Горькая охра курортного сада,

Рдеющий, редкостный луч.
Осень в терновом венце листопада,
Мир обнажен и горюч.

Выйду ль к реке - эти гулкие тучи,
Дали, как медленный звон, далеки.
Кануло лето камушком с кручи
В серую пустынь реки.

Северный ветер колосья тревожит -
Тихо, пустые, свистят.
Жизнь ли мою торопясь подытожить,
Так полыхает закат?

Только донника метелки

на высоких стебельках,
только солнечные пчелки
в отцветающих лугах.
Стрекозиные проказы
от болота невдали...
Под косою востроглазой
травы мягкие легли.
Уплывает лета лодка -
лёгкий струг берестяной.
Нахлебалась кровохлёбка
сладкой крови земляной.
Нахлебалось сердце боли
так, что было не вздохнуть...
Но со мною - лес да поле,
мой земной, короткий путь.
Солнца поздний одуванчик
в синеве бестеневой,
и серьёзный, стройный мальчик
с темно-русой головой.
Пусть соцветья облетели,
пусть и солнце - на закат:
сын, приглядываясь к цели,
над стрелою щурит взгляд.

Как хороши эти первые дни

Робкого зноя и мощного света!
Улицы серы, и лица бледны,
Зябко деревьям - далече до лета…

Но уповаем на завтрашний день:
Скоро все будет светлее и краше!
Ах, навевает ненужную лень
Зной, точно яблочко с неба упавший.

Так отчего - я понять не могу -
Грустью томится прохладное тело?
Или весны слишком долго хотело?
Или деревья милее в снегу?

Нет, но весной почему-то больней
Необратимое чувствуешь время:
Выросло за зиму новое племя,
За зиму стали морщинки видней...

Школьницей в фартучке скачет весна.
Друг мой смеется: нашла же заботу!
Да не состарились мы ни на йоту!
Веришь не веришь - а жизнь-то одна...

ВСЁ ЖЕ МИР – ВДОХНОВЕНЬЕ И ТАЙНА

Ничего, никого, никогда

не забуду из лет облетевших.
Всё со мной: молодая вода
горной речки - дикарки безгрешной,
и рудничная грубая быль,
и за нежность жестокая плата...
Всё, в чем я без вины виновата,
все, что случай когда-то убил.
Тем, быть может, и жизнь хороша,
что не вычеркнуть дела и слова:
всё к тебе возвратится, и снова
улыбнётся и вздрогнет душа.

Не отречься от прожитых лет!
не догнать убежавшую воду,
но не гаснет особенный свет
над особенным временем года:
школьный сад сентябрём занесен,
репетиция, музыка,

поздно...
Мы читаем по листьям и звёздам:
будет счастье - для всех и во всём!

...Тех забот золотая руда
стала пылью. Но разве напрасно
так же нежно, тревожно и страстно
те же звезды глядят сквозь года?!

ЧУВСТВО ЗЕМЛИ

Что-то будет еще в этой жизни со мной,

что-то будет?..

Зов родных расстояний меня

на рассвете разбудит.

Хоть один родничок

под пятой января - да не сгинет!
Хлопотунья-судьба

предо мной свою карту раскинет.

Покачнутся леса под крылом,

индевеющим тонко,
и начнут небеса мою душу качать,

как ребёнка.

Или узкоколейка помножит на песню улыбки,
А в тайге замелькают

дождя непряденные нитки.
Будет праздник в деревне,

сверкнут самородками лица!
Словно в жизни страны

я открою живую страницу...

Я люблю это чувство земли -

крутизны и простора!

Обрывается сердце,

как глянешь на мир с высоты.
Объявляют полет...

Обрывается нить разговора,
Резкий вихрь от винта

до земли пригибает цветы.

Что-то будет со мной в этой жизни -

ещё

что-то будет!

Благодарствую, жизнь,

за колёса твои и крыла!
Что не праздников праздность -

родную грамматику буден
От щедрот своих мне

ты, великая, преподала!

Светлый воздух родины моей

Над родной состарившейся крышею...
Ближе к солнцу горная возвышенность,
Ближе к сердцу - сущее на ней:
Синий день над чернью зимних гор,
Стать сосны и скал архитектура.
Древний мох - обветренная шкура…
Веком неизраненный простор!

Ветер сух, и в лёгких от него -
Мириады ледяных иголок,
И не больно мне от их уколов,
И не страшно в ночь под Рождество,
В час луны, и звонкий, и немой,
На тропе, где сходятся туманы
К водопою, к речке Безымянной,
Безымянной сделаться самой...

Но - уносит поезд и меня
В даль судьбы, уже определённой...
Будь же счастлив, мир ты мой зелёный!
Дай мне гроздь закатного огня,
Горькой смолки светлую слезу,
Горстку игл да камушек замшелый
С той тропы, где я однажды пела
Душной ночью,

в августе,

в грозу!

НА СЕВЕРЕ БАЙКАЛА

Здесь склоны повиты сырыми ветрами
и травы колючи.

Здесь вечно пасутся, цепляясь за травы,
голодные тучи.

Здесь выбили волны в скалистом подворье
пещеры-загоны.

Здесь - кладбище нерп, оголенные корни,
продрогшие кроны.

Здесь райская птица гнезда не свивала,
восторгов не пела,

лишь гордые чайки хлопочут на скалах,
над пеною белой.

Лишь белые чайки ночуют на скалах,
под осыпью звездной,

да зимы вмерзают прозрачным кристаллом
меж бездной и бездной.

Но если земная вдруг ось покачнется,
взорвется мгновенье,
я знаю: отсюда иное начнется
времен исчисленье.

И вёсел узкие запястья,

летающие над водой,
И чайки вечное пристрастье
к полету, к риску.
И прибой

у берега - от черной баржи.
А на мосту - трамвайный бег.
Отсюда сладко нам и страшно
увидеть дно знакомых рек.

Зачем влечёт и что скрывает
стихия сумрачной воды?
И я стою и замираю,
как от предчувствия беды.
Как будто жизнь мою уносит
река в студеный океан,
в себе мешая синь, и осень,
и ночь, и звезды,
и туман.

БАЛЛАДА О СТАРОМ РУДНИКЕ

Там бессмертники солнц
расцветают над сопкою голой.
Там картофель круглится
в суглинке, в колючей земле.
Там дорожная пыль
засыпает притихший поселок,
чье безвестное имя
словно искра в остывшей золе.

Днем и ночью ветра

все шумят над моей головою,

дикий персик шипами царапает руки мои...

Вот и снова пичуга нехитрую песню

выводит -

это в сердце моем, словно в детстве,
поют соловьи!

И пыльна там трава,
и деревья низки и корявы -
но одиннадцать лет,
но влюблённости робкий апрель,
но летящий на кожу
шиповника отсвет кровавый
на опасной моей,
на стремительно узкой тропе!

Но бесснежные зимы
со злобно-карающим ветром!
На недальнем отвале
динамитом взрывают руду.

Я и нынче не знаю, что значит:
погонные метры,
но я знаю, как люди

ночами из шахты идут.

...Там теперь благодать:

всю руду из карьера свозили.

Всё, на круги своя воротясь,

поросло тишиной...

Всё - на круги своя,

лишь над маминой ранней могилой -

то дожди, то снега,

точно кадры немого кино.

Изработав себя

до последней живительной жилы,
мой старинный рудник
наконец-то спокойно уснул...
Что могу я теперь?
Вот, нескладную песню сложила.
Кто услышит меня?
Эти сопки да буйный багул.

СЕВЕРНАЯ ПЕСНЯ

Казалось: все. Казалось, из последних...
Но воля к жизни - светлая - сильна!
Запахнет дымом и теплом селений,
Летят заиндевелые олени,
Полярной птицей кружится луна.

И я шагну за полог полотняный,
И, поглощая сладкое тепло,
Я воспою протяжно и гортанно
Пространства, холод,
Ночи и туманы -
В них жизнь моя,
И поздно или рано
Покинуть их мне будет
Тяжело.

ПРИОНОНЬЕ СТЕПНОЕ

Здесь преступную волю ковал Чингисхан,
здесь он смерть, по преданью, обрел.
Затерявшийся в сопках проклятый курган
охраняет безглазый орел.

Приононья степного всхолмленный простор!
В остро пахнущих травах блуждает дымок.
Вот привиделся мне меж шатрами - шатер,
Вечный ужас не скроет хозяина взор:
лютый зверь и в лесу одинок.

Низкорослые кони взмутили Онон,
так и ныне течет он-с бедой пополам.
Вот почудился мне наковален трезвон.
То ли дикая песнь, то ль придушенный стон.
Становище кочевников - древний бедлам.

Ах, зачем эти тени тревожить опять,
воду чёрную в ступе толочь?
Ведь над этой землёй подняла меня мать,
чтоб умела я видеть, и слышать, и знать,
чтобы помнить о ней день и ночь.

Не костры, не шатры, не коней табуны,
не чужая гортанная брань -
здесь руно золотое растят чабаны,
и, возделаны миром, поля зелены,
и знобяща российская рань.

Я на вздохе холма, как на гребне волны,
ярый ветер за повод ловлю.
Он встает на дыбы, головой до Луны,
он поет, обитатель небесной страны,
не о том, чем живу, а о том, что люблю.

Сухо пахнет бессмертьем осенний чабрец,
треплет ветер полынную прядь.
Мне отсюда уйти, как спуститься с небес,
невесомость свою потерять.

ОСА

То пашня чёрная, то жёлтая стерня,
то островки зимы, то небушка осколки вдоль тряского шоссе.
Сибирская весна!

Свидетельства твои и ласковы, и колки.

Село среди полей с названием «Оса»,
отсеяв, отпахав, угрелось на припёке.
Водитель, не спеши, нажми на тормоза:
в берёзах снежный свет и солнечные соки.
Ты слышишь: тишина... Поёт в снегу ручей,
а жаворонки к нам еще не прилетели.
Воскресный сонный день,
и трактор, как ничей,
на пахоте стоит потерянно, без цели.

А верба отцветет, осыплются жарки,
и под приглядом солнечного ока
пшеницы (дай-то Бог) родятся высоки,
картошка и морковь нальются сладким соком.
Земля - везде земля. Бурятское село -
и узкие глаза, и русские улыбки.
Крестьянской мудрости спокойное тепло
в речах бесхитростных, а в сущности великих.

Трещит обложка дня от черных новостей.
С былых пророчеств мы содрали паутину.
Трагедии грядут... А ты паши да сей:
спасай народ,

спасай, крестьянская дружина!

ДОРОГИ УСТЬ-ИЛИМА

Слепящее, тяжёлое, как ночь,
стояло в небе северное солнце,
и синева морозная ломилась
в прозрачную проталину окна.
Разбухшим сердцем, кожей бледных щёк
я понимала кислородный голод.
Смешались и отяжелели мысли
под стрелами космических лучей.
По гребню ГЭС - точнее, по хребту, -
гремя железом, вез меня автобус,
битком набитый, нервный и усталый,
над задремавшим морем Ангары.
Рабочие, а также ИТР,
вцепившись в верхний поручень руками,
пропахшими мазутом и железом,
дремали стоя - смена позади.
Вцепившись в почву бедную, дремали
у края трассы худенькие сосны -
больные дети северного солнца
и мерзлотою скованной земли.
Река катила льдины и шугу,
и всюду здесь, куда достанешь взглядом, -
безбрежность неба и безбрежность снега,
как постоянства строгий образец.

Обугленное сердце остудить -
к твоим снегам я припадаю, Север.
Не будет больше ни любви, ни боли:
я смерть свою, увы, пережила.
А пережив, к рассвету возвратилась.
И вот судьба сменила гнев на милость.

И, слава богу, столько есть на свете
высоких, ясных, честных, молодых!
А в лебедином горле Ангары
такая мощь энергии клокочет,
что хватит мне не на одно столетье
земного, всетворящего огня!

В августе ночи в Саянах,

черные, холодны.
Слепо бредут туманы,
горы едва видны.
Спит у реки поселок -
съежился, опустел.
В сенях ружье.
И колот

все ещё не у дел.
За полдень - солнце согреет
весь благодатный край.
Поздние травы зреют -
выйди и собирай
на зиму эту роскошь;
всякая травка - жизнь!
Что ж ты меня торопишь?
Коршун ещё кружит.
Небо синей, чем можно
вообразить себе.
Все еще так несложно
нынче в моей судьбе.
Сердце ещё причастно
радости и добру.
Горстью из речки - счастье
пью на сыром ветру!

АРШАН

Вулканический прах на дороге,
вечных странствий бесстрастный мотив...
Простодушны бурятские боги,
им не надо ни жертв, ни молитв.

Божества плосколицые эти
не дано возмутить суете:
узкий взор созерцает столетья,
как круги на озерной воде.

Здесь шагай, да о вечности думай,
да гляди, не идёт ли гроза.
Здесь душа не бывает угрюмой,
не бывают пустыми глаза.

А когда обронённой монетой
под холмом засверкает аршан,
ты напьёшься шипучего света,
ясным холодом жизнь освежа!

Здесь наивные встретишь приметы
поклонения Богу бурят:
подари ему денежку, ленту -
вот и весь немудреный обряд. -

Укроти городскую гордыню,
отплесни на полянку вина -
и к тебе подобреет отныне
духи гор и лесная страна.

В становище бессмертных деревьев
удержи ускользающий миг:
молчаливые бродят поверья,
стерегут драгоценный родник…

ЭКСКУРСОВОД

Тайга не спешит к увяданью...
Огромна, как мир, тишина.
Но раннюю грусть ожиданья
Прозрачно таит глубина.

Скользит полусонная рыбка,
Как чёрный штришок в бирюзе.
А волны нешумно, нешибко
Бегут к каменистой косе.

И - знак осторожной угрозы -
Мне на сердце ляжет опять:
В уборе прибрежной березы
Сожжённая инеем прядь...

Но небо светло и открыто,
Меня утешая, звенит,
Что горькую зелень нефрита
Сосна в оперенье хранит.

И смотрят, примолкнув, туристы
В серебряно-синюю даль,
На горы, на близкую пристань:
Их тоже кольнула печаль.

Я всё им сказала. Меж нами
Уже отчужденье легло.
Иссохшими чую губами
Родных расстояний тепло.

Чужие - уедут отсюда,
Лишь сердцем успеют принять
Сибирское светлое чудо,
Бёрезы горючую прядь...

А мне - оставаться...
И слушать,

Как буйная Роза ветров
Шипами вонзается в сушу,
Как, сон перемирья нарушив,
Готовит ледовый покров.