Часть 1 По ту сторону детства

 

Каждый ребенок рождается

божеством, а затем опускается

до человека

(Симона де Бовуар)

 

Говорят, когда человек рождается, на небе зажигается звезда. Так новой жизни радуется небо.

Я очень надеюсь, что оно так же сильно радовалось и за меня. И мама впоследствии оказалась не права, утверждая, что моему появлению на свет не был рад никто, кроме нее самой.

Возможно, она говорила это от обиды, так как сразу после моего рождения наш отец с горя запил. Он так долго и уверенно ожидал мальчика, что появление второй дочери для него оказалось непреодолимым несчастьем. Свою глубокую печаль и тоску папа несколько дней заливал вином, а потом и вовсе загулял.

Не менее трагично мое рождение восприняла и родная бабушка, в доме которой временно проживала наша семья. Она даже ко мне не подходила. Воспитав двоих сыновей, бабушка считала девочек «Божьим наказанием». И каждый раз, когда я плакала, она лишь недовольно тыкала в дверь указательным пальцем, бросая матери: «Иди, она снова ревет». Бабушка даже не называла меня по имени. После месяца такой жизни моя мама забрала нас, детей, и ушла.

 

Мой первый танец

 

Вот так началось мое детство. Впрочем, мама была не права: моему появлению на свет очень обрадовалась старшая сестра Полина, пожалуй, даже слишком. Так что уже с месячного возраста мне приходилось переваривать ее самые изысканные лакомства: сахарные кубики, баранки и пряники, словом – все самое лучшее, что у моей сестры только было. Она не могла не делиться этим со мной.

Возможно, именно поэтому мне пришлось взрослеть намного быстрее, чем обычным детям. И в полтора месяца у меня появился первый зуб! Его крепость я активно проверяла на самой Полине, кусая ее от большой любви, а порой – от досады. Но сестра мне прощала все, я была для нее чем‑то вроде божества. Она прощала мне даже прогрызенные до дыр игрушки. Когда мне исполнился

год, в нашем доме не осталось практически ни одного уцелевшего от моих зубов предмета, включая мебель и всю кухонную деревянную утварь.

Обо всем этом я узнала со временем из рассказов моей семьи. Однако есть моменты раннего детства, которые каким‑то чудом запечатлелись у меня в памяти. И эти воспоминания связаны, пожалуй, с первым годом моей жизни. Очень отчетливо и ясно я помню свой первый «танец», исполняемый под мелодию детской пластинки «Семеро козлят». Мои родные при этом громко и весело смеялись. Я тогда, ребенок, была невероятно счастлива от того, что способна вызывать у окружающих подобный восторг и признание. В столь раннем возрасте мой танец представлял собой необычайно ритмическое раскачивание под музыку. Проделывала все это я, стоя на четвереньках на диване. Отбивала ритмы песни я настолько четко и энергично, что конечно, это само по себе не могло не вызывать у окружающих смех. Причем страсть моя к песенке «Семеро козлят» была настолько сильной, что в каком бы состоянии я не пребывала: сонная, больная или уставшая, услышав любимую мелодию, я неизменно поднималась на четвереньки и усердно исполняла свой «танец». И он мог длиться долго, до моего полного изнеможения.

Вообще, я была очень необычным ребенком. Не только из‑за необъяснимого пристрастия к песне «Семеро козлят», но и из‑за многих других странностей. Пожалуй, с самого рождения я привлекала к себе внимание не одним своим неординарным поведением, но и своей не менее нестандартной внешностью.

Дело в том, что на свет я появилась с необычайно белыми, как снег, волосами. Их невозможно было причесать, они были тонкими и легкими, как пух, и всегда стояли дыбом. Казалось, если на мои волосы дунуть, они возьмут и разлетятся. Ну, просто одуванчик!

С такой экзотической внешностью я быстро стала сенсацией всего роддома. На меня сбегалось смотреть целое акушерское отделение. К тому же санитарки без конца путали и совали меня кормить блондинкам. Проделывали они это машинально, даже не задумываясь, что моей матерью могла быть самая настоящая брюнетка.

Мама тем временем пребывала в волнении. Она была уверена, что у нее родился альбинос. И хотя это не что‑то смертельное, известно, что жить без пигмента достаточно сложно. А тем более – в Советском Союзе, где все должно было быть стандартным и одинаковым. Из ряда вон выходящие вещи или люди в обществе, как правило, надолго не приживались.

Однако альбиносом я не оказалась. И первое солнце в своей жизни я встретила с радостью. Его, к счастью, в моем раннем детстве было предостаточно, так как родилась я в самые жаркие дни июня. Наверное, поэтому до сих пор я так сильно люблю солнце.

 

Наш первый дом и игрушки

 

Вскоре после переезда матери от бабушки наш папа вернулся. Он попросил прощения и сказал, что нас любит. Мама ему поверила и простила.

Так все вместе мы и зажили в нашей маленькой, без удобств, квартире в дореволюционном, аварийном доме в одном из старых районов Винницы. Но надо признаться, что для меня это было самое лучшее место в мире! Нашу первую квартиру я хорошо помню до сих пор, начиная с малейших деталей расположения в ней мебели и заканчивая запахом ее стен. Как сейчас, помню нашу крохотную кухоньку: слева – газовая печь, плита, холодильник, справа – небольшой раскладной сервант, где хранились папины инструменты и электронные платы. Когда приходило время ужинать, крышка серванта открывалась, и мы на ней ели. Это был наш семейный стол. После трапезы крышка снова закрывалась, превращаясь в папин сервант. Наш первый дом был полон магии и чудес. Не менее волшебным мне тогда казался умывальник, стоящий там же, на кухне. Он напоминал удивительный шкаф, внутрь которого мама заливала воду, затем она поступала в кран. Использованная вода стекала в ведро, стоявшее под раковиной.

И, конечно, с невероятной точностью я помню нашу единственную в доме комнату. Там посредине у стенки стоял большой деревянный стол, где моя сестра делала уроки; два раскладных дивана с левой и с правой стороны комнаты, один из которых был родительский, а другой – наш, детский. В левом углу располагался огромный, как мне тогда казалось, желтый шкаф с зеркалом. Он служил хранилищем для вещей, а также моим секретным убежищем, где я пряталась от всей семьи, когда у меня было «одинокое настроение». Справа на стене висели длинные стеллажи с книгами, а под ними стоял телевизор.

У самого изголовья нашей с Полиной кровати было священное место в доме – детский уголок, который представлял собой небольшую металлическую полку, а также несколько картонных коробок, размещенных под ней, где хранились игрушки. На полке, самом почетном месте, сидели наши любимые куклы и плюшевые животные. Как правило, все они были «новые». По мере же своего старения, они постепенно перебирались с полки в картонные коробки. Это был естественный процесс «природного отбора», интенсивность которого не в последнюю очередь зависела от поступлений игрушек в наш дом. Но признаться честно, такое бывало нечасто. Поэтому куклы порою засиживались наверху по нескольку лет.

Появление новой игрушки для меня с Полиной было неимоверным счастьем, поэтому мы с сестрой всегда с нетерпением отсчитывали время до наших дней рождений. Но люди, к сожалению, нередко оказывались «жадны» или просто «глупы». Они часто приносили в подарок никому не нужные платья, колготы либо детские книги. И то, и другое мне казалось сущим наказанием!

Ничего уродливее для меня не существовало, чем кружевные платья и юбки. К тому же они были невероятно неудобными и непрактичными. То ли дело брюки! О них я тайком мечтала все свое раннее детство, но мне так и не посчастливилось их надеть. В те времена считалось, что носить штаны девочкам постыдно. В таком виде их не пускали даже в детсад, поэтому моя мечта о собственных брюках так и осталась несбывшейся. Компенсировать эту потерю мне помогали разве что шорты, мои первые белые махровые шорты. Их родители порою позволяли мне надевать дома и в очень редких случаях – на море. Но это были незабываемые дни моего детства!

Еще большим наказанием, чем платья, для меня, пожалуй, стали книги.

Впрочем, в дни моего раннего детства последние были не настолько ужасными. В них я могла рассматривать картинки, правда, недолго, поскольку последние никогда не менялись и поэтому казались скучными. Но настоящее коварство книг я узнала немного позже, где‑то в шестилетнем возрасте, когда моя мама, стоя надо мной с веником, заставляла меня читать. Ничего в жизни мне тогда не представлялось мучительнее! Длинные, запутанные слова были абсолютно лишены смысла! Корявые буквы, разорванные слоги предательски выскальзывали из моей головы. Сконцентрировав все свое внимание, я пыталась вспомнить их звучание, но всякий раз тщетно. Минута такого мучения мне казалась часом. И каждое подобное чтение практически всегда заканчивалось моими слезами, после чего сердце мамы, наконец, таяло, и она отпускала меня погулять.

 

Мои друзья и старушки

 

А там, на улице, меня ожидал друг, самый любимый и незаменимый товарищ моего детства – Ваня. Незаменимым Ваню в моей жизни делали не в последнюю очередь его необыкновенные игрушки: целый арсенал пластмассовых пистолетов, шпаг, а также «настоящий» железный пулемет. Он трещал так громко и сильно, что это создавало незабываемый эффект войны. И мы с другом начинали бой. Сначала мы делили его военный арсенал, а потом вступали в сражение.

Еще у Вани было множество машинок практически всех советских моделей и марок: «Жигули», «Волга», «Москвич», «Запорожец». У него также имелись грузовик и паровоз. Такой коллекции, как у Вани, не было даже на полках магазинов. И всем этим товарищ щедро делился со мной. Устраивая ралли на асфальте, мы могли играть часами. Ничто меня не делало такой счастливой, как мой друг Ваня и его машинки.

И знал ли кто‑то, как сильно тогда я мечтала о собственном «автомобиле»! Но это было совершенно нереально. Если мне что‑то и покупали родители, так только кукол или плюшевых зверей. В лучшем случае – фигурки динозавров и первобытных людей.

Правда, однажды после долгих просьб, мне мама купила транспортный набор. В него входили миниатюрные пластмассовые модели трамвая, троллейбуса и различных автомобилей. Каждая из фигурок не превышала и двух сантиметров, но какое это было счастье! И, устроившись дома на ковре, я целый день могла играть в свой «транспорт».

Порою мне также приходилось играть в куклы, но в основном за компанию. Моя сестра настойчиво пыталась втянуть меня в свои развлечения. Иногда я увлекалась, и ее «дочки‑матери» мне казались интересными, однако такое случалось нечасто. В основном на десятой минуте игры я, как правило, уставала и начинала откровенно скучать: мне не нравилось быть ни «матерью», ни «дочкой». Мне хотелось бегать и стрелять, разгонять автомобили до бешеной скорости и взлетать на них в небо. И я вспоминала о Ване, незаменимом человеке в моей жизни.

 

* * *

 

Однако летом Ваня часто гостил у бабушки в селе. И наша разлука могла длиться месяцами. Даже Полина и та летом нередко уезжала в пионерский лагерь. И тогда я оставалась совершенно одна, так как в нашем старом, еще дореволюционном доме, больше детей не было. Там жили одни древние старушки, тоже одинокие и брошенные, как я. Пожалуй, эта общая беда нас так сильно впоследствии и сроднила.

Я и сама не знаю, как эти бабушки, трясущиеся от старости и нередко страдающие склерозом, стали моими близкими подругами. Каждый день под вечер они собирались на двух лавочках в нашем дворе, чтобы поговорить о чем‑то непременно важном: своем прошлом, которым в их возрасте они только и жили.

И я, шестилетний ребенок, добровольно присоединялась к ним. О чем мы тогда беседовали, я, конечно, уже не помню. Но, по словам моей мамы, я была настоящей душой компании. Когда я говорила, все внимательно слушали. Потом начинались дискуссии, порою – смех. И так, сидя со старушками на лавочке, я могла общаться часами. И никакой разницы в возрасте! Наверное, правду говорят, что старики в конце жизни превращаются в младенцев. Так это или нет, но без этих бабушек мое детство было бы неполным.

Особенно неполным оно, пожалуй, оказалось бы без бабы Розы. Маленькая, плотная, практически с лысой головой, она стала моей самой любимой подругой. Это была упрямая и немного сварливая женщина. Порой мне казалось, что там, на лавочке, ее все даже немного боялись, а поэтому уважали. И, пожалуй, только одна я знала, насколько добрым и мягким было сердце у этой старушки. Баба Роза, наверное, ничего так сильно не любила в жизни, как детей. И я, конечно, зная эту маленькую слабость, не могла ею не пользоваться.

Бабушку Розу я помню всегда с гостинцами в руках. Как правило, это были шоколадные вафельные конфеты, трюфели, иногда мятные сосательные леденцы. Старушка, как никто, знала мой вкус! Надо сказать, что в те времена конфеты, а особенно шоколадные, были невероятным дефицитом. Их было очень трудно найти в магазинах. И стоили они огромных денег. Поэтому на сладости бабушка Роза тратила изрядную часть своей скудной пенсии. Хранила угощения старушка в полиэтиленовом пакете в большом серванте. И каждый раз, когда я приходила в гости, она торжественно доставала оттуда для меня конфеты. Проделывала баба Роза это всегда с искренней радостью и любовью. Ее глаза при этом горели невыразимым экстазом. Порою мне кажется, что ради этих моментов бабушка Роза только и жила, словно они были единственным «украшением» ее жизни.

Не знаю, этой ли своей искренней любовью, либо самими конфетами старушка подкупила мое детское сердце, но я скрыто и преданно любила ее и разделяла с ней мое одиночество.