Родные бабушки и «железный» дедушка

С родными бабушками мои отношения складывались не так гладко. С бабой Варей, той, которая считала всех девочек Божьим наказанием, я пребывала в состоянии открытой войны вплоть до девятилетнего возраста. После того, как мать покинула ее дом, бабушка приходила наведать нас только по большим праздникам.

Мама вспоминает: когда баба Варя переступала наш порог, я пряталась под стулом на кухне, избегая, таким образом, любого общения с ней. Но однажды сложилась безвыходная ситуация. Маме нужно было отправиться на работу, чтобы получить деньги. Остаться со мной оказалось совершенно некому, и тогда впервые в жизни мать попросила бабушку посидеть со мной несколько часов.

Что происходило в моем детском сознании, я, конечно, не помню. Но то, что случилось дальше, повергло всех в неописуемый шок. Как только баба Варя появилась в нашем доме, я, полуторагодовалый ребенок, недавно научившийся говорить, открыла тайком дверь и вышла в коридор. Через пару минут я уже стояла на пороге, держа за руку соседку бабушку Розу, объявив всем, что она вовсе не прочь со мной посидеть. Все оторопели. Старушка, оказавшись в неловкой ситуации, собралась развернуться и уйти, но все же остановилась, не смогла меня предать. Проявив крайне редкую для нее дипломатичность, баба Роза вдруг заговорила с бабушкой. Завязался разговор. И пока длилась эта беседа, я сидела у ног моей «спасительницы» и спокойно играла. Нужно ли говорить, что этот неординарный поступок лишь только усложнил мои и без того непростые отношения с родной бабушкой (и пожалуй, заложил первый фундамент нашей будущей дружбы с соседской старушкой).

Когда я стала постарше, мое общение с бабой Варей стало и вовсе неизбежным. Практически каждые выходные, отправляясь к ней в гости, мои родители брали меня с собой. И пока мама работала в огороде, я слонялась по двору в страшной скуке. С бабой Варей мы не общались. Она даже не кормила меня, так что целый день я оставалась голодной. А вечером бабушка обязательно обнаруживала что‑нибудь сломанное либо испорченное мной в ее доме. Не помню, действительно ли я пакостила, или это были всего лишь старушечьи фантазии. Но к бабе Варе я ходить не любила.

Когда я подросла, наше с ней противостояние только усугубилось. Я стала смелее и сильнее. И каждый раз на все упреки отвечала грубостью, а порой местью. А месть моя была «страшной»: зная бабушкину жадность, я безжалостно опустошала ее холодильник. Его содержимое я щедро скармливала соседским животным, после чего баба Варя приходила в негодование, однако на все обвинения я лишь кротко мотала головой, уверяя, что это не я.

Наша война казалась вечной. Однако однажды переломный момент таки наступил, и я заслужила бабушкино уважение. Потепление в наших отношениях не в последнюю очередь, наверное, произошло благодаря моей незаменимости на ее огороде. Я хорошо помню, как впервые в жизни баба Варя меня похвалила, когда я собрала на картошке колорадских жуков. Маленькая и проворная, в течение часа я умудрялась очистить все картофельные кусты от этих вредителей. Сначала это было для меня чем‑то вроде игры, но очень скоро стало моей обязанностью, однако бабушка щедро вознаграждала меня за это. Она готовила мне обед, а также вела со мной долгие беседы.

Впоследствии, баба Варя оказалась не такой уж и скверной. В ней жила доброта, только она была спрятана где‑то очень глубоко. И иногда мне удавалось до нее добраться. Мы с бабушкой постепенно стали почти друзьями. Она всегда относилась ко мне, как к взрослой и равной себе, и мне это нравилось. Мы часто играли с ней в карты, а также вели долгие беседы о жизни. Бабушка любила рассказывать о своем детстве: о коровах, которых она пасла, а также о сильном смерче, который однажды поднял ее в небо и бросил на землю. Баба Варя рассказывала мне обо всем: о своих сестрах и братьях, об отце (матери у них не было). Вспоминая о своем прошлом, бабушка менялась, становясь мягче и добрее. И такой ее я любила. Наверное, потому что чувствовала: где‑то глубоко в сердце она меня тоже любит. По‑своему: грубо, неумело, но любит. И это была наша тайна. Мы словно разгадали друг друга и скрывали это от всего мира.

Только сейчас понимаю, насколько одинокой и несчастной, наверное, была эта женщина, не ведавшая любви в детстве, не знающая материнской ласки… Два голодомора, Вторая мировая война оставили в ее памяти неизгладимые шрамы. Думаю, именно поэтому моя бабушка всю жизнь имела столь сильную страсть запасаться продуктами: у нее в доме всегда хранилось огромное количество консервов и закаток, а также множество круп. Непреодолимый страх голода, наверное, так никогда и не покинул ее, преследуя из далекого детства.

Помню, как однажды, поймав меня в коридоре, баба Варя вручила мне небольшой бумажный конверт. Это был подарок: красивый серебряный кулон в виде колокольчика, ручная работа какого‑то мастера – единственное украшение моей бабушки. Она очень гордилась им и надевала в случаях необычайной важности.

Не знаю до сих пор, представляет ли этот кулон какую‑нибудь материальную ценность. Но понимаю одно: в тот момент бабушка вручала мне что‑то гораздо большее, чем просто украшение. Она дарила мне свою скрытую любовь и признание.

Прошло уже много лет, но я до сих пор часто вижу бабу Варю в своих снах: она готовит мне борщ. Каждый раз во сне бабушка неутомимо и радостно меня кормит. Видимо, осуществляет то, что не сумела сделать в моем раннем детстве.

* * *

Вторую бабушку я более или менее ясно помню лишь с шестилетнего возраста. Она приходила к нам в гости обычно по выходным и никогда долго не задерживалась. Каждый раз баба Оля приносила с собой много мяса. Затем мама его обрабатывала и делала котлеты. Поэтому вторая бабушка в детстве у меня всегда ассоциировалась с котлетами.

На самом деле баба Оля работала на мясокомбинате и была кормилицей нашей семьи. Помню, как с трепетом я всегда рассматривала ее руки, от ладоней до самых локтей покрытые множеством шрамов. Некоторые из них были устрашающе глубокими. На тонкой белой коже бабушки, казалось, не было живого места. Сколько ножевых порезов пришлось на жизнь этой женщины? Худощавая, хрупкая, маленькая, она разделывала огромные туши с невероятной силой и скоростью, выполняя неимоверно высокие ежедневные нормы. Баба Оля проработала на мясокомбинате всю свою жизнь. И благодаря этому ее семья кормилась.

А в душе бабушка была поэтом. Она очень любила стихи и даже писала их сама в молодости. Наверное, это нас впоследствии так сильно и сроднило. Когда баба Оля вышла на пенсию, то стала навещать нас чаще, а иногда и оставалась со мной, если я болела. Надо сказать, что болеть в то время я очень любила. Мне было гораздо интереснее провести время дома в постели, нежели тосковать за партой в скучной школе. К тому же бабушка была моей искренней поклонницей. Она любила слушать мои стихотворения и всегда говорила, что я настоящий поэт.

Кроме любви к стихам, у нас с бабой Олей также оказалась одинаково сильная страсть к животным. Мы обе в равной степени обожали всех зверей и долго часами, молча, могли рассматривать в альбоме их фотографии.

Бабушка никогда не выходила из дома с пустой сумкой. Там у нее всегда лежали кости и ливерная колбаса для бездомных собак и кошек, а также батон хлеба, который она непременно скармливала на трамвайной остановке голубям и другим птицам. Баба Оля очень жалела животных, подбирая немощных и больных. Поэтому ее кухня нередко превращалась в «лазарет», где ютились то голубь с перебитым крылом, то ободранная кошкой синичка. Бабушка трепетно ухаживала за своими питомцами и даже разговаривала с ними.

Еще она прекрасно пела, правда, делала это нечасто, обычно за праздничным столом, когда в доме собирались гости. Обладая тонким, ангельским сопрано, баба Оля зачаровывала всех своим пением. Ее голос был настолько мелодичен и чист, что не мог не околдовывать слушателей. Он действовал как волшебство. Однако мне в этом голосе всегда слышалась грусть. Его тонкость и чистота казались настолько жалобными, что мне порою хотелось расплакаться. Но я любила, когда бабушка пела. В минуты пения она вся словно светилась, открывая свою скрытую суть. И это было прекрасно. Невероятное чувство свободы царило в комнате. В ней были только свет и любовь. Так пела моя бабушка!

Сегодня я часто думаю о том, как сложно было, наверное, такой тонкой натуре всю жизнь разделывать мясо. Как глубоко и крепко баба Оля должна была себя спрятать, чтобы разменявшись на трудодни, соответствовать норме «рабочего человека». Как страшно прожить жизнь не собой…

Мне всегда было интересно представить, как бы сложилась судьба моей бабушки, родись она сегодня. Она, наверняка, стала бы писательницей либо оперной певицей. Возможно, ветеринаром. Впрочем, для меня баба Оля навсегда останется поэтессой, такой она живет в моем сердце и по сей день.

И, вероятно, не только в нем. Порою мне кажется, что любая нерастраченная энергия не пропадает. Она непременно возрождается или переходит в иную форму для того, чтобы еще с большей силой выйти наружу. Это как ток, который обязательно должен разрядиться. Нет, энергия такого таланта не исчезает, она ищет новые пути своего воплощения. Я всегда знала, я верила, что моя бабушка жила не зря. Она словно накапливала свой потенциал для следующих поколений.

Недаром говорят, что «на детях великих природа отдыхает». В большинстве случаев это и вправду так. Редко дети выдающихся, состоявшихся родителей обладают таким же потенциалом. Я думаю, это происходит потому, что энергия таланта уже была растрачена. И этой энергии, как правило, нужно время, чтобы снова набрать силу.

* * *

Еще большей загадкой в жизни бабы Оли для меня, пожалуй, остается ее союз с дедушкой. Сильный, порой до крайности грубый, неудержимый и невероятно энергичный, дед Вадим был полной противоположностью моей бабушке. Я всегда удивлялась, что держало этих двух совершенно разных людей вместе. От дедушкиного чрезвычайно вспыльчивого темперамента страдала не только его семья, но и вся улица. Когда дед Вадим злился, его слышала вся округа. Перед ним не могли устоять никто и ничто. Будучи абсолютно бесстрашным, дедушка провел молодость в бесконечных драках, отстаивая правду, как считал он. Малейшая несправедливость превращала его в огонь, и дед сметал на своем пути все.

Помню, как в детстве я невероятно боялась дедушки и всегда в его присутствии старалась быть незаметной. Когда он приходил домой, все затихали. Моя бабушка становилась словно тень и бесшумно скользила по комнатам. Но в доме дед Вадим долго не задерживался. Большую часть своего времени он проводил на улице, где у него был свой мир – собственная мастерская. Задний двор его жилища напоминал машиностроительный завод, где рядами стояли автомобильные кузова, колеса, детали. Там дед собирал свои машины.

Работая, он словно переносился в иной, никому неведомый больше мир. Его глаза при этом горели невероятным огнем, губы застывали в улыбке, и дедушка ничего не замечал вокруг. Даже если во двор заходили люди, он их не видел.

«Волги», «Жигули», вездеходные джипы – сколько их в своей жизни сконструировал дед Вадим, не считал никто. Он собирал машины из металлолома и выброшенных запчастей. К дедушке стояли очереди клиентов, желающих получить от него эксклюзивное авто либо просящих помощи в ремонте машины. Для деда Вадима не существовало безнадежной поломки. Он чинил все, устранял любую неисправность.

После каждой своей победы дедушка лишь счастливо влетал в дом, чтобы громко и торжественно объявить всем об очередном свершении. Затем радостно, по‑детски, он хватал бабушку за руку и вытягивал во двор, чтобы продемонстрировать ей новое автомобильное «чудо». Баба Оля всегда молча, одобряюще кивала головой, хотя она, как и все мы, ровно ничего не смыслила в машинах. Но глаза деда горели так искренне, что его не хотелось расстраивать. И все единогласно признавали дедушкину победу.

Если дед был счастлив, он становился чрезвычайно добрым. Его щедрость не знала границ. Он отдавал людям последнее. Бесплатно ремонтировал им авто, дарил запчасти, а порою – и сами машины. Нам же, детям, он часто покупал огромные кульки конфет и мороженое, а иногда просто совал деньги в карманы. Для дедушки материальных ценностей не существовало, он жил в совершенно ином, лишь ему известном «железном мире».

Откуда у деда Вадима был такой талант, не знал никто. Он сам, ребенок войны, не закончив даже средней школы, едва мог писать и считать. Но его инженерные знания поражали всех. Он словно чувствовал железо и весь расплавлялся в нем.

И даже сейчас, в глубокой старости, еле передвигаясь, дед, каждое утро непременно спешит на улицу. Там его ждут автомобили. Пока есть они, дедушка жив. И железо снова переносит его в тот далекий и никому неведомый больше мир, где дед Вадим забывает обо всем: о своем прошлом и одиночестве. Лишь по ночам он тихо плачет. Ничто до сих пор так и не смогло заменить ему умершую бабушку Олю.