В которой Токе приглашают на танец

 

Оставшиеся до Больших Игр дни казались Токе одинаковыми круглыми бусинами, быстро катившимися одна за другой и нанизывавшимися на нитку вчера‑сегодня‑завтра. Каждый день был ограничен четырехугольником выбеленных стен с клочком неба над ним, маленьким и тоже четырехугольным. Небо медленно меняло цвет с ракушечно‑розового на рассвете, когда новобранец вскакивал с койки, на яростную синеву к полудню. К тому моменту, когда обливавшиеся потом ветераны начинали свой танец под ритм барабанов, оно выцветало до белизны. К вечеру белизна все больше и больше наливалась лиловым, подобно свежим синякам на теле Токе. Наконец, лиловость вспухала глубокой бархатной чернотой с мигающими сквозь дымку алмазами звезд. В отпущенном Токе четырехугольнике помещались только рука Ловца с застывшем в полете петлей Аркама и Волосы Вероники, вечно ускользающей от своего преследователя. Их появление над головами гладиаторов означало, что скоро в казармах зажгут светильники, над плацем разнесется запах тушащихся бобов, и усталые люди соберутся в столовой за усыпляюще обильным, но однообразным ужином.

Мерцающие пряди Волос Вероники все так же загадочно подмигивали Токе, когда он, едва передвигая гудящие ноги, плелся из обшей залы в свою каморку. Он засыпал, как только его голова касалась подушки, вздрагивая во сне всем своим измученным телом, как больное животное. И просыпался среди ночи от жуткого, но тут же ускользающего из памяти кошмара – в глухой темноте, с ясным ощущением пустоты на соседней койке, не заполненной теплом Каева тела и его сонным дыханием. Эта пустота физически давила Токе как будто Кая уже не было среди них, среди живых… Как будто он никогда не вернется, чтобы занять пустующее место. Внутри парня что‑то обрывалось, и он лежал остаток ночи без сна, размышляя о той участи, которая ожидала товарища и его самого.

 

Скавр объявил гладиаторам о своем решении на следующее утро после кровавого инцидента с Буюком. Токе не знал, повлияло ли признание Тача на выбор наказания для Слепого, но поединок с деревянным мечом против стального казался ему немногим лучше перспективы быть отданным в руки жрецов Туота. К этому времени о событиях в ничем ранее не примечательном казарменном сортире теперь знали все заинтересованные стороны, то есть Аркон, Бекмес, Лилия и Вишня, если он, конечно, хоть что‑то понял из того запинающегося церруканского, на котором откровенно рассказал обо всем Элиас.

Впрочем, беспокойство о будущем Кая у всех, за исключением, может быть, Токе, очень скоро отошло на задний план. Объявив приговор Слепому, Скавр зачитал список гладиаторов, выставленных на следующие Игры в Минере. Оказалось, что все новобранцы из отряда Яры были записаны на групповую схватку, на жаргоне ветеранов звавшуюся мясорубкой. Новость стала неожиданностью только для новичков. Бывалые бойцы знали, что Большие Игры в честь помолвки принцессы Сеншук, несомненно, будут необычайно зрелищными, а значит, особенно кровавыми: развешанные в городе афиши давно рекламировали «смертельные поединки 200 гладиаторских пар с участием самого Фламмы», и – мелким шрифтом внизу – «групповое сражение между гладиаторами Танцующей школы и школы Ягуара».

Услышав свое имя в Скавровом списке, Токе, как ни странно, ощутил что‑то вроде облегчения: все‑таки в мире есть справедливость, и ему суждено разделить путь Кая. Если через дюжину дней спаситель Элиаса окажется в Минере, то там будет и он, Токе. Его перемирие с собственной совестью, к несчастью, длилось недолго: до тех пор, пока не прозвучало имя, завершающее список участников мясорубки:

– Слепой.

Думая, что ослышался, Токе переглянулся с Арконом, но на лице того был написан тот же вопрос, что вертелся на языке у него самого. Не может быть! Кай же уже выставлен на поединок, причем с учебным оружием против острого! Словно прочитав их мысли, Скавр продолжал:

– Если Слепой поспешит и покинет арену через Ворота Смерти до мясорубки, его место займет… – мясник помедлил, водя пальцем по листу пергамента. – Философ.

Тут Токе не выдержал:

– Позволь слово, сейджин!

Скавр вскинул глаза от списка, ища источник неожиданного беспокойства. Яра устремился к Горцу, доставая из‑за пояса плеть, но Скавр жестом остановил его:

– Позволяю.

– Слепой… Это ведь смертный приговор… Неравный поединок, а потом мясорубка – такого никто не…

– Кого ты защищаешь, Горец? Убийцу?! – раздраженно прервал его Скавр. – Я обещал, что победа вернет Слепому право называться гладиатором. Он вернется в свою семью и вместе с ней выйдет на бой. Или ты хочешь для него особого обращения?

Токе открыл было рот, чтобы возразить, но сильный толчок в бок от стоящего по его левую руку Сынка лишил его нужного для продолжения речи воздуха. Многие гладиаторы, не знавшие истинной причины Каевой выходки, не разделяли желания Горца выступить на защиту нарушителя кодекса и убийцы. Момент был упущен; место Скавра перед строем занял Яра, знакомя новичков с особенностями группового боя.

Чем дальше Токе прислушивался к словам доктора, тем больше росла в нем уверенность, что мясник решил расправиться с Каем наверняка. Если то, что рассказывал о мясорубке Яра, не преувеличение, то вряд ли у самого Токе были большие шансы на выживание. А ведь он, в отличие от Слепого, выйдет на арену свежим, не измотанным предыдущей схваткой и, возможно, страдающим от ран.

Опасность мясорубки заключалась в том, что, если в обычном парном поединке гладиатор сходился только с одним противником, то в групповой схватке он мог быть атакован двумя и более врагами, по очереди или одновременно. Бой длился до полной победы одной из сторон. Это значило, что воины противника должны быть полностью уничтожены или сдаться. В жестокости общей свалки правила гладиаторской чести зачастую бывали забыты, и арбитры, не всегда успевавшие следить за быстрым развитием событий, смотрели на это сквозь пальцы. Теперь Токе стало понятно, почему Скавр послал в мясорубку одних новобранцев: тех, кто знал, каким концом держать меч, но в кого еще не успели много вложить. Погибнет такой – невелика потеря, на невольничьем рынке всегда найдется замена. Выживет, значит, достоин статуса ветерана и затрат на дальнейшее обучение.

В оставшиеся до Игр дни Яра неутомимо гонял свой отряд по плацу, стараясь, насколько это возможно, приблизить их упражнения к условиям Минеры, которую большинство новобранцев никогда в глаза не видели. Чтобы развить реакцию, выносливость и способность отражать многочисленные атаки, доктор заставлял своих бойцов снова и снова проходить «мельницу» – что‑то вроде полосы препятствий, где от гладиатора требовалось пересечь учебный двор, преодолевая сопротивление расставленных в трех шагах друг от друга противников. Другой забавой из арсенала Яры была «атака гайенов», когда сразу пять‑шесть гладиаторов набрасывались на одного брата одновременно, стараясь сбить его наземь. Вытряхивая из волос и ушей песок каждый раз после этого аттракциона, Токе горячо надеялся, что ему никогда не придется оказаться в подобной ситуации на арене.

Пару раз за день Яра стравливал гладиаторов стенка на стенку, выдавая отрядам противников повязки контрастного цвета, чтобы новобранцы могли отличить друга от врага в общей свалке. Токе быстро уяснил, что единственно верной тактикой в мясорубке было держать строй и по возможности прикрывать друг другу спину. Он мог многому поучиться у Бекмеса и Аркона, в бытность свою охранными сражавшихся вместе в отряде Урмана, и, как ни странно, у Тача, именно в общих схватках показавшего свою армейскую выучку. Как‑то само собой получилось, что и в свирепых потасовках на учебном плацу, и вне их маленькая разношерстная группа, состоящая из Аркона, Бекмеса, Лилии, Тача, Вишни и его самого начала все больше и больше держаться вместе. Аркон первым обратил внимание на то, что это повысило их выживаемость в учебных «мясорубках», и первым назвал друзей «великолепной семеркой». С его легкой руки, название прижилось, быстро сократившись до «семерки», хотя это число и включало отсутствовавшего Кая.

Но именно Токе предложил развить приносящую успех тактику и сознательно сражаться вместе, как боевое звено, – на тренировках и, когда придет время, в Минере. «Семерка» приняла идею с большим энтузиазмом: к этому времени стало уже очевидно, что как воины они неплохо дополняют друг друга; к тому же всегда отрадно знать, что тебя окружают братья (и сестра), на которых можно положиться. Честно говоря, у самого Токе были сомнения относительно надежности двух членов «семерки», но он не спешил делиться своими мыслями с остальными. Больше всего его беспокоил Тач. Несмотря на поддержку товарищей, настроение Элиаса в дни, последовавшие за смертью Буюка, могло характеризоваться как мрачное или очень мрачное. После своей спонтанной исповеди гор‑над‑четец снова замкнулся в молчании, так что Токе трудно было угадать, что творилось у того на душе. На учебном плацу Элиас справлялся неплохо, но выдержит ли он напряжение настоящего боя, когда жизни товарищей, возможно, будут зависеть от него?

Вторым источником беспокойства Токе был Кай. У «семерки» не было никакой возможности посвятить запертого в карцере товарища в их стратегические планы, более того, он не подозревал о самом существовании маленького союза. Если каким‑то чудом Слепой переживет первый поединок, захочет ли он быть частью их затеи? Смогут ли они положиться на того, о ком им по‑настоящему ничего не известно, кто уже однажды обманул доверие разделивших с ним воду людей, кто струсил, сдался, бросил оружие… Не в силах больше держать свои сомнения внутри себя, Токе как‑то осторожно спросил Аркона:

– Скажи, после рассказанного Дженсом… Ты никогда не задавался вопросом, почему Кай и его господин наврали всем тогда в пустыне, что они – заставцы? Не размышлял о том, кто и откуда они на самом деле, и что за дело у них было посреди Холодных Песков?

– Конечно, задавался и размышлял, – признался Аркон и вдруг, положив Токе руку на плечо, заглянул ему в глаза. – Только знаешь что? У меня от этих размышлений голова разболелась, а спросить самого Кая я не успел. А ты?

– Что я?

– А ты успел?

Горец отвел взгляд.

– Помнишь, что сказал Яра? – продолжил Аркон, не выпуская его плеча. – В его речах есть иногда здравое зерно, хотя его порой трудно выкопать из той кучи дерьма, которую старикан обычно на нас вываливает. Так вот, он однажды сказал: «Ваше прошлое, каким бы оно ни было, не имеет значения. Кем бы вы ни были раньше, воин или раб, аристократ или вор, все вы теперь – равные, братья‑гладиаторы. Вы – одна семья». Мы все принесли нашу клятву, Токе. Не давай прошлому преследовать тебя. Не давай тому, что ты не знаешь о Кае, разрушить дружбу, которая выросла из того, что ты о нем знаешь.

– Я думал, что знал! – горько поправил Токе.

Аркон вздохнул:

– Просто подумай над моими словами, ладно? – и выпустил наконец плечо Токе на волю.

 

Был день грифа, последний накануне Больших Игр. После утренних тренировок гладиаторов отвели в термы, где они провели несколько расслабляющих часов в теплой воде и умелых руках массажистов. По традиции вечером школа давала открытый ужин. За обильным столом к воинам и докторам должны были присоединиться многочисленные гости: местная знать, попечители и спонсоры школы, маклеры и делающие ставки болельщики, женщины, падкие на мускулистые мужские тела. Все они на следующее утро будут на своих местах в Минере, дешевых, на солнцепеке, и дорогих, под тентом. Все они – между фисташками и оранжадом – будут смотреть, как идут на смерть их недавние соседи по столу, и решать, кому из них жить, а кому умирать. Если бы Токе мог отвертеться от участия в ужине, он бы предпочел скоротать вечер в своей каморке: ему казалось, Скавр торопится справить поминки по нему и его еще живым друзьям.

Но зрелище, представшее его взору по возвращении в казармы, заставило Токе широко распахнуть глаза: уж что‑что, а меньше всего это напоминало поминки. За время его отсутствия скучный учебный плац преобразился, как по волшебству. Развешанные повсюду разноцветные фонарики бросали веселые блики на длинные столы, сдвинутые буквой П, и ряды пестрых флажков над ними. Наступающую темноту рассеивало пламя высоких чашеобразных светильников, а вечернюю прохладу – расставленные то тут, то там между столами жаровни с краснеющими углями. Убогость казарменных зданий скрывали шлалеры, увитые живыми цветами, и яркие полотняные навесы. Между ними метались длинные черные тени – рабы, спешащие закончить последние приготовления к празднеству.

Накрытые алыми скатертями столы уже ломились от разнообразных яств, источавших немыслимые ароматы, среди которых Токе с радостью опознал полузабытый запах жареного мяса. Рот Токе наполнился слюной, он шумно сглотнул, но, к счастью, в шумной сутолоке на это никто не обратил внимания. Гладиаторы проталкивались к нарядно украшенным столам, быстро заполняя пустые места и шумно приветствуя знакомых среди гостей. Токе с разинутым ртом следовал в кильватере за широкими спинами Аркона и Бекмеса, то и дело спотыкаясь, потому что глаза его, привыкшие к однообразию казарменной жизни, смотрели куда угодно, только не под ноги. Особенно поразил воображение северянина чудом выросший в центре двора фонтан, извергающий из своих мраморных недр неиссякаемые струи воды, таинственно мерцающие в свете фонариков.

Токе плюхнулся на покрытую мягкими подушками скамью между Тигровой Лилией и Арконом, пожирая глазами женщин в ярких струящихся шелках и менее интересных гостей мужского пола, дефилировавших по двору. Некоторых из них он видел раньше: они заходили в школу, чтобы посмотреть на тренировки или перемолвиться с гладиаторами во время их отдыха. Но большинство было ему совершенно незнакомо. Лилия взяла на себя труд представлять наиболее влиятельных из тех, кого она знала. Токе пытался запомнить безостановочно льющуюся в его правое ухо информацию, одновременно связав ее с определенным лицом, прической или отсутствием таковой, но ему это плохо удавалось: он едва разбирал слова Лилии за рокотом голосов вокруг и звуками начавшего играть оркестра. Кроме того, какое значение имели имена и титулы всех этих людей, которых Токе видел первый и, с учетом завтрашнего события, возможно, последний раз в жизни?

Между тем места за столами заполнились, и все притихли: Скавр открыл вечер торжественной речью. Пока мясник расписывал чудеса мужества, которые завтра продемонстрируют его гладиаторы в Минере, Токе поймал себя на том, что он снова и снова обшаривает взглядом ряды сидящих в поисках снежно‑белой макушки. Какая глупость! Он же знает, что Кай лишен всех привилегий и сейчас сидит в темном карцере, а на ужин ему, в лучшем случае, достанутся объедки. При этой мысли аппетит у парня совершенно пропал, и, хотя Лилия заботливо положила самые сочные куски мяса на его тарелку, он к ним так и не притронулся. Товарищи Горца, напротив, уплетали так, что за ушами трещало, а Бекмес к тому же частенько прикладывался к стоящему на столе вину – на этот раз не разведенному водой, а настоящему, темно‑рубиновому и крепкому. Токе хотел было последовать примеру охранного, но воспоминание о том единственном случае, когда он был пьян, точнее – по наущению Кая разыгрывал пьяного, наполнило его такой горечью, что она отравила бы вкус самого лучшего вина.

– Почему ты ничего не ешь? – Обеспокоенные зеленые глазищи Лилии неожиданно оказались так близко от лица Токе, что он не мог притвориться, что не расслышал вопрос.

– Э‑э… У меня что‑то нет аппетита.

– Да у тебя жар! – Лилия скорчила смешную мину и, дотронувшись до его лба, отдернула руку, наигранно тряся кистью. – Смотри, тут же твоя любимая баранина!

– Спасибо, мне правда не хочется, – пробормотал Токе, хмуро глядя в сторону.

Лилия вздохнула, и лицо ее стало серьезным.

– Не знаю, заметил ли ты, но за этим столом присутствует еще одна персона, страдающая отсутствием аппетита. – На его вопросительный взгляд, Лилия тряхнула головой куда‑то влево. Проследив взглядом в направлении ее движения, Токе увидел мрачно сидевшего над полной тарелкой Элиаса, отсутствующими глазами уставившегося в пламя фонарика на столе перед ним. – Да, это Тач. Поневоле напрашивается вывод: или вы двое подхватили какую‑то странную болезнь, или… Ты думаешь о нем, верно?

– О ком? О Таче? – попробовал изобразить невинность Токе.

Глаза Лилии сердито блеснули:

– Не старайся выглядеть глупее, чем ты есть! Конечно, о Слепом! – Горец упрямо нахмурился – чего девчонка лезет не в свое дело! Но Лилия продолжала гнуть свое. – Это же глупо! Вы оба ведете себя как мальчишки, хоть Тач и старше меня! В том, что случилось со Слепым, нет вашей вины! Он сам сделал свой выбор, никто его за руку не тянул; он знал, чем рискует. То, что вы сегодня останетесь голодными, не прибавит вам завтра силы и товарища не спасет!

– Ты не понимаешь! – сердито буркнул Токе, все еще глядя в сторону.

– Ну да, конечно, где мне понять! – Голос Лилии был исполнен сарказма. – Может, будешь добр, объяснишь мне, такой непонятливой?

На этот раз он не выдержал:

– Да не могу я тут… нажираться, когда Кай… сидит в каталажке, а завтра, быть может, будет убит на потеху вот этим вот, – он дернул подбородком в сторону стола в противоположном крыле буквы П. Смеющиеся, раскрасневшиеся от выпитого и съеденного лица гостей казались Токе теперь отвратительными. – Ты только глянь на эти морды! Наживаются на нашей крови…

 

– Зачем же ты так! Вот эта мордашка очень даже ничего, – махнула Лилия в сторону смазливого юнца с густыми смоляными кудрями, сидевшего неподалеку от Скавра.

– Ну знаешь!.. – возмутился Токе, хватая ртом воздух в поисках слов.

Улыбка исчезла из глаз девушки, и ее маленькая ладонь с мозолями от рукояти меча внезапно накрыла его собственную:

– Ах, Горец… Неужели ты так мало веришь в своего друга? Он уже стал легендой школы, еще не выйдя на арену. Вот увидишь, завтра он еще всех удивит! На твоем месте я бы больше беспокоилась о собственной шкуре.

– Что ты имеешь в виду? – встрепенулся задетый за живое Токе, пробуя незаметно высвободить свои пальцы из пожатия.

– Только то, что завтра нам всем придется одинаково туго, многие уже никогда сюда не вернутся. Так почему бы не расслабиться и наслаждаться жизнью, пока это возможно?

Лилия склонила голову набок, прислушиваясь к звукам легкой быстрой музыки, летящим к ночному небу, почти невидимому за цветными светляками фонариков. У фонтана в центре двора уже сходились и расходились две цепочки танцоров, подпрыгивая, прихлопывая и то и дело меняясь партнерами.

– Я хочу танцевать, – решительно заявила девушка и, отпустив наконец руку Токе, рванула тесемку, удерживавшую ее огненные кудри на затылке. Тяжелые блестящие пряди мгновенно рассыпались по стройной спине и плечам, и у парня перехватило дыхание: знакомая сестра по оружию с немного мальчишескими ухватками внезапно исчезла. Рядом с ним сидела прекрасная незнакомка, несмотря на серую форму новобранца, затмившая всех сегодняшних разряженных дам. Ее бледные щеки разрумянились, на губах играла загадочная улыбка, зеленые кошачьи глаза были темны и глубоки, как море. Ну, Токе никогда не видел море, но оно наверняка должно выглядеть именно так.

Незнакомка протянула руку с тонкими изящными пальцами, которую не портило даже клеймо, и легко коснулась его подбородка. Парень захлопнул глупо разинутый рот и судорожно сглотнул. Не успел Токе выдавить из себя ни звука, как Лилия, смеясь, уже тянула его из‑за стола:

– Пойдем! У тебя будет шанс отдавить мне ноги.

– Но… я совсем не умею танцевать! – отчаянно возопил он, оглядываясь в поисках помощи на товарищей.

Все они, однако, казались занятыми своим делом и не обращали на Токе никакого внимания. Аркон пытался остановить Бекмеса, на нетвердых ногах норовившего завладеть полным еще кувшином вина со стола соседей. Вишня усердно наполнял кубок элегантной, но уже изрядно косившей дамы в лиловом, чью выпуклую заднюю часть он непринужденно придерживал свободной рукой. Тач, казалось, ничего этого не видел, погруженный в молчаливое созерцание собственной нетронутой тарелки, как будто это могло заставить исчезнуть остывшее рагу.

В следующее мгновение Токе был уже в самой гуще танцующих. Незнакомая зажигательная мелодия подхватила и понесла его на своих волнах. Лилия крепко сжимала его руку, и парень, как мог, старался повторять ее движения, поминутно натыкаясь на танцующих справа и слева, заставляя их смеяться над его неуклюжестью. Лилия тоже смеялась, но в ее смехе не было издевки; ее ровные зубы влажно блестели розоватым оттенком только что вынутого из воды речного жемчуга. Заметив капли пота, выступившие у Токе на лбу, Лилия истолковала это по‑своему:

– Ничего, у тебя уже получается! – прокричала она, склонившись к его уху, чтобы перекрыть громкую музыку. – Не думай о том, правильно ли ты двигаешься. Просто слушай музыку, почувствуй ритм. Освободи свое тело!

И она понеслась вокруг него в танце. Рыжие кудри плясали по ее плечам в такт легким, непринужденным движениям. Смеющийся взгляд не отпускал глаз Токе, который, пытаясь следовать совету, думал о том, как ему повезло, что не пришлось танцевать предыдущий танец: обнимать тонкую талию партнерши, чувствовать, как ее тугие локоны щекочут плечо, кружить ее в воздухе, крепко‑крепко прижимая к груди… Токе поймал в себе тень сожаления о том, что они встали из‑за стола слишком поздно… Нет, это невозможно! Лилия выбрала Кая, с самого первого дня! Даже после того, как его посадили под замок, она резко отклоняла все недвусмысленные предложения, которыми засыпали ее братья‑гладиаторы, уже считавшие Слепого мертвецом. Взгляд Лилии смущал Токе, и каждое па танца, заставлявшее теснее сходиться с ней и на мгновение ощущать волнующие изгибы ее тела, усиливало его замешательство. Он знал, что не забыл Майкен, что будет вечно верен ей… Но почему же тогда он не мог отвести глаз от этой пламенеющей красоты?

Краем глаза парень замечал, какими жадными взглядами провожали Лилию окружающие мужчины. Не укрылось от него и то, что произведенный фурор доставлял девушке видимое удовольствие. Вероятно, Токе должен был чувствовать себя счастливым, потому что Лилия сжимала именно его руку. Но вместо этого в его груди закипала злость – на Лилию, на самого себя и… на Кая. И когда девушка выпустила его ладонь, чтобы, следуя очередной фигуре танца, занять место в противоположной цепочке, Токе, ни слова не говоря, развернулся и начал пробираться к своему столу. Неудивительно, что его место в ряду танцующих тут же было занято.

За время его отсутствия ситуация за столом в корне изменилась. Утолившие первый голод гладиаторы перемешались с гостями, многие присоединились к танцующим. Аркон с Бекмесом куда‑то запропастились, отсутствовал и Вишня с его лиловой дамой. Из всей семерки на месте обнаружился только Тач, сидевший с той же похоронной миной и в той же позе, в какой они с Лилией оставили его. Токе не нашел ничего лучше, как швырнуть себя на скамью рядом с Его Мрачностью:

– Где все? – вопросил он, не особенно рассчитывая получить ответ.

Когда Тач заговорил, обращаясь к своему рагу Горец не сразу понял, что гор‑над‑четец говорит с ним.

– Аркон повел Бекмеса проблеваться – он был совсем зеленый. Вишня увлек свою даму на верхнюю галерею. Надеюсь, озиат сейчас счастлив. А она красивая!

– Лиловая дама? – удивленно спросил Токе, не разглядевший в пассии озиата ничего особенного, кроме необъятного зада.

– Лилия, конечно, – терпеливо, как ребенку, пояснил Тач, наконец взглянув на соседа по столу.

Токе смущенно пожал плечами и поспешил сменить тему:

– Ты недорассказал мне свою историю. Ну, про девушку с апельсинами.

– Амарилл? – Взгляд Тача снова затуманился и обратился в пространство куда‑то над плечом собеседника.

– Амарилл? Это ее имя? Значит, тебе удалось выяснить, как ее зовут? – подбодрил Токе товарища.

– Удалось. Ты действительно хочешь услышать, что было дальше? Не думаю, что сейчас подходящее время. Эта история не развлечет тебя, а только опечалит.

– Ничего. С меня на сегодня развлечений хватит, – поспешил заверить он Элиаса, с трудом отводя глаза от огненных всполохов в гуще танцующих: теперь Лилию вел в паре какой‑то длинный хлыщ. – К тому же, может, другой возможности уже и не представится…

– Хорошо, – вздохнул Тач. И, чуть помедлив, начал свой рассказ: – Я нашел Амарилл, девушку с апельсинами. Оказалось, она живет в доме одной знатной семьи, назовем их, к примеру, э‑э… С'Вана. Я сразу понял, что мне было бы лучше забыть дорогу к их вилле и никогда не возвращаться. Сам посуди, что может быть общего у девушки по имени Амарилл с таким, как я, – девятым отпрыском дубильщика из Вонючего переулка?

 

– Элиас и Амарилл, Амарилл и Элиас, – попробовал Токе сочетание на звук. – По‑моему, звучит очень даже ничего!

– Да, благородное имя – единственное, что оставил мне в наследство отец. Помню, как смеялись надо мной из‑за этого в детстве: щенок дубильщика с именем дожа! Как бы то ни было, я вернулся к дому С'Вана, и вернулся снова, и еще раз, пока не увидел Амарилл с той же корзинкой в руке, следующую за богато одетой молодой женщиной.

Токе слушал рассказ Тача с серьезной миной, кивая в нужных местах, но мысли его были с Элиасом только наполовину. Он не мог отвести глаз от Лилии, смеющейся, закидывая голову и встряхивая своей пламенеющей гривой, окруженной десятком мужчин в золоте и ярких плащах.

– Я следовал за Амарилл, как тень, – донесся до парня, как будто издалека, тихий голос Тача, – никогда не заговаривая, не подходя близко. У меня просто не хватало на это духу. Да и что я ей мог предложить? Отцовская дубильня давно уже была поделена между старшими братьями. Несколько раз мы «случайно» встречались на улице. Амарилл узнавала меня в толпе, улыбалась своей волшебной улыбкой и… проходила мимо. Но долго так не могло продолжаться: мои мысли были только о девушке с апельсинами. Со временем я узнал о ней все, что можно было вызнать у кухарок, кучера, истопника и прочих слуг семьи С'Вана. Девушка из древнего, но обедневшего рода была служанкой‑наперсницей молодой госпожи и невестой на выданье, только вот жениха пока не находилось: никто из молодых дожей не был заинтересован в браке с бесприданницей. И тогда я совершил самую большую глупость в моей жизни: я записался в армию.

Неожиданное высказывание Тача заставило Токе оторвать взгляд от развевающихся кудрей Лилии, кружащейся в паре с округлым, но удивительно подвижным типчиком, которого нещадно хлопала по груди золотая цепь, взлетавшая вверх при каждом прыжке танцоров. Горец встретился с внимательными печальными глазами Элиаса, и краска бросилась ему в лицо: без сомнения, гор‑над‑четец заметил, где было внимание его слушателя.

– Почему… почему же это было глупостью? – поспешил продемонстрировать интерес Токе, стараясь загладить неловкость момента.

– Да, почему? – вопросил Тач то ли воздух, то ли проносящихся мимо стола в хороводе танцоров, которые все равно ничего не могли расслышать. Он подхватил стоящий неподалеку кубок Аркона и залпом осушил его. – В Гор‑над‑Чета для голытьбы, вроде меня, стать солдатом – единственная возможность выбиться в люди, а если повезет – даже сделать карьеру. Требования к рекрутам ставят немалые, зато и платят за службу хорошо. Вот я и подумал… – Тач пошарил взглядом по столу, и собеседник, угадав, что он ищет, поспешил наполнить кубок новой порцией вина.

– Звучит как неплохой план. Так что же случилось? – Токе думал, что он уже знает ответ, но оказалось, что он ошибался.

– Случилось… – Элиас глотнул из кубка, поморщился, будто вино было горьким на вкус, и отставил его на стол. – Случилось то, что, когда три месяца спустя в первой увольнительной я осмелился подойти к Амарилл – в новенькой с иголочки форме, обритый под шлем – оказалось, что я разговариваю с чужой невестой. Случилось то, что скоро началась война, в которой я не хотел воевать. Но мой контракт истекал еще через пять лет, и мне пришлось убивать – ведь я присягал. Случилось то, что в одной схватке я снял копьем всадника в броне. А когда после боя стаскивал с мертвеца доспехи, узнал, подняв забрало, лицо младшего С'Вана – мужа Амарилл. Случилось… Да, после этого много еще случилось…

Тач замолчал. У губ его легла горькая складка. Токе поежился, как от холода, не зная, что и как сказать. Молчание тяжело повисло между ними, и звуки громкой веселой музыки не могли заполнить его. Горец осторожно протянул руку и коснулся плеча Элиаса:

– Я понимаю, ты пережил… кошмар. Но ведь теперь все кончилось! – Из‑за неожиданной паузы в музыке слова прозвучали неуместно громко, и он поспешил понизить голос: – Разве ты никогда не думал о том, чтобы снова стать свободным, вернуться домой, найти Амарилл… Рассказать ей о том, что ты чувствуешь…

– Ты ошибаешься. Ничего не кончилось. – Голос Тача звучал странно, надтреснуто. – Но кончится. Завтра.

– О чем это ты? – забеспокоился Токе, но грянувший с новой силой оркестр заглушил его слова. Он склонился поближе к Элиасу, намереваясь повторить вопрос.

Но в этот момент на скамью между ними втиснулся неизвестно откуда возникший Вишня. Он где‑то потерял лиловую даму, зато приобрел лиловый фингал, украсивший его левую скулу под уже заплывшим глазом.

– Где это тебя так угораздило? – спросили Токе и Тач в унисон, забыв, что Вишня вряд ли сможет не то что ответить – понять вопрос. Однако озиат все понял и, ухмыльнувшись, изобразил в воздухе женскую фигуру, а потом слегка хлопнул себя по щеке, тут же скривившись от боли.

– Это она? Лиловая дама тебя так приласкала? – изумился Горец, не ожидавший столь решительных действий от особы благородных кровей.

– Аха, – расплылся Вишня в улыбке. И тут же нахмурился, старательно выговорив: – С…ка.

– За что она тебя? – меланхолично спросил Тач.

– А это ты у нас должен спросить! – Раздавшийся над их головами гогот шел из глоток Аркона и Бекмеса. Последний, очевидно, несколько протрезвел, потому как довольно твердо держался на ногах, хотя и опираясь на друга.

– С…ка! – так же отчетливо повторил Вишня, указывая на ухмыляющуюся парочку.

– Ки! – наставительно поправил Бекмес и добавил, удивленно почесывая в затылке: – И где это он матюков церруканских нахватался?

– Учитель хороший был! – хохотнул Аркон, хлопая друга по плечу. В перерывах между приступами смеха он пояснил: – Озиат, считай, сам напросился. Он хотел знать, как по‑церрукански сказать даме комплимент. Ха‑ха! Комплимент! Ну, мы с Бекмесом, конечно, помогли парню в нужде, подсказали пару теплых слов… Вишня, а Вишня! Скажи ребятам, что за комплимент ты у нас выучил!

Парень серьезно кивнул и медленно произнес, как прилежный ученик:

– У тибья бальшая жопа. Я хачу тибья.

Давно уже Токе так не смеялся. Он бы, наверное, свалился под стол, если бы в последний момент не удержался за Тача, на лице которого в первый раз за вечер – да нет, пожалуй, за все время, что Токе знал его, – возникла кривоватая улыбка.

– Так ты что, – захлебываясь от смеха, выдавил Горец, – решил опробовать комплимент на лиловой даме?

Вишня, поморщившись, кивнул, чем вызвал у друзей новый приступ хохота. В самый разгар веселья у стола новобранцев внезапно появилась Лилия. Она пронеслась через толпу празднующих, как буря, и рухнула на скамью рядом с Токе. Лицо девушки было настолько мрачно, что общий гогот пошел на убыль, пока совсем не стих.

– Что случилось, Лилия? – обеспокоенно спросил Аркон.

– Съела что‑нибудь? Или аристократические ноги отдавили любимую мозоль? – съехидничал Горец.

– Хуже! – рявкнула Лилия, яростно мотнув головой. Злость душила ее, зеленые глаза сверкали. Токе не мог отвести от нее восхищенного взгляда: в праведном гневе гладиатрикс была прекрасна.

Друзьям не пришлось долго уговаривать, прежде чем девушка, чуть задыхаясь, выложила содержание разговора, в котором она только что участвовала, и который был причиной ее бурных эмоций. Очередной партнер по танцу («Кругленький с цепью», – предположил Токе) увлек Лилию к столу Скавра, чтобы подзаправиться вином. Невольно они оказались в центре интереснейшей дискуссии, темой которой был… Слепой.

– И тут я слышу, эта носатая с безвкусными серьгами – такая дешевка, сразу видно, что рубины фальшивые, – спрашивает: «А где же твое чудовище, дорогой Скавр, то, что растерзало гладиатора прямо на учебном плацу? – Лилия говорила писклявым голосом, подражая собеседнице Скавра. Очевидно, в ней пропадала великая актриса. – Мы слышали, этот полутролль будет сражаться завтра деревянным мечом против острого?»

И тут вся эта пижонская компания загомонила, глазки засверкали: «Где он, Скавр? Где ты прячешь это чудовище?» – «Правда ли, что он слепой?» – «Правда ли, что он так безобразен, что при одном его виде женщины падают в обморок?» – «Он действительно наполовину тролль?» – «Это верно, что он еще безбородый мальчишка?» – «Стоит ли на него ставить, Скавр?» – и прочая подобная чушь, которую у меня повторять язык не повернется. Тут Скавр открывает рот. Ну, думаю, сейчас он им скажет! И что я слышу! – В бессильной ярости Лилия грохнула кулаком по столу с такой силой, что кубок Бекмеса перевернулся, и вино пролилось на скатерть, а оттуда – на колени охранного, пятная его тунику красным. Ничего не заметив, девушка продолжала, подражая низкому хриплому голосу Скавра: «Боюсь, господа, вам придется набраться терпения и подождать до завтра. Новобранец, прозванный Слепым, виновен в убийстве, опасен и находится под арестом вплоть до своего выхода на арену, – стоны разочарования. Уговоры. Скавр непреклонен. И тут он выдает: – Надеюсь, чудовище развлечет вас завтра. Могу вас заверить, господа, Слепой отнюдь не слеп и настолько же искусен во владении мечом, насколько безобразен. Не знаю, спала ли его мамаша с горным троллем, но одно несомненно: этот „безбородый мальчишка“ обладает силой и яростью дикого зверя и такой же жаждой убивать. Да, он выйдет завтра на арену с деревянным мечом, но на месте его противника я бы опасался за свою жизнь. Это кровожадное животное способно растерзать любого голыми руками…»

Ну, тут уже я не выдержала! Говорю: «Если кто тут и кровожадный, то это ты, сейджин, и собравшееся благородное общество! Кому как не тебе знать, что Слепой убил Буюка в честном поединке, защищая честь товарища, жизнь которого он только что спас! Ты назвал Слепого зверем, но в этом сравнении больше чести, чем бесчестья. Звери не убивают ради удовольствия, подобно здесь сидящим! И никакой он не тролль! Он человек, такой же, как вы, только гораздо лучше!» После моей тирады молчание за столом Скавра воцарилось гробовое. Только Асад – это тот, с которым я танцевала, – осмелился спросить: «Ты, наверное, хорошо знаешь чудовище, дорогуша?» Представляете, так и сказал: «Дорогуша»! Я повернулась и, глядя прямо в его гнусную рожу, заявила: «Да, хорошо. Я – его женщина». Видели бы вы лицо Асада! Да и остальных! Клянусь, носатая стерва грохнулась в обморок!

– Подумай, сколько богатых покровителей ты сегодня потеряла, – усмехнулся Токе, который все еще злился на Лилию, хотя и не мог не восхищаться ее смелостью.

– Можешь забрать их себе! – отрезала девушка, вызвав взрыв смеха у товарищей.

Парень залился краской до корней волос: он забыл, что они были в Церрукане, и «покровители» могли оказаться так же падки на мальчиков, как и на девочек. Бурча что‑то нечленораздельное себе под нос, он принялся яростно терзать ножом лежавшее на его тарелке холодное мясо. Токе не принял участия в горячем обсуждении, вызванном сообщением Лилии. В его голове звучало, повторяясь, эхо одной фразы: «Я – его женщина». Дождавшись, пока продолжающийся вокруг праздник снова разделил собравшуюся было вместе «семерку», парень улучил момент и обратился к Лилии с давно мучившим его вопросом:

– Слушай, Тигровая, ты как‑то сказа<