Май 1410 г. Великое Рязанское княжество. Зер гут

 

Дайте крылья мне перелетные,

Дайте волю мне… волю сладкую!

Полечу в страну чужеземную…

Евдокия Ростопчина

 

…Феоктисту-тиуну. Сразу, как только вернется.

 

Ничего этого не ведал Иван Петрович, заночевав у Хвостина, поутру возвращался домой в приподнятом настроении, радовался – удалось надыбать сразу двоих, в речи немецкой сведущих. Одного, Милютина Глеба, дьяк Авраам со вздохом отдал. Лучшего своего писца. Так и сказал – от сердца, мол, отрываю, но для тебя, Иване Петрович, ничего не жаль!

Глеб – молодой, лет восемнадцати-двадцати, парень – Ивану понравился. Скромен, молчалив, на вопросы отвечает кратко, по существу, с достоинством. На вид – высок, сутул, худ, волосы черные, длинные, небольшая бородка. Лицо тоже соответственно виду – желтоватое, худое, с глубоко ввалившимися щеками. Глаза умные, темные, как у первых святых. Вообще с виду Глеб производил впечатление человека неглупого, вот только степень знания немецкой речи Раничев проверить не мог – сам только английский знал, немного польский, латынь. Приходилось полагаться на слово дьяка, ну и еще один казус был – Глеб-то, как пояснил Авраам, с Ферапонтовым монастырем обширные связи имел – знакомцы у него там были и среди чернецов, и среди послушников.

– Так он, может, Феофана-игумена человек? – возмутился Иван. – Ты, Авраам, мне кого подсовываешь?

Дьяк на это лишь посмеялся да пояснил, что сам он писцу своему всегда доверял и тот его ни разу не подводил. Тем более и сейчас подвести не сможет – в чужедальней-то сторонушке, в далеком-далеке от обители. Как ему там с Феофаном связаться? А немецкий говор здесь редкий – Рязанское княжество не Новгород, не Псков, не Литва.

Так вот, махнув рукой, и согласился Раничев – ладно, путь будет писец. Приглядывать только за ним – всего и делов. Ну приглядывать за всеми нужно будет, дело такое… Что же касается самого Глеба – то никаких хлопот он не доставлял… в отличие от другого «немчина», обнаруженного самим Иваном на переяславском рынке. Вот уж попался тип! Юркий, пронырливый, хитрый! Видно, чего-то спер на рядках – почти всем рынком ловили. Шум, гам, веселуха! Двое приказчиков заходили с боков, третий – поджидал впереди, сзади, потрясая кулаком, бежал толстобрюхий купчина в накинутой сверху кафтана однорядке зеленого сукна.

– Ах ты, – кричал, – свинья разбойная! Швайн!

Швайн… Уж хоть и не был Иван силен в немецком, точнее говоря, вообще его не знал, а уж это-то слово понял.

В общем, что уж там такое беглец украл, пес его знает, а загоняли субчика, как волка – обложили со всех сторон. Кроме собственно торговцев, еще и зрители помогали – свистели, орали, ругались, пытаясь ухватить бегущего за развевающие фалды кафтана. Не ухватили – то ли кафтан коротенек был, то ли тать – ловок. И в самом деле, ловок – с разбега перепрыгнув через рядок, беглец вскочил на воз с глиняными горшками, ухмыльнулся да к-а-ак запустит корчагою – приказчик-то уклонился, а вот купчина не успел, уж больно пузат оказался. Корчага-то прямо в башку угодила! А тать, воспользовавшись заминкой, живо снял пояс, вернее, веревку, что была у него намотана вместо пояса, примерился, раскрутил на манер аркана, метнул – опа! Раничев даже присвистнул от восхищения, с большим интересом наблюдая, как конец веревки зацепился за охлупень весовой избы. Оп! И – тать, проворно работая руками, оказался на самой крыше. Обернулся, сделал неприличный жест и, обозвав разъяренного купчину, был таков. Ищи его теперь, лови – набегаешься.

– Молодец. – Иван с усмешкой покачал головой. – Ушлый парнишка.

– Этот ушлый парнишка, между прочим, только что выругался по-немецки, – вскользь заметил Аврамов подарок – писец Глеб Милютин. – На таком наречии говорят в ганзейских городах – Любеке, Висмаре, Данциге. Видать, парень-то из торговых.

– А купчина-то, – усмехнулся Лукьян. – Не с нами ли ехал?

Раничев засмеялся:

– Нет, Лукьяне, не с нами. На постоялом дворе ночевали вместях, это – да. А потом-то мы его обогнали.

Иван вдруг осекся, вспомнив странное происшествие на постоялом дворе. Кто-то больно юркий и ушлый их чуть не обворовал, хорошо Раничеву тогда не спалось. Уж не этот ли самый прощелыга?

– Кто-нибудь его рассмотрел?

– Да не очень, боярин-батюшка, далеко больно, да и бежал сей тать быстро. Одно заметно, что рыжий.

– Рыжий? Да уж, Бог шельму метит.

Раничев кое-что подумал было об этом рыжем, исходя из его знаний немецкого, да махнул рукой – ну его к черту, с этаким шельмой связываться, хитер уж больно, к тому же – рыжий. Да и не найдешь его теперь.

Как оказалось, рыжего и не надо было искать, отыскался сам. Когда небольшой отряд Раничева отъехал от рязанской столицы верст пять, позади послышался настойчивый громкий крик:

– Стойте, стойте! Да постойте же.

Придержав коня, Иван кивнул Проньке:

– Посмотри, что там?

Сам же неспешно поехал дальше, пока Прохор не нагнал его, да не один, а с каким-то парнем. Рыжим!

– Ну, слава Богу, догнал. – Рыжий перевел дух. – Ты, что ли, именитый боярин будешь?

– Ну допустим, – кивнул Иван, с любопытством рассматривая парня. Тот! Тот самый, с рынка, в этом не было сомнений: кафтанишко распахнут, без пояса, рубаха не простая, ярко-желтая, шелковая, правда грязноватая, на ногах сапоги юфтевые. Рыжие волосы растрепались, как поднятое ветром сено, глаза голубые смотрят по купеческому, нахально. Ну-ну, посмотрим, чего этому прощелыге надо? Весьма, весьма любопытно.

Рыжий держался гордо, даже, можно сказать, нагло.

– Раз ты – именитый боярин, тогда я к тебе на службу наймусь, – подбоченясь, сообщил он и оглянулся на расхохотавшихся воинов. – Чего ржете-то, лошади?

Пронька аж возмутился от такого непочтения:

– Боярин-батюшка, дай-ка мы его проучим.

– Ага, проучил один такой, – ощерился рыжий. – Промежду прочим, я ведь не просто так за вами шпынялся, едва сапоги не разбив.

Раничев кивнул:

– Знамо, не просто так. А зачем? Мне слуги не нужны.

– Слуги-то не нужны, а вот помощники, немецкой речью, почти как родною, владеющие, я чаю, надобны. Иначе б Димитрий Федорович Хвостин, дворянин думный, людишек своих по корчмам с заданием не послал бы.

– С каким еще заданием? – Иван не скрыл удивления. – Так, выходит, ты и Хвостина знаешь?

– Не самого, людишек его. А задание простое: ведающих немецкую речь наскоро сыскивать. Один именитый боярин, мол, с новгородскими купцами стакнулся – через них с ливонскими немцами торговать затеял.

Раничев погасил улыбку: хитер Хвостин, хитер, ишь, вон, как обставился.

– Деньгу хорошую обещали, – между тем продолжал рыжий, лицо его, большеглазое, с правильными чертами, можно было бы даже назвать приятным, если б не рожи, которые постоянно корчил его обладатель. И сложно было бы сразу сказать, в чем здесь причина – то ли в легком психическом недуге, то ли в общей испорченности нрава?

– Деньгу? Вот как? – заинтересовался Иван. – И сколько же?

– Двадцать московских денег сейчас – и полтину по возвращении! – охотно пояснил парень. – Нехило!

– Да уж. – Раничев ухмыльнулся. – Уж точно, нехило. А кто платит-то?

– Думный дворянин Хвостин!

– Ну слава те, Господи, а я-то уж думал…

– И сказывал, боярин тоже обидеть не должен.

– Если службу будешь нести справно! – Иван улыбался, а в глазах вспыхнул холод.

– Службу?! А как же! – истово перекрестился рыжий. – Если в цене сошлись – как же можно службишку не исполнить?

– Видели мы, как ты исполняешь, – хохотнул Лукьян. – Лихо на торжище бегал!

– А! – Парень, казалось, ничуть не удивился и не испугался – впрочем, подобных нахалов, скорее всего, вряд ли чем можно было бы удивить и уж, тем более, испугать. – Здорово вышло, да? С Акакием, купчиной толстобрюхим, мы от Ельца до Переяславля за четыре деньги сговаривались да его харчи. А заплатил, гад, одну еле-еле, да и харчи всю дорогу такие были, что ноги протянешь! Вот я и выпотрошил его казну немножко. – Рыжий мечтательно улыбнулся. – Четыре деньги себе взял, часть – нищим, а оставшиеся – в корчму снес, вечером наказал пир для наших устроить – им ведь Акакий тоже недоплачивает.

– Для ваших – это для кого? – дотошно уточнил Лукьян, а Раничев лишь усмехнулся – он-то уж давно догадался, для каких «наших». И в своих предположениях не ошибся.

– Да для приказчиков, для кого ж еще-то? – Рыжий почесал нос. – Нешто думаете, если б я взаправду чего украл, так не догнали бы? Этакие-то здоровенные парни!

– Молодец! – уважительно молвил Иван и прищурился. – Только так ли все было?

– Вот те крест! Так берешь на службишку?

– А звать-то тебя как?

– Осипом. Осип Рваное Ухо кличут, эвон. – Парень откинул с левого уха рыжую прядь. – Вишь, серьга когда-то была, выдрали.

Присмотревшись, Раничев увидел рваный бордовый шрам. Хорошо кто-то постарался – едва пол-уха не оторвал!

– И кто ж это так постарался?

Осип шмыгнул носом, вздохнул:

– Нашелся один гад. Теперь вот в правом ухе серьги ношу, левое-то боюсь трогать.

Иван оглянулся и, подозвав Глеба, негромко приказал:

– Проверь.

Кивнув, писец подошел к рыжему и быстро заговорил по-немецки. Осип, похоже, понимал, кивал, отвечал, сначала – односложно, междометиями, затем все подробнее.

– Ну как? – прервал беседу боярин.

– Говорит что…

– Что – меня не интересует. Главное – как?

– Хорошо. Быстро, понятно и чисто.

– Ну и славно. Вот что, Осип Рваное Ухо, хотел на службу? Считай, что принят! Смотри, служи честно, лжи и предательства не потерплю. Заплачу – по службе смотря. Деликатесами кормить не обещаю, но с голоду не умрешь.

Осип солидно кивнул, даже рожу состроил серьезную:

– Служить обещаюсь честно.

Иван обернулся:

– Проша. Посади его к себе на коня, чай, не тяжелый.

Пронька кивнул:

– Или сюда, рыжий.

Так и поехали дальше. Впереди – двое воинов на быстрых конях – разведка, далее – Иван на белом коне, Лукьян – на кауром, затем уж и остальные: Михряй с писцом Глебом, да Пронька с Осипом Рваное Ухо, да еще четверо молодых воев.

Заночевали на том же постоялом дворе, что и в прошлый раз. Иван усмехнулся – подумалось вдруг, а не Осип ли тогда кольца пытался снять? Спросить, что ли? И спросил. Спустился во двор и спросил. Только не Осипа – тот, видно, спал уже – Глеба, писца. Спросил – о чем тот с Осипом по-немецки болтал? Писец улыбнулся, посмотрел на звезды. Оказывается, он спрашивал рыжего – где тот научился немецкой речи? А Осип отвечал, мол, раньше жил во Пскове, у посадника Лариона в людях. Там и навострился – немцы близехонько, не так часто с ними воюют, как торгуют да всякие дела ведут. Оттудова и сбежал.

– Значит, беглый? – ничуть не удивился Раничев. – Что ж, оно и к лучшему – мы для него, наверное, единственная надежда на лучшую долю. Покровительство – не мое, рязанского князя – многого стоит! Если, конечно, в Рязанском княжестве жити.

– О! – усмехнулся вдруг Глеб. – Вот точно так же этот Осип мне и ответил, только по-немецки. Когда я его спросил – зачем ему все?

– С ним-то как раз понятно. – Иван пристально посмотрел юноше в глаза. – А вот зачем все это тебе?

Глеб вдруг улыбнулся мечтательно, даже глаза прикрыл.

– Мир охота поглядеть, боярин. Литву, Новгород, немецкие земли – что удастся. А уж потом – в послушники.

– Да. – Раничев почесал бородку. – Тоже причина вполне уважительная. А я грешным делом думал – Авраамий без твоего согласия распорядился.

– Авраамий? Что ты, господине, как можно? Авраамий-дьяк – человек честный и благостный, – с чрезвычайной убежденностью отозвался писец. – Никогда ближнему своему худа не сделает, хоть бы и самому от этого хорошо было.

– Верю, верю. – Иван похлопал юношу по плечу. – Иди-ка, Глеб, спать, поздно уже. Завтра путь ранний.

– Зер гут, – тихо отзвался писец.

Зер гут…

Отправив парня, Раничев долго стоял во дворе, глядел на звездное небо, думал. Радостно было на душе, радостно и одновременно тревожно. Ясно – почему. И еще одна мысль вертелась в голове, не давая покоя. Не осознавалась еще, ходила в мозгу, словно никак не хотевшая заглотить крючок рыба. Иван мучительно пытался ее выловить, потом плюнул да отправился в горницу спать. Лишь укрывшись медвежьею шкурой, в промежутке меж бодрствованием и сном мысль наконец осозналась, проявила себя. И ведь вполне дельная оказалась, черт побери!

Зер гут! – ведь именно эти слова произнес Савватий, приказчик из лавки Захара Раскудряка. Значит, и он знает немецкий, ну да, говорил же, кажется. Значит, и Савватий, Савва, тоже нужный для будущей экспедиции человек, да еще какой человек – и немецкий знает, и – в отличие от Глеба с Осипом – свой. Вполне доверять можно. Поговорить с Захаром – отпустит. Лишь бы и сам захотел, нехорошо получится супротив воли. Ишь ты – зер гут! Лишь бы захотел…

 

Глава 6