Глава 17 Дни серые и золотые

 

Оглядываясь назад, на год или два, прошедшие после памятного Дня Благодарения у Симпсонов, Ребекка различала лишь отдельные вехи на тихом пути месяцев.

Первой такой вехой было Рождество. Утро наступило свежее, хрустально-прозрачное, сосульки украшали деревья, словно ослепительные подвески, на поверхности снега был бледно-голубой ледяной покров, красный амбар Симпсонов пламенел на фоне белого пейзажа. Ребекка была очень занята в последние недели, пытаясь обеспечить подарок каждому из семи человек на Солнечном Ручье, - довольно трудная задача при капитале в пятьдесят центов, накопленном с невероятными усилиями. Ей, однако, удалось достичь успеха, и драгоценная посылка была отправлена по почте за два дня до праздника. Мисс Миранда Сойер купила своей племяннице серую беличью муфту и такой же капюшон, который был еще более не к лицу - если это вообще возможно, - чем прочие предметы одеяния Ребекки, но зато тетя Джейн сшила ей прелестнейшее платье из зеленого кашемира, нежно-нежно-зеленого, как молодой лист. Сшито оно было очень просто, но цвет радовал глаз. А еще был красивый вязаный воротничок от мамы, красные варежки от миссис Кобб и носовой платочек от Эммы-Джейн. Ребекка же сшила замысловатый стеганый чехольчик на заварной чайник с вышитой декоративным швом буквой "М" и хорошенькую подушечку для булавок с оборочкой и вышитой буквой "Д" для своих двух теток. Все это, вместе взятое, позволяло считать, что праздник удался на славу, даже если бы ничего больше не произошло; но случилось еще кое-что.

Во время завтрака раздался стук в дверь, и мальчик-посыльный спросил вышедшую на крыльцо Ребекку, здесь ли живет мисс Ребекка Рэндл. Услышав в ответ, что это она, мальчик вручил ей пакет, на котором было написано ее имя и который она взяла как во сне.

- Это подарок. Наверняка подарок, - сказала она, входя в столовую и глядя на пакет в каком-то оцепенении, - только не могу догадаться от кого.

- Чтобы это выяснить, лучше всего его открыть, - заметила мисс Миранда.

В пакете, как оказалось, находились два меньших пакетика, и Ребекка дрожащими пальцами открыла тот, который был адресован ей. В таких обстоятельствах у любого задрожали бы пальцы. Из пакетика появилась коробочка, и, когда крышка ее была поднята, взглядам открылась длинная нить нежно-розовых коралловых бусин, на которой висел крест из вырезанных из такого же коралла бутонов розы. На дне лежала открытка с надписью: "Веселого Рождества! Мистер Аладдин".

- Ну и ну! - воскликнули обе тетки, приподнявшись со стульев. - От кого это?

- От мистера Ладда, - сказала Ребекка чуть слышно.

- От Адама Ладда! Впервые в жизни такое вижу! Миранда, помнишь, Элен Бернем говорила, что он собирается прислать Ребекке подарок к Рождеству? Но я никак не предполагала, что он это сделает, - сказала Джейн. - А что в другом пакетике?

В другом пакетике, адресованном Эмме-Джейн, лежала серебряная цепочка с голубым эмалевым медальоном. Радость переполнила сердце Ребекки - он вспомнил их обеих! К пакету было приложено письмо, в котором говорилось:

Дорогая мисс Ребекка Ровена!

По моим представлениям, рождественским подарком должно быть нечто совершенно ненужное и бесполезное. Я всегда замечал, что людям нравится, когда я дарю им такого рода вещи, так что, надеюсь, я сумел угодить вам и вашей подруге. Прошу вас. наденьте это украшение сегодня после обеда: мне очень хочется увидеть его на вас, когда я приеду на моих новых санях, чтобы взять вас обеих прокатиться. Моя тетя в восторге от мыла.

Ваш преданный друг

Адам Ладд.

- Как это мило с его стороны! - воскликнула мисс Джейн. - Лидия Бернем говорит, что он очень любит детей. Теперь садись и позавтракай, Ребекка, а когда мы вымоем посуду, ты сбегаешь к Эмме и отнесешь ей цепочку. Что с тобой, дорогая?

Казалось, что разные чувства Ребекки всегда хранились, так сказать, в смежных отделениях и постоянно смешивались. В этот момент, хотя у нее не хватало слов, чтобы выразить радость, хлеб с маслом почти застревал у нее в горле, а иногда по щеке украдкой скатывалась слеза.

Мистер Ладд заехал после обеда, как и обещал, и познакомился с тетками, получив о них обеих в пять минут такое же полное представление, как если бы знал их долгие годы. На низенькой скамеечке возле огня сидела Ребекка, молчаливая и робкая. Она ни на мгновение не забывала о своем великолепном наряде и присутствии тети Миранды и потому не могла вымолвить ни слова. Это был один из "прекрасных дней" ее жизни. Радость, волнение, цвет ее зеленого платья, прелестное коралловое ожерелье на время превратили маленького бурого воробышка в райскую птицу, и Адам Ладд смотрел на нее с явным удовлетворением. А затем было катание на санях - тогда-то к ней вернулся дар речи, и болтала она как сорока! Так завершился этот чудесный день. И много-много ночей после этого Ребекка засыпала, засунув руку под подушку и крепко держа драгоценную коралловую нить, чтобы быть уверенной, что ее сокровищу ничто не грозит.

Другой вехой был отъезд из Риверборо семейства Симпсонов со всем их имуществом, в котором самым заметным предметом была банкетная лампа. Было замечательно избавиться от ненавистного присутствия Маятника, но, с другой стороны, потеря разом нескольких активных участников игр оставила заметную брешь в "юных кругах" Риверборо, а Ребекка была вынуждена подружиться с малышом Робинсонов, так как он был единственным в деревне в ту зиму грудным младенцем. Вечером накануне отъезда верный Маятник подошел к боковой двери кирпичного дома и, когда Ребекка открыла дверь в ответ на его стук, запинаясь, торжественно произнес:

- Б-будем встречаться с т-тобой, когда т-ты вырастешь?

- Разумеется, нет, - отвечала Ребекка, закрывая, слишком уж поспешно, дверь перед своим скороспелым обожателем.

Мистер Симпсон вернулся домой как раз вовремя, чтобы перевезти жену и детей в тот городок, где все они появились на свет, - городок, никак не ожидавший их с распростертыми объятиями. Переезд Симпсонов проходил под бдительным надзором деревенских властей, и за ним с тревогой следили все соседи, но, несмотря на принятые меры предосторожности, стул с кафедры священника, несколько керосиновых ламп и маленькая печь исчезли из церкви и были успешно обменены мистером Симпсоном на пути из его старого дома в новый. Ребекка и Эмма-Джейн пережили несколько часов настоящего горя, узнав о том, что одна деревня на том же пути приобрела благодаря посредничеству честолюбивого молодого священника великолепную банкетную лампу Симпсонов для своей новой церкви. Деньги во время этой сделки из рук в руки не переходили, так как священник сумел получить лампу в обмен на старый велосипед. Единственным приятным обстоятельством во всем этом деле было то, что мистер Симпсон, оказавшись не в состоянии утешить своих отпрысков в связи с утратой столь дорогого для них предмета, сел на велосипед и уехал на нем с тем, чтобы его снова не видели и не слышали в течение долгого времени.

Этот год был примечателен еще и тем, что Ребекка росла не по дням, а по часам. С тех пор как ей исполнилось десять лет, она, казалось, не вытянулась ни на дюйм, но затем, однажды взявшись расти, отнеслась к этому делу точно так же, как относилась ко всякому другому, - с такой энергией, что тетя Джейн месяцами не делала ничего другого, как только удлиняла юбки, лифы и рукава. Но наконец, несмотря на все хитрости, известные бережливой новоанглийской женщине, ни отпускать, ни надставлять больше уже было нельзя, и платья пришлось отправить на Солнечный Ручей, где их предстояло перешить для Дженни.

Была и еще одна веха, печальная, - маленькая могилка под ивой на Солнечном Ручье. Мира, младшая в семье, умерла, и в связи с этим Ребекка ездила домой на две недели. Вид маленького неподвижного тела, того, что прежде было Мирой - особенной любимицей Ребекки с самого дня рождения, - пробудил целый сонм новых мыслей и вопросов: тайна смерти приводит человека к осознанию еще большей тайны жизни.

На этот раз пребывание в родном доме было грустным для Ребекки. Смерть Миры, горе матери, отсутствие Джона - лучшего друга Ребекки, обособленность маленького домика и суровая экономия, как всегда соблюдавшаяся в нем, - все складывалось так, чтобы привести в уныние ребенка, который был так восприимчив к красоте и гармонии, как Ребекка.

Ханна за время отсутствия Ребекки превратилась во взрослую женщину. У нее всегда был странный, недетский вид, но теперь в некоторых отношениях она казалась старше даже тети Джейн - более сдержанной, более уравновешенной. Она была хорошенькой, хотя немного бесцветной, - хорошенькой и умелой.

Ребекка гуляла по тем местам, где так любила играть в раннем детстве. Все это были хорошо знакомые, заветные места, некоторые из них были известны Джону, некоторые - только ей одной. Здесь было место, где росли "индейские трубки"[25], был и кусочек болотистой почвы, где бахромчатые горечавки всегда были необыкновенно большими и синими, и горный клен, где она однажды нашла гнездо иволги, и живая изгородь, в которой обитали полевые мыши, и покрытый мхом пень, где бледные поганки имели обыкновение вырастать как по мановению волшебной палочки, и ямка у корней старой сосны, где устроила свой домик почтенная жаба, - это тоже были вехи ее детства, и она смотрела на них словно с неизмеримого расстояния. Любимый маленький солнечный ручей - ее второй главный собеседник после Джона - был невеселым обществом в это время года. Не было смеющейся воды, вспыхивающей в солнечных блестках. Летом радостный поток, пританцовывая, бежал по белой гальке к глубоким заводям, чтобы там остановиться и задуматься. Теперь, как Мира, он был холодным и неподвижным, закутанным в снежный саван. Но Ребекка опустилась на колени возле того места, где он был самым глубоким, и, приложив ухо к блестящей ледяной корке, услышала слабый звенящий звук. Все было в порядке. Солнечный ручей снова запоет весной; быть может, к Мире тоже придет время песен - и она спрашивала себя, где и как. Во время этих прогулок она непрестанно думала - думала об одном. Ханне никогда не предоставлялась возможность хоть на время освободиться от повседневных забот и работы на ферме. До сих пор она (Ребекка) наслаждалась всеми преимуществами жизни в кирпичном доме. И хотя жизнь эта отнюдь не была путем, усеянным розами, в ней были удобства и общество других детей, так же как и возможность учиться и читать. Сам по себе Риверборо не был широким миром, но он был крошечной щелочкой, позволявшей взглянуть на мир, и это было бесконечно лучше, чем совсем ничего. Ребекка пролила не одну тихую слезу, прежде чем почувствовала в себе достаточно твердости, чтобы отказаться в пользу сестры от того, к чему так сильно стремилась сама. Однажды утром, когда ее пребывание на ферме подходило к концу, она решительно приступила к делу и сказала:

- Ханна, я собираюсь, когда закончится этот учебный год, остаться дома и отпустить тебя в кирпичный дом. Тетя Миранда с самого начала хотела, чтобы приехала ты, так что это будет только справедливо, если настанет твой черед.

Ханна штопала чулок и, прежде чем ответить, продела в иголку нитку и отрезала конец.

- Нет, спасибо, Бекки. Мама не справится без меня, и к тому же я терпеть не могу ходить в школу. Я умею читать, писать и считать не хуже любого, и для меня этого достаточно. По мне лучше умереть, чем зарабатывать на жизнь учительским трудом. Зима пройдет быстро, Уилл Мелвилл собирается одолжить мне швейную машину его матери, и я сошью белые юбки из муслина, который прислала тетя Джейн. Ну, а еще после Нового года здесь будет школа пения и благотворительное общество в Темперансе. Я буду отлично проводить время теперь, когда я взрослая. Я не из тех, кто скучает в одиночестве, Бекки, - заключила Ханна, покраснев. - Я люблю эти места.

Ребекка видела, что сестра говорит правду, но о причине неожиданного румянца догадалась лишь год или два спустя.

 

Глава 18 Ребекка "представляет семью"

 

Была и еще одна веха, и даже больше чем веха, это было "событие" - событие, оставившее глубокий след в нескольких домах и повлекшее за собой другие, меньшие по значению события.

Этим крупным событием было прибытие в Риверборо преподобного Эймоса Берча и его жены - миссионеров, возвратившихся из Сирии.

Риверборское отделение миссионерского общества созывало свое собрание в одну из сред марта того года, когда Ребекка завершила свою учебу в деревенской школе и начала занятия в Уэйрхеме. Погода в тот день была промозглой и ветреной, на земле лежал снег и вид неба предвещал новый снегопад. Миранда и Джейн были простужены и решили, что не следует выходить из дома в такую погоду. Но такое уклонение от стези долга беспокоило Миранду, которая была членом руководства общества. И, в достаточной мере испортив завтрак горькими сожалениями и сетованиями на то, что Джейн упорно старается болеть одновременно с ней, она решила, что на собрание вместо них должна пойти Ребекка.

- Всё лучше, чем никого, - таково было ее лестное замечание. - Твоя тетя Джейн напишет записку, чтобы тебя отпустили из школы после обеда. Наденешь резиновые боты и пойдешь домой по дороге, которая идет мимо молитвенного дома. Этот мистер Берч, если я не ошибаюсь, знал твоего дедушку Сойера и даже останавливался у нас однажды, когда приезжал в Риверборо по делам общества. Он, вероятно, будет спрашивать о нас там, поэтому ты должна пойти - будешь представлять семью, передашь привет и засвидетельствуешь ему наше почтение. Последи за своим поведением. Склони голову, когда будут читать молитву; пой все гимны, но не слишком громко и нахально; спроси о здоровье сыночка миссис Страут; скажи всем, как ужасно мы простужены; если представится удобный случай, вынь носовой платок и вытри пыль с мелодиона перед началом собрания и возьми с собой двадцать пять центов из спичечной коробки, которая стоит на столе в гостиной, - это на случай, если будут собирать пожертвования.

Ребекка с готовностью согласилась. Все интересовало ее, даже деревенское собрание, а мысль о том, что она будет "представлять на нем семью", была весьма волнующей.

Собрание проводилось в комнате, где обычно проходили занятия воскресной школы, и хотя, когда Ребекка вошла туда, преподобный мистер Берч уже был на кафедре, присутствовало лишь около десятка человек. Немного оробев и чувствуя себя слишком юной для подобного собрания, Ребекка попыталась найти прибежище в каком-нибудь дружеском лице и, увидев на одном из боковых сиденьев переднего ряда миссис Робинсон, пересекла проход между скамьями и села рядом с ней.

- Обе мои тети сильно простужены, - сказала она тихо, - и прислали меня представлять семью.

- Это миссис Берч на кафедре рядом со своим мужем, - зашептала миссис Робинсон. - Она ужасно загорелая, правда? Похоже, что если хочешь спасать души язычников, так распростись с хорошим цветом лица. Юдокси Мортон еще не пришла. Боже мой, хоть бы пришла! Иначе, когда запоем, жена дьякона Милликена возьмет так высоко, что нам за ней и с лестницей не добраться. А может быть, ты запоешь, прежде чем она наберет воздуха и прочистит горло?

Миссис Берч была худенькой, хрупкой маленькой женщиной с темными волосами, широким открытым лбом и кротким выражением лица. Одета она была в поношенное черное шелковое платье, и вид у нее был такой усталый, что Ребекка от души ей посочувствовала.

- Они бедны как церковные мыши, - снова зашептала миссис Робинсон, - но если и дашь им что-нибудь, они мигом отдадут все язычникам. Его прихожане в Парсонсфилде сложились и подарили ему золотые часы. Он их носит, но я полагаю, он и их отдал бы, да только язычники всегда узнают время по солнцу, и часы им ни к чему. Юдокси не пришла. Ребекка, ради всего святого, начни раньше миссис Милликен и возьми пониже.

Собрание началось с молитвы, а затем преподобный мистер Берч объявил псалом на музыку Мендона:

О, церковь наша, воссияй

Лучами истины святой

И свет Евангелия дай

Язычникам в земле чужой.  

Им тьму неведенья рассей,

И пусть на свет прекрасный твой

Летят, как стаи голубей,

Что дом завидели родной.  

- Есть здесь кто-нибудь, кто может нам аккомпанировать? - спросил мистер Берч неожиданно.

Все переглядывались, но никто не двигался с места. Вдруг из дальнего угла послышался голос, сказавший просто:

- Ребекка, а может, ты?

Это был голос миссис Кобб. Ребекка могла бы сыграть Мендона с закрытыми глазами, поэтому она подошла к мелодиону и сделала это без всяких затруднений, так как в отсутствие членов семьи некому было привести ее в смущение.

Последовавшая проповедь ничем не отличалась от обычно произносимых в подобных случаях. Мистер Берч обратился со страстным призывом к распространению Евангелия и прибавил к этому свои настоятельные просьбы, чтобы все, кто не может лично посетить людей, блуждающих во тьме, сделали щедрый вклад в поддержку тех, кто может. Но мистер Берч не ограничился этим. Он был красноречивым и искренним оратором и умело вплел в свое обращение к прихожанам рассказы о чужой стране - об обычаях и нравах, о языке и воззрениях ее жителей и даже дал слушателям некоторое представление о повседневной жизни своей собственной семьи, о заботах и трудах своей верной помощницы и их детей, рожденных под небесами Сирии.

Ребекка слушала как завороженная, - ей подарили ключ от другого мира. Риверборо поблекло; комната воскресной школы, красная клетчатая шаль миссис Робинсон, парик дьякона Милликена, криво надетый, голые скамьи, потрепанные книжки с псалмами, висящие на стенах тексты из Библии и карты - все это исчезло, и она видела голубое небо и ярко горящие звезды, белые тюрбаны и пестрые одежды. Мистер Берч не говорил этого, но, вероятно, там были мечети и минареты и финиковые пальмы. Какие истории, должно быть, известны им, этим детям, рожденным под небесами Сирии! Затем ее попросили сыграть "Вся земля да поклонится Иисусу".

Ящик для пожертвований пошел по рядам, а мистер Берч читал в это время молитву. Произнеся последние слова и открыв глаза, он взглянул на горстку людей, на набросанные в ящик центы и десятицентовики и подумал, что его миссия - не только собирать средства для церкви, но и поддерживать в жителях всех этих отдаленных, заброшенных городков и деревень ту любовь к общему делу, которая будет единственной надеждой этой церкви в предстоящие годы.

- Если кто-нибудь из сестер согласится принять нас в своем доме, - сказал он, - мы с миссис Берч останемся с вами на этот вечер и весь завтрашний день. В этом случае мы могли бы устроить большое неофициальное собрание. Моя жена и кто-нибудь из детей надели бы национальные сирийские костюмы, мы показали бы образцы сирийской ручной работы, познакомили бы вас с нашими методами обучения детей. Такие собрания, где можно задавать вопросы и свободно разговаривать, часто помогают заинтересовать тех, кто обычно не посещает формальные церковные службы. Так что, повторяю, если кто-либо из прихожан желает этого и предложит свое гостеприимство, мы охотно останемся и расскажем вам больше о трудах во славу Божию в далеких странах.

Тишина опустилась на маленькое собрание. У каждой присутствующей "сестры" была какая-нибудь уважительная причина, по которой она была несклонна принять гостей. У одних не было свободной комнаты, у других в кладовой было меньше запасов, чем обычно, у некоторых были больные в семье, некоторые были "неподходящим образом соединены узами брака с неверующими", не любившими заезжих священников. Худые пальцы миссис Берч нервно теребили складку на черном шелке. "Неужели никто не заговорит?" - подумала Ребекка, сердце ее трепетало от сочувствия. Миссис Робинсон склонилась к ее уху и шепнула значительно:

- В прежнее время миссионеров всегда принимали в кирпичном доме. Когда был жив твой дедушка, он не допускал, чтобы они ночевали в другом месте.

Говоря это, миссис Робинсон желала лишь осудить мисс Миранду за ее скупость, хорошо помня о том, что в кирпичном доме круглый год закрыты четыре комнаты для гостей. Однако Ребекка решила, что ей был дан совет. Если такова была традиция, вероятно, ее тетки захотели бы, чтобы она поддержала ее; зачем же еще представляет она здесь семью? И вот, обрадованная тем, что путь долга ведет в таком приятном направлении, она поднялась со своего места и чарующим голосом, с присущей ей необычной манерой говорить, которая так отличала ее от всех остальных детей в Риверборо, произнесла:

- Мои тети, мисс Миранда и мисс Джейн Сойер, будут очень рады, если вы остановитесь у них в кирпичном доме, как это всегда делали приезжие священники, когда был жив мой дедушка. Они просили меня передать вам привет и засвидетельствовать их почтение.

Слово "привет" было произнесено таким тоном, словно оно означало нечто не менее внушительное, чем конная статуя или статус вольного города, и тетки содрогнулись бы, если бы предвидели, как именно он будет передан. Прозвучавшее приглашение произвело огромное впечатление на присутствующих, которые вывели из него заключение, что Миранда Сойер, должно быть, начала необычно быстро продвигаться к небесной обители, - что же кроме этого могла означать столь внезапная перемена во взглядах?

Мистер Берч учтиво поклонился, принял приглашение "с тем же чувством, с каким оно было сделано", и попросил брата Милликена начать молитву.

Если бы Ухо Предвечного можно было когда-либо утомить, оно давно перестало бы внимать дьякону Милликену, который вот уже сорок лет нес к Престолу Господа одну и ту же молитву с очень небольшими вариациями. Его сменила миссис Перкинс. У нее было несколько просьб к Богу, вполне искренних, разумеется, но несколько шаблонных, составленных из искусно соединенных вместе библейских текстов. Ребекка удивлялась, почему миссис Перкинс неизменно кончает, в самое мирное время, формулой: "Пребудь с нами. Господь Битв, когда мы идем вперед, как христианское воинство идет в бой". Но в этот день все казалось ей естественным; она была в набожном расположении духа, и многое из того, что сказал мистер Берч, необычно тронуло ее. Когда она подняла голову, священник взглянул прямо на нее и сказал:

- Пусть наша юная сестра завершит службу молитвой.

Кровь, казалось, застыла в жилах Ребекки, а сердце почти перестало биться. В тишине можно было отчетливо слышать взволнованное дыхание миссис Кобб. Ничего необычного в просьбе мистера Берча не было: во время своих путешествий по сельским приходам он постоянно встречал молодых "верующих со стажем", которые стали членами церкви в возрасте девяти или десяти лет. Ребекке было тринадцать; она играла на мелодионе, вела хор, передала, с видом большой житейской мудрости, приглашение своих теток - и священник, заключив, что, должно быть, видит перед собой юную опору церкви, воззвал к ней с величайшим простодушием.

Положение Ребекки было отчаянным. Как может она отказаться? Как объяснить, что она не "принадлежит"? Как станет она молиться перед всеми этими пожилыми женщинами? Едва ли Джон Роджерс[26] страдал на костре больше, чем бедная девочка в тот момент, когда она поднялась на ноги, забыв, что дамы молятся сидя, в то время как священники стоят во время молитвы. Что могла она сказать? Ум ее был в этот момент нагромождением картин, которые развернул в своей беседе преподобный мистер Берч. Ей, разумеется, был знаком общепринятый в подобных случаях язык. Какому ребенку Новой Англии, привычному к вечерним молитвенным собраниям по средам, он не знаком? Но ее внутренние молитвы были совсем иными. И все же она начала, медленно и с трепетом:

- Отче наш, сущий на Небесах... Ты Бог в Сирии так же, как и в штате Мэн... Там сегодня голубые небеса, и золотые звезды, и палящее солнце... большие деревья покачиваются в теплом воздухе, в то время как здесь снег лежит под ногами толстым слоем... но никакое расстояние - не препятствие для Бога... и потому Он с нами здесь, как Он с ними там... и наши молитвы поднимаются к Нему, "как стаи голубей, что дом завидели родной"... Мы не можем все стать миссионерами и учить людей быть хорошими... некоторые из нас сами еще не научились быть хорошими... но да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя и на земле, как на небе... и все должны стараться, и все должны помогать... и тот, кто старый и усталый, и тот, кто молодой и сильный... Маленьким детям, о которых мы слышали, тем, что рождены под небом Сирии, поручена необычная и интересная работа во имя Твое. Некоторые из нас тоже хотели бы путешествовать в далеких землях, совершать чудеса храбрости ради язычников и осторожно удалять их идолов из дерева и камня. Но, возможно, мы должны оставаться дома и делать то, что поручено нам... иногда даже то, что нам не нравится... но что должно быть тем утренним жертвоприношением, с которым возносятся ароматы и о котором мы сегодня пели в псалме. Таким путем Бог учит нас кротости и терпению, и мысль о том, что Он желает этого, должна избавить нас от наших страхов и помочь нам нести бремя грядущих лет. Аминь.

Бедный невежественный, эксцентричный ребенок! Ее обращение к Богу было простым набором строк из разных гимнов и молитв, а также образов, которые использовал священник в своей проповеди, но она нашла свой способ употребить их и связать по-новому, так что создавалось любопытное впечатление, что это ее собственные мысли. Слова некоторых людей могут быть записаны со знаком минус - знаком того, что личность говорящего скорее вычитает что-либо из их значения, чем прибавляет к нему; но слова Ребекки всегда несли на себе знак плюс.

Сказав "Аминь", она села, или предположила, что села, на то, что, как она думала, было скамьей, - и это было благом. Через минуту или две, когда комната перестала кружиться перед ее глазами, она подошла к миссис Берч. Та нежно поцеловала ее и сказала:

- Дорогая моя, как я рада, что мы остановимся у вас! Если мы приедем в половине шестого, это не будет поздно? Сейчас три, а нам нужно съездить на станцию за нашим чемоданом и детьми. Мы оставили их там, так как не были уверены, вернемся ли мы или остановимся здесь.

Ребекка ответила, что в половине шестого они садятся ужинать, а затем приняла приглашение миссис Кобб доехать до дома вместе с ней. Лицо девочки пылало, а губы дрожали; это о многом говорило тете Саре, и потому поездка проходила почти в полном молчании. Впрочем, холодный ветер и успокаивающее присутствие тети Сары помогли Ребекке прийти в себя, и в кирпичный дом она вбежала весело. Слишком переполненная новостями, она не стала задерживаться в передней и снимать боты, но предусмотрительно внесла в гостиную плетеный коврик, чтобы, стоя на нем, рассказать все с самого начала и по порядку.

- Твои домашние туфли у огня; я положила их туда, чтобы они согрелись к твоему приходу, - сказала тетя Джейн. - Переобуйся, пока будешь рассказывать.