (1895—1898), а затем во Франции (1899—1903). Японским языком девушки не успели овладеть, но французский и особенно английский знали великолепно, что было тогда большой редкостью для Китая.

Именно благодаря знанию иностранных языков, соединенному с аристократическим происхождением, сестры Юй стали фрейлинами вдовствующей императрицы, которая правила Китаем почти полвека. При этом Юй Дэлин была переводчицей самой Цыси, а Юй Жунлин чаще всего переводила ее племяннику, либеральному императору Гуансюю, тогда уже лишенному реальной власти. Подобное распределение обязанностей удивительно соответствует характерам сестер и тех монархов, которым они служили: Юй Жунлин явно живее, чистосердечнее, мягче как человек и в то же время критичнее по отношению к цинскому двору, чем Юй Дэлин. Рассказы последней о том, будто она пыталась склонить Цыси на реформы или удостаивалась откровенных бесед со стороны императора, вряд ли заслуживают доверия, так как Юй Дэлин сама не отличалась прогрессивностью, а Гуансюй был достаточно умен, чтобы заметить это.

Интересные воспоминания о вдовствующей императрице принадлежат американской художнице Кэтрин Карл, которая в начале XX века писала портреты Цыси и была единственной иностранкой, надолго допущенной к китайскому двору, — в этом отношении ее книга уникальна. Вообще мемуарной литературе присущи черты, каких нет или почти нет в других сочинениях об импе­ратрице: например, эффект (по крайней мере внешний) безусловной подлинности, обилие конкретных бытовых деталей. В романах и пьесах о Цыси, о которых я еще скажу, тоже немало выпуклых деталей, но они не всегда конкретны, так как многое в них идет не столько от жизни, сколько от литературной традиции. Вместе с тем мемуаристы недостаточно глубоко раскрывают поли­тическую деятельность Цыси и совершенно не касаются ее любовных похождений (вероятно потому, что описы­вают главным образом ее последние годы, а может быть, и потому, что оберегают ее «честь»): тут их дан­ные нуждаются в серьезных дополнениях.

Мемуарная литература об императрице существует почти исключительно на китайском и западноевропей­ских языках. В России еще на рубеже XIX—XX веков печатались небольшие работы, посвященные Цыси (Я. Я. Брандта, В. В. Корсакова и др.), важные сведе­ния о ней можно найти в книге С. Л. Тихвинского «Движение за реформы в Китае...», в коллективном тру­де «Новая история Китая» и в сборнике материалов «Восстание ихэтуаней», но в целом жизнь знаменитой китайской правительницы освещена на русском языке крайне недостаточно.

Особенно плохо известны у нас (да и в большинстве других стран) художественные произведения, в которых воссоздан образ Цыси, а к этим произведениям принад­лежат, например, такие интересные романы, как «Цветы в море зла» Цзэн Пу, писавшиеся в 1905—1930 годах, и «Сказание о тринадцати маньчжурских императорах» Сюй Сяотяня, впервые опубликованное в 1926 году. Оба эти автора были в той или иной мере связаны с революционным движением. Следует отметить также книгу Цай Дунфаня «Простонародное сказание по исто­рии Цин», впервые вышедшую в 1916 году. Она написа­на архаичнее, суше романа Сюй Сяотяня, но зато более документально. Документальность эта, разумеется, от­носительна. Например, в обоих романах несколько упрощенно показан ход и разгром реформаторского движения в Китае конца XIX века; бегство вождя ре­форматоров Кан Ювэя нарисовано чересчур поспеш­ным: он даже никого не предостерегает об опасности (по-видимому, на авторов, в принципе прогрессивных, тут повлияли разные сплетни, пущенные о Кан Ювэе). Но, скажем, действия Гуансюя нарисованы у Цай Дунфаня более решительными, чем у Сюй Сяотяня, и это ближе к исторической правде.

Все упомянутые романисты пользовались художественным вымыслом, однако не так широко, как могли бы. Этосвязано с большой точностью, историзмом, присущими  эстетическому мышлению китайцев, а также с тем, что названные романы в той или иной степени принадлежат просветительному этапу развития литературы, отмеченному тягой к документальности. Особенно харарактерно для романа Цзэн Пу, фактической основе которого посвящены специальные статьи и даже книги.

Кроме романов на китайском языке имеются по крайней мере четыре пьесы, отражающие важные моменты в жизни последних маньчжурских правителей: «Неофициальная история цинского двора» Ян Цуньбиня, «Судьба цинского двора» Яо Синьнуна, «Евнух Ань Дэхайбесчинствует на императорском корабле» Чжоу Тяньбэя и «Император Гуансюй и наложница Чжэнь» У Тайсюя и Чжоу Тяньбэя.

Первая из этих пьес, носящих ярко обличительный характер, была задумана в нескольких частях, но мне удалось познакомиться лишь с первой, хотя и весьма обширной частью, посвященной периоду японо-китайской войны 1894—1895 годов. Рисуя крайнюю пассивность Цыси в борьбе с японцами, автор явно намекает на двурушническую политику гоминьдана во время новой японо-китайской войны (1937—1945): не случайно пьеса вышла в 1943 году под редакцией известного писателя Мао Дуня, который сам тогда создал немало произведений, направленных против японских захватчиков и их китайских пособников.

Еще более примечательна история пьесы «Судьба цинского двора», впервые поставленной в 1941 году и опять-таки намекавшей на современную тиранию. Автор этой пьесы Яо Синьнун был последователем крупного драматурга и театроведа начала XX века У Мэя. В 1937 году он возглавлял гастроли «столичной оперы» в СССР и Англии, затем три года провел в США, где изучал западную драматургию. После китайской революции 1949 года он переехал в Сянган (Гонконг), но не утратил ни интереса к национальной старине, ни антидеспотической настроенности, о чем свидетельствуют его пьесы «Си Ши» (1956) и «Цинь Шихуан» (1961).

Еще в 1948 году Яо Синьнун написал по своей драме «Судьба цинского двора» киносценарий, на основе ко­торого был снят фильм «Тайная история цинского дво­ра», вскоре запрещенный маоистами, как и сама пьеса. Однако некоторые труппы продолжали играть ее под видом старой и анонимной. В 1954 году она была пере­делана в музыкальную драму «Император Гуансюй и наложница Чжэнь», но вместо одиозного имени Яо Синь-нуна на ней появились имена перелагателей — У Тай-сюя и Чжоу Тяньбэя. В 1957 году, перед самым концом движения «пусть расцветают все цветы, пусть соперни­чают все школы», эту драму даже включили в список образцовых, а в 1958 году снова запретили. И все же в следующем году она каким-то чудом оказалась опубли­кованной в «Собрании традиционных пьес».

Музыкальные версии драмы Яо Синьнуна, как сооб­щает ее английский переводчик, продолжали ставиться «под самым носом у Мао» вплоть до 1962 года. Но в 1963 году они были запрещены окончательно, а весной 1967 года, уже во время «культурной революции», в китайской печати начались очередные, еще более рез­кие нападки на фильм «Тайная история цинского двора».

Дело тут было в том, что в письме к ЦК КПК от 16 октября 1954 года Мао Цзэдун объявил фильм Яо Синьнуна предательским. Однако широкой публике это обвинение стало известно лишь 3 января 1967 года из статьи Яо Вэньюаня, зятя Мао, где поносился бывший заместитель заведующего отделом агитации и пропа­ганды ЦК Чжоу Ян, пропустивший «Тайную историю цинского двора» на экраны в начале 50-х годов. 30 мая 1967 года в партийном журнале «Хунци» появилась спе­циальная статья о «Тайной истории», которую, оказы­вается, ценил Лю Шаоци — главный противник Мао Цзэдуна. Так начался целый «крестовый поход» против старого фильма.

Между тем пьеса была острее и художественно силь­нее, чем фильм: например, Яо Синьнун заканчивал ее сценой, где Цыси губит Чжэнь — любимую наложницу Гуансюя и император уходит одинокий, а кинорежиссер Чжу Шилинь «дополнил» эту сцену нравоучительной императорского наставника, призвавшего Гуансюя быть ближе к народу. Казалось бы, нормативная китайская критика должна была обрадоваться добавке, но она усмотрела в ней издевательство над Мао. Кроме того, кинорежиссер и постановщик фильма добавили в сценарий повстанцев-ихэтуаней, которые в пьесе только упоминались, и это «позволило» критикам обвинить этот фильм в искаженной обрисовке народного восстания.

Говорить об образах Цыси, главного евнуха Ли Ляньина и других носителей деспотизма маоистские критики избегают, но зато нападают на жертвы тирании — Чжэнь, неожиданно оказавшуюся «агентом империализма», и Гуансюя, в образе которого усмотрены сочувственные намеки на сына Чан Кайши или на Лю Шаоци, что никак не вяжется даже с датами появления работ Яо Синьнуна.

Я так подробно остановился на судьбе этих произведений потому, что в них наиболее ясно выразилась естественность аналогий между маньчжурской монархией и маоистским режимом. Не случайно после создания пьесы и фильма Мао Цзэдуна прямо сравнивали с Цыси. Еще чаще сопоставляли с ней Цзян Цин — супругу Мао, однако главное здесь не в конкретных лицах, а в сходной атмосфере обеих эпох. Эта атмосфера отражается во всех упомянутых драмах, например в пьесе Чжоу Тяньбэя, где показано, как Цыси, грозя обезглавить Великую княжну, выведывает у нее, кто велел казнить главного евнуха Ань Дэхая, любимчика вдовствующей императрицы. Здесь отлично переданы свирепость и ловкость Цыси, страх княжны, ее неумение скрыть правду перед проницательной государыней — словом, воссозданы разные человеческие эмоции, помогающие художественной литературе воздействовать на читателя сильнее, чем исторические сочинения, в которых ценится беспристрастность. Но есть в этих пьесах совершенно специфические находки. Скажем, из многих источников известно, что Цыси почти никогда не говорила с сановниками непосредственно, а только через рядом стоящего главного евнуха, как будто через переводчика. Это очень замедляло и «возвышало» ее речь, однако воплощена такая своеобразная манера лишь в пьесах: ни в документах, ни даже в романах слова Цыси дважды не повторяются.

В качестве примера приведу отрывок из небольшой пьесы 1915 года «Фальшивый князь крови», где воспроизведена аудиенция у императрицы в период восстания ихэтуаней:

«И м п е р а т р и ц а. Хуа Чжуан, устал ли ты во время своего заграничного путешествия?

Г л а в н ы й   е в н у х. Старая будда спрашивает тебя, устал ли ты во время путешествия?

Х у а  Ч ж у а н. Нет, не устал.

Г л а в н ы й   е в н у х (вставая перед Цыси на колени). Хуа Чжуан благодарит Старую будду за милость и говорит, что он не устал.

И м п е р а т р и ц а. Сейчас Пекин захвачен иностранными войсками, и один из главарей иноземцев, возмущенный гибелью своего подчиненного, поклялся отомстить. Каков наглец! Я слышала, что этот главарь важная персона среди всяких голландцев и прочих морских дьяволов.

Главный евнух повторяет слова Цыси.

 

Х у а  Ч ж у а н. Вы, вероятно, имеете в виду германского императора?

Г л а в н ы й   е в н у х (испуганно и тихо обращается к Хуа Чжуану). Ты не должен перед Старой буддой называть его императором! На небе не бывает двух солнц, а у народа не может быть двух монархов! Лучше назвать этого главаря губернатором германской провинции.

Х у а  Ч ж у а н. Покорнейше благодарю вас за уточнение. Разумеется, вы правы.

Г л а в н ы й   е в н у х (докладывает Цыси). Это всего лишь губернатор захолустной провинции под названием Германия.

И м п е р а т р и ц а. Я вижу, этот губернатор не знает церемоний, раз пошел против нашей небесной династии, да еще из-за какого-то жалкого подданного! Его надо умиротворить, послав к нему одного из князей крови.

Г л а в н ы й   е в н у х (повторяет и добавляет). По­нял, что говорит Старая будда? За границей много всякой чертовщины, так что нашему князю там будет очень нелегко. Ты знаешь, что иноземцы владеют дьявольским искусством, называемым фотографией? Стоит им тебя сфотографировать, и твоя душа отлетает тебе уже не принадлежит.

Х у а  Ч ж у а н. Как же в таком случае исполнить волю Старой будды?

Главный евнух громко повторяет его слова.

 

И м п е р а т р и ц а. Хотя этот губернатор и не знает законовнебесной династии, его не стоит особенно винить — ведь он всего лишь варвар. Если бы я как следует покарала его, он был бы чересчур опозорен. Я слышала, что на Знаменной улице живет цирюльник, очень похожий на одного из наших князей. Достаточно послать этого цирюльника».

Любопытно, что художественные произведения о маньчжурской императрице  создавались и на Западе. Например, в 1943 году вышла пьеса англичанина М. Коллиса (он явно владел китайским языком; среди его сочинений есть и научные книги, и романы, и путевые заметки) «Милостивая и благодетельная». Это название представляет собой один из возможных переводов «имени» Цыси. В следующем году он сделал доклад об исторических источниках своей обличительной и удачной пьесы, но это не мешало ему допускать в ней различные вольности. Так, выборами героини во дворец в 1853 году у Коллиса занимается Ли Ляньин, хотя этот евнух появился на горизонте Цыси не ранее 1860 года, а влиятельным стал еще позже — после Ань Дэхая. Автор, по-видимому, знал это, однако хотел избежать лишних действующих лиц. С не меньшим художественным основанием он свел в одну сцену события, которые на самом деле происходили в разное время: смерть императора Сяньфэна и расправу над министром Су Шунем. Это упростило ход истории, но придало ей дополнительную напряженность.

Особая честь китайской императрице была оказана тем, что в 1956 году ей посвятила специальный роман известная американская писательница Пэрл Бак. Надо сказать, что с эстетической точки зрения эта книга написана лучше многих других, однако содержащееся в ней толкование характера Цыси по меньшей мере спорно. Прежде всего Бак (как, впрочем, и Коллис) рисует ее слишком на западный лад: едва попав во дворе простой наложницей, Цыси вполне открыто и даже дерзко говорит с главным евнухом Ань Дэхаем и императором Сяньфэном. Но хуже другое: она изображается у Бак чуть ли не трагической фигурой — человеком, который трижды выбирал мальчиков, чтобы вырастит из них императоров (Тунчжи, Гуансюя и Пу И), а он все оказались чересчур слабыми, не равными ей, «не достойными».

Эта реабилитаторская тенденция, к счастью пронизывающая не весь роман, столь же стара, сколь несправедлива. Ее можно найти и у многих европейских авто ров конца XIX — начала XX века, которые по разным причинам пытались оправдать даже реакционный дворцовый переворот 1898 года, и в воспоминаниях Юй Дэлин, и у Холдейн, готовой извинить деспота «борьбой за существование», и у гонконгского автора Ван Ши, и книге Хасси, который обнаружил при дворе Цыси «демократический дух» только на том основании, что сред ее фавориток были две художницы некняжеского происхождения и одна сестра евнуха.

Хотя П. Бак, подобно своим единомышленникам утверждает, будто «западные авторы, за немногими исключениями, рисуют Цыси недружелюбно или даже враждебно», истина состоит как раз в противоположном, и до сих пор остаются злободневными слова русского китаеведа П. Шкуркина, сказанные в 1915 году: «Об уме, образованности, энергии императрицы писалось очень много; но ее хитрость, настойчивость в достижении целей, жестокость и развратность еще ждут своего историка».

Весь материал для такого историка фактически уж существует — он просто разбросан по многим сочинениям, в том числе и работам адвокатствующих. Любопытно, что даже они, обещая вначале «убрать наносы» «развеять клевету» и так далее, часто приходят к почти тем же выводам, что и обличители. Конечно, полностью восстановить давнишние и тщательно скрывавшиес факты нелегко, но, когда данные мемуарной, художественной и исторической литературы совпадают, их можно воспринимать как более или менее достоверные — особенно если они согласуются с рядом находящимися данными и с логикой характера Цыси.

Ниже я попытаюсь на основе сопоставления и критического анализа различных источников воссоздать этапы жизни императрицы, а затем осветить главные проблемы, связанные с ее деятельностью, и черты характера Цыси, игравшие далеко не последнюю роль в судьбе ее многострадальных подданных.

ЮНОСТЬ

 

Как указывается во многих источниках, напри­мер в книге Юй Жунлин, род Цыси происхо­дил из маньчжурского удела Нара, однако еще на рубеже XVI—XVII веков ее предок Барху потерял свой удел, бежал в княжество Ехэ и стал носить фамилию Ехэнара. Эта фамилия перешла и к Цыси, но звучала довольно редко, ибо подлинные имена китайских монархов запрещалось произносить, иногда под страхом смерти. Вместо них употреблялись возвышенные девизы правления или титулы, каким и является распространенное сейчас «имя» Цыси. Настоящее же имя — Ланьэр (Орхидея) — она носила только в юности.

Орхидея принадлежала не к царствующему, но весьма знатному роду — желтому знамени. Казалось бы, странное название для знатного рода, но дело тут в том, что маньчжуры делили свое военное, а затем и гражданское чиновничество на восемь знамен (армий или корпусов), принадлежность к которым передавалась по наследству, как дворянское достоинство. Одноцветные знамена были главными, окаймленные — второстепенными. Желтый цвет считался императорским, то есть самым почетным, и именно он осенял Орхидею. Отца ее звали Хой Чжэн. Он правил сначала округом, потом областями и имел трех сыновей и двух дочерей, причем Орхидея была старшей дочерью. Она родилась в 1835 году, на пятнадцатом году правления императора Даогуана («Свет пути»), но поскольку в старом Китае возраст исчислялся с момента зачатия, многие долгое время полагали, что она родилась в 1834 году.

«Ее мать Тун Цзя рассказывала, — пишет Сюй Сяотянь, — будто перед родами она видела странный сон о том, как яркий-яркий месяц спустился с неба и проник в ее чрево. Проснувшись от испуга, женщина почувствовала рези в животе, а к утру родила Орхидею. Надо сказать, что при династии Цин в маньчжурских семьях в отличие от китайских дочерей ценили больше, чем сыновей, потому что маньчжурка, если она была красива, могла стать императрицей, а китаянка нет. Маньчжурским девочкам разрешалось сидеть при старших и даже занимать почетное место. К тому же Тун Цзя видела благоприятный сон — естественно, что она лелеяла дочь, которая с детства росла хорошенькой, как настоящую драгоценность».

Здесь перед нами рисуется «чудесное рождение», характерное для многих романов и особенно эпопей, но в романе Цзэн Пу такой мотив приобретает иную, оппозиционную окраску:

«— Рассказывают, что У Цзэтянь[6] была перерождением одного из бодисатв, поэтому она и сумела совершить столько неслыханных дел, — промолвила Бао. — У нашей старой государыни тоже есть своя история, ваше величество знает о ней?

— Нет, а откуда она известна тебе?

— Эта удивительная легенда родилась тогда, когда старую императрицу впервые ввели во дворец, — ответила Бао. — Евнух Коу Ляньцай слышал ее от одного отставного придворного. Коу тайком передал ее моему евнуху Гао Ваньчжи, отсюда я и узнала о ней.

— Что же это за легенда? Расскажи!

— Вот что мне рассказали. При императоре Даогуане осенью каждого года в провинции Жэхэ устраивалась грандиозная облавная охота. Однажды Даогуан вместе со своими сыновьями и придворными выехал бить зверей. Вдруг на полдороге ему встретилась огромная белая лисица, которая, вытянув передние лапы и склонив до земли голову, преградила дорогу коню императора. Даогуан схватил драгоценный лук, вложил стрелу и хотел выстрелить, но в этот момент наследник престола — будущий император Сяньфэн — подъехал к нему и сказал: „Ваше величество, видимо, слава о вашей мудрости и добродетели распространилась так широко, что вам выражают покорность даже звери. Поэтому они и послали вам навстречу эту старую лисицу, которая целое тысячелетие занималась самоусовершенствованием и достигла высоких ступеней познания. Умоляю, не убивайте ее!"

Даогуан рассмеялся, спрятал лук и, дернув поводья, объехал лисицу стороной. После охоты он возвращался домой по старой дороге и вдруг снова увидел лисицу, которая, повернувшись к нему, как и в первый раз, низко склонила голову. У Даогуана зачесались руки, он машинально выпустил стрелу и убил зверя наповал.

­Прошло десять с лишним лет, на трон вступил император Сяньфэн. Когда настало время выбирать служанок для дворца, ему подали список красавиц с указанием имени, фамилии, цвета знамени и даты рождения каждой. Дойдя до страницы, на которой было написано про нашу старую государыню, Сяньфэн прочел:

"Урожденная Нара, принадлежит к желтому знамени, имя ее Орхидея, лет столько-то, родилась такого-то числа в такой-то год правления императора Даогуана". Сяньфэн взглянул на эту дату и стал что-то припоминать. Затем обернулся к евнуху, который вел запись ежедневных деяний императора, и сказал: „Сдается мне, что в этот день произошло какое-то удивительное событие. Ну-ка, справься поточнее!"

Евнух послушно раскрыл толстую книгу и выяснил, что именно тогда была убита белая лисица. Император Сяньфэн засмеялся: „Оказывается, эта девушка в предшествующем рождении была старой лисицей!" И велел поставить ее служанкой в самую дальнюю беседку Парка радости и света. Но надо сказать, что Орхидея выросла на юге и умела исполнять разные легкие песенки. Однажды Сяньфэн, гуляя по парку, услышал ее, подозвал к себе и заставил спеть возле галереи. На следующий день он назначил ее служанкой в собственной спальне. Вскоре, когда она глубокой ночью подавала ему чай, он осчастливил ее. Орхидея родила будущего императора Тунчжи и получила титул драгоценной наложницы[7].

Всю эту историю тайком передавали из уст в уста придворные евнухи, да еще вдобавок стали делать из нее разные выводы. Одни говорили, что Орхидея была послана Сяньфэну в награду за доброту, когда он просил не стрелять в лисицу; другие — что в отместку за выпущенную в нее стрелу она собирается смутить покой Китая; третьи — что она приняла человеческий облик только для того, чтобы насладиться всеми благами земного мира и наверстать упущенное за время тысячелетнего самоусовершенствования. В общем много ходило толков!

— Какая там награда за доброту! — саркастически усмехнулся император. — Вот смутить покой Китая, насладиться земными благами — это другой разговор!»

В легенде, приведенной Цзэн Пу, пожалуй, наиболее ярко отражается народное отношение к Цыси. А перекликающееся с этой легендой маньчжурское поверье утверждает без малейшего колебания, что «императрица пользовалась духами чаще, чем другие женщины, ибо от нее исходил запах лисицы».

Если Цыси вначале, как утверждают многие, действительно была служанкой, а не наложницей, то своевременное внимание Сяньфэна оказалось для нее более важным, чем можно подумать. Дело в том, что служанки для китайского двора тоже набирались из молодых девушек, хотя и менее высокого происхождения, нежели наложницы, однако служанок, не «осчастливленных» императором до двадцатилетнего возраста, полагалось возвращать домой и они уже больше не имели шансов выдвинуться при дворе.

Почти все авторы, пишущие о Цыси, рисуют ее ослепительной красавицей. Для китайских романистов такая обрисовка героини была традиционна и в общем естественна, но для большинства остальных авторов это следствие малоуместной идеализации. Сохранившиеся фотографии императрицы отнюдь не ослепляют, и можно поверить Юй Жунлин, которая считала, что настоящей красотой Цыси не отличалась даже в юности. Однако она разными способами умела располагать к себе людей и долго выглядела моложавой. «Если бы я не знала, что ей скоро минет шестьдесят лет, то сказала бы, что это хорошо сохранившаяся сорокалетняя женщина», — писала Кэтрин Карл. В семьдесят с лишним лет Цыси все еще выглядела сорокалетней и не имела ни одного седого волоса, но последнее легко объясняется косметикой.

Чтоже еще выдвинуло Орхидею из среды других женщин? Это весьма убедительно раскрывает Сюй Сяотянь:

«Родители девушки не отличались богатством и не могли одевать свою дочку в шелка или парчу, подобно многим ее сверстницам. Но Орхидея сама умела находить выход из этого положения. Ее халаты из дешевой материи были всегда чистыми и ловко скроенными, а в волосах красовался свежий цветок, затмевавший своим изяществом дорогие украшения богачек. Были у нее и иные преимущества, которые она донесла чуть ли не до старости. Во-первых, она вся светилась легкомысленным обаянием: стоило ей засмеяться, откинуть волосы и взглянуть на мужчину, как он таял. Во-вторых, Орхидея отлично пела.

В детстве, когда ее отец, чиновник Хой Чжэн, учил дочку грамоте, она не проявляла больших способностей к наукам, зато любую мелодию схватывала на лету и могла воспроизвести ее в точности. У нее от природы была, что называется, жемчужная гортань, которой она покоряла слушающих. Сначала девушка решалась петь только в одиночестве, потом объединилась со своими подругами из знаменных семей, и они часто подыгрывали ей на флейтах и лютнях. Мать Орхидеи не одобряла этого легкомысленного занятия, но отец, который сам мурлыкал арии из столичных опер, любил пение дочки и отменил материнский запрет. Более того, он научил ее всем мелодиям, какие знал сам, и нередко напевал вместе с ней.

Иногда они разыгрывали в гостиной своего дома целые спектакли: „Излучина реки", „Второе посещение дворца", „Мать учит сына". В последнем спектакле Хой Чжэн пел партию сына, а Орхидея — партию матери. Тун Цзя призывали на роль слушателя, однако ее замечания или протесты всерьез не принимались.

Впоследствии, когда Хой Чжэн получил должност в Уху, он взял дочь с собой. Уху был весьма оживленным городом, речным портом. Здесь, среди чайных харчевен, стояло множество театральных балаганов, девушка проводила в них целые дни. Хозяева балаганов, знавшие, что Орхидея — дочь таможенного инспектора, старались усадить ее на самое почетное место, но она предпочитала кулисы. Вскоре она перезнакомилась со многими актерами и, не удовлетворяясь хождением в театр, убедила отца приглашать их на домашний спектакли.

Кроме театров Орхидея любила посещать харчевни, для чего отец специально выделил ей двух охранников. Раньше, находясь на заштатной должности в столице, он много лет бедствовал, однако теперешний выгодный пост давал возможность наверстать упущенное. Хой Чжэн стал усердно брать взятки и вообще делал все, что хотел. За один только год на него было подано множество доносов, но его тесть, служивший в Пекине, помогал класть их под сукно».

Этот мотив взяточничества появляется здесь не случайно, с ним связаны последующие бедствия семьи и смерть Хой Чжэна:

«Однажды Хой Чжэн задержал личную лодку цензора[8] Цзяна и, обнаружив на ней контрабанду, содрал с хозяина три тысячи лянов[9] серебром отступного. Цензор, естественно, затаил злобу. А так как он был человеком влиятельным, знакомым со многими князьями, то по возвращении в столицу он подал на обидчика резкую жалобу. Тем временем тесть Хой Чжэна умер и на этот раз за него никто не заступился. Уволенный Хой Чжэн, как говорится, „свернул знамена, собрал барабаны" и уехал в город Аньцин. Цензор пытался даже посадить его в тюрьму и взыскать с него все жалованье, полученное на должности таможенного инспектора, но губернатор провинции Аньхой, дальний родственник Хой Чжэна, помог ему уладить дело, хотя это и стоило в результате десять тысяч лянов.

Человеку, ворочавшему такими деньгами, было, разумеется, обидно нигде не служить. Тун Цзя тоже всячески рекомендовала ему сблизиться с губернатором Хэ Шанем, и тот постепенно оценил и старательность, и ум, и гладкую речь Хой Чжэна. Когда на севере провинции случилось наводнение, жена посоветовала Хою купить за десять тысяч лянов место по сбору средств для пострадавших; одновременно у губернатора праздновался день рождения, который потребовал от Хой Чжэна еще десять тысяч. Чтобы наскрести такую сумму, жене пришлось даже продать головные украшения. Но губернатор был доволен: деньги интересовали его гораздо больше, чем помощь несчастным, поэтому он подал наверх доклад, в котором расписывал энергию, честность и таланты Хоя и рекомендовал его на должность инспектора по сбору средств. Увы, не прошло и трех дней после этого, как у губернатора воспалилась грыжа и он в страшных мучениях умер.

Сбор средств для пострадавших поручили финансовому инспектору провинции, который был врагом Хой Чжэна, а губернатором сделали Янь Ситао, бывшего вице-губернатора провинции Шаньдун. Едва новый губернатор вступил на должность, как инспектор подробно рассказал ему и о льстивости, и о взяточничестве Хой Чжэна.Этот донос пришелся весьма кстати, поскольку Янь Ситао был знаменит своей честностью и терпеть не мог взяточников. Сразу возненавидев незадачливого чиновника, он даже не пожелал его принять, хотя тот трижды являлся к нему с визитом. Обеспокоенный Хой Чжэн навел справки, понял, что финансовый инспектор сам ждет от него взятки, но все деньги Хоя были уже истрачены на покойного губернатора; ему оставалось лишь ежедневно и без всякого успеха обивать пороги губернского управления.

Наконец Хой Чжэну удалось собрать немного денег. Он подкупил нескольких провинциальных инспекторов, чтобы они замолвили за него словечко перед губернатором, но оказалось, что тот даже не может слышать его имени. Все покровители Хой Чжэна умолкли. Бывший таможенный инспектор, купавшийся ранее в серебре и славе, не получал должности год, два, три, страдал от бедности, от уязвленного самолюбия, а вместе с ним страдала и его дочь, уже привыкшая к роскоши. Хотя город Аньцин по количеству развлечений уступал Уху, он все же считался центром провинции; здесь тоже было несколько оживленных улиц, чайные, театры, куда Орхидея часто заходила, оставляя там немалую толику отцовских денег. С горя Хой Чжэн начал курить опиум, что еще больше увеличило и его расходы, и презрение губернатора к нему. От суровой кары Хоя спасала только его принадлежность к одному из маньчжурских знамен.

Сначала Хой Чжэн брал в долг, потом стал закладывать вещи, но в конце концов оба эти источника иссякли и он вместе с женой и детьми познал стужу и голод. Орхидея не могла стерп