Глава третья, которая расскажет о беде, постигшей старого Те Иети

Тауранги был смущен. Никогда раньше не испытывал он такого беспокойства. Ни разу за семнадцать лет не усомнился он в непогрешимости своего отца, благородного Те Нгаро, мудрого вождя храбрых нгати и величайшего воина, чье имя наводит ужас на соседние племена. Те Нгаро, с которым никто не сравнится по мощи своей маны – магической силы, что дарит человеку удачу и счастье.

У старого Те Иети тоже была мана, хотя и ничтожная: он ведь был бедняк и простой воин. Вчера он лишился и этой незначительной, дарованной богами силы. После того как лодка рыбачившего Те Иети разбилась о камни, всем стало ясно, что боги отвернулись от подслеповатого старика. Воин, утративший ману, не достоин сочувствия. Он должен подвергнуться наказанию – муру. Сегодня утром Те Нгаро собрал всех жителей деревни, чтобы выделить нескольких мужчин, которым надлежит разграбить до последнего крючка имущество Те Иети.

Провозглашение муру было священным обычаем родного племени Тауранги. Он знал, что и в других племенах, которые ведут свою родословную от лодки «Таинуи», вожди подвергают действию муру дома и огороды воинов, впавших в немилость у богов. Тауранги помнит, как была разграблена хижина тощего Мароро, от которого ушла жена. Как в щепки были разнесены амбары с только что собранным урожаем у Татуа, сломавшего на охоте руку. Как пировала вся деревня, поедая съестные припасы Тапуае и Те Пуники, угодивших в плен к ненавистным нгапухам. Однажды – это было позапрошлой весной – и сам Тауранги был назначен в число исполнителей муру. С не меньшим усердием, чем остальные, он рубил топором стены амбара, разбрасывал рыболовные снасти и мешки с кумарой и стягивал с крыши хижины доски и сухие пальмовые листья. Тогда Тауранги не задумывался, справедливо ли подвергать муру имущество смельчака Те Pay, виноватого лишь в том, что у него заболел и умер сынишка. Больше того, Тауранги ликовал, унеся из дома Те Pay отличное ружье, полмешка пороха и короткую палицу, изукрашенную резьбой.

Что же происходит с ним теперь? Почему так неприятно смотреть на сегодняшнее муру? Неужели из‑за нее?

Не поворачивая головы, Тауранги скосил глаза туда, где в сторонке от весело гомонящей толпы стояли двое – лысый, быстро мигающий старик в ветхой набедренной повязке и маленькая круглолицая девушка в белом переднике и узорчатой накидке, в которую были искусно вплетены перышки киви. Это были неудачник Те Иети и Парирау, его дочь. Не отрываясь они смотрели на парней, которые заканчивали свою удалую работу: двое самых дюжих подрывали каменными теслами столбы, подпирающие навес, а четверо вязали в узлы нехитрый скарб семейства Те Иети. Амбар был уже очищен. На земле, в нескольких шагах от изувеченной хижины, были свалены в кучу вязки сушеных корней папоротника арухе, три спелые дыни и несколько мешков кумары. Вечером все эти припасы будут съедены жителями деревни. В общей трапезе примет участие и Те Иети. Ему придется сегодня выслушать немало горьких упреков от тех, кто надеялся полакомиться свининой и сушеной рыбой, которых не оказалось в амбаре старого вдовца.

Тауранги смотрел на Парирау, и, хотя ее темно‑оливковое лицо было наполовину скрыто падающими на плечи волосами, он видел, что девушка опечалена. Проявлять на людях чувства – верх неприличия, и, будь на месте Парирау кто‑то другой, Тауранги осудил бы постыдную несдержанность. Нельзя показывать свое недовольство решением вождя, даже если дом твой предан разграблению и на завтрак не остается и кусочка папоротника. Во время муру надо радоваться вместе со всеми. Или хотя бы хранить спокойствие, как старый Те Иети. Он безучастно следит за гибелью добра, которое накапливал в течение многих лет. Так ведет себя истинный воин.

И все‑таки Тауранги не в силах был не сочувствовать расстроенной девушке. Он готов был простить ей даже слезы, блеснувшие в ресницах, когда она на миг повернулась в сторону возбужденно приплясывающих зевак. Вовсе не желая, чтобы девушка заметила его среди них, Тауранги выбрался из толпы и зашагал в дальний от ворот угол деревни. Там, в самой большой и самой красивой хижине, жил с двумя старшими женами верховный вождь племени нгати, его отец.

Проходя через марае – центральную деревенскую площадь, – Тауранги услышал частые постукивания. Они доносились из‑за угла дома собраний. Это трудился Ратауе, один из самых почитаемых людей племени и, как говорили, лучший резчик по дереву на всем Северном острове. Вчера перед заходом солнца Тауранги слышал, как восторженно ахала мать, рассказывая Те Нгаро о новой работе искусного мастера – фигуре великого бога Тане, покровителя всего живого. Ею будет украшен столб в священном месте пророчеств и гаданий. Мать ликовала: теперь благодарный Тане будет еще внимательнее к заклинаниям и просьбам жрецов общины.

Завернув за дом собраний, Тауранги подошел к голому по пояс мужчине, который сидел на корточках перед гладко обструганным обрубком дерева. Пальцами левой руки Ратауе зажимал отточенный каменный резец, а в правой держал молоток из китовой кости.

– Хаэре маи! – почтительно поздоровался Тауранги, приблизившись к мастеру.

– Хаэре маи, – буркнул тот, колыхнув свисающим животом, но даже не взглянув, кто там здоровается с ним.

Юноша присел рядом с резчиком и принялся рассматривать будущую скульптуру. Ратауе не отрывал угрюмо сосредоточенного взгляда от пока что безглазого и безносого лика божества. Но вот он сощурил заплывшие глазки и, действуя одним резцом, прерывистыми мелкими движениями начал наносить контуры орнамента вокруг головы идола. Тонкие извилистые линии хитроумно сплетались, образуя окружности, спирали и неожиданные петли. Их пронзали двойные и тройные стрелы, изогнутые на концах и переходящие в дуги. Мастер работал так быстро, что казалось, он наносит рисунок наобум. Но Тауранги видел, как точно чередовался на бревне сложнейший узор. Недаром слава искусного резчика так далеко разнеслась по Аотеароа.

Но вот Ратауе взял костяной молоток. Началась самая ответственная часть работы – углубление контура. Сдувая щепочки, резчик безошибочно повторял нацарапанный на дереве рисунок. На глазах у Тауранги сочетания выпуклостей и ложбин превращали обыкновенный кусок дерева в священный предмет, полный магической силы.

Поглощенный работой, он так и не посмотрел на юношу. Следуя обычаю, Тауранги не заговаривал с ним первым. Некоторое время он вежливо выжидал, но, убедившись, что мастер не намерен отвлекаться от дела, встал и неторопливо пошел прочь. Видимо, Ратауе все‑таки посмотрел ему вслед – на мгновение постукивание смолкло. Но гордость не позволила сыну вождя оглянуться.

Внезапно Тауранги пришло в голову, что идти домой ему незачем. Голода он не ощущал, так как сытно поел, когда солнце было на своем пути вверх. Сейчас оно стояло прямо, как столб, и думать о вареном батате и мясе было рано. До наступления времени огней он мог бы кое‑что успеть. Скажем, подбить в лесу парочку хохлатых попугаев. Или спуститься к реке, искупаться, а заодно попробовать крючки, которые он две ночи назад выменял у Вера Вера.

Пока Тауранги размышлял, чем лучше занять время – охотой или рыбалкой, ноги снова привели его к месту, где раньше стояла хижина неудачника Те Иети. Сейчас от ее стен остались лишь разворошенные пласты грязноватой, давно иссохшей соломы. Зеваки разошлись. Только старый воин сутулился, как прежде, возле развалин.

– Где твоя дочь, Те Иети? – строго спросил Тауранги, толкнув старика в костлявое плечо.

Те Иети поднял голову. Его глаза, полузакрытые складками век, смотрели безучастно.

– Где Парирау, отвечай! – стараясь придать голосу властность, повторил сын вождя.

Те Иети вздрогнул, взгляд его стал осмысленным.

– Ушла… – Он с видимым усилием поднял руку с набухшими веревками вен. – Ушла к реке. Так она сказала…

Тауранги кивнул и торопливо зашагал к воротам.